Текст книги "Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 2"

7. Дивиться ли, однако ж, незнанию событий 1791 года, если такое, и еще хуже незнание оказывается в делах 1806 года, о которых рассказывали Ф. В. маршалы Наполеона? Говорим о прусской кампании, рассказ об коей Ф. В., повторим наши слова, есть «ряд ошибок в историческом и военном отношении». Тут еще беда не велика: чего не знаешь, учись и узнай, и, как говорит Гораций (перевод Мерзлякова):

 
Учиться нет стыда – невеждой стыдно быть!649649
  Полевой цитирует «Послание к Пизонам о стихотворстве» («Наука поэзии») Горация в переводе А. Ф. Мерзлякова (стих 124; впервые: Утренняя заря. 1808. № 6). У Мерзлякова пунктуация иная: («Учиться – нет стыда; невеждой – стыдно быть!»).


[Закрыть]
 

Но то беда, что многие учиться-то не хотят, а если добрые люди заметят им ошибки их, они готовы спорить донельзя, а не сознаться! Оправданию рассказа о прусской кампании посвящены полторы колонны «С[еверной] п[челы]», и противник Ф. В. осыпан тут колкостями и насмешками. Впрочем, Ф. В. оправдывается только в том, что Наполеон чрезвычайно ласкал Пруссию и перед битвою 14/2 октября умолял не воевать; что он писал письмо прусскому королю и отдавал ему не только Ганновер, но и всю власть в северной Германии; что магазины прусские были в Заальбурге, Заальфельде650650
  Досталось нам за эти Заальбург и Заальфельд! «Саальбург, г-н Полевой, – восклицает Ф. В. Булгарин, – а не Заальбург, Саальфельд, а не Заальфельд». Так по саксонскому произношению от реки Саалы, но по франконскому Заалы, а так всегда писали у нас прежде. Русское ухо не может привыкнуть к именам: Саальфельд, Аахен, Генуа, Стеттин, и стоило ли замечать такие вещи?


[Закрыть] и Шлейце и что когда пруссаки дрались при Иене и Ауерштедте, они точно стояли спиною к Рейну, а лицом к Эльбе. И только! И тут является у Ф. В. один защитник, Биньон, из которого выписывает он историю войны и политики 1806 года. «Прочтите Биньона, узнайте, чего не знали – советуем прочесть Биньона – кому верить, Биньону или Полевому!» И все это пересыпается шуточками, вроде следующих: «Полевой изволит печатать – Полевой историк Наполеона и разных других историй – искусство ваше, г-н Полевой, в стратегии мы видели в расположении битв в драмах ваших, а истории вашей в руки не возьмем (беда! мы чуть не плачем с горя!) – вы взялись писать историю Наполеона, не изучая военной истории Наполеоновой – за человека страшно – о великий стратегик!» И в заключение Ф. В. хохочет: «…все это так забавно, что мы не могли не расхохотаться, но не выписываем, потому что это уж слишком…» Договаривайте, г-н Ф. Булгарин! Что же: слишком?

Мы насмехаться с вами не будем, а поучим вас, Ф. В., как учили теперь уже не раз. Начнем с того, что Биньона знаем мы получше вас. Его сочинение было бы превосходно, как книга дипломата, если бы не безобразило его пристрастие к Наполеону, а по военной части Биньон хуже вашего Пирера. Ссылаться на Биньона в военном деле, все равно что ссылаться на ваши «Воспоминания», а чтобы доказать вам то и другое, извольте слушать:

Выше мы говорили вам, что после похода 1791 г. и мира в 1794 г. политика Пруссии изменилась. Она сделалась каким-то политическим недоумением. Правда, что и Наполеон до 1805 года всячески, действительно, ласкал Пруссию. Но когда дерзкий переход его через владения Пруссии в 1805 г. возбудил было негодование пруссаков, колебание политическое не прекратилось, и когда, управившись с Австриею, с конца 1805 Наполеон совершенно изменил свою прежнюю политику с пруссаками, Пруссия явилась в самом затруднительном положении. Укоряя Пруссию в неискренности дружбы и вводя ее в войну с Англиею, Наполеон принудил ее, Шенбруннским договором, взять Ганновер651651
  Шёнбруннский мирный договор, подписанный в Шёнбруннском дворце в Вене 14 октября 1809 г., которым завершилась Австро-французская война, не касался герцогства Ганновер. Полевой ошибся, он имел в виду Парижский договор 15 февраля 1806 г., завершивший Русско-австро-французскую войну 1805 г. По этому договору герцогство Ганновер, с 1803 г. оккупированное Францией, оккупировала Пруссия.


[Закрыть], заключить с ним союз, отдать ему Аншпах652652
  Имеется в виду немецкое имперское княжество Ансбах, в 1792 г. вошедшее в состав Пруссии.


[Закрыть]. Тщетно хотели смягчения условий. Наполеон предложил мир или войну, и союз подтвержден был в Париже февраля 5-го. Англия и Швеция объявили после того Пруссии войну в апреле. Между тем Наполеон отдал Неаполь и Голландию братьям своим, с титулами королей, учредил герцогства своим маршалам, делил Португалию с Князем Мира, возбудил к войне с Россиею Турцию и увлек Пруссию в войну с Англиею, начав в то же время переговоры с Англиею о мире, где первым условием было возвращение Англии Ганновера, за который она воевала с Пруссиею и губила прусскую торговлю. Между тем войска Наполеоновы не только не оставляли Германии, но двигались из Австрии к границам Пруссии; Наполеон самовластвовал в немецкой земле, даже расстреливал чужих подданных (вспомните историю Пальма653653
  Немецкий книготорговец и издатель И. Ф. Пальм был расстрелян в 1806 г. по приказу Наполеона за публикацию направленного против французских оккупантов памфлета И. К. фон Иелина «Deutschland in seiner tiefen Erniedrigung». См. рус. переводы: Германия в глубоком унижении своем / Пер. с нем. С присовокуплением описания несчастной судьбы Пальма, военного суда над ним произведенного и приговора, по которому был он лишен жизни в Браунау 25 августа 1806 года. СПб., 1807; Немецкая земля в глубоком своем унижении: Сочинение сие есть самое то, за которое невинно пострадал ниренбергский книгопродавец Пальм и послужил в новый довод кровожадливости, бесчеловечия, насильства и неправосудия мучителей Европы, новых франков: С присовокуплением писем самого сего страдальца пред его смертию, также браунавского пастора Пешля, приготовлявшего его к кончине, писанного им к оставшейся вдове Пальмовой, и ее к благотворителю, собравшему и приславшему в пользу ее деньги: Новый пер. с нем. СПб., 1807.


[Закрыть]) и наконец составил Рейнский союз июля 17-го. Римская империя разрушена была после сего августа 6-го, а Россия заключила мир с Наполеоном 20 июля. Пруссия обратилась с объяснениями к Наполеону. Он предложил ей составить Северный германский союз из Пруссии, Саксонии, Гессена, Ангальта, Мекленбурга. Никто не смел согласиться на предлагаемый союз, а между тем Наполеон тайно уговаривал к Рейнскому союзу Саксонию и Гессен, самовластно занимал прусские города и в конце августа привел свои войска в движение. Оставался выбор между уничтожением или войною. Пруссия обратилась к Австрии и России. Австрия отказалась, но император Александр, не утвердивший мира, заключенного с Наполеоном, готов был на союз, и, ободренная им, августа 10‐го Пруссия начала ставить свои войска на военную ногу. Желая отвлечь внимание Наполеона, к нему отправили генерала Кнобельсдорфа говорить о мире. Он оставил его в Париже переговаривать с другими, сентября 25‐го выехал из Парижа и октября 6‐го был уже в Бамберге, куда сдвинулось у него 180 000 войска. Король прусский выехал в свою армию 21 сентября. Поздно было тогда думать, откладывать, дожидаться субсидий Англии, с которою шли переговоры, ждать прихода русских войск, не вполне еще оправившихся после похода 1805 года и отчасти занятых в Турции; они не могли начать военных действий ранее ноября. Пруссаки имели до 120 000 войска; к ним обещали присоединиться еще 20 000 гессенцев. Положили вести до времени оборонительную войну и полагали 140 000 достаточным удержать Наполеона. Сентября 25‐го король прусский отправил письмо к Наполеону, где исчислял ему все обиды и причины войны, октября 1‐го подана о том же нота Кнобельсдорфа. Ответа требовали к 8 октября, и условиями мира предлагали выход французов из Германии прежде всяких переговоров. Октября 9‐го издан прусский манифест о войне. Но еще октября 7‐го Наполеон известил сенат свой о начале войны, издал гордый приказ по армии и в тот же день начал битвы; 8‐го французы заняли уже Заальбург и Шлейц, а 10‐го Заальфельд. Когда же и где «Франция чрезвычайно ласкалась к Пруссии и обещала большие выгоды, требуя одного неутралитета» (Воспом[инания], стр. 221)? Прежде, до осени 1805 года, так, но с Аустерлицкой битвы дела Наполеона являли только ряд нестерпимых оскорблений Пруссии. Казалось, какую-то ненависть питал к Пруссии Наполеон, хотел не только победить, но унизить ее, и потом истощал он все средства к ее уничтожению, что и совершилось бы без заступления Александра. Во всех переговорах его с Пруссиею была какая-то особенная дерзость и наглость, и история находит даже всему этому объяснения в характере Наполеона и тогдашних событиях. «Но Наполеон предлагал королю мир, на прежних условиях (Ганновер и Северный союз), в письме к нему из Бамберга, которое король получил перед Иенскою битвою» (С[еверная] п[чела], стр. 83). Ф. В., помилуйте! Да читали ль вы это письмо? Оно было злобною насмешкою сильного гордеца над беззащитною жертвою. Называя требование выхода войск французских из Германии бесчестием, Наполеон выхвалял свое миролюбие, свою готовность к миру и предвещал, что пруссаки будут разбиты (V. M. a demandé mon deshonneur, elle devait être certaine de ma réponse. La guerre est donc faite entre nous, l’alliance rompue pour jamais… Sire, V. M. sera vaincue654654
  Ваше величество пытались лишить меня чести, вы могли быть уверены в моем ответе. Следовательно, между нами ведется война, альянс разорван навсегда… Сир, ваше величество будете побеждены (фр.).


[Закрыть]).

Возражать на все то, что далее говорит Ф. В. о первоначальном наступательном плане пруссаков, вследствие чего запасные магазины были будто бы в Заальфельде и Шлейце, и о повороте французов тылом к Эльбе, а пруссаков к Рейну – нам совестно! План наступательный предполагался вначале, но исполнять его и запасать магазины в авангарде никто не думал. Разумеется, что нельзя было не иметь каких-нибудь магазинов в Заальфельде и Шлейце, но главные собраны были в Дрездене, Лейпциге и Наумбурге, что подтверждает и Ф. В. (С[еверная] пч[ела], стр. 83). Каким же образом могли после сего «водвориться недостаток и почти голод в армии» (Воспоминания, стр. 230), если Дрезден, Лейпциг, Наумбург и, главное место запасов, Магдебург были в руках пруссаков? Что касается до поворотов тылом, мы советуем Ф. В. посмотреть на какую-нибудь карту Германии, а не хохотать, потому что такой смех ничего не доказывает.

8. «Окончив все обвинения в военно-историческом отношении, несправедливость коих здесь обнаружена (читатели видели, как она обнаружена!), г. Полевой переходит к изустным преданиям и рассказывает по-своему историю о Хвостове и Давыдове. Мы же ссылаемся на всех (?) товарищей и сослуживцов, что о Хвостове и Давыдове точно так рассказывали, как напечатано в “Воспоминаниях”. Ведь “Воспоминания” не история. В “Воспоминаниях” припоминается о том, что рассказывали в свое время и что всех тогда занимало». Следовательно, история Хвостова и Давыдова рассказана так, как ее когда-то кто-то рассказывал, и «Воспоминания» есть сбор всяких небылиц, которые когда-либо в жизнь свою слышал автор? Очень мило! После этого и говорить нечего, подумали мы: «“Воспоминания” не история, пиши что хочешь, бумага стерпит, а уличат в неправде, отвечай: “Так мне рассказывали!”». Но вот что остановило нас: «И точно так же рассказывал нам это дело почтеннейший адмирал П. И. Рикорд, при соредакторе и сотруднике “Сев[ерной] пчелы” А. Н. Грече, когда уже печатались “Воспоминания”. Кому верить, общему ли мнению, самовидцам-современникам и его высокопревосходительству П. И. Рикорду или г. Полевому? Уж лучше поверить общему мнению и столь почтенному лицу, каