Текст книги "Педагогический декамерон"

«Кто может первым посмеяться над собой?»

В русской классической литературе навечно запечатлен облик учителя: неудачника, брюзги и зануды Беликова. Если бы только он один! Не жаловали классики представителей нашей профессии. И поделом. Отсутствие чувства юмора и здоровой самоиронии – верный признак непрофессионализма. Об этом писал еще знаменитый литературовед Я. В. Пропп: «Наличие юмористической жилки – один из признаков талантливости натуры». Из воспоминаний Горького о Толстом мы знаем, как много смеялись втроем Толстой, Горький и Чехов. Когда к Чехову в Ниццу приехал профессор Максим Ковалевский, они, сидя в ресторане, смеялись так, что обращали на себя внимание всех присутствовавших.

Что показывают эти примеры? Они иллюстрируют наблюдение, что есть люди, в которых имеющийся в жизни комизм вызывает естественную реакцию – смех. Способность к такой реакции – явление положительное; оно есть проявление любви к жизни, жизнерадостность. Но встречаются люди, к смеху отнюдь не расположенные. Причины этого могут быть различные. Если смех есть один из признаков даровитости, если к смеху способны одаренные и вообще нормальные живые люди, то неспособность к смеху иногда может быть объяснена как следствие тупости и черствости. Неспособные к смеху люди в каком-нибудь отношении бывают неполноценными. Может ли смеяться чеховский Пришибеев, или человек в футляре Беликов, или полковник Скалозуб? Они смешны, мы над ними смеемся, но если вообразить их в жизни, то, очевидно, что к смеху такие люди неспособны.

По-видимому, есть некоторые профессии, лишающие ограниченных людей способности смеяться. Это в особенности те профессии, которые облекают человека некоторой долей власти. Сюда относятся чиновники и педагоги старого закала. «В городском архиве до сих пор сохранился портрет Угрюм-Бурчеева. Это мужчина среднего роста, с каким-то деревянным лицом, очевидно никогда не освещавшимся улыбкой» – так Салтыков-Щедрин изображает одного из градоначальников в своей «Истории одного города». Но Угрюм-Бурчеев не единичный характер, а тип. «Это просто со всех сторон наглухо закупоренные существа» – так говорит о подобных людях Салтыков-Щедрин. К сожалению, такие «агеласты» (т. е. люди, неспособные к смеху) часто встречаются в педагогическом мире. Это вполне можно объяснить трудностью профессии, постоянством нервного напряжения и пр., но причина не только в этом, а в особенностях психической организации, которая в работе педагога сказывается особенно ясно. Недаром Чехов своего человека в футляре изобразил педагогом. Белинский в очерке «Педант» пишет: «Да, я непременно хочу сделать моего педанта учителем словесности». «Преподавателям, неспособным понять и разделить хороший смех детей, не понимающим шуток, не умеющим никогда улыбаться и посмеяться, следовало бы рекомендовать переменить профессию» (В. Я. Пропп).

Последнее утверждение звучит весьма зловеще. Отчасти «утешает» лишь то, что педагог хотя бы в данном контексте наконец-то приравнен к чиновнику.

Грустный пример полного отсутствия чувства юмора продемонстрировал однажды один из наших педагогов на выпускном вечере. На школьной сцене было развернуто заседание суда присяжных. В качестве подсудимых выступали учителя, которые обвинялись в различных грехах. Например, в преступном вовлечении подростков в факультативные занятия, в заражении детей пагубной страстью к знаниям, в совращении несовершеннолетних, выразившемся в привитии им патологического пристрастия к математике, и т. д. и т. п. Каждому учителю, как водится, предоставлялось последнее слово подсудимого, где он мог привести необходимые аргументы в свою защиту. Под громовые раскаты смеха в зале учителя «выкручивались» как могли, но неотвратимо получали оправдательный приговор, а в придачу к нему еще и шутливый подарок, зримую метафору их так называемого преступления. Математик – туристский топорик, чтобы с его помощью, подобно папе Карло, из неотесанных бревен создавать вполне смышленых мальчиков в математическом классе, литератор – игрушечную лиру, дабы мог пробуждать чувства добрые у следующих поколений юных филологов, историк – игрушечный пылесос: неоценимый инструмент для сбора пыли веков.

Сеятели…

разумного, доброго, вечного…

Дружеский шарж на директора

Каждый выпуск оставляет свой колокольчик…

Все шло как нельзя лучше, в зале царило веселое, приподнятое настроение, пока одна учительница категорически отказалась выйти на сцену, заявив при этом, что, подобно герою романа М. Горького «Мать» Павлу Власову, она признает единственный суд: суд своей партии. Дело происходило в конце семидесятых годов, и подобное заявление меньше всего походило на шутку. Над залом нависла гнетущая тишина. Этот демонстративный жест как нельзя лучше выражал идеологическую позицию данного педагога, несогласного с превращением серьезной процедуры выпускного вечера в балаган. Что ж, она имела право на свою точку зрения, но оборотной стороной ее «принципиальности» было рекордное количество конфликтов с учащимися и их родителями в течение учебного года. Среди прочих причин напряженных взаимоотношений с детьми у этого учителя не последнее место занимало полное отсутствие чувства юмора. Бог судья пожилой учительнице, которая вскоре была вынуждена уйти из школы.

Урок математики в выпускном классе. Молодой аристократичный учитель, упивающийся собственной эрудицией, острый на язык. Ведь это так приятно: блеснуть в аудитории остроумием. У доски симпатичная девушка, чей ответ далек от идеала. Путая формулы, она с большим трудом добирается до конца изложения материала. Учитель, бросая в аудиторию ироничные взгляды, с сарказмом произносит: «Ну что же, Иванова, так и быть, поставлю вам «три», ведь математика не ваша стихия». Смех класса – «награда» за проявленное остроумие, а у девушки на глазах немедленно наворачиваются слезы. На второй парте справа – парень, который ей не безразличен. А учитель поиздевался над ней в его присутствии.

Формально к этому педагогу не придерешься, ибо оскорбление было нанесено не впрямую, а в тонкой язвительной форме. Но от этого оно еще страшнее и изощреннее. Нет, что ни говори, смех – грозное оружие в руках учителя, а потому пользоваться им надо предельно осторожно и лишь с добрыми намерениями.

Особенно убедительно выглядит педагог, который, даже попав в нелепую, комичную ситуацию (с кем не бывает), умеет с честью выйти из создавшегося положения.

Готовился серьезный открытый урок биологии, который должен был проводиться в присутствии высоких гостей. Урок был богато оснащен чучелами разнообразных животных. Как полагается, грозные члены аттестационной комиссии заняли свои места в конце класса заранее, еще на перемене. Прозвенел звонок, и взволнованная учительница, войдя в класс, произнесла заготовленную фразу: «Ребята, сегодня к нам в гости пришли звери». Ребячьи головы немедленно повернулись к гостям. С ужасом осознав контекст, в котором была произнесена эта фраза, призванная сразу же включить детей в работу по теме урока, она продолжила, обращаясь к комиссии: «Уважаемые добрейшие гости, я, разумеется, имела в виду не вас, а братьев наших меньших». И, улыбнувшись, она обвела руками экспонаты кабинета, выставленные на уроке. Дружный добрый смех был ей ответом. Смеялись все: она, дети и строгие проверяющие.

Доктора вызывали?

Звонок давнего приятеля: «Слушай, у меня проблемы с дочкой. Необходима твоя экстренная помощь». Несколько слов о наших с ним отношениях, без чего будет непонятна тональность и стилистика разговора, логика предпринятых после него педагогических действий.

Он – замечательный врач (отсюда просьба об экстренной помощи), руководитель крупной клиники. По жизни мы шли параллельными курсами, в один год защитили докторские диссертации, а еще через два года были избраны в свои академии. Но наши две параллельные прямые периодически пересекались, подтверждая на практике постулат неэвклидовой геометрии. Точками пересечения всегда были дети. Он по моей просьбе «вытаскивал» трудные случаи, возвращая здоровье больным ребятам. Я разбирался со своими пациентами, детьми его сотрудников. Загруженные сверх всякой меры, спасающие жизни чужих детей, они не всегда могли уделить должное внимание собственным. За годы знакомства между нами сложился ироничный стиль общения, при котором даже самые серьезные вопросы обсуждались в полушутливом тоне на грани студенческого стеба. Приятель – мой ровесник, женат вторым браком на женщине, которая значительно моложе его. Собираясь круто повернуть свою личную жизнь, он приехал посоветоваться. Состоялся мужской разговор.

– Как ты на это смотришь?

