Текст книги "Москвест"

– Ты как спящая царевна, – тихо сказал он, убирая платок.

От этого голоса, от запаха душистого табака, одеколона и еще какого-то аромата стало очень тяжело дышать. Маша попыталась вздохнуть поглубже, но тугой корсет впился в ребра. Все вокруг пошло колесом. Память услужливо вытащила из загашников нужную фразу.

– Мне дурно, – прошептала Маша.

– Закончим на сегодня, – довольно резко сказал граф, рывком поднялся и вышел из библиотеки.

Через пять минут Маша пришла в себя и быстро проскользнула в свою комнату, не заметив Мишку, который притаился под лестницей. С ее сердцем творилось что-то нехорошее.

Мишка выждал пару минут и прокрался в библиотеку. На холсте был только легкий, нежный силуэт. Мишка застыл, рассматривая его. «Неужели это Машка?» – крутилось в голове.

* * *

Прошло три дня. Миша окончательно выспался, наелся на пару веков вперед и одурел от скуки. Когда встречался с Машей, надеялся, что она ему расскажет про портрет, но она все быстрее бегала по дому, и выловить ее, чтобы поговорить, у Мишки не получалось.

Днем он приходил в библиотеку, натыкался на капли краски на полу, на оплавленные свечи в канделябрах и лепестки роз. Он поспешно отворачивался, как будто видел что-то неприличное.

Чтобы чем-то заняться, Мишка стянул из библиотеки книгу. Открыл ее. А когда оторвался, то с удивлением обнаружил, что вокруг почти стемнело и поэтому очень плохо видно буквы. День пролетел незаметно.

Убеждая себя в том, что он идет в библиотеку, чтобы положить книжку на место, Мишка тихо крался по коридору.

– Милая моя, в английской поэзии есть безусловная прелесть, – говорил Пал Иваныч, – но это уже устаревшие сюжеты.

– Поверьте мне, – засмеялась Маша, – историю про Ромео и Джульетту будут читать и через триста лет.

– Да полноте, Машенька, ее и сейчас-то уже почти не читают!

– А что, по-вашему, будут читать? – весело спросила Маша.

– Что-нибудь современное, на злобу дня. Людям постоянно нужны такие книги, чтобы они могли узнать себя в главном герое. Чтобы мысли героя совпадали с его мыслями. Или не совпадали, но чтобы он мог возразить, поспорить… Тогда чтение захватывает, тогда оно учит. О чем можно спорить с Джульеттой?

– Зачем с ней спорить, – возразила Маша, – ее нужно пожалеть, о ней можно плакать.

– Но невозможно же плакать триста лет!

– Пал Иваныч, – страстно возразила Маша, – любовь – это вечная тема. И люди плакали, плачут и будут плакать. Все эти ваши споры с главными героями о смысле жизни уже через сто лет никому будут неинтересны. А пушкинское письмо Татьяны будут знать наизусть тысячи людей!

Повисла тишина.

– Ты меня просто поражаешь, Мария, – сказал граф. – Твоя эрудиция… Начитанность… Свобода мыслить и умение рассуждать… Ты не хочешь мне рассказать, откуда все это?

– Я еще не готова, – ответила Маша.

– Я буду ждать, – сказал Астахов. – Ты просто не представляешь, как мне важны наши разговоры. Ты…

За дверью раздался грохот, и граф замер на полуслове. Это Мишка в припадке неясной ему самому злобы шваркнул книгой по полу.

– Это сквозняк, – сказала Маша.

Но граф не послушал ее и зашагал к двери. Мишка уползал из-за нее, причем максимально быстро, чтоб не застукали.

Пора, ох, пора валить отсюда!

* * *

На следующее утро Мишка поджидал Машу у кухни. Она по его виду заподозрила неладное, хотела прошмыгнуть мимо, ограничившись коротким кивком, но Мишка цепко схватил ее за руку.

– Машка, – строго приказал он, – быстро вспоминай, что ты помнишь про 1856 год?

– Зачем? – спросила она, рассматривая стену.

– Смываться отсюда надо.

– Зачем?

Мишка начал злиться.

– Затем! Я домой хочу!

