Текст книги "Москвест"

Глава 9. Пал Иваныч

– Невеста! Невеста! Призрак! Аа-а-аа!.. Святой Боже! Это она! И жених!..

Такого переноса во времени у них еще не было. Ни секунды на размышление, ни малейшей возможности подумать и оглядеться. Толпа народу вокруг, у всех в глазах неподдельный ужас. Мишка метнулся в одну сторону, в другую… Маша, ничего не видя под фатой и путаясь в длинном платье, бросилась следом за ним.

Рванули внутрь церкви, пробежали по коридорам, дверь, дверь… Свет! Улица! Маша все-таки упала, и Мишка рывком поднял ее, перекинул через плечо и, пригибаясь, пересек двор. Дальше уже вместе они неслись узкими улочками, забились во двор. Мишка достал из-за пазухи одежду.

– Давай, быстро!

– Помогай, я сама не справлюсь!

С большим трудом содрали с Маши подвенечный наряд, засунули его под сарай и сами забились в щель между сараем и дровами. Потихоньку дыхание восстановилось, руки перестали колотиться, и голова опять приобрела способность соображать.

– Ты поняла, что это было? – спросил Мишка.

– Не очень, – честно ответила Маша.

– Мы появились в той же церкви, только через непонятно пока сколько лет. Слышала, что они кричали?

– Не очень, – опять честно призналась Маша.

– Они кричали, что «невеста-призрак» и «та самая». Значит, жива легенда. Все у нас получилось!

Миша заметно приободрился.

– Во здорово, а! Акакий – молоток, вовремя звонить начал. А я еле успел голубей выпустить. Интересно, как там бедные птички? Улетели? Жаль, нельзя было на все это со стороны посмотреть! Мы исчезли – птицы улетели! Супер идея! А ты – молодец, классно сыграла. Казалось, что ты прям в обмороке, еле идешь. И споткнулась так натурально, и обрадовалась так естественно! Просто актриса.

– Я не играла, – тихо сказала Маша. – Мне, правда, страшно было. И я тебе обрадовалась. Как родному…

Повисла пауза. Очень долгая.

Мишка растерянно, с секундным интервалом моргал, глядя на Машу. Маша, краснее заката, блуждала глазами по крышам, по стенам, по земле… всюду, лишь бы на Мишку не смотреть.

– Ладно, – наконец сказал тот деревянным голосом, – давай разбираться со временем…

Судя по всему, на сей раз занесло их не на пару десятков лет: и народ на улицах, и сами улицы выглядели по-другому.

Много шастало людей совсем не крестьянского вида, больше похожих на мастеров Пушечного двора. Восточные торговцы в халатах и тюрбанах не вызывали ни у кого удивления, то есть явно были тут своими.

А самое главное – народу стало гораздо больше, и толпа быстро подхватила, поволокла Машу с Мишкой. Впрочем, Маша и рада была отвлечься, да и Мишка с жадностью прислушивался с разговору. Но пока ничего толком выслушать не удавалось: жаловались на цены, обсуждали войну «с туркой», делились сплетнями – в том числе и появлением «призрачной невесты». Пару раз упомянули предстоящую коронацию «государя императора», и это навело на кое-какие мысли.

– Император, – наморщил лоб Мишка, – это уже после Петра Первого, так?

Маша угрюмо кивнула, рассматривая здоровенную башню, которую она не помнила ни по старой Москве, ни по Москве XXI века.

КОЕ-ЧТО ИЗ ИСТОРИИ. Наши герои наткнулись на Сухареву башню – уникальное для российской архитектуры сооружение. По своему виду она больше всего напоминала ратушу какого-нибудь западноевропейского города.

– Смотри, какая красивая! – воскликнула Маша. – Что это?

– Башня, – отмахнулся Мишка. – Сгорела небось.

– Почему сгорела? – не поняла Маша.

– А почему здесь все горит? – съязвил Миша. – Сейчас ее в Москве точно нет. То есть не сейчас, а у нас дома. Значит сгорела. Или сломали.

– Ну что ты, – не поверила Маша, – не могли ее сломать. Она же просто удивительно красивая. Не поднялась бы рука.

– Слушай! – Мишку вдруг осенило. – Наши вещи ведь с нами путешествуют, так?

– Так, – Маша пока не понимала, к чему он клонит.

– Значит… да где ж она… значит, и бумажка с нами поедет дальше… Ага!

И Мишка выудил из кармана кусок чертежа колокола и маленький уголек.

– Ты зачем чертеж испортил! – напустилась на него Маша. – Надо вернуть…

И тут же осеклась, осознав собственную глупость. К чести Мишки, он не стал ехидничать, слишком увлекся рисованием необычной башни. Однако от этого благородного занятия его оторвали самым бесцеремонным образом.

– Стоим, значить, – послышалось у ребят за спиной. – Пялимся.

Маша оглянулась и увидела двух мужиков с наглыми физиономиями, которые улыбались. Но нехорошо улыбались, гаденько.

– А чё, – в тон им ответил Мишка, – постоять нельзя?

– Да ты доку́мент свой покажь и пялься, – тут же наехал один из мужиков, не переставая скалиться.

– Шиш тебе, а не доку́мент! – огрызнулся Мишка, на всякий случай заслоняя собой Машу.

– А за это уже можно и огрести! – радостно сообщил второй и начал грозно надвигаться на Мишку. – Я вас, беглых, за версту чую, я в сыске уже десяток лет работаю! Понапрутся в столицу и пялятся! А доку́мента нету!

– Да что случилось, что вам от нас нужно? – вскрикнула Маша.

– Ой, дурочку она изображает, ой, ей непонятно, – начал паясничать первый мужик. – Сейчас пойдешь в управление, и тебя быстренько домой отправят. К барину. А уж он-то вас и уделает, мало не покажется! Где приписаны, а?

– При чем тут прописаны? – совсем растерялась Маша.

А в голове у нее пронеслось: «Может, прав Мишка – мы в альтернативной реальности? Башни какие-то непонятные, прописка… Какая тут может быть прописка?»

Мужики ловко прижимали свою жертву к стене. Судя по реакции прохожих (то есть по отсутствию реакции), это были не грабители среди бела дня. Скорее, представители закона.

– Ты, голуба, не лепечи, ты уже свое отлетала. Поойдем-ка с нами. Пока по-хорошему.

– Мужики, может, договоримся? – спросил Мишка.

И Маша, и мужики оцепенели.

– Чё? – спросил один.

– Ну чё-чё? – усмехнулся Миша и полез в карман. – Вы же могли нас и не увидеть?

Миша достал кошелек, вынул оттуда по монете и сунул в руки изумленным работникам сыска.

Сначала они оцепенели, потом глянули на Мишку… на монету…на кошелек…

Не успел Мишка и мигнуть, как уже летел в стенку ближайшего дома, отброшенный мощным ударом кулака. А его кошелек делили между собой представители закона.

* * *

Маша не успела даже сообразить, что происходит, как их с Мишкой уже поволокли по кривой и узкой улице, мимо покосившихся заборов и древних сараев. У Миши было разбито лицо, и у него отпало всякое желание вступать в переговоры. Маша тоже помалкивала, зато конвоиры весело переговаривались:

– Вот дурь, чего в Москву-то переть?

– И то – шли бы себе за Урал, там и искать не будут.

– Сами-то грамотные?

Мишка мрачно проигнорировал вопрос, а Маша на всякий случай кивнула. Вдруг отпустят из уважения? Но мужики только оживились:

– Дело! Стало быть, ищут вас…

– Будет на что шубейку жене справить, а то всю плешь проела…

Мишка зыркал по сторонам, прикидывая, в какой переулок можно нырнуть. Но в глубине души понимал, что никуда нырять не станет. Даже если удастся вырваться из цепкого захвата (что тоже не факт), куда он без Машки? То есть она без него…

Маша уже ничего от растерянности и страха не соображала, только заглядывала в глаза многочисленным прохожим. Но все только старались побыстрее проскочить мимо. Поэтому, наткнувшись наконец на заинтересованный взгляд, Маша, не раздумывая, закричала:

– Помогите!

И тут же поняла, что кричала зря. Человек, к которому она обращалась, сидел в коляске, а коляска довольно шустро проносилась мимо… И вдруг из нее донеслось:

– Васька, стой! Милейшие, вы куда моих дворовых тащите?..

