Текст книги "Изобрети нежность"

Тридцать шагов от секвойи

Все оказалось глупо: его старательные приготовления ко сну, попытку обмануть Костю… Уже надо было действовать, а он все лежал, не решаясь подняться. Во-первых, трудно повторить одну и ту же хитрость дважды. А во-вторых, Костя – это не Вика, уйти от него не так-то просто… И, стараясь как можно тише дышать, Павлик все оттягивал время, пока это было еще можно. Наконец тихонечко позвал:

– Костя… – Не услышав ответа, чуть громче повторил: – Костя!.. Слышишь?.. – И начал с теми же предосторожностями, как накануне, вставать.

Быстро натянул на себя рубашку, брюки… И когда в последний раз оглянулся на кушетку, вздрогнул от неожиданности, вдруг разглядев человека в темноте.

Костя.

Раздевались они в темноте, и Павлик недоглядел, что предусмотрительный Костя лег одетым.

– Тихо, Павка…

– А ты… чего встал?

– Ничего… – Костя приблизился. – Идем, куда ты собрался.

Павлик хотел напомнить ему про Вику, но лишней болтовней можно было, вдобавок, разбудить и ее.

Бесшумно отворили дверь и вышли в сени.

– Я ведь знал, Павка, что ты куда-то собираешься, – сказал Костя.

Павлик виновато промолчал. Он давно и твердо решил, что должен сегодня идти один. Хотя с Костей это было проще. Теперь не знал, радоваться ему или огорчаться.

– А я ведь, Костя, так – посмотрю просто… Чего тебе?

– Ну, и я – так. Вместе.

– А ее?.. – шепотом спросил Павлик. – Если проснется?

– Пусть. В чем я виноват – отвечу. Да и не виноват я ни в чем! – И удивил Павлика: – Тут, Павка, все идет, как надо! Ты еще не понимаешь.

Павлик нашарил в темноте еще с вечера приготовленную лопаточку, которую Татьяна Владимировна купила, чтобы летом разбить в саду клумбы. Они многое покупали заранее, и у них всегда было много бесполезных вещей, потому что им больше удавалось мечтать, нежели исполнять свои желания. Зимой они покупали удочки… чтобы ни разу не выбраться к реке летом: то из-за болезни Павлика, то из-за театральных неувязок Татьяны Владимировны. Покупали среди лета лыжи, а зима приходила бесснежная. Так уж везло им. Но помечтать – ведь это тоже здорово. Это почти все равно, что в действительности сходить на рыбалку, покататься на лыжах… Раз не выходит иначе.

Только на улице, убедившись, что никого нет поблизости, Костя спросил:

– Куда мы, Павка? Ты сердишься на меня из-за Вики и ничего не говоришь. Давай, командуй, куда…

А Павлик все не мог решить, к лучшему или к худшему то, что они вдвоем. Когда продумаешь заранее все свои действия, любое вынужденное изменение в них беспокоит.

– В лес я, Костя… – тихо-тихо, так, чтобы в двух шагах его уже не было слышно, ответил Павлик. – Просто проверить одно место… – Большего он и не мог сказать теперь. Но спросил: – Может, ты подождешь меня?

Костя легонько стиснул ему локоть.

– Идем…

– Я в лесу, Костя, видел ночью человека… И стреляли в нас тогда из леса. Понял? – так же тихо говорил Павлик, пока они крались между деревьями к штакетнику, чтобы оттуда, как планировал Павлик, вдоль садовых оград незаметно пробраться далеко влево, где река и сосновый бор вплотную приближаются к садам, чтобы подойти к тому кусочку леса, что в районе тополя, не с улицы Буерачной, а с прямо противоположной стороны.

Костя ждал продолжения.

– Я тебе не мог всего рассказать… Но Аня что-то искала там, что-то видела… И этот – я не знаю его – тоже ищет… Это они убили ее! Понимаешь, Костя?! Вот я и хочу найти, что она видела… Есть там одно место… Тридцать шагов от секвойи… От тополя. Аня говорила!

Вряд ли Костя мог разобраться в этом. Но переспросить ни о чем не успел.