– Я не советчик в таких вопросах и не берусь воспитывать взрослых людей.

– Но ты же педагог. Вот и ответь, как может сказаться разница в возрасте в двадцать четыре года на наших дальнейших отношениях?

– Ты врач, тебе виднее.

– Не иронизируй, ты прекрасно понимаешь, что я спрашиваю про духовную общность, а это твоя специализация.

– У меня нет накопленного практического опыта в этом вопросе. Я, знаешь ли, всегда тяготел к зрелой красоте. И особых эмоций по отношению к юным дамам не испытываю. Как вспомню, что недавно мог сидеть со своими седыми прядками над их грязными тетрадками, так сразу внутри и снаружи все опускается. Единственный вопрос, который я могу задать при знакомстве с молоденькой девушкой: в каком году вы окончили школу?

– Это в тебе говорит профессионал. У нас тоже так бывает. В. В. Вересаев в «Записках врача» замечает, что, когда видит хорошенькую девушку, первым делом обращает внимание на то, как у нее работают мышцы при ходьбе. Но ты уходишь от ответа на поставленный вопрос.

– Что тебе сказать? Общность культуры предопределяется общностью интересов, а те, в свою очередь, общностью судьбы и временем созревания личности. Допустим, ты вырос на авторской песне, а она «фанатеет», как выражаются сегодня молодые, от тяжелого рока. Помнишь, как пишет Жванецкий: «Хочешь очистить помещение от молодежи – включи классическую музыку». Студенческий сленг нашего с тобой времени и сегодняшний – это два разных языка. Ты можешь, например, понять вопрос: шнурки в стакане?

– Нет.

– Вот видишь. В переводе это означает: родители дома? Предки мешают «оттягиваться по полной программе». Их досадное присутствие в квартире так же нелепо и смешно, как шнурки от ботинок в чайном стакане. Мы с тобой, старик, для них – шнурки.

– И это мне говорит маститый педагог? Чем же ты тогда занимаешься в школе, если все они такие?

– Ну, не все. Я, конечно, несколько сгустил краски, но в педагогических целях, чтобы продемонстрировать тебе разрыв в ценностных предпочтениях разных поколений.

– А тебе известно, что большинство талантливых детей рождаются в браках между пожилым отцом и молодой матерью? Биографии нобелевских лауреатов неоспоримо доказывают эту закономерность. Мужчина генетически передает ребенку интеллект, а женщина – здоровье!

– Я понял, ты решил произвести на свет гения. Чарли Чаплин тоже родил в семьдесят лет. Только я что-то не слышал о втором великом актере с той же фамилией. Слушай, давай прекратим эту бессмысленную дискуссию. В таком деле советов не спрашивают.

С того памятного разговора прошло десять лет. За это время мы неоднократно встречались, обсуждая чужих детей, оказывая им посильную помощь. Каждый в рамках своей специальности. Но к деликатному вопросу его брака не возвращались никогда. Вероятнее всего, я обидел его своим скептическим отношением к неравным разновозрастным бракам. Я знал, что у приятеля родилась дочка, в которой он, как и полагается пожилому отцу, души не чаял. Но и эта тема была до сих пор закрыта для обсуждения в связи с тем же злополучным разговором. И вдруг этот звонок.

– Что случилось?

– Ты представляешь? Ребенок всего лишь в третьем классе, а уже начал врать.

– Ну почему сразу врать? Педагогическая наука отличает намеренную ложь от детских фантазий. Улавливаешь разницу? Дети часто создают себе вымышленный мир, в котором испытывают более интенсивные эмоции, нежели в актуальном мире. Ландшафт детской души сложен. Им сегодня занимаются детские психоаналитики.

– Оставь старика Фрейда в покое. У меня другой случай: клинический. Ребенок увиливает от занятий, изобретая при этом хитроумные комбинации, позавидовать которым могли бы герои Агаты Кристи.

– Вероятно, интеллект она унаследовала от отца, – ляпнул я некстати, но, поняв, что приятелю не до шуток, попросил: – Вот с этого момента подробнее, пожалуйста.

Из дальнейшего рассказа выяснилось, что ситуация с ребенком сложилась довольно банальная. Желая вложить в девочку как можно больше, родители до предела загрузили ее дополнительными занятиями: иностранный язык, художественная гимнастика, музыкальная школа. Будучи не в силах выдерживать такую нагрузку, ребенок начал изворачиваться, лгать, придумывать хитроумные детективные ходы. Например, мифическую потерю ключей от квартиры. Отсутствие ключей якобы помешало взять из дома необходимую для занятий спортивную форму. Пришлось до вечера дожидаться родителей у консьержки и т. п. Выслушав всю эту одиссею, я предложил немедленно сократить нагрузку ребенка, попутно отметив, что самое неприятное в такой ситуации то, что девочка получила опыт обмана, который, если не принять необходимых мер, может стать ее второй натурой.

– А может, ты поговоришь с ребенком? – вкрадчивым голосом попросил приятель.

– Я не Кашпировский и не умею лечить на расстоянии.

– Зачем на расстоянии? Приезжай к нам домой, посидим, пообщаемся.

– Я тебе что, доктор по вызову?

– А если бы и так? Я, например, руководитель клиники, но до сих пор у операционного стола, чтобы не потерять чувствительность пальцев. Если надо, выезжаю на дом к больным. Кстати, а как у тебя с пальчиками? Не потеряли еще педагогическую чувствительность?

Откровенно говоря, последнее замечание меня сильно задело. В голове мгновенно созрел план педагогической операции.

– В воскресенье утром встречаемся у Третьяковской галереи. Ты наверняка до сих пор не удосужился сводить туда ребенка, – сказал я наугад, мстя за подозрения в утере мной педагогической квалификации. И попал в точку.

– Да, действительно. Все как-то недосуг, ты же знаешь мою занятость.

– Не оправдывайся. Действуем по договоренности, берешь ребенка и ждешь меня у входа.

Третьяковка всплыла в сознании совершенно случайно, в связи с проходившей в то время выставкой, приуроченной к двухсотлетию со дня рождения художника Александра Иванова. Вот я и решил воспользоваться шедевром в сугубо воспитательных целях.

Ровно в одиннадцать мы стояли втроем у полотна «Явление Христа народу». Его масштаб и тщательность проработки образов не могли не поразить воображение ребенка. Дав время девочке справиться с первым впечатлением, я повел речь об авторе, не забывая периодически проводить воспитательный момент.

– Представляешь, чего стоило художнику создать картину площадью сорок квадратных метров? Видишь, сколько подготовительных эскизов к картине вывешено вокруг? На эту работу ушло целых двадцать пять лет. Но ведь так в любом деле, будь то освоение иностранных языков или тренировки в художественной гимнастике. Совершенные достижения не бывают быстрыми и легкими. За ними годы тяжелого, кропотливого труда. Сразу не получается ничего.

Нагнетая драматизм, рассказал о том, как художник, рискуя жизнью, доставил картину в Россию. Огромное полотно не поместилось в трюм парусного корабля, пришлось перевозить его на палубе. Как назло, разразился сильный шторм, но автор все восемь дней не отходил от своего детища, хотя велика была опасность оказаться в бушующем море. От истории создания картины и доставки ее на родину мы перешли к содержанию произведения. К чести отца, девочка уже была знакома с детской Библией. Поэтому ей не составляло большого труда в центральной фигуре на полотне узнать Иоанна Крестителя. Он призывает покаяться. В чем? И здесь пошла речь о грехах человеческих, в числе которых, как нетрудно догадаться в контексте данной педагогической ситуации, ложь. Разумеется, это не был монолог экскурсовода или нотация учителя. Скорее доверительная беседа с взаимным обменом впечатлений и соображений по поводу увиденного на полотне в сопоставлении с реалиями жизни ребенка.

Мы вышли из музея. Девочка с удовольствием начала носиться по пешеходной зоне. Лукаво посмотрев на меня, приятель промолвил:

– Бедный художник. Он и не знал, что его картина станет инструментом педагогических манипуляций, – и, сжав с силой мою руку, добавил: – А пальчики еще ничего!

– После операции необходим период долечивания и грамотная сиделка.

– Ты имеешь в виду супругу? Сделаем из сиделки ходилку по музеям.

Предназначение или диагноз?