В дальнейшее Маша и Мишка старались не вмешиваться, так как смутно понимали, что происходит. Человек, выскочивший из коляски, что-то доказывал присмиревшим конвоирам, почему-то ругал задержанных, упорно называя их Прошкой и Алешкой, укорял за тупость… А закончилось все тем, что незнакомец сунул сложенную бумажку в ладонь одного из ловцов, и те сразу потеряли интерес к своей добыче.

Маша и Мишка только растерянно моргали похитителям в спину, когда спаситель обратился к спасенным:

– Так, а теперь выкладывайте: кто, откуда и с какого перепугу вас прихватили сии ловцы человеков?..

…Рассказ затянулся настолько, что закончить его пришлось уже возле самого дома незнакомца (который небрежно сообщил, что его можно звать запросто «ваше сиятельство»). Говорила в основном Маша, а Мишка ограничивался поддакиванием. Это было вдохновенное вранье, в котором уместилось все: и история разлученных возлюбленных, и быль о служении толмачами, и легенда о воссоединении жениха с невестой на крыльце церкви.

Когда Машка выдохлась и замолчала, спаситель кивнул с крайней благосклонностью:

– Прекрасный слог, барышня. Видно и знание Шекспира, и мифологии московской… Но в целом, увы, бессвязно.

– Ну, уж как можем! – обиделся за Машу Мишка. – Спасибо, что выручили. Мы пойдем!

– Куда? – вскинул брови спаситель. – Опять загребут вас какие-нибудь лихие охотники, решат, что вы из беглых крепостных…

– Мы не из крепостных! – торопливо уточнила Маша.

– Как вам будет угодно. Но пока… советую остановиться у меня. Вдруг понравится?

Дверь распахнулась будто бы сама собой, а его сиятельство глянул прямо в глаза Маше. Это был странный взгляд, как будто просительный и вместе с тем уверенный. Старый и одновременно молодой. Бодрый и усталый. И было еще что-то такое в этом взгляде, что заставило Машу покраснеть от смущения и опустить голову, а Мишку – сжать кулаки. Но не успел он отказаться от вежливого приглашения, как Маша, так и не подняв глаз, шагнула в распахнутую дверь.

– Прокла, отведи отроков на кухню. И определи на постой.

Старая женщина, встретившая их на пороге, поджала губы и пронзила Машу ненавидящим взглядом.

– Опять дармоедов привел, – зашипела Прокла над ухом у Миши, – вечно всякую шваль с улицы тащит…

– Мы не шваль! – возмутился Мишка.

– Шваль, не шваль, а жрешь небось за двоих.

– А вам-то что? – разозлился Миша. – Не вы тут хозяйка.

– Да если б не я, тут бы уже и хозяйства никакого не было! – забурчала Прокла. – Все б давно роздал на всяких дармоедов. У его сиятельства душа-то добрая, а вот мозгов, прости господи, вообще нет. Он с себя последние штаны снимет и голодранцу какому отдаст. Если тот голодранец брямцать умеет или кисточкой мазюкать. Идите уж, ешьте. Только совесть-то имейте, запасы не резиновые…

Маша с Мишей оказались в просторной кухне. Прокла, не останавливаясь ни на секунду, бурчала, но вытаскивала из огромного буфета чашки и плошки. При этом она сверлила ребят тяжелым взглядом.

– Я все равно есть ничего не смогу, – шепнула Маша. – Я подавлюсь под этим взглядом.

Но, к счастью, в доме что-то грохнуло и посыпалось, и Прокла, всплеснув руками и обозвав всех «безрукими балбесами», вынуждена была покинуть кухню. Маша робко двинулась к столу, так робко, что Миша обогнал ее уже на втором шаге.

– Сами они дармоеды! – громко заявил он, разворачивая тряпицу. – О! Сыр! Мммм… Вкусно… Дафай пожрем и линяем отшуда.

Маша взяла кусочек и принялась жевать, тупо глядя в стену.

– Флыф… Шлыф… Тьфу… Шлышь, Маша!

Миша пощелкал у нее перед носом пальцами.

– Ты, давай, ешь быстрее, и пойдем.

– Куда?

– Что значит куда? – взвился Мишка. – Не собираешься же ты сидеть тут, у этого…

– Миш, у нас нет другого выхода, – произнесла Маша загробным голосом.

