Текст книги "Педагогический декамерон"

Просто так

Принято считать, что опытный педагог способен читать душу ребенка как открытую книгу, а после прочтения, тщательно сверяя свои действия с научными рекомендациями, осуществлять благотворное влияние на воспитанника. Воздействия эти мыслятся чем-то вроде таинственных, врачебных манипуляций, после успешного применения которых у больного наступает мгновенное облегчение, а затем полное выздоровление. Почти как в военно-полевой медицине, где главная задача – быстрое возвращение бойцов в строй. Случись беда с ребенком, даже те, кто достаточно скептически относится к педагогической науке, ждут, нет, требуют от педагога немедленно явить миру чудо исцеления. С полной ответственностью заявляю: чудеса случаются, но крайне редко. Чаще, почти всегда, на исправление заблудшей души уходят месяцы, а то и годы кропотливой, изматывающей работы – рутинной и обыденной. Быстрые результаты в педагогике – всегда обман, сказка для взрослых.

Ее привел в школу дед, замечательный писатель, человек бывалый, вдобавок прошедший через сталинские лагеря. С ним нас связывали давние дружеские и деловые отношения, общие редакционные проекты. «Девочка совсем отбилась от рук, в восьмом классе окончательно потеряла интерес к учебе, начала прогуливать уроки, – сообщил он мне упавшим голосом. – Ни в грош не ставит родителей. Словом, помогите, вы же все можете». Устраивая внучку в школу, и этот многое повидавший в жизни пожилой человек, как все, надеялся на мгновенное волшебное преображение ребенка. Просил он, ни много ни мало, о зачислении внучки в специализированный гимназический класс с повышенным уровнем обучения, наивно полагая, что среда интеллигентных сверстников сама по себе, автоматически привьет ребенку вкус к учебе.

Какой там гимназический класс, о нем не могло быть и речи. В простейшем проверочном диктанте она сделала восемнадцать ошибок. Продемонстрировав деду, писателю, этот шедевр орфографии и пунктуации, я предложил для начала зачислить девушку в класс педагогической поддержки, где у нас учатся дети, испытывающие временные трудности в учебе, преодолев которые они имеют полное право переходить на более высокий уровень обучения. В таких небольших по численности классах, где обучаются максимум десять – двенадцать человек, есть все возможности для компенсации пробелов в знаниях и коррекции отставания в развитии.

Мое предложение, ударив по самолюбию любящего деда, вызвало его резкую болезненную реакцию. Назревал скандал. Мобилизовав весь свой лагерный опыт политического зека, отстаивающего в бараке свое достоинство в схватке с уголовниками, он пошел на меня в решительную атаку.

– Просто так, взять и поместить девушку из интеллигентной семьи в отстойник?

– С чего вы взяли, что класс поддержки – отстойник? Там учатся обычные нормальные дети, у которых, как и у вашей внучки, в силу разных обстоятельств возникли проблемы.

– Знаем мы эти проблемы: пьющие семьи, гулящие матери, криминальные отцы. Нет, это же надо догадаться, просто так взять и сломать судьбу девочки из культурной среды, направив ее прямиком в штрафной изолятор! И это мне предлагает опытный педагог?

Откровенно говоря, меня крайне разозлило назойливое вторичное напоминание о культурном слое, в котором взросло это чудо в перьях. Дело в том, что за годы работы у меня накопились немалые претензии к интеллигентскому оперению детей, вырастающих в богемном окружении. Будучи рано допущены во взрослую утонченную среду, участвуя на равных в так называемом рафинированном общении, они легко снимают сливки культуры, пренебрегая ее черным хлебом. Такой ребенок при поступлении в первый класс, демонстрируя невиданную для его возраста эрудицию, блеснет почерпнутыми из разговоров взрослых сведениями о геноме человека, стрекательных клетках и звездных галактиках, но требуются огромные усилия педагога, чтобы заставить его выучить таблицу умножения. Скучно, рутинно, требует не фантазии, а всего лишь зубрежки.

Все это, воспользовавшись давними неформальными отношениями, на повышенных тонах со всей большевистской прямотой я выложил разгоряченному деду. Разговор явно заходил в тупик, каждый из нас упорно настаивал на своем. Между тем за взаимной перепалкой мы чуть было не забыли об одушевленном предмете нашего ожесточенного спора.

– А давайте пригласим девочку, и пусть она сама примет решение, «быть или не быть» ей в нашей школе, – предложил я.

– Просто так отдать важнейшее судьбоносное решение в руки подростка?

– Да, да, да, именно так просто, и нечего усложнять. Ей самой предстоит строить свою жизнь, а мы с вами не вечны, – сказал я, выразительно посмотрев на деда.

Сознаюсь, уже с первого взгляда, при знакомстве (еще до написания злополучного диктанта) девушка произвела на меня самое благоприятное впечатление. Живая, подвижная,, с пытливыми глазами, она явно обладала лидерскими качествами и здоровым честолюбием, на котором и предстояло сыграть. Заводила, атаманша, способная повести за собой даже мальчишек, она, пока мы препирались с дедом, уже успела облазить всю школу, познакомиться с дружескими шаржами на учителей, изучить в канцелярии куклу, изображающую директора. Кроме того, из кабинета до нее наверняка доносились грозные раскаты обсуждения ее персоны.

Приняв грозный вид, я пригласил девушку в кабинет, сразу же, с порога обрушив на нее каскад упреков: «Это по твоей милости столкнулись два заслуженных, уважаемых человека. Как могла девушка из такой семьи (я выразительно посмотрел на деда) довести себя до такого плачевного состояния?» Далее, потрясая ее диктантом, испещренным красными пометками учителя, я еще некоторое время метал громы и молнии, в красках предсказывая неотвратимые зловещие последствия такой вопиющей безграмотности. Устав быть оракулом, я вытер пот и подытожил свое педагогическое внушение: «Только в класс поддержки, и ни в какой другой, кто бы за тебя не просил». Я вновь обернулся на деда.

– Я подумаю.

– Тебе решать.

Дальше все развивалось по обычному сценарию пьесы, а точнее, телесериала длиной в четыре года. Она, разумеется, пришла в предложенный класс, в первый же год став его старостой, железной рукой помогая классному руководителю приводить в порядок не очень организованных мальчишек, которые в этом классе доминировали. Через два года успешно сдала экзамены в элитный лицейский класс. А окончив его, играючи поступила в солидный вуз, где и учится в настоящее время. Когда сияющий от гордости за успехи внучки ко мне в кабинет с букетом цветов буквально ворвался ее дед, я не смог отказать себе в удовольствии:

– А помните наш первый нелицеприятный разговор?

– Да будет вам. Я же не со зла, я просто так, от волнения. Кстати, там, в канцелярии, мой второй внук. Возьмете?

Как я стал основоположником туалетного движения

История сохранила комический эпизод из жизни восходящего солнца русской поэзии. Перед выпускным экзаменом из Лицея дрожащий от волнения юный Пушкин встречал в сенях Г. Р. Державина: небожителя, пиита, вельможу. Распахивается дверь, появляется раскрасневшийся с мороза Гавриил Романович. Его взгляд падает на восторженного лицеиста. «А где у вас, братец, нужник?» – следует житейский вопрос, от которого Пушкин вспыхнул в смущении и едва не зарыдал, страшно разочарованный и оскорбленный в своем высоком, неземном представлении об идеальном Державине.

Высокое и низкое, земля и небо – как далеки они друг от друга, но именно на их пересечении рождается линия горизонта. Эта метафора, на мой взгляд, в значительной мере отражает реальную картину воспитания человека. Культура не делится на высокую и низкую, бытовую и интеллектуально рафинированную. Не верю я в невероятные взлеты духа на уроках в школах, где, простите за подробности, плохо пахнет из туалетов, к слову сказать, по состоянию которых я всегда безошибочно определяю уровень воспитательной работы школы.

