Текст книги "Златокудрая Эльза"

Глава 21

В то время, как в старом Гнадеке воцарились радость и умиротворение, внизу, в домике лесника, произошло печальное событие.

Два крестьянина из Линдгофа, с факелами искавшие Елизавету, внезапно услышали в лесу сердитое рычание собаки; невдалеке поперек дороги лежала какая-то фигура. Большая собака стояла возле лежащего, положив на него переднюю лапу, словно пытаясь его защитить. Заметив приближающихся людей, собака оскалила зубы и пришла в ярость, намереваясь броситься на них. Крестьяне не решились подойти ближе и побежали в деревню, где в это время собрались остальные ее обитатели, принимавшие участие в поисках Елизаветы под предводительством лесничего, только что узнавшего от фон Вальде, что девушка нашлась.

Все сразу направились к указанному месту. На этот раз собака не зарычала, а завиляла хвостом и с визгом подползла к ногам лесничего. Это оказался Волк, а возле него лежала Берта без признаков жизни. У нее шла кровь из раны на голове, а лицо было мертвенно-бледным.

Лесничий не произнес ни слова, избегая сочувственных взглядов окружающих. На его лице печаль сменялась гневом. Он взял Берту на руки и отнес ее в последнюю избу деревни. Это был дом ткача. Оттуда он послал за Сабиной. К счастью, в деревне оказался доктор, за ним сбегали, и он вскоре привел больную в чувство. Берта узнала его и попросила воды. Рана была не опасна, но доктор покачал головой и как-то странно посмотрел на лесничего.

Доктор оказался человеком прямолинейным и несколько порывистым в движениях. Он быстро подошел к Ферберу и вполголоса сказал ему несколько слов. Старик отшатнулся, как в смертельном ужасе, и, словно не помня себя, вышел из комнаты.

– Дядя! Прости меня! – крикнула вслед ему Берта диким голосом, но он уже исчез в ночи.

Между тем на пороге, с трудом переводя дух, появилась Сабина, за ней стояла служанка с бельем, перевязочным материалом и другими нужными вещами.

– Господи помилуй! Что вы наделали, Берточка! – со слезами на глазах воскликнула старуха, увидев ее, бледную, лежащую на кровати.

Девушка закрыла руками лицо и разразилась судорожными рыданиями.

Доктор дал Сабине кое-какие указания и, запретив больной разговаривать, ушел.

– Мне запрещено говорить, – выкрикнула Берта, приподнимаясь на постели, – но я должна рассказать Сабине все, даже если это станет причиной смерти. Да так было бы лучше!

Она усадила старую ключницу рядом с собой на кровать и, заливаясь горькими слезами, покаялась ей в своем грехе. У нее была любовная связь с Гольфельдом. Он обещал на ней жениться, она же должна была торжественно поклясться ему, что будет держать это в тайне и предъявит свои права, только когда он даст на это согласие, так как, по его словам, он должен был считаться со своими родными, которых хотел постепенно подготовить к этой новости. Она поклялась и, будучи натурой восторженной, добавила к этой клятве, что ни одно слово не сорвется с ее уст до тех пор, пока она не получит возможность всем открыть свою тайну. Их свидания проходили в башне Монахинь или в павильоне в парке.

Никто не подозревал об этом, и только баронесса, почуяв неладное, разгневалась и запретила девушке бывать в замке. Однако это нисколько не поколебало смелых надежд Берты, так как Гольфельд утешал ее, рисуя картины их счастливого будущего.

Тут появилась Елизавета Фербер, и он стал совсем другим. Он избегал Берты, а когда она вымаливала свидание, был с ней жесток и не скрывал своего презрения. Наконец она осознала, что все кончено, что она обманута и покинута, несмотря на то, в каком положении оказалась. Берта пришла в отчаяние, и с тех пор начались ее ночные странствования. Она не могла сомкнуть глаз, и только в тихом, безлюдном лесу ей становилось немного спокойнее. В конце концов все закончилось, как заканчивались бесчисленное множество раз подобные драмы: Гольфельд предложил ей некоторую сумму, требуя, чтобы она отказалась от своих притязаний и уехала из родных мест. Он уверял, что мать и линдгофская родня заставляют его жениться на новоиспеченной «девице фон Гнадевиц». Берта назвала его лжецом и, обуреваемая жаждой мести, ворвалась в комнату его матери и рассказала ей обо всем.

До этого момента Берта, оживленно жестикулируя, рассказывала, не останавливаясь. Теперь она замолчала, и ее лицо, горевшее лихорадочным румянцем, выражало безграничную ненависть.

– Эта ужасная женщина, у которой тем не менее всегда на языке библейские изречения, – задыхаясь, продолжала она, – вытолкала меня из комнаты и пригрозила затравить собаками, если я еще хоть раз появлюсь в замке. С той минуты я не помню, что было со мной, – закончила Берта свой рассказ, в изнеможении падая на подушки. – Ах, Сабина, я еще большая преступница, чем вы думаете! Я пыталась убить племянницу человека, который заботится обо мне.

– Елизавету?! – ужаснулась Сабина.

– Да. В душе своей я убила ее, и если мой замысел не удался, то вовсе не из-за того, что мне не хватило злобы. Я ненавидела ее из-за Гольфельда… Волк ее разорвал бы. Но она заперлась на башне, – после этих слов Берта потеряла сознание.

Очнувшись, она увидела над собой лицо доктора.

– Господин лесничий знает о моем позоре, – прошептала Берта. – Сабина, что будет со мной? Я не жду от него прощения, да и вы отворачиваетесь от меня. Я всем хотела зла и теперь осталась наедине со своим позором… Лучше бы я умерла!

Сабина с содроганием слушала ее исповедь. Она была женщиной очень строгих правил и беспощадно осуждала подобные проступки, но все же у нее было доброе и жалостливое сердце. Она не могла сдержать слез, глядя на Берту. Сабина ласково прижала ее голову к своей груди, и девушка, как наплакавшийся ребенок, уснула в ее объятиях.

Берта не умерла, хотя жаждала этого. Она выжила благодаря уходу госпожи Фербер и Сабины и очень переменилась. Припадок безумия не повторялся. Рана на голове возникла при падении от удара об острый камень, девушка потеряла много крови, но это пошло ей на пользу.

Лесничий не мог прийти в себя после такого потрясения: было запятнано его честное имя. Он в первые дни и слушать не хотел уговоров брата. После того как Сабина пересказала ему признания Берты, он тут же направился в Оденбург, чтобы вразумить «негодного мальчишку». Однако слуги, пожимая плечами, сообщили ему, что хозяин уехал на неопределенное время и неизвестно куда. Розыски, проведенные фон Вальде, тоже не дали никаких результатов. Берта заявила, что не желает ничего слышать о своем соблазнителе, так как ненавидит его столь же сильно, сколь раньше любила.

Через несколько дней после того, как ей позволили встать с постели, она покинула домик ткача (в лесничество она так и не вернулась), чтобы отправиться в Америку. Но уехала она туда не одна. Один из помощников дяди попросил дать ему расчет, потому что давно любил Берту и не мог допустить, чтобы девушка отправилась в далекую страну одна-одинешенька. Берта обещала выйти за него замуж. Они должны были обвенчаться в Бремене. Фон Вальде выдал им значительную сумму, а по просьбе госпожи Фербер и Елизаветы лесничий разрешил Сабине воспользоваться запасами его покойной жены, чтобы у будущей фермерши было приличное приданое.

В один из пасмурных, туманных осенних дней экипаж, нагруженный чемоданами, в котором сидели совершенно уничтоженная и растерянная баронесса Лессен и ее дочь, выехал в Л. Беспечная жизнь в Линдгофе закончилась для баронессы, и ее снова ждали тесное жилище и скромное существование.

– Мама, разве особняк принадлежит теперь Елизавете Фербер? – спросила Бэлла своим резким и пронзительным голосом, то открывая, то закрывая окно. – Старый Лоренц сказал, что она теперь будет хозяйкой и что нужно исполнять все ее приказания.

– Дитя, не мучай меня своей болтовней, – простонала баронесса, закрывая лицо платком.

– Как глупо со стороны дяди Рудольфа, что он отправил нас прочь, – продолжала девочка. – Ведь в Б. у нас нет серебряных тарелок, не правда ли, мама? Я это еще помню. И повара тоже нет… И теперь нам будут приносить обед из кухмистерской, да? И ты будешь сама причесываться? А Каролина будет стирать и гладить? Почему…

– Замолчи! – прервала баронесса этот поток вопросов, каждый из которых кинжалом вонзался в ее сердце.

Бэлла умолкла, съежилась в углу и выглянула в окно только тогда, когда карета выехала на мостовую города Л. Баронесса же, напротив, бросив пугливый взгляд на княжеский дворец, торопливо задвинула занавеску, спрятала лицо под вуалью и залилась слезами.

После признания Берты между фон Вальде и баронессой произошла ужасная сцена, окончившаяся изгнанием последней. Баронесса бросилась к Елене, рассчитывая на ее помощь и покровительство, но та с отвращением оттолкнула ее, и бывшая надменная властительница села в карету, поданную ей по приказанию хозяина замка в назначенный час.

Впрочем, в чашу ее скорби попала капля сладости. Фон Вальде выделил некоторую сумму на воспитание Бэллы, более благоразумное, чем полученное девочкой до сих пор.

Почти в тот же самый час, когда баронесса навсегда покидала Линдгоф, обер-гофмейстрина фон Фалькенберг вошла в будуар ее высочества княгини, которая вместе со своим супругом только что вернулась с вод.

Обер-гофмейстрина отвесила такой низкий поклон, какой только позволили сделать ее некрепкие ноги, причем как-то торопливо. Сделай это кто-либо другой, она с негодованием увидела бы в этом нарушение правил этикета. Она держала в руке распечатанное письмо, как видно, сильно пострадавшее в ее дрожащих пальцах.

– Я почитаю себя очень несчастной, – начала она с видимым смущением, – поскольку должна поведать вашим высочествам о таком скандальном происшествии! Кто бы мог подумать? Если и в нашем кругу пропадут стыд и совесть, если каждый будет руководствоваться своими страстями и пренебрегать общественным положением, бросая его к ногам черни, то неудивительно, если мы лишимся своего ореола, а народ наконец осмелится сотрясти трон.

– Пожалуйста, не волнуйтесь так, моя милая Фалькенберг! – сказал князь, которого этот монолог очень рассмешил. – В вашем вступительном слове угадывается величественный язык Кассандры. Но нет никаких признаков предсказываемого вами землетрясения, и, к своему превеликому удовольствию, я замечаю также, – при этих словах его веселый взгляд скользнул по тихой пустынной площади, – что мои верные подданные остаются совершенно спокойными. – И что же вы желаете сообщить мне?

Обер-гофмейстрина смущенно взглянула на него – его саркастический тон лишил ее уверенности.

– О, если бы ваше высочество изволили знать! – воскликнула она наконец. – И именно он, чья гордая кровь для меня, как твердыня!.. Господин фон Вальде уведомил меня, что он выбрал себе невесту. И кого же? Фройляйн Фербер!

– Племянницу моего честнейшего лесничего, – добавил князь, улыбаясь. – Да, я уже слышал об этом. Фон Вальде, как я вижу, неглуп. Девочка, должно быть, настоящее чудо, красива и очень мила. Я надеюсь, что он не заставит нас долго ожидать такого приятного знакомства и в скором времени представит ее нам.

– Ваше высочество! – воскликнула обер-гофмейстрина. – Но она же дочь письмоводителя лесничего!

– Да, милая Фалькенберг, – успокаивающим тоном сказала княгиня, – нам это очень хорошо известно. Но не волнуйтесь так. Она принадлежит к высшему дворянству, разве нет?

– Позвольте, ваше высочество, – не согласилась старая дама с раскрасневшимся лицом, протягивая смятое письмо, – но здесь так и написано: помолвка с мещанкой, и указана фамилия Фербер и никакой другой нет. И это имя останется на генеалогическом древе фон Вальде на вечные времена, а жених даже как будто подчеркивает это! Что Ферберы не имеют ничего общего со старым благородным родом Гнадевицев, доказывает то, что они не почитают это знаменитое имя, отказываясь принять его по какой-то странной фантазии. Мне очень жаль бедного Гольфельда, у которого, как известно, чистейшая кровь, – теперь, вследствие этого неравного брака, он теряет по меньшей мере несколько миллионов! А баронесса Лессен? В знак протеста она сегодня покинула Линдгоф!

– Все эти выпады не имеют под собой никаких оснований. И вы ведь с ней дружите! – сухо заметил князь. – А нам не к лицу жалеть родственников, лишившихся по вполне понятной причине крупного состояния. Вы известите госпожу княгиню и меня, когда господин фон Вальде захочет представить нам свою жену.

За дверью к этому разговору с интересом прислушивалась фрейлина, в которой легко можно было признать фройляйн Киттельсдорф.

– Ну, что я говорила? – произнесла она, подходя к другой фрейлине. – Я знала, что мне незачем было приезжать в Линдгоф и кружить голову этому оригиналу фон Вальде. О, как это меня забавляет! Как мы теперь посмеемся над этой скучной старой гофмейстриной!

* * *

Если читатели пожелают вновь заглянуть вместе с нами через два года в развалины Гнадека, то увидят широкую красивую аллею, ведущую туда из особняка Линдгоф. Да и развалин больше нет. Среди зелени и журчащих фонтанов высится отремонтированный, помолодевший не на одну сотню лет замок. Дорожки посыпаны желтым песком, газоны пестрят веселыми цветами…

Сегодня супруги Фербер ожидают в гости лесничего и его ключницу Сабину. А теперь они радостно встречают у себя зятя и дочь. Это первый визит Елизаветы в Гнадек за последние несколько недель. Супруги привезли дедушке с бабушкой своего первенца, который находится теперь в ласковых руках мисс Мертенс, жены славного Рейнгарда. Она приподнимает легкое кружево, открывая розовое личико младенца, сходство которого со своим отцом заметно уже сейчас. Эрнст крутится тут же, со смехом указывая на маленькие кулачки младенца, которыми тот беспокойно размахивает.

Сегодняшняя радость вытеснила из всех сердец легкую грусть: год назад тихо угасла Елена и теперь покоится в беломраморной гробнице с трогательной надписью. Она умерла на руках Елизаветы, осыпая ее благословениями и вверив Богу свою чистую душу.

Об интригане Гольфельде ничего не слышно. Он продал Оденбург и уехал за границу – неизвестно куда, казня себя из-за своих провалившихся планов.

Лесничий, примирившийся с проступком Берты, давно простил ее, зная, что она исправилась и стала хорошей и верной женой своему мужу. Недавно он получил от родственницы письмо, в котором та передавала привет семье Ферберов.

Дядя по-прежнему обожает свою племянницу, и нет таких похвал и благ, которых он не считал бы достойной свою «златокудрую Эльзу».