– С чего это? – испугался Мишка.

– Ты понял, что он про крепостных говорил?

– Да, но что…

– Ничего ты не понял, – перебила его Маша, – сейчас крепостное право, беглых ловят. Мы от дома не отойдем, нас поймают.

– Подожди, а как они узнают, что мы крепостные?

– Не знаю. Но, похоже, в этом времени бедные все крепостные.

– Да ладно, – отмахнулся Мишка, – не может быть.

– Здесь все может быть, – мрачно сказала Маша. – Тебе эти «ловцы» наших ментов не напомнили, а? Они еще спрашивали что-то вроде прописки, вообще один в один.

Миша потрогал разбитую скулу и задумался.

– Ладно, давай день тут посидим. Выясним, что за время, что за прописка и что нам делать. А потом вперед, под бой колоколов. Достало уже все, домой хочется.

– Да, – тихо сказала Маша, отложив надкусанный кусочек сыра.

Утром Мишка страшно напрягся. Он был уверен, что его, как обычно, отправят на тяжелую физическую работу. Но была тишина, никто его не будил. Те, кто ночевал с ним в одной комнате, тихо встали и расползлись по дому. Через некоторое время Мишке самому надоело валяться, да и поесть он был не прочь… Встал и пробрался на кухню.

На кухне Маша сидела за столом и с умиротворенным лицом чистила ложки.

– Тебя уж запрягли? – спросил, зевнув, Миша.

– Я сама взялась, – сказала Маша, – надо ж еду отрабатывать.

– Ох уж эта твоя справедливость! – вздохнул Миша. – Ничто ее у тебя не отобьет. Что тут отрабатывать? Сыра кусок?

Маша сжала зубы и принялась тереть ложку с удвоенной энергией.

– А где эта карга старая? – поинтересовался Миша.

– У нее спину скрутило. Лежит у себя, ругается на чем свет стоит. Говорит, без нее тут все пропадет.

– Ну и отлично! – обрадовался Мишка. – Значит, можно поесть спокойно.

Но спокойно поесть не удалось: через минуту в кухню вбежали две девицы и загомонили разом.

– Ох, сегодня ж его сиятельство обед дают, а прислуги-то никого и не осталось, как управимся, не знаем.

– А где все? – спросила Маша.

– Да в имении все, поехали сады обирать. У Пал Иваныча сады огромные, там не справляются, вот он и отправил всех городских, чтоб подсобили. А Прокла слегла…

– А вы? – спросила Маша.

– А что мы? – испугалась одна из девушек. – Мы ж к господам не пойдем! Там же ходить надо, говорить, подавать… Не, это без меня, я тут, в уголочке посижу. С семками.

Мишка прыснул в углу, чем немедленно привлек внимание девушек.

– Ой, – зарделась та, что говорила, – мы тут о своем, о девичьем, а у нас тут вон кто есть… А меня Катериной зовут.

Катерина перекинула через плечо косу и, как положено в таких случаях, стала теребить ее, искоса смотря на Мишу. Маша не выдержала и хихикнула. Миша немедленно разозлился.

– Что смешного? – рявкнул он.

– Катя, я могу помочь с приемом, – предложила Маша, – я господ не боюсь.

– Вот и славно, – пропела Катя, – а ты меня познакомишь со своим…

– Братом, – подсказала Маша.

– Бра-а-атом, – радостно пропела Катя, – ах, братом. Тогда я сама познакомлюсь.

«Ах, значит, братом, – подумал Миша. – Только что был почти мужем, а тут опять стал братом!»

* * *

Полдня Мишка вертелся возле Маши. Ну не то чтобы вертелся, а так… оказывался все время рядом. Честно говоря, ему было немного не по себе от того, что он никому не нужен. То ли дело Маша! Она хлопотливо готовилась к ответственному делу: переоделась в какое-то другое платье, придирчиво выспрашивала у дворовых девчонок, что и как надо делать, кому что когда подавать, куда смотреть и где ждать, пока не позовут. На «брата» она внимания не обращала – в отличие от Кати, которая так застенчиво хлопала на него ресницами и выразительно поправляла косу, что Мишка сбежал, воспользовавшись моментом, когда девчонка отвернулась.

Чтобы провести время хоть с какой-то пользой, он решил обследовать дом. Он оказался обширным, и комнаты большей частью просторными, с высоченными потолками. Особенно впечатляла библиотека.

Мишка даже замер на пороге от неожиданности – он никогда, ни в одном времени не видал сразу столько книг. Три стены уставлены стеллажами, на которых плотно, обложка к обложке, теснились тома в кожаных переплетах. По их истертости видно было, что все книги читанные, многие – неоднократно. Стеллажи уходили высоко вверх, поэтому у каждой стены к ним заботливо прислонены лестницы. Причем не стремянки – обычные лестницы, похожие на ту, что Мишка видел в бабушкиной деревне. Пространство между стеллажами тоже не пустовало: там выстроились буквой «П» простые, хотя и гладко оструганные столы.

За ними сидело двое: очень серьезный мальчишка лет пяти и хмурый седой старик. Как ни странно, мальчишка читал шустро – пробегал глазами страницу и тут же переворачивал ее, а старик шевелил губами, с явным трудом одолевая буквы. Зато когда Мишка увидел, что именно тот читает…

Это была газета! А на газетах, как известно, есть дата. Во всей этой суете они как-то позабыли выяснить, какой нынче год на дворе.

Мишка, стараясь двигаться потише, подошел к старику и почти шепотом сказал:

– Здрасьте.

Ответа не последовало. Но Мишка решил не сдаваться.

– Свежая? – спросил он старика.

Но ответил мальчик.

– С прошлой среды! А свежая только питерская есть.

Причем слово «питерская» он умудрился с таким неуловимо презрительным выражением, что Мишка невольно усмехнулся. Похоже, вражда между двумя столицами уже стала привычной. «Значит, – попытался вычислить Мишка, – Петр Первый уже был… Нет, все равно надо поточнее узнать». И потянулся за «свежей питерской».

– Сам что, с Питера? – с уже нескрываемым презрением спросил мальчишка.

– Нет, – почему-то торопливо ответил Мишка и, вспомнив свои приключения, уточнил. – Мы с сестрой из Литвы.

– Здорово! – теперь пацан обрадовался. – Так ты по-польски, наверное, знаешь!

Мишка еще торопливее замотал головой. Мальчишка огорчился:

– Жаль… Я пока что только по-русски и по-аглицки читать могу.

В доказательство своих слов он продемонстрировал книгу, которую держал в руках. На ее обложке действительно было что-то написано по-английски. Мишка решил не удивляться и нашел дату на газете. 1856 год…

* * *

А Маша уже стала прислуживать. Это оказалось делом хлопотным, особенно поначалу. Дамы – те еще ничего, ели-пили мало и внимания почти не требовали. Присмотревшись повнимательнее, Маша поняла причину такой сдержанности, а заодно и причину отличной осанки присутствующих «барышень» и «барынь». Все они были так затянуты в корсеты, что даже воздух в себя с трудом втягивали, что уж говорить о еде и питье. Зато некоторые мужчины ели обильно и еще обильнее выпивали. Приходилось подтаскивать к ним бутылки и убирать пустую посуду. Эти некоторые были, как могла догадаться Маша по разговорам, из помещиков, которые выбрались в Первопрестольную развеяться и навестить «милейшего Павла Ивановича».

Видимо, одичав в своих имениях, помещики много и несмешно шутили и все норовили Машу ущипнуть или шлепнуть. (В такие моменты она с трудом сдерживала себя, чтобы не огреть нахала подносом.) Москвичи вели себя посдержаннее, ели и пили с видом пресыщенным и усталым.

А еще оказались за столом несколько офицеров в блестящих мундирах. Это были настоящие произведения искусства – мундиры, а не офицеры. Маша каждую свободную секунду старалась повнимательнее рассмотреть богатую вышивку, висюльки и бахрому.

Когда первый голод утолили, стало полегче, даже помещики – Маша про себя уже звала их «медведями» – сыто отвалились на спинки жалобно поскрипывающих стульев и прикладывались к бокалам лишь изредка. Теперь Маша могла немного расслабиться и внимательно прислушаться к беседе. Речь шла о вещах не очень понятных ей: охоте, политике, приемах. Кроме того, большей частью беседу вели по-французски – и тут уж Маша ничего разобрать не могла. Хорошо, что один из «медведей» в середине беседы возмутился и воскликнул:

– Да что мы, господа, ей-богу, все по-французски да по-французски! Вспомним незабвенного Александра Сергеича! «Чтоб умный, бодрый наш народ хотя б по языку нас не считал за немцев»!