– И я хочу… – пробормотала Маша, по-прежнему глядя в стенку. Потом внезапно повернулась к Мишке и горячо заговорила: – Миша, я только вчера поняла, что я живу и хочу домой. Понимаешь, я всю жизнь искала дом, я мечтала о доме.

– О каком? – насупился Мишка. – О графском?

Маша бросила на Мишку взгляд, полный презрения и жалости высшего существа к низшему, ничего не сказала и в гордом молчании скрылась за кухонной дверью.

– Ну и ладно, – упрямо сказал Мишка, – сам разберусь.

Следующие пару дней Миша гулял по городу, запоминал и записывал. Никогда в жизни он столько не ходил пешком по Москве.

Он бродил по улочкам, заглядывал во дворы, обошел кругом все городские стены. Сначала он шлялся с намерением выведать, что случилось в городе за триста лет, которые они проскочили, но потом втянулся и понял, что эти прогулки доставляют ему огромное удовольствие.

Были части города, которые он помнил по прошлому, части города, которые он помнил по будущему. Что-то нравилось, что-то раздражало, что-то было родным и близким, что-то чужим и непонятным.

Мишка пытался делиться своими открытиями с Машей, но та постоянно была занята, полностью взвалив на себя обязанности экономки, либо сидела с неестественно прямой спиной и смотрела в стенку, улыбаясь своим мыслям.

Кроме того, как только Миша появлялся дома, вокруг него тут же начинала увиваться Катерина. Она вела себя вызывающе, а однажды подарила Мишке здоровенное белое полотенце, на котором красными нитками вышито: «Лицо свое ты умывай и меня ты вспоминай».

– Это я сама вышивала! – проворковала Катя и вдруг прижалась к Мишке всем телом.

Он еле вырвался (сцена произошла в темных сенях), а после стал от воздыхательницы прятаться.

– Вот уж никогда не думал, что буду бегать от девчонки, – решил он пожаловаться Маше, застав ее вечером на кухне.

Маша улыбнулась, и Миша решил, что наконец-то она удостоит его нормальным разговором.

– Помню, в шестом классе мечтал, чтоб за мной девочки бегали.

– Любовь – это прекрасно! – восторженно произнесла Маша.

Слишком восторженно и не очень в тему.

– Маш, – испугался Миша, – ты что?

Слово «влюбилась» он произнести не смог.

Маша улыбалась и пересчитывала ложки, Миша смотрел на нее и боролся с мерзким чувством тошноты. Потом тихонько вышел из кухни. Маша этого даже не заметила.

Во дворе Миша тут же попал в цепкие руки Катерины, но ему было так тоскливо, что он даже вырываться не стал.

– Пойдем со мной, несговорчивый ты мой, – проворковала она ему в ухо.

– Отстань, а? – отмахнулся Мишка.

– У-у-у, какой суровый, – захихикала Катя.

– Слушай, Кать, а это ваше сиятельство… Он женат?

– Пал Иваныч? – удивилась Катя. – Был женат, но жена давно померла.

– А он… А у него… – Миша никак не мог подобрать слов.

– Ты за сестрицу свою беспокоишься? – догадалась Катя. – Не бойся, не обидит. И денег даст, и одежды. Он всем дает.

– Что значит всем? – не понял Мишка.

– Ну, всем своим любимицам. Он многих так скупил.

– А потом?

– Что потом?

– Что с ними потом?

– Да ничего, – пожала плечами Катерина. – Замуж выходят, в деревне живут. У него там, в деревне, детей штук десять. Похожи все, главное…

– А как же Маша? – воскликнул Мишка.

– А что Маша? – пожала плечами Катерина. – Его сиятельство насидятся с ней в библиотеке, о книжках поговорят, с нее картинку нарисуют, потом остынут. Сколько ж можно читать да картинки рисовать?! Жить тоже надо. Пойдем ко мне, а? – почти жалобно произнесла Катя. – Ну что тебе, жалко, что ль? Или я совсем уродина?

– Нет, что ты, – испугался Миша, – ты очень красивая. «И назойливая», – добавил он про себя.

– Красивая? – обрадовалась Катерина. – Тогда пойдем скорее!

К счастью, в отдалении показался Степка.