Утвердиться в справедливости такого, прямо скажем, не вполне традиционного подхода к оценке воспитания мне дано было в начале девяностых в Историческом музее города Йорка, где я с изумлением увидел любопытную экспозицию, посвященную истории унитазов Англии. Согласитесь, что в наших музеях мы чаще встречаем экспонаты, демонстрирующие развитие и совершенствование технологий уничтожения человека: мечи, доспехи, пулеметы и т. п. А тут такое. Чуть впереди меня оказалась английская пара, возраст которой определить было затруднительно. Не зря М. Жванецкий шутит, что эти иностранцы в гробу выглядят лучше, чем мы на выпускных фотографиях. Так вот, указав на один из экспонатов – до боли знакомое нам деревянное «очко», она с удивлением обратилась к мужу: «Я не понимаю, как этим пользовались в двенадцатом веке». Чертыхнувшись про себя, я подумал: «Приезжай ко мне на дачу, я покажу, как мы этим пользуемся в конце двадцатого».

Так весомо, грубо, зримо почувствовав наше цивилизационное отставание, я принял непреклонное решение: во что бы то ни стало ликвидировать хотя бы в одной отдельно взятой школе этот разрыв. Первый евротуалет, благоухающий дезодорантами, был оборудован, естественно, для девушек. В свободное от их присутствия время он стал объектом экскурсий юношей, предметом их зависти. Напомню, что туалетное движение в нашей школе зародилось в начале девяностых, когда редкие семьи могли позволить себе подобную роскошь. Но стоит только начать. Через некоторое время, идя навстречу пожеланиям масс мужского пола, евроремонт был произведен и в комнатах с обозначением «М». Как ни покажется странным, постепенно эти места, среди прочего, стали визитной карточкой школы. И я без тени смущения начинал любые конференции и семинары для педагогов и управленцев из других регионов страны с экскурсии по нашим «заповедным» местам. При этом не переставая повторять: «Если театр, как утверждал К. С. Станиславский, начинается с вешалки, то школа – с туалета».

Прошли годы, и теперь в какую бы школу я ни приехал, зная мое слабое место, коллеги первым делом ведут меня – понятно куда. Некоторые из них, демонстрируя новые дизайнерские решения, не без гордости добавляют: «Покруче ваших будут». Что ж, может быть, в этом и есть мой скромный вклад в культуру?

Правило трех «н»

За годы директорства я выработал правило трех «н», которому по мере сил стараюсь следовать в своей практической деятельности. Суть его в трех заповедях руководителя школы: не отчаивайся, не впадай в панику, не опускай руки. Правило это – своего рода сжатая инструкция по технике психологической безопасности директора и педагога. Слишком часто возникают ситуации, когда ты бьешься в буквальном смысле слова как рыба об лед, решая насущные вопросы, улучшая жизнь окружающих тебя людей, а в ответ вместо элементарной благодарности получаешь новые серьезные проблемы. Добро б еще, если бы речь шла только о судьбоносных решениях, ломающих привычные каноны воспитания и обучения, переворачивающих сознание родителей, детей и педагогов. Тут естественно ожидать непонимания и сопротивления. Так ведь нет, даже в элементарных вопросах (где, казалось бы, все очевидно и ничто не требует предельного напряжения мысли и воли) порой наталкиваешься на стену. Доходит до смешного. Но обо всем по порядку…

Школу часто сравнивают с кораблем, бороздящим океан знаний. Метафору стоит обновить, не только по причине затертого образа, штампа, но еще потому, что школа сегодня не слишком похожа на ослепительный океанский лайнер. Скорее на лодку, которая, слава богу, пока еще держится на плаву усилиями самоотверженной команды, обходящей бесконечные мели и рифы, по большей части искусственного происхождения. Малое водоизмещение судна позволяет сосредоточиться на бытовых мелочах, на время оставив в стороне глобальные вопросы перспектив развития образования в целом. В самом деле, обвинять во всех случаях начальство или обстоятельства жизни есть «умственная и нравственная лень, рудимент рабской психологии». На сей раз стоит честно поговорить о нас самих.

В Москву, наконец, пришло лето. В скверах и на проспектах расцветают цветы. Дети с учителями не отстали, украсив клумбы и вазоны близ школ. Излишне говорить, что посадочный материал обходится недешево, но красота того стоит. Наблюдаю из окна своего кабинета идиллическую картину: в школьном дворе гуляют бабушка с внуком-дошкольником. Мальчик зачарованно смотрит на юных наездниц, гарцующих на лошадях. Воспользовавшись занятостью внука, пожилая женщина с ведерком и совочком решительно направляется к клумбе и начинает выкапывать цветы. Пулей вылетаю из кабинета.

– Как же так? Это посадили ваши же дети!

– Подумаешь. У вас цветов много. Что случится, если я возьму пяток на дачу?

Поразительно, но убеленная сединами женщина действует совершенно открыто, не усматривая в том никакого криминала. Внук, отвернувшись от лошадей, с интересом наблюдает за нашей перепалкой. Бабушка для него, бесспорно, авторитетнее налетевшего на нее постороннего дяди. Мальчику интересно происходящее. А происходит буквально следующее: с младых ногтей, почти на ментальном уровне, у ребенка закладывается неуважение к чужой собственности. Про бабушку все понятно. Она выросла в эпоху, когда при Брежневе только ленивый не тащил у государства, вне зависимости от статуса и социального положения: слесарь – гайки и инструменты с завода, интеллигент – бумагу и ручки из НИИ. Грехом это не считалось, поскольку внутренне оправдывалось нищенской несправедливой зарплатой. Ныне дети этих бабушек ездят на иномарках, с пеной у рта отстаивая священную собственность (свою!). Но въевшиеся в плоть и кровь поколений привычки по-прежнему дают о себе знать.

Поворачиваю голову в сторону школьной конюшни. Рядом, дело житейское, сборник навоза. Между прочим, то, что там накапливается, по нынешним временам, скромный коммерческий продукт, востребованный на дачных участках. Реализовав его, можно приобрести сено или овес для тех же лошадей. Такое вот получается безотходное производство. Жаль, таким элегантным способом нельзя подкормить учительство. Их отходы не подлежат утилизации. Комизм ситуации заключается в том, что, оставив попытки вразумить пожилую женщину, беспомощно наблюдаю, как в пятидесяти метрах, на другом конце школьного подворья, в иномарку тайком спешно загружают мешки с нашим драгоценным органическим удобрением. Подержанная иномарка, нагруженная ворованным навозом, – дурно пахнущий символ переживаемой эпохи. Разумеется, всеми этими мелкими ракушками, налипающими на днище школьного челна, можно было бы пренебречь, когда бы не одно важное обстоятельство. Элементарная бытовая непорядочность взрослых мгновенно обесценивает упорные попытки педагогов привить детям и «дум высокое стремленье», и навыки жизни в правовом благоустроенном государстве. Так школьная лодка любви разбивается о быт…

Быстро, разумеется без отпуска, проходит лето, безраздельно отданное укреплению материальной базы школы и подготовке к новому учебному году. На этот раз будет чем поразить воображение учеников и педагогов, вернувшихся после каникул. Еще бы, сбылась «вековая» мечта, и на тридцатом году существования школы на школьном стадионе кладут дорогое искусственное покрытие футбольного поля. Пока я с нескрываемым наслаждением наблюдаю процесс укладки, ко мне притирается не вполне трезвый абориген, житель близлежащего дома.

– Мужик, ты директор?

– Я, а что?

– Дай отрезать два метра газона. Тут, понимаешь, серьезное дело. У тещи на могиле трава не растет.

– Да уж, серьезнее некуда, придется ставить усиленную охрану.

Терпенье и труд все перетрут?

В планах модернизации российского образования нет и намека на трудовое воспитание учащихся. А еще совсем недавно, в советскую эпоху, воспитанию трудом придавался почти сакральный смысл, его влияние на развитие личности ребенка считалось безграничным. А тут – ни слова. Почему? Думается, тому есть свои причины.