«Странно, – подумала Маша, – это ж вроде Грибоедов написал? Или он тоже Александр Сергеевич?» Грибоедов был любимым поэтом Машиного папы, который считал его «незаслуженно заслоненным этим африканским выскочкой», так что в авторстве цитаты сомнений не было. А вот имя и отчество поэта Маша не помнила. И так мучительно пыталась вспомнить, что вздрогнула, услышав вопрос, заданный ей прямо в ухо:

– А вот пусть хотя бы наш бодрый народ скажет – кто сии строки написал? А, красавица?

И Маша ляпнула:

– Грибоедов! Только я его имени-отчества не помню.

За столом установилась удивленная тишина. Ее разрядил тот, кто и задал неожиданный вопрос – молодой чернявый офицер с залихватски закрученными усами. Он вдруг захохотал и зааплодировал:

– Ну, ваше сиятельство! Ну, Паоло, чертов сын! Уже и дворовым своим поэзию читаешь…

Ситуация была спасена. Многие захлопали вслед за чернявым, другие понимающе закивали: «Да, Пал Иваныч, молодец, уморил…». Маша бросилась наполнять бокалы и убирать тарелки. Беседа пошла своим чередом – правда, теперь уже по-русски.

* * *

Вечером, когда все наконец разошлись и дом погрузился в темноту, смертельно уставшая Маша, решила спуститься на кухню, чтобы попить чего-нибудь. Весь вечер ей страшно хотелось чаю. Слугам этот напиток не полагался, но Маша понадеялась, что найдет на кухне остатки барского чаепития и урвет себе чашечку.

Заметив полоску света под дверью библиотеки, Маша замедлила шаг. С одной стороны, заглядывать было страшно, а с другой, любопытство тут же запустило свои коготки в сердце девочки, потому что Миша успел рассказать ей о сотнях старинных томов, скрытых за этой дверью.

Поколебавшись буквально минутку на пороге, Маша тихонько отворила дверь. Пламя ее свечи заколыхалось, из библиотеки потянуло свежим воздухом. Маша открыла дверь чуть сильнее и тут же столкнулась взглядом с Пал Иванычем, который сидел за столом и внимательно смотрел на открывающуюся щель. Маша собралась было захлопнуть дверь и сбежать, но его сиятельство остановил ее властным жестом.

– Зайди, Мария, – сказал он и махнул рукой. – Нужно поговорить.

Пока Маша тихонько проскальзывала внутрь, пытаясь сладить с пляшущим огонечком свечи, Пал Иванович успел переместиться по библиотеке и бесшумно вырасти прямо перед девочкой.

– Скажи мне, Мария, – начал говорить хозяин, пытаясь казаться суровым. На самом деле суровость была напускная и ненужная. Прорывающиеся мягкие интонации завораживали Машу намного больше. – А откуда вы с братцем родом?

– Из Москвы, – тихо сказала Маша.

– И кто вас грамоте научил?

Маша замешкалась. Врать под взглядом Пал Иваныча оказалось совершенно невозможно. Его глаза сверлили ее насквозь и, казалось, видели ее мысли.

– Я ходила в школу, – сказала девочка после приличной паузы.

– В школу? – обрадовался Пал Иваныч. – Это просто прекрасно! Я давно говорю о том, как необходимы школы для крестьянских ребят.

Тут он задумался и уперся в Машу еще более пронзительным взглядом.

– Мария, – задумчиво сказал он, – кто же этот добрый человек, который обучал вас в школе? Я наверняка его знаю, скажи мне.

Маша опустила глаза. Что она могла ему сказать? Что через сто лет в Москве школ будет просто завались, а она – девочка из будущего?

– Мария?

Тишина. Маша сверлила пол глазами.

– Мария?

– Я не могу вам всего рассказать, – выдохнула она.

– Хорошо, – внезапно согласился Павел Иванович.

Маша от удивления подняла глаза и встретилась взглядом со своим покровителем. «Удав… Кролик…» – пронеслось у нее в голове, потому что глаз отвести она уже не могла.