«Учитель, врач и актер – не профессии, это предназначение», – сказал незадолго до смерти замечательный актер З. Е. Гердт. Или диагноз. Отличить диагноз от предназначения не так сложно. И то и другое состояние души педагога имеет свою, ярко выраженную симптоматику. Довольно часто, выходя из метро, не зная точно, как пройти к месту очередного совещания, я почти всегда безошибочно определяю в толпе своих попутчиков и следую за ними. Специфическая печать лежит на их лицах. Какая-то особая нервическая озабоченность и сосредоточенная настороженность перемежаются с непомерной гордыней и ненасытной жаждой самоутверждения. В данном случае мы имеем дело с диагнозом. Справедливости ради, следует уточнить, что, в соответствии с занимаемой должностью, я по большей части принимаю участие в совещаниях администраторов: директоров и их заместителей. Зная не понаслышке о том, какой непомерный груз обязанностей лежит на современных руководителях школ, я далек от стремления иронизировать по поводу выражения их лиц, не излучающих оптимизма накануне совещания. Похоже, что и сам, в тревожном ожидании новых ценных указаний свыше, выгляжу не менее уныло. Однако ситуация, что называется, модельная и потому нуждается в пристальном рассмотрении.

Современный администратор – это, как правило, учитель среднего возраста, прошедший закалку в школьных баталиях, достигший определенных успехов в профессии. В противном случае его не выдвинули бы на руководящую должность. Несмотря на непомерную занятость, человек добросовестный и ответственный, он выкраивает время на преподавательскую работу, оставляя за собой некоторое количество часов. Сил и времени на подготовку к урокам катастрофически не хватает. Но накопленные знания и опыт позволяют до поры жить на старых запасах. Повторяю, что речь идет о модельной, достаточно распространенной ситуации.

Разумеется, жизнь полна исключений, и судьба подарила мне знакомство с руководителями, которые счастливо сочетали в себе способности администратора и яркие дарования учителя, которые не угасали на фоне многотрудной директорской жизни. Среди них пятидесятидвухлетний директор Гатчинской средней школы № 51, учитель немецкого языка, победитель Всероссийского конкурса «Учитель года – 2002» Сергей Михайлович Смирнов. Ему и его открытому уроку на конкурсе зал аплодировал стоя. Волшебство, магия, артистизм, органичность, высокая научность – вот лишь некоторые штрихи, которыми я могу передать впечатления от филигранной работы этого педагогического мастера.

Но такая гармония административной и педагогической деятельности достигается далеко не всегда. Чаще мы наблюдаем обратную картину: наращивание административных мускулов и постепенное ослабление, вплоть до атрофии, мышц педагогических. Однако оставим в покое администраторов. В конце концов каждому из них, в силу сложившихся обстоятельств, самому решать, продолжать учительскую деятельность, компенсируя на уроках недостаток былого азарта и увлеченности профессией административным ресурсом, или вовремя уйти со сцены, сосредоточившись на исполнении иных, также крайне важных для школы обязанностях. У администраторов, остановившихся в своем учительском развитии, по крайней мере есть серьезное оправдание, поскольку на практике неимоверно трудно реализовать мечту поэта: «землю попашем, попишем стихи» (В. Маяковский).

Гораздо печальнее, когда остановка личностного роста происходит у педагога, не обремененного дополнительными обязанностями. Явление достаточно распространенное: своеобразный педагогический кризис среднего возраста. Позади первые «пробы пера», пройден сложный период адаптации в школе молодого специалиста, освоено содержание предмета, в котором учитель ориентируется как рыба в воде, наработан педагогический инструментарий, позволяющий достаточно успешно обучать детей, выработалась учительская хватка, которая обеспечивает дисциплину практически в любом классе. Чего еще желать? Но тут-то незаметно и подступает опасность. Любая власть, включая власть над детьми, развращает. Даже если ее цель – благо растущего человека, его совершенное воспитание и обучение, а средства не тюрьмы и пыточные камеры, а всего лишь многократно испытанные способы воздействия на ребенка, со временем превратившиеся в клише и штампы. Рано или поздно они перестают срабатывать, но привычка достигать результатов у педагога остается. И тогда учитель усиливает напор, до отказа нажимает педаль газа, стремясь сохранить свое еще недавно безраздельное влияние на ребенка, объясняя себе самому растущее сопротивление материала исключительно внешними причинами: дети стали хуже, раньше они были более чуткими и отзывчивыми. Словом, «не тот это город, и полночь не та» (Б. Пастернак).

Кто спорит, время действительно меняется само и меняет лица детей. Но с профессиональной точки зрения это означает ровно то, что и требовалось доказать: «в карете прошлого далеко не уедешь» (М. Горький). Но принять эту очевидную истину на вершине жизни, когда, казалось бы, наступил расцвет педагогической карьеры, чрезвычайно сложно, даже мучительно. Ее неприятие ведет к тому, что класс превращается в пыточную камеру, причем в равной мере для обеих взаимодействующих сторон: учителя и его воспитанников. Происходит стремительная деформация личности педагога. Он, незаметно для себя, меняется буквально во всем: ценностных установках, личностных предпочтениях, даже в манере поведения. Бывший демократ становится автократом, весельчак – занудой и педантом. Но при этом долгое время сохраняются осколки бывшего педагогического почерка. Тяжелое, противоречивое, крайне неорганичное впечатление производит такой педагог на уроке и за его пределами. Он вроде бы и не прочь, как в былые времена, пошутить с подростками, искренне стремится растопить холод и сократить дистанцию, обращаясь к ним: «мужики», «братцы». Но все эти попытки завоевать расположение учеников сопровождаются настороженностью во взгляде и сталью в голосе. Вслед за естественной реакцией на более или менее удачную шутку – смехом – следует окрик с требованием сосредоточиться на учебной работе и не отвлекаться.

Вконец запутавшиеся ученики не знают, как реагировать на педагога, и потому их реакции также не отличаются адекватностью. Вдобавок ко всему на этом уроке перед учителем – ученики элитного лицейского класса. Их офисный внешний вид – отглаженные сорочки и модные галстуки – совершенно не соответствует обращению «мужики», возможно приемлемому в классах попроще, уместному в неформальной обстановке, например в походе. В этом классе более органично звучало бы чуть ироничное «господа». Одним словом, перед нами разворачивается подлинная трагедия вчерашнего мастера, чей образ постепенно приобретает ярко выраженные гротескные, карикатурные черты профессионального диагноза.

Следующий неизбежный этап: конфликты с учащимися и их родителями, сетования на растраченную и не получившую должной оценки жизнь. «Я им всю жизнь отдала, а они…» – недавно пожаловалась мне моя бывшая однокурсница, ныне учитель одной из соседних школ. Зная потенциальные, неиспользованные возможности этого педагога, пользуясь привилегиями, которые предоставляет старинная студенческая дружба, я не стеснялся в формулировках:

– Как ты не понимаешь, что, с утра до ночи пропадая в школе, и только в школе, ты перестала быть интересной и притягательной для своих учеников?

– И это мне говорит маститый директор? Какое счастье, что я в свое время не поддалась на уговоры и не перешла к тебе на работу. Мой директор, между прочим, меня ценит и приводит в пример другим членам коллектива.

Продолжать разговор не имело смысла. А ведь я помнил ее веселой, энергичной девушкой-хохотушкой. Без ее участия в студенческие годы не обходился ни один капустник. Естественно, что, попав в школу, она быстро приобрела симпатию коллег и обожание детей. Так продолжалось четверть века, а теперь… Возраст здесь не является решающим условием заката педагогической карьеры. Не так давно ушла из жизни Наталия Васильевна Тугова, блистательный учитель литературы. Даже в весьма преклонном возрасте, до тех пор, пока могла ходить, она вдохновенно преподавала свой предмет, оставаясь притягательной для своих учеников.

В чем же секрет преодоления кризиса среднего педагогического возраста? Когда и при каких условиях он начинается? Вопросы совсем непраздные для молодого учителя. Ему, конечно, кажется, что его-то уж точно минует чаша сия. Между тем мои долголетние наблюдения говорят о том, что черты диагноза начинают проступать очень рано, буквально с первых шагов молодого специалиста в школе. Парадокс заключается в том, что чем успешнее и быстрее идет адаптация начинающего учителя, тем больше вероятность его профессионального заболевания в недалеком будущем. Отчего так? Все очень просто. Смышленый наблюдательный молодой человек, попадая в школу, как губка впитывает реалии окружающей его жизни. Это как на приеме у лорда: на столе бесчисленное количество приборов, назначение которых тебе неизвестно, и, чтобы не опозориться, начинаешь присматриваться к поведению окружающих тебя людей и действуешь по образцу. Так и в школе. Молодой учитель вольно или невольно начинает копировать и воспроизводить в своей деятельности стиль общения и манеру поведения своих коллег. В первую очередь тех, чьи успехи на педагогическом поприще неоспоримы, чей авторитет в глазах коллег и детей непререкаем.