Они были возле штакетника, как раз в том месте, откуда прошлой ночью Павлик наблюдал за толпой против дома Мелентьевых, когда в монотонный гул далекого города, в шорохи ночи ворвался какой-то посторонний звук: скрипнул гравий под сапогами или звякнула щеколда…

Теперь уже Павлик предостерегающе схватил Костю за руку.

Присели на корточки за штакетником. И не видели, а, наверное, чувствовали, может быть, слышали, как медленно отворилась калитка дома Вики.

Именно в это мгновение у Павлика опять зародилась какая-то очень важная догадка. Он уже несколько раз готов был до конца осмыслить ее, но из-за каких-нибудь внешних причин терял ход рассуждений, как потерял и теперь.

Он, по существу, ничего не успел рассказать Косте. А тут стало не до объяснений: Викин постоялец двинулся по направлению к Жужлице, и нельзя было терять время.

– Костя! Я тебе потом все! – торопливо зашептал Павлик. – После! Нужно посмотреть, куда он! Ты иди за ним, Костя, ладно?! Проследи!

– А ты?.. – встревоженно спросил Костя.

– А я здесь! – Павлик ткнул в темноту вдоль штакетника. – Я посмотрю то место! А ты – слышишь, Костя?! – если он повернет в лес, ты свисти! Ну, два раза, лишь бы он тебя не видел! Слышишь?! За Жужлицу не ходи! А то мы потеряемся!

Павлик тормошил его, и Косте некогда было возражать, потому что баптист уходил. Надо было спешить… Либо не идти вовсе. А Павлик, догадываясь о его колебаниях, не давал вставить слова:

– Здесь встретимся, Костя, ладно?!

– Ладно… – коротко вздохнул Костя. – Но только ты смотри, Павка…

– За меня не беспокойся!

Костя одним движением перемахнул через штакетник.

Павлик ошибся, наблюдая сквозь щель в ставне за одинокой звездой: небо, что с вечера темнело лишь по горизонту, на его счастье, опять заволоклось облаками. И в темноте даже островки снега едва просматривались призрачными пятнами. Лишь иногда за мешаниной облаков сумеречным сиянием проглядывала луна.

Хорошо, что до полуночи было еще не близко, и мерцали в окнах большого города множественные ярусы огоньков. Эти далекие переливчатые огни согревали Павлика, не давая почувствовать одиночества, в котором он оказался, проводив Костю. Огни – это люди. Много людей. И он шел против неизвестности не один…

Все это было, конечно, весьма обманчиво… Но когда ночь подступает к тебе со всех сторон и ничего не видно в десяти шагах перед собой, тогда и это становится важным.

Может быть, точно так же, как он, выходила Аня… И с ней были санки…

«Только я сама знаю, что трусиха», – она записала это накануне, в тот вечер. И совсем не была трусихой.

Павлик боялся наверняка больше…

В углу двора, когда за домом Кузьмича Павлика стало не разглядеть с улицы, он тоже перевалил через штакетник и вдоль садовых оградок, вслушиваясь в ночную тишину, зашагал быстро, почти не остерегаясь, потому что удалялся при этом от Буерачной, от всего, что память связывала теперь с опасностью.

Остановился и, неразличимый на фоне тесовой загородки, медлил какое-то время лишь на повороте, где надо было перебежать от ограды к лесу. Если бы кто-нибудь наблюдал за ним отсюда, со стороны бора, Павлик ненадолго оказался бы как на ладони, беспомощный.

Но пригнулся и, перебежав эту мертвую зону, припал к земле, у самых крайних сосенок. Холода, что должен бы проникать сквозь пальто, даже не ощутил.

Минуту или две всматривался.

И скоро стал различать отдельные стволы перед собой, между которыми тяжело, медленно ворошилась чернота.

Поднялся. И, не углубляясь далеко в сосны, двинулся теперь в обратном направлении, в сторону Буерачной.

Переходил от сосны к сосне, стараясь не зашуршать корочкой обледеневшего снега, не хрустнуть веткой. Потом задерживался ненадолго, чтобы высмотреть новое дерево впереди, и шел опять…

Чувство времени было утеряно с самого начала.