Предшествующая эпоха обладала удивительной способностью к выхолащиванию смыслов и превращению даже здравых идей в собственную противоположность. Так, взяв за образец опыт А. С. Макаренко, власть огнем и мечом принялась внедрять его в педагогическую практику, вне зависимости от реальных условий. Тем школам, у которых шефами были крупные производства, организовать осмысленное трудовое обучение не представляло большого труда. Польза от этого была очевидна. (Вспомним, что Макаренко в тридцатые годы производил в своей колонии самые современные фотоаппараты «ФЭД».) Остальные школы вынуждены были имитировать этот процесс. У нас шефствующим предприятием был Университет дружбы народов им. П. Лумумбы. При всем желании на такой «производственной» базе можно было наладить лишь производство метисов или мулатов. Но приказ есть приказ, приходилось брать копеечные заказы со стороны. Например, по надеванию резинок на пипетки (полторы копейки штука) или по производству чугунных пальцев для снегоочистительных машин. Это когда из толстой чугунной трубы вручную напильником делалась небольшая деталь необходимого диаметра. Что, спрашивается, кроме аллергии и ненависти, у детей и педагогов могла вызвать такая постановка трудового обучения?

Тем временем развалилось государство рабочих и крестьян, вслед за его обрушением легли набок некогда мощные производства. А замученные псевдотрудовым воспитанием педагоги с превеликим удовольствием отказались от выполнения этой действительно важной, если не доводить ее до абсурда, воспитательной задачи. Тем более что наступили иные времена.

Эту трогательную картину показали все СМИ. Президент Б. Н. Ельцин выходит из машины и направляется к подростку, в разгар учебного дня торгующему пивом на обочине правительственной трассы: «Молодец, ты уже вступил в рынок!» Хотелось рвать и метать. В итоге совокупными усилиями мы добились своего. Сегодня даже элементарные формы самообслуживания детей вызывают сопротивление определенной части родителей: они опираются на распоряжения Минобра, запрещающие отвлекать детей от учебного процесса. Им легче нанять уборщицу, чем приучить своих чад ежедневно убирать за собой класс. Ситуация типична не только для столичных городов. Недавно делегация директоров школ одного из шахтерских регионов, увидев, как наши старшеклассники дежурят в школьном кафе, озадачила меня вопросом: «Как вам это удается? Родители наших детей категорически против и заявляют, что отправляют своих детей учиться, а не подметать пол».

– Вы учите детей олигархов или депутатов?

– Нет, экскаваторщиков.

Поразительно, но сегодня даже в сельских школах (где учатся дети, которые, казалось бы, с раннего детства должны быть приучены к участию в трудовом цикле) директора встречаются с сопротивлением родителей, протестующих против детского самообслуживания. Такая вот складывается ситуация. Остается надеяться, что терпенье педагогов и труд перетрут и ее.

Это новое слово «портфолио»

Педагогика, и та, к счастью, не стоит на месте. При всем ее, казалось бы, оправданном веками существования консерватизме в педагогический язык и обиход постепенно проникают новые понятия, среди которых – «портфолио», т. е. портфель личных достижений учащегося. Суть его заключается в том, что педагоги должны оценивать не только академическую успеваемость ученика, но в первую очередь его личностный рост, фиксировать успехи ребенка во многих сферах жизнедеятельности, включая те, что напрямую не связаны с освоением основ наук. Мысль во всех отношениях справедливая, хотя и не такая новая, какой представляется на первый взгляд в связи с появлением импортного термина. Умение видеть и оценивать ученика целостно, а не только с позиции освоения своего предмета всегда отличало настоящих педагогов от ремесленников. Другое дело, что рутина школьной жизни, именуемая учебным процессом, исподволь, незаметно затягивает учителя, постепенно превращая его в автомат по перекачке знаний в ребенка. Вдобавок вся система оценки профессиональной деятельности педагога высокими проверяющими инстанциями нацелена исключительно на проверку обученности детей. Тесты, тесты и еще раз тесты – они сегодня превращаются едва ли не в новый символ педагогической веры. Тем важнее не забывать о подлинном предназначении педагога, коренящемся в самой этимологии: ведь «педагог» в буквальном переводе – ведущий ребенка.