– У меня дело… срочное! – Мишка принялся махать Степке.

Тот остановился и удивленно уставился на него.

– Мне мальцу помочь надо! – импровизировал Мишка. – В этом… в английском!

Уже в спину Мишке донеслось восхищенное Катино:

– Ты еще и умный…

«Что значит – “еще”? – мысленно возмутился Мишка. – Я вообще умный!» Но возвращаться и уточнять формулировку не решился.

* * *

Маша продолжала жить в состоянии, которое в покетбуках именуется «любовный дурман». Мишка использовал более приземленное определение – «как мешком стукнутая». Вся ее жизнь теперь делилась на две неравномерные части: встречи с Пал Иванычем и все остальное. Встречи, собственно, и были жизнью. В промежутках Маша думала о двух вещах: о предыдущей встрече и о встрече последующей.

Его сиятельство отлично понимал ее состояние и, кажется, наслаждался им. Всякий раз, когда Маша позировала, Пал Иваныч ограничивался несколькими мазками за сеанс, а остальное время посвящал разговорам. Он не торопил события, не спешил хотя бы поцеловать новую «любимицу», ему хватало восторженного блеска Машиных глаз и ярко пылающих щек.

Мишка однажды вечером пытался что-то втолковать ей, рассказывал про каких-то крестьянок, которые были у Пал Иваныча до Маши, – но она пропустила этот рассказ мимо ушей. Мало ли что там было у его сиятельства раньше! Теперь-то есть она, самая-самая! Она уж точно не такая, как остальные…

Вечером был назначен прием. Небольшой такой приемчик, человек на десять, но Маша сбилась с ног, мечась между кухней, Проклой и гостиной. Даже такой небольшой обед требовал неимоверного количества посуды и тщательной сервировки.

Гости съехались, все шло по плану, и Маша расслабилась. Она сидела в соседней с гостиной комнате и следила за тем, чтобы нанятые лакеи вовремя относили гостям напитки и еду.

Вдруг у нее за спиной зашелестело.

– Ты Мария?

– Да.

Маша резко обернулась и увидела молодую женщину в пышном сиреневом платье.

– Меня зовут Ольга Михайловна, я старинная приятельница Павла Ивановича. Они с моим покойным мужем были товарищами. Павел Иванович так много о тебе рассказывал, что я решила с тобой познакомиться.

Маша вспыхнула и рефлекторно присела в книксене. Она с воздухом впитала в себя манеры XIX века. От прищуренного взгляда дамы сразу захотелось спрятаться. Маша ограничилась тем, что уткнулась взглядом в пол.

– Ты отлично справляешься с хозяйством, – сказала Ольга Михайловна ласково, но все-таки без особой нежности.

– Спасибо.

– Но, если ты не против, я бы могла показать тебе кое-что. Для домашнего приема стол сервирован прекрасно, но если делать приемы высшего уровня, то так не годится.

– Но меня учила Прокла…

– Прокла стара, – перебила Ольга Михайловна, в голосе звякнул металл, – Павлу Ивановичу давно нужен новый помощник. Ты – просто находка.

– Спасибо, – еще раз сказала Маша.

– Я очень рада, что у него теперь есть ты.

Маша густо покраснела.

– Скажи, – спросила Ольга Михайловна, – а детей ты любишь?

Маша покраснела еще гуще. Мысль о том, что Пал Иваныч обсуждал Машу за ее спиной, царапнула душу, а уж о возможности родить от него ребенка она и сама не думала… Не зная куда деваться от смущения, девушка кивнула.

– Великолепно! – просияла Ольга Михайловна, – Завтра тут будет игра, соберется много гостей, я приеду пораньше и помогу тебе управиться.

– Спасибо, – выдавила из себя Маша.

А Ольга Михайловна ушелестела в зал. Только тут Маша решилась поднять глаза и отметила, как безупречно прямо держит спину гостья его сиятельства.

* * *

На следующий день Ольга Михайловна приехала прямо к обеду и стала руководить подготовкой к вечеру. По настоянию гостьи Маша облачилась в одно из ее платьев – Ольгины слуги привезли целый сундук нарядов. Оно было простое, почти без отделки, но очень изящное, с высокой талией. Ольга Михайловна заставила Машу несколько раз пройтись туда-сюда и сделать реверанс.