Приостановился и выжидал дольше прежнего, когда где-то слева от него должна была оказаться горка с черной полыньей внизу… Теперь, даже пригнувшись, идти было опасно. Дальше можно было пробираться лишь с удесятеренной осторожностью: ползком, на четвереньках…

Выбрался на опушку и с облегчением удостоверился, что находится именно там, где хотел: прямо перед ним, за кустами вереска, возвышался корявым силуэтом тополь…

Передвинулся еще метров на пять вперед и, обессиленный, вытянулся на снегу, чтобы отдышаться, отдохнуть, осмотреться… Корочка снега на прошлогодней хвое, где сосны плохо прикрывали ее от солнца, была уже совсем тонкой и проминалась легко, чуть слышно похрустывая…

В слабом разрыве облаков опять проглянуло фиолетовое сияние луны. Ее-то и ждал Павлик. Все было правильно, как он рассчитывал! И ключ к разгадке Аниной тайны должен был находиться где-то здесь, рядом…

Потому что ветер, когда они с Костей (на свою голову) похищали Вику, дул почти по направлению тополиной тени. И, налетая от случая к случаю, не менялся все эти дни. А у Ани сказано: «Против бури…»

Павлик был как раз между луной и тополем – на линии ветра, если бы он поднялся теперь…

От тополя до кустов молодого вереска – шагов двадцать «против бури»: мысленно Павлик все и много раз перемерил за день.. Следовательно, ему от этих кустов или от первых сосенок надо отползти в глубину бора еще на десять шагов… Мерять их не имело смысла. Потому что он был уверен – Аня точно так же определяла расстояние на глаз, откуда-нибудь со стороны, из укрытия… Тогда у нее не было возможности отмерять эти шаги против бури… На место, которое она таким образом пометила для себя, Аня отправилась уже с темнотой. И только с темнотой!.. Когда не вернулась.

Днем Павлик обшарил глазами как будто каждый пятачок земли на этой линии – «против бури». И теперь обеими руками вместе со снегом разгребал хвою под каждым деревцом, под каждым кустиком – в местах, которые днем казались ему пригодными для тайника… Пытался ковырять лопаткой. На черенок ее был насажен острый металлический наконечник, и Павлик раз за разом всаживал его в примерзшую землю… Но безрезультатно.

Ни признаков пустоты, ни следов чьей-то работы найти не удавалось. О том, что за ним самим остаются при этом далеко видимые следы, Павлик уже не думал. Он заранее предвидел это. Ночь была вся его. И за эту ночь он должен был найти, что искала здесь или только приметила Аня..

Время для него окончательно перестало существовать.

Он удалялся и вправо, и влево от намеченной прямой, возвращался к кустам на окраине и уползал за тридцать метров… Потом опять начинал от опушки, придерживаясь линии «секвойя – луна…»

Наверное, прошел не один час.

Короткий свист со стороны улицы Буерачной едва не прослушал. И замер в ожидании. Костя должен был свистеть два раза… Но повторения не последовало. И Павлик стал убеждать себя, что, подавая такой неопределенный сигнал, Костя лишь выразил свое беспокойство о нем. Но тревога уже не оставляла Павлика… Вдобавок начало закрадываться в душу отчаяние. Ибо рушились планы его… Ибо ему казалось днем, что именно отсюда начнет разматываться ниточка Аниной тайны…

Однако была, наверное, какая-то закономерность в том, что именно теперь, в этот трудный для себя момент, он изо всей силы дернул за ветку вереска перед собой. Ему надоело переползать, он уже ободрал колени, руки и в злости хотел подтянуться на животе, когда почудилось что-то необычное в податливости вереска… Ветка, за которую держался Павлик, начиналась от самой земли, почти от комелька, и потому куст не мог согнуться – он подавался весь, целиком!