Утром – медицина, вечером – театр

Завершается очередная премьера школьного капустника. В главной роли – блистательный комический актер, которому рукоплещет переполненный зал. Он же – посредственный ученик, который не радовал успехами своего учителя биологии. Строгий бескомпромиссный биолог, вытирая слезящиеся от смеха глаза, произносит: «Жаль, что спектакль прошел в конце года, посмотрела на него другими глазами. И что я приставала к нему со своей дизоксирибонуклеиновой кислотой, носителем генетической информации? Мне бы к его генетике присмотреться. У парня другое предназначение». И она недалека от истины.

Тридцатилетие школы мы праздновали на арене Большого цирка на проспекте Вернадского. В ярком трехчасовом шоу, проходившем на трех сменных аренах, на равных участвовали учащиеся и выпускники, профессиональные артисты цирка и педагоги. Одна из клоунских реприз завершалась прямым обращением к учителю: «Анна Моисеевна, вы меня помните? Я Сережа С. из вашего 3 «Б». Это вы много лет назад предопределили мою судьбу, на одном из уроков назвав меня клоуном! И я им стал». Учитель давно на пенсии, на следующий день после праздника она сокрушалась перед коллегами: «Господи, за что обидела мальчика!» В данном случае не обидела, а разглядела его призвание. Что называется, попала в точку. При этом научила писать и считать. К счастью, в те далекие годы еще не было единого государственного экзамена по тестам. И у меня нет уверенности в том, что очаровательный рыжий ковёрный с успехом прошел бы через это суровое испытание.

Юноша с ярко выраженными способностями художника. Его натюрморты и пейзажи до сих пор украшают интерьеры школы. Прекрасная семья: с давних лет я хорошо помню его родителей, сидевших на одной парте. Школьную любовь они пронесли через всю жизнь. Казалось бы, все замечательно, но у парня серьезная проблема: ярко выраженная дисграфия. Она тянется еще с начальной школы. За годы работы с ним, ценой титанических усилий дефектологов и педагогов, количество ошибок в его диктантах и сочинениях сократилось втрое: с тридцати до восьми-девяти. Налицо положительная динамика развития ребенка. Но ее, что называется, к делу не пришьешь. По нормам выставления оценок, тридцать ошибок или девять – это все равно «два». По всем остальным предметам у юноши нет проблем. Помимо живописи, он увлекается историей и литературой. Внутри школы, отслеживая динамику развития ребенка, понимая, что его безграмотность не вина, а беда, связанная с особенностями мозговой деятельности, педагоги, вопреки формальным критериям оценок, переводили парня из класса в класс. Иного пути не было. Страшно даже представить, как бы сложилась его судьба, займи они «принципиальную» позицию. Второй год для такой тонкой художественной натуры – ни с чем не сравнимое унижение, ужасный удар, чреватый непредсказуемыми последствиями, вплоть до суицида. Но если в школе по отношению к этому ребенку между педагогами было возможно своеобразное конвенциональное соглашение, то как быть с его поступлением в вуз? Выручил совмещенный экзамен, запрещенная ныне форма приема в вузы, когда в специализированных классах выпускной экзамен совмещается с приемным. Прямым текстом объяснив председателю приемной комиссии, с каким случаем мы имеем дело, я попросил создать условия для успешной сдачи первого экзамена. Откровенно говоря, мы пошли на должностное преступление, в совершении которого я нисколько не раскаиваюсь. Желанная четверка по сочинению была получена, все остальные экзамены юноша абсолютно самостоятельно сдал на «отлично». Его сегодняшние победы в отечественных и международных конкурсах, экспонирование работ на многочисленных выставках – неоспоримое доказательство нашей педагогической правоты.

Перебирая в памяти десятки подобных случаев, поневоле задумываюсь над тем, что в новомодном термине «портфолио» заключена старая, как мир, педагогическая идея целостной оценки ребенка – во всей полноте его особенностей и даже отклонений в развитии, избирательных способностей и склонностей. Жаль только, что вся существующая государственная система оценки результатов обучения толкает учителя в противоположную сторону, заставляя его идти на риск, хитрить и изворачиваться каждый раз, когда конкретный ребенок заведомо не вписывается в стандартные рамки.