– Очень неплохо, – впервые Маша услышала в ее голосе что-то вроде теплоты. – В тебе есть, знаешь ли, порода…

Маше похвала понравилась, но она решила не показывать виду. Наверное, чтобы подтвердить – «порода» у нее есть, и она предполагает сдержанность. Ольга Михайловна задумчиво постучала длинным ногтем по зубам и неожиданно произнесла длинную фразу на французском. Маша удивленно уставилась на Ольгу Михайловну. Та рассмеялась:

– Прости, я уж грешным делом решила, что ты тут инкогнито… Так сказать, барышня-крестьянка… Но несколько французских выражений тебе знать не помешает…

Через час Маша научилась сносно здороваться и прощаться, а также просить прощения и благодарить. Из-за этого произошел даже небольшой казус. Дело шло уже к вечеру, первые гости начали прибывать, и Ольга Михайловна повела Машу в гостиную. В полутемном коридоре они натолкнулись на давешнего чернявого офицера. Ольге Михайловне он кивнул сухо, а вот перед Машей изогнулся в изящном поклоне.

– Бонжур, – в полумраке коридора блеснули идеально белые зубы.

И далее последовала переливистая тирада, в которой Маша смогла узнать только «мадемуазель». Она растерянно оглянулась на Ольгу Михайловну – та, казалось, получала удовольствие от сцены, но не собиралась приходить на выручку. На всякий случай Маша вспомнила урок и прошептала:

– Пардон…

– Вот и молодец, – одобрила Ольга Михайловна. – Ты быстро учишься. Алексис, это новая экономка Павла Ивановича.

Офицер тут же скис, блеск его улыбки померк, и она сменилась похабненькой усмешкой.

– Ну-ну, – процедил он, развернулся и ушел.

Для Маши вечер стал настоящим испытанием. Оказывается, до этого она все делала не так. И вроде бы тон Ольгиных замечаний не обидный, но оставалось впечатление, что ее постоянно макают носом в грязь.

– Не так! – Рано! – Ты забыла салфетки! – Это блюдо ты должна вынести сама!

У Маша голова шла кругом.

– Как же это все запомнить! – она с трудом удержалась, чтобы не зашвырнуть тарелку куда подальше.

– Ты справишься, ты способная девочка, – сказано сухо, но после всего звучало как похвала.

А хуже всего то, что творилось в зале. Женщин не было. За большим столом сидели мужчины и сосредоточенно играли в карты.

К двум часам ночи Маша уже падала с ног, но уйти не могла. Игрокам постоянно нужно подносить напитки и сигары. Пал Иваныч сначала был весел и доволен, потом стал мрачен и сильно пьян. Нет, он не ругался и не дебоширил, но смотрел на всех исподлобья, а Машу просто не замечал, даже когда она забирала стаканы и окурки прямо у него из-под носа.

* * *

Мишка был уже готов поверить в интуицию, шестое чувство и прочую экстрасенсорную чушь. У него третий день кошки на душе скребли. Еще когда гости на карточный вечер собирались, под ложечкой засосало. Когда весь дом погрузился в темноту, только в зале ярко горели свечи, Мишка спать не пошел. Через окно следил, что там происходит.

Пару раз заметил Машу с подносом, и от ее вида стало еще хуже. На лице «сестры» усталость смешалась с таким неземным счастьем, что Маша походила на идиотку.

Мишка дотерпел до рассвета, когда гости наконец стали разъезжаться. Почему-то посчитал нужным подкрасться к воротам и послушать, о чем говорят. Но разговоры были усталые и малоинформативные.

Последним Пал Иваныч провожал невысокого смешливого офицера. Тот, в отличие от хозяина, находился в прекрасном расположении духа.

– Ах, Паоло, не грусти! – сказал офицер, когда к нему подвели коня. – Верная примета: кому в карты не везет, тому в любви везет! Вон как твоя горничная на тебя смотрела! Как пчела на медок.

Астахов ответил глухо и неодобрительно, Мишка не разобрал.

– А коли так, – гость вскочил в седло и доверительно склонился к графу, – отдай мне ее! В счет долга!