Хорошо, если усваемые и присваемые образцы не только соответствуют времени и обстановке, но имеют большой запас прочности и обращены в будущее. Мне повезло начинать свой педагогический путь в замечательном коллективе. Разумеется, там работали разные учителя, но среди них выделялась группа педагогов, о которых надо сказать особо. Дело в том, что тогда по идеологическим причинам была разгромлена блистательная математическая школа. Власти не устраивал тот дух свободомыслия, который процветал в этом учебном заведении. Но времена были вегетарианские, педагогов не посадили, а разбросали по соседним школам. Так в нашей обычной школе со средним по своим возможностям контингентом учащихся (вокруг располагались три специализированные школы, которые оттягивали на себя лучших учеников) появилась Наталия Васильевна Тугова, которая затем привела в школу Льва Соболева и других свободомыслящих учителей. В коллективе быстро нашлись люди, разделившие немыслимые по тем временам либеральные педагогические ценности. Среди них Марк Григорьевич Баскин, Маргарита Борисовна Ваисова. Все это были люди прежде всего огромной общей культуры, а кроме того, высокие профессионалы своего дела. Мы, молодые педагоги, естественно потянулись к ним. Наши наставники не утруждали себя проведением методических семинаров и проверкой конспектов уроков молодых специалистов. Зато на переменах в курилке и в соседнем со школой кафе, где мы частенько засиживались до поздней ночи, шел один бесконечный симпозиум. Обсуждалось все на свете: новинки литературы, нашумевшие театральные премьеры, самиздат и последние политические «подарки» власти. Но прежде всего – дети, и еще раз дети, и педагогические открытия дня: что, где, на каком уроке произошло, как по-новому раскрылся тот или иной ученик, вчера еще казавшийся бестолковым и необучаемым.

Неформальная обстановка, в которой происходило это профессиональное общение, только усиливала наше стремление дотянуться до этих неординарных педагогов. А непринужденный, веселый стиль общения, не скрою – за бутылочкой легкого вина, снимал напряжение и подчеркивал тот факт, что за одним столом сидят не мэтры с педагогическими щенками, а люди равные, принадлежащие к одному цеху. Этот вольный дух не мог не отразиться на учениках. Я уже говорил, что наша школа была более чем обычной и не блистала специально отобранными учениками. Но произошло педагогическое чудо. Вчерашние бездельники вдруг стали проявлять повышенную учебную мотивацию при освоении математики; парни, которых до сих пор интересовал только хоккей, принялись с упоением читать «Мастера и Маргариту» М. А. Булгакова. Словом, школа приобрела «лица необщее выраженье», что стало явно выделять ее из окружавшего педагогического ландшафта. Тем самым она подписала себе смертный приговор. Никакие учебные достижения не могли быть поставлены ей в заслугу, коль скоро власти шестым органом чувств (идеологическим) учуяли крамолу. Чуду быстро пришел конец. Достаточно было, воспользовавшись уходом на пенсию старого директора, мудрой женщины Марии Львовны Рублинской, терпевшей у себя всю эту вольницу, поставить на ответственный пост убогого начетчика с правильной идеологической установкой, чтобы вся наша деятельность потеряла смысл.

На первом же педагогическом совете новый руководитель дал установку по главной воспитательной задаче школы на ближайший месяц! Ведущая воспитательная задача была сформулирована в названии брошюры, заранее предусмотрительно разложенной им перед каждым педагогом, участником этого исторического заседания: «Как беречь девичью честь». Оценив по достоинству серьезность, масштаб и реалистичность выполнения в столь сжатые сроки поставленной воспитательной задачи школы, Наталия Васильевна Тугова, которой в ту пору было чуть больше пятидесяти лет, произнесла с мягкой улыбкой: «Мне уже поздно». Громкий хохот педагогов был ей ответом. Лицо нового руководителя окрасилось в багровые тона. Мы молча переглянулись и, дабы не вводить в искушение директора, в один день написали заявления об уходе в другие школы.

С тех пор прошло тридцать лет, но мы до сих пор встречаемся и продолжаем свой нескончаемый педагогический совет. Вспомнил я об этом потому, что лично для меня, тогда молодого специалиста, эти годы (всего четыре года!) предопределили весь дальнейший путь в профессии.