Горло перехватило спазмом. А сердце даже приостановилось на мгновение, потом ударило вразнобой, когда Павлик, став на колени и ухватившись обеими руками за куст, уже выворачивал его на себя. Сначала тот едва подавался, а потом легко лег на землю, вскрыв под собой углубление, которое, будто крышкой, запечатывалось промерзлым комом земли, что держался на обрубленных корнях вереска.

Павлик пошарил в углублении, и рука его наткнулась на шершавый брезент.

Теперь он действовал хотя и торопливо, даже лихорадочно, но четко: извлек четыре брезентовые сумки, похожие в темноте на обыкновенные мешки, пошарил еще, убедился, что в тайнике больше ничего нет, и, отползая с сумками прочь от ямы, даже поднял кустик вереска в его прежнее положение…

Но пробираться до поворота, где Жужлица и сосновый бор подходили близко к садам, не хватило терпения. Отошел метров на сто, сто пятьдесят в обратном направлении, убедился, что луна скрылась надолго, и пополз к садам напрямую, через огороды…

Костин силуэт близ дома Кузьмича угадал сразу.

Тихонечко свистнул.

Вдвоем перемахнули через штакетник. И опять на том же месте, откуда расходились недавно, присели рядом на землю, спиной к штакетнику, помолчали, тяжело дыша.

– Ты что долго?! – справедливо упрекнул Костя. – Откуда мешки?! Я уж не знал, что думать!

Павлик ответил вопросом:

– Где этот – баптист Викин?

– Ушел! Откуда мешки у тебя?.. Ушел через Жужлицу. Я ждал, ждал…

– Он тебя не видел?

– Нет… Не должен, – поправился Костя.

– Почему не должен?

– Да так, чепуха… – Костя на секунду замялся. – Иногда казалось, будто кто с другой стороны, из леса, на меня смотрит… Но это так, от страха, – признался он.

– А домой не вернулся?! – быстро спросил Павлик.

На этот раз он не думал над решением, оно пришло само, как-то сразу, когда в поисках носового платка нащупал в кармане ключ от Викиного дома. А может, в голове его какой-то недремлющий уголок сознания продолжал работать все время в одном направлении, и теперь, когда первый шаг к разгадке Аниной гибели Павлик уже сделал, он искал возможности последующих шагов…

Если баптист стремился к лесу, он почти наверняка замешан во всех этих событиях… А к тому же Павлику не давала покоя мысль, что напрашивалась ему всякий раз при виде загадочного Викиного постояльца… Надо было еще раз проверить баптиста.

И Павлик, схватив один мешок, уже лез через забор.

– Я быстро, Костя! Я только подброшу ему – и назад!

– Павка! Ты слышишь?! Павка! – хотел удержать его Костя. Но Павлик уже метнулся в проход за оградой Мелентьевых. Оставив без присмотра остальные мешки, Костя бросился следом.

Но увидел от угла, как Павлик нырнул во двор Вики, и справедливо рассудил, что лучше взять на себя охрану улицы, откуда могла явиться опасность.

Павлик действовал быстро, хотя и наполовину бессознательно. Только сейчас он понял, что это злость туманит ему голову: ярость, которая не находила выхода. Сомнений в Аниной гибели уже не было. И нужен был виновник этой гибели. Теперь же! Немедленно!.. Как будто Павлик мог сладить с ним… А впрочем, ведь рядом был Костя.

Открыв наружную дверь, он положил мешок у самого порога, так, что, входя в дом, нельзя было не споткнуться о него. И снова закрыл дверь на ключ.

Только за штакетником, когда опять уселись на землю, Костя дал волю своему недовольству: они как будто и в самом деле поменялись ролями, потому что он, Костя, все это время действовал на побегушках, как маленький.

Павлик наконец объяснил ему, откуда и что за мешки и зачем он подбросил один баптисту.

– Да ты, Павка, прямо гений… – серьезно заключил Костя.

Похвала не вызвала у Павлика никаких чувств. Да и похвалил Костя довольно грустно. Спросил после паузы:

– Будем ждать теперь?

– Ждать… – кивнул Павлик. – Пусть даже он утром придет – я буду ждать.