Плохо соображая, что делает, Мишка схватил первое, что попалось под руку – какой-то шкворень, валявшийся у стены. «Сначала лошади по ногам, – мелькнуло в голове, – а потом этому гаду по спине!» Но обошлось. Пал Иваныч на сей раз ответил громко и внятно:

– Отдам деньгами, как договаривались!

Офицер хмыкнул, выпрямляясь.

– Через неделю! – нервно продолжил граф. – Через неделю все сполна!

– Как знаешь! А то бы отдал, – в голосе офицера послышалась издевка. – За такие деньги ты девку вряд ли кому продашь!

Астахов не отвечал. Гость небрежно кивнул и тронул поводья. Конь пошел ровно и споро.

Только когда стук копыт стих, Астахов повернулся и заметил Мишку.

– Чего это ты со шкворнем? – удивился граф.

Мишка понял, что до сих пор сжимает железяку в руках.

– Порядок навожу, – буркнул он и бросил шкворень под забор.

– Не бойся, – голос Пал Иваныча звучал устало, но ободряюще, – не продам я твою сестру. Она… редкая!

Мишка пожал одним плечом.

Астахов подошел поближе. Теперь, в свете ущербной луны, Мишка смог его рассмотреть. Лицо осунулось, под глазами синяки.

– Слушай, я все ее спрашиваю, а она молчит… Вы откуда такие… нездешние?

– Мы москвичи! – Мишке разговор не нравился, но и уйти было бы верхом невежливости.

– Москвичи… – задумчиво повторил граф. – Малец говорил, что ты по-английски умеешь читать?

– Немного…

Пал Иванович, видимо, понял, что разговора не получится. Вздохнул, перевел взгляд на дом.

– Иди спать… Эх, жаль дома!

И пошел в дом сам. У Мишки на душе стало совсем погано.

* * *

Гости разошлись в пять утра. Маша заснула сидя за кухонным столом.

– Мария! – ее разбудил властный голос Ольги Михайловны, – Почему ты в таком виде?

Маша вскочила, покачиваясь и плохо соображая, на каком она свете.

– Я не спала ночь, – тихо сказала она, – гости разъехались утром.

– Иди умойся и приведи себя в порядок, – приказала Ольга Михайловна. – Ты не знаешь, как вчера закончилась игра?

– Нет.

– Какое было настроение у Павла Ивановича?

– Хмурое, – вздохнула Маша.

Ольга Михайловна почему-то совсем не расстроилась, а наоборот, принялась, чуть ли не приплясывая, перемещаться по кухне.

– На завтрак ему нужно квашенной капустки и огурчиков принести. Иди, умойся, я распоряжусь.

Маша ушла в полном недоумении.

Правда, вечером ее плохое настроение совершенно развеялось. Пал Иваныч опять позвал ее позировать и долго рассказывал про свою жизнь. Про родителей, про усадьбу, про жизнь в деревне.

– Я обязательно, обязательно свожу тебя туда, – трепетно прижав к груди ее руку, говорил граф. – Там такая красота и умиротворение, там такие травы… Цветы… Утром выходишь – птички поют.

– Так почему вы не уезжаете туда жить? – спросила Маша.

– А действительно, – улыбнулся Астахов, – давай уедем жить туда, ты и я. И это будет наш рай…

Пал Иванович блаженно улыбнулся, а Маша чуть опять не потеряла сознание. Он делает ей предложение?

– Пока не могу, милый друг, – граф словно очнулся. – Обязательства, обязательства… Но скоро наша жизнь изменится…

Маша замерла. Значит, пока он жениться не может. Но когда расправится со своими обязательствами, то обязательно женится!

– А говорят, счастья нет, – тихо сказала девушка.

– Глупости! – отрезал Астахов. – Ты – мое счастье.

«Ради этого стоило жить!» – пафосно подумала Маша и красиво упала графу на грудь.

Тот аккуратно погладил девушку по голове, подождал, пока утихнут слезы счастья, и отправил спать.

Но какой сон, когда мысли скачут как белки, голова идет кругом, а руки трясутся так, что даже платье снять невозможно.