– Когда-нибудь ты захочешь все мне рассказать, и тогда я буду счастлив тебя выслушать, – услышала она. – А пока ты имеешь право хранить свою тайну. И знай, что ты находишься под моей охраной, под охраной графа Астахова. Поняла?

Маша потрясенно кивнула.

– Если ты мне скажешь имя своего хозяина, я попробую купить тебя и твоего…

– Брата, – выдохнула Маша.

– Брата, – продолжил граф. – В любом случае, надо вычеркнуть вас из списков беглых.

– Нас нет в этих списках, – уверенно сказала Маша.

Пал Иваныч удивленно поднял бровь, но спорить не стал. Маша зачарованно смотрела на графа. В свете свечей он был похож на доброго волшебника. Большой мягкий халат, пенсне, книга на столе – невероятных размеров том в потертом переплете. «Я хочу здесь жить», – пронеслось в голове у Маши. И тут же воображение нарисовало ей красочную картинку. Утренний свет пробивается через легкие занавеси, Маша в легком платье с чашкой чая за конторкой… или вечер, и Маша в бальном платье вон на том диване сидит и обмахивается веером. И к ней подходит Павел Иванович во фраке и целует ей руку…

«Парле ву франсе?» – услышала она. И, находясь в своих мечтах, ответила:

– Нет. Но я говорю по-английски. Немножко…

И сообразила, что вопрос был ей задан в реальности.

Граф улыбнулся.

– Когда-нибудь ты мне расскажешь, кто ты, Мария, – сказал он.

Маша попятилась и практически выпала из библиотеки в коридор. Забыв, куда и зачем шла, она вернулась к себе в комнату с ощущением, что в ее жизни что-то изменилось. Или даже стряслось.

* * *

Мальца звали Степкой. Хотя чаще всего его звали просто «мальцом». Убедившись, что Мишка – «парень свойский», а главное, не питерский, Степка таскал нового обитателя дома по комнатам уже прицельно, по пути сообщая кучу полезных и не очень сведений:

– Граф у нас хороший, если и порет, то уж за дело… Тут горница, девки одни, неинтересно… Он меня два месяца как выкупил у одного… За то, что я ему стишок рассказал!

Малец откашлялся и торжественно произнес:

– Мороз и солнце, день чудесный…

И сделал эффектную паузу – мол, как я? Вид у него был такой самодовольный, что Мишка не выдержал, продолжил:

– Еще ты дремлешь, друг прелестный, пора, красавица, проснись…

После чего намертво заглох. Дальше стишок в памяти не отложился. Но Степка глумиться не стал, уважительно покивал:

– И ты тоже умный! Поэтому Пал Иваныч тебя и взял! А я дольше помню… Открой сомкнуты…

– Да ладно, – перебил его Мишка. – А это что за комната?

Они обошли и господский дом (кроме большой залы, где как раз шумели гости), и пристройки для дворовых, и даже посетили маленькую церквушку, которая стояла в десяти метрах дальше по улице.

– Это их сиятельство построили! – сообщил Степка с такой гордостью, как будто сам церковь выстроил. – Он вообще… добрый!

Но самое интересное Степка оставил напоследок. Когда они вернулись на подворье, он торжественно отвел к зданию, которое Мишка сперва посчитал чем-то вроде домика для гостей. Но внутри оказался настоящий, хоть и очень маленький, театральный зал – со сценой, занавесом, кулисами и несколькими рядами кресел для зрителей. Насладившись искренним изумлением гостя, малец отвел его в одну из комнат за сценой. Там стояли холсты на подставках, которые, как помнил Мишка, назывались не то подрамники, не то этюдники. Возле одного из них грустил нахмуренный мужик. Это был именно мужик, со всклоченной бородой, в длинной рубахе, подвязанной веревкой, в портках и опорках. Сначала Мишка подумал, что он просто рассматривает незаконченную картину, но потом заметил, что в руках у мужика – кисть и доска, измазанная краской.

Степка и Мишка замерли, боясь пошевелиться – до того напряженной была поза художника. Но вдруг он словно очнулся, почти не глядя макнул кисть в краску на доске, нанес несколько резких мазков на холст. И снова замер.