На бугре

Три дня назад события примерно так и развивались, как их представлял себе Павлик. После нападения на инкассатора бандиты решили спрятать деньги. И Аня видела их в какой-то момент…

Павлик поймал себя на том, что думает во множественном числе: бандиты… А три дня назад от Зареченского поселка удалось уйти и спрятаться в гараже Мелентьевых одному Илькиному брату… Дальнейшие события объяснялись бы просто, если бы можно свалить все на него. Но Илькин брат, отсиживаясь в чужом дворе, и сам не знал, где находятся деньги, то есть вот эти мешки, что лежали сейчас под ногами у Павлика. Он был ранен и кому-то передал их перед тем, как спрятаться…

Намеки на это проскальзывали вчера во время разговоров неизвестного сначала с Илькиным братом в гараже, потом с баптистом. Но сегодня в голове у Павлика от этих разговоров сохранилась лишь изрядная неразбериха. Было слишком много недосказанности. И слишком много намеков.

Илькин брат говорил «вы», когда предупреждал, чтобы его деньги не присвоили. А неизвестный ссылался только на Гурзика… И, если он не врал в гараже, прятал деньги под вереском и попался Ане на глаза Гурзик.. Он же и встретил ее потом…

Поиски тайника, пока он еще не был найден, казались Павлику самым важным шагом к разгадке Аниной гибели. Теперь стало понятно, что он, этот шаг, пока ничего до конца не проясняет. Находка только подтвердила то, в чем Павлик был уверен и раньше… Убийца оставался неизвестен.

Оттого и захлестнула вдруг Павлика злая обида, что после стольких надежд на сегодняшнюю ночь, долгих раздумий, риска все загадки остаются загадками… Оттого и пришло – как соломинка, за которую хватается утопающий, – внезапное решение подбросить мешок баптисту.

Только сейчас Павлик почувствовал усталость и понял, что промерз до костей. Горели ободранные колени. А пальцы рук не слушались, как чужие… Но распускаться было нельзя. И Павлик осторожно, чтобы не видел Костя, засунул руки в рукава пальто. Костя ведь совсем не мерз, хотя сидел без головного убора.

Он говорил, что станет ждать хоть всю ночь, до утра… А утро было уже не за горами. Небо зримо светлело на востоке, и облака в той части горизонта оказались далеко не такими мрачными, какими представлялись в темноте.

Хорошо, что Костя, теперь уже посвященный в основные события, взял инициативу на себя и не дал расслабиться, верно рассудив, что здесь, за штакетником, их с первыми проблесками зари станет видно чуть ли не с противоположной стороны Жужлицы… Потащил Павлика искать более подходящее место для засады.

Ходьба чуточку согрела Павлика.

Мешки пока упрятали между дровами, за сараем.

Едва начнет рассеиваться темнота, лучше всего залезть на крышу веранды, что перед отъездом была накрепко заколочена садовладельцем. А днем, когда станет совсем светло, за двором баптиста можно будет наблюдать прямо из окошечка мансарды – надо только помыть его… Пока же вернее всего было устроить наблюдательный пункт на бугре, что находился почти против Викиной калитки, через дорогу. Старожилы говорили, что во время войны здесь был дзот. Но ни амбразур, ни дверей найти не удавалось, и холмик этот называли просто бугром. С него в начале весны раньше всего сбегал снег, и Аня как-то уже нашла здесь один подснежник.

С бугра оказалось хорошо видно крыльцо и часть Викиного двора. А это и было важно, чтобы наблюдать за действиями баптиста.

Костя и Павлик не забывали, что, кроме Викиного постояльца, в районе Буерачной могли быть еще люди, которых следует опасаться, и пробирались на бугор со всей необходимой осторожностью. Затаились.

Безмолвно и неподвижно чернели перед ними хозяйские дворы. Ночь лежала спокойная, ровная…

Первым его заметил Костя. А Павлик, вглядываясь в указанном направлении, снова перестал чувствовать холод и даже опустил поднятый до этого воротник пальто.

Викин постоялец тенью двигался со стороны Жужлицы, и первая мысль – побывал он у тайника в лесу, или нет? – сразу отпала. Не мог бы он идти так спокойно, обнаружив, что его тайна раскрыта.

Подошел и беззвучно отворил калитку. Невидимый с бугра, наверное, опять запер ее за собой, потому что возился долго.

Поднялся на крыльцо. И здесь приостановился. Огляделся по сторонам.

Небо на горизонте серело все выше над землей, а по горизонту уже теплилась оранжевая полоска зари.

На этом кончилось томительное ожидание. Все последующее развивалось в быстром темпе.

Баптист открыл дверь, шагнул через порог, и до слуха Кости и Павлика донесся несдержанный, похожий на ругательство возглас.

Тут же полыхнул свет в сенях. Подхватив с полу мешок и держа его на вытянутых руках, баптист оторопело застыл на месте, забыв закрыть за собой дверь.

Косте с Павликом оставалось только фиксировать поспешные, неожиданно сумбурные действия Викиного постояльца.

Темнота упала всего мгновением раньше, чем хлопнула дверь. Но дверь почти тут же снова распахнулась.

Прижимая к груди мешок, баптист выскочил на крыльцо.

– Кто?.. – негромко и тревожно спросил он.

– Кто здесь?! – И спустился с крыльца на землю, отчего сразу стал лучше видим со стороны бугра. – Ты слышишь?! Кто?! – В голосе его послышались безумные нотки. Теперь он уже наверняка сопоставлял вчерашнюю историю с деревянным ящичком, который сначала исчез из тайника под окном, а затем появился в другой комнате, с этой новой неожиданной находкой. И ему было отчего потерять самообладание.

Опустил мешок на ступеньку крыльца, потом опять схватил его. Метнулся в угол двора, ненадолго исчезнув.

Звуки голоса его теперь едва долетали до Кости и Павлика, потому что он звал уже совсем негромко и, должно быть, машинально:

– Ты слышишь?! Кто здесь?! Зачем ты прячешься?! Слышишь?!

Обежал вокруг дома. Потом заглянул за сарай. Отступил вплотную к забору и осмотрел крышу дома.

Как его трясло при этом, можно было только догадываться.

Костя даже несколько раз энергично дернул Павлика за рукав, что могло означать: «Молодец, Павка! Все сделано правильно!..»

Баптист открыл и осмотрел сарай, проверил замки на погребе. И уже молча шагнул к крыльцу… Но остановился вдруг, а потом даже чуточку попятился…

Но вот он, ощупывая, несколько раз торопливо тиснул мешок, поворачивая его на вытянутых руках перед собой, вдруг бросился к калитке…

Павлик и Костя приподнялись на четвереньках, чтобы последовать за ним, туда, куда он спешил, ибо это могло оказаться самым важным сейчас, самым ценным из всех открытий уходящей ночи.

Но против Илькиного дома баптист внезапно остановился. На мгновение замер как вкопанный, затем, прижимаясь к заборам, торопливо двинулся назад.

Опять бесшумно открыл и затворил за собой калитку. Опять метнулся по двору: в одну сторону, в другую, на этот раз уже молча, без единого звука… Положил мешок на дрова и снова открыл сарай.

Затем еще раз внимательно огляделся и, прихватив мешок, скрылся в глубине сарая. Притворил дверь за собой. И в предутренней тишине слышно было, как неосторожно звякнул засов. Назад он вышел без мешка. Медленно, молча поднялся на крыльцо… Вошел в сени.

Костя и Павлик отступили к своему дому.

– Что?.. – неуверенно спросил Костя, так как ответить на это было заведомо нечем.

Павлик пожал плечами.

– Не знаю, Костя…

Они оба не могли понять, вышло из их затеи что-нибудь или она провалилась.

Было ясно только, что Викин постоялец, как говорят в таких случаях, темная лошадка. Но это они и без того знали. Костя утешил:

– Ничего, Павка! Что-нибудь да он начнет сегодня шуровать! Сейчас мы поднимем Вику… Хватит! Пусть спит, если не выспалась, на кушетке. Отпускать нам ее теперь никуда нельзя. А мы – наблюдать из мансарды! Что-нибудь да будет он делать дальше!