* * *

Проспав до обеда, Мишка вскочил с ощущением, что нужно срочно что-то делать. Он попытался поговорить с Машей, но с тем же успехом можно общаться с печкой. Маша была похожа на алкоголика: глаза горят безумным огнем, руки дрожат, походка неровная, на предметы натыкается. Мишку не узнала, смотрела сквозь него и улыбалась…

Мишка плюнул и пошел добывать информацию. В доме явно что-то происходило.

Но и Маше скучать не дали. Из состояния дымчатой задумчивости ее вывела Прокла.

– Ох, не было печали, – ворчала она, выбираясь из своей комнаты, – не было беды. Мало было работы…

– Что ты ворчишь, Проклушка, – Маша любила весь мир и была сама доброта.

– Да свадьба эта, будь она не ладна, – пробурчала старуха.

– Какая свадьба?

– Какая, какая, хозяина нашего…

– Как? Уже? – удивилась Маша. – А вы откуда знаете?

– Дык как мне не знать, если уже все знают? – буркнула Прокла.

Маша остановилась как вкопанная.

«Милый, милый Пал Иваныч», – пронеслось в голове, а потом: «А почему все знают, а я не знаю?», а потом: «Просто он хочет сделать мне сюрприз! Ладно, я не буду ничего спрашивать, не подам виду, что знаю…» И завершающая мысль, на которой мозг окончательно отказался функционировать: «Вот оно, счастье!»

Тем временем Мишка метался по подворью, как безумный. Про свадьбу говорили все, но как-то бестолково: все больше про хлопоты и заботы, связанные с этим событием. Удалось выяснить следующее: кто невеста, непонятно, хотя дворовые девки пытались у графа выведать, но тот только отмахивался: «Не бойтесь, барыня будет добрая и справедливая!». А еще готовить все приходилось впопыхах. Объясняли это скорым постом, во время которого никаких свадеб быть не может. Но Мишке все равно было странно: а что, нельзя заранее все продумать? Девки только пожимали плечами:

– Да эти баре все такие… То сидят-сидят, разговоры разговаривают, картинки рисуют, а то – нате-пожалуйста, венчаться!

Больше выяснить не получилось, потому что возле Мишки нарисовалась Катерина. Томно закатив глазки, она невинно предложила:

– Люди свадьбу гуляют. Хорошо…

– Чего хорошего? – Мишка на всякий случай отступил подальше.

– Ну… Красиво… Невеста в платье будет… – Катя словно невзначай пододвинулась. – А у меня в приданом такое платье! Все белое, а вот тут – вышивка! Красота!

И она схватила подол, показывая, где на ее белом платье красота. Но Мишке показалось, что Катерина больше старалась продемонстрировать свои ножки.

Пришлось сбежать к мужикам в конюшню. Мужики знали еще меньше девок, зато работой Мишку напрягли по самое не хочу – таскать воду, чистить упряжь и коней и даже принять участие в починке парадной коляски.

Но Мишка ни на секунду не ослаблял внимание. Из обрывков фраз, намеков и оговорок он все больше убеждался: жениться Пал Иваныч собирался именно на Маше.

Этого нельзя было допустить ни в коем случае! Потому что… потому что… Нельзя было – и все тут!

Вечером, даже не умывшись, Мишка отловил Машу и выволок во двор.

– Все! – прошипел он. – Хватит! Уматываем отсюда!

Маша смотрела на него с безмятежностью лунатика.

Но Мише уже было все равно, согласится она или нет. Он давно все рассчитал и выяснил. Благо, чтобы услышать звон колоколов, не надо даже выходить со двора.

Как раз начали звонить обедню. Мишка вцепился в Машины руки, и затараторил:

– Мы в 1856 году, сейчас на престоле Александр Второй, мы находимся в Москве, на территории Белого города…

– Не получится, – тихо сказала Маша. – Ты иди. А я не хочу.

Мишка зажмурился и продолжил:

– Сейчас в России крепостное право, но до его отмены осталось не так много времени. По стране свирепствуют крестьянские бунты…

Маша покачала головой.

– Иди, Миша, я остаюсь. Мой дом – здесь.

Последнее, что увидел Мишка, перед тем как у него закружилась голова – полные счастья глаза Маши.