Мишка смотрел на картину и не верил своим глазам. Только что на ней был тихий зимний вечер, но пара мазков подняла настоящую метель. Теперь снег не падал сверху спокойными хлопьями, а несся куда-то за край холста.

Мишка хотел что-то спросить, но Степка сердито прижал палец к губам. Выходили из комнаты на цыпочках.

– Видал?! – с гордостью спросил малец уже во дворе. – Это Артамон. Его сиятельство Артамона в карты выиграл. Талант!

Похоже, Степка гордился всем, что делал граф. Это немного раздражало.

– Слушай, – спросил Мишка, – если он такой добрый, чего он вас на волю не отпустит?

– На волю? – искренне удивился Степка. – А зачем? Чего там делать, на воле?

– Да то же, что и тут!

– Ага, – малец иронично дернул плечом. – Я тут весь день книжки читаю, а меня еще и кормят от пуза. А на воле кто меня кормить станет? На воле буду горбатиться от темна до темна! И Артамон на воле, если повезет, в малярную артель попадет. А не повезет – золотарить будет!

Мишка не нашелся, что ответить. Ему еще больше захотелось домой. Тем более что год теперь известен, осталось припомнить каких-нибудь фактов про эти времена и дождаться колокольного звона. Со звоном проблем не было – звонили даже чаще и громче, чем при князьях и первых царях.

* * *

Назавтра хлопотливую Проклу окончательно скрутила «немочь», под которой Маша угадала обычный радикулит (у ее дедушки в будущем был такой же). И как-то так получилось, что Маша взяла на себя управление всем хозяйством Пал Иваныча. Прокла только ругалась из своей каморки, но даже с кровати встать не могла.

Маша в очаровательном ситцевом платьице носилась между старой экономкой и другими слугами, мгновенно нашла со всеми общий язык и распоряжалась так бойко, как будто всю жизнь управляла большим хозяйством.

Мише, которому дела не нашлось, наблюдал за ней с большим удивлением. Впрочем, не вмешивался – он оттягивался за все прошлые века: спал до обеда, ел от пуза и прятался от Катерининых заигрываний.

А однажды вечером, когда весь дом погрузился в сон, а Мишка так выдрыхся за день, что заснуть уже не мог, он, от нечего делать, решил взять книжку. И на пороге библиотеки застыл.

Там, внутри, сидела Маша. Или кто-то, отдаленно на нее смахивающий.

Девушка невероятной красоты, загадочная в свете десятков свечей, в огромном бальном платье, обнажающем плечи, с высокой прической и цветком в волосах, сидела на подиуме и перебирала в руках розы.

Миша закачался на пороге библиотеки, не зная, что делать. Бежать и кричать, потому что это галлюцинация, или войти и прекратить это безобразие.

– Отлично, голубушка моя, – услышал Миша голос графа, – вы прекрасно справляетесь. Еще буквально полчаса, и перерыв.

Миша тут же спрятался за дверь и в щелочку попытался рассмотреть, что ж там делает его сиятельство. К своему удивлению, Миша разглядел всклокоченного Астахова в переднике и с кистью в руках. «Художник, значит, – убеждал себя Мишка. – Это не страшно, порисует и успокоится». Он на цыпочках отступил от двери, но на душе у него было кисло.

Маша же, если и услышала скрип половиц за дверью, то не обратила на него внимания. Наверное, если б дом обрушился, она бы бровью не повела.

Пламя свечей завораживало, огромная старая библиотека стала похожа на старинный замок, лестницы, ведущие на второй ярус книг, терялись в полумраке. Вкусно пахло книгами, ароматным чаем, дорогим табаком и духами, которыми было пропитано бальное платье.

Маша не спрашивала, что это за платье, ей было все равно, кто его носил раньше. Когда ей передали, что граф просит ее о небольшой услуге, она мгновенно согласилась. Когда принесли это платье, завернутое в тонкую бумагу, у нее возникло ощущение, что она попала в сказку. Когда платье на нее надели, подшили, закололи…

…Она стала принцессой. Превратилась в принцессу. И сейчас она сидела и ждала чуда.

Граф уверенно водил карандашом по бумаге, бросая на Машу задумчивые взгляды.

– Ой!

– Что? – встрепенулся Пал Иваныч.

– Роза… шип…

Астахов в ту же секунду оказался рядом, нежно вытер Машин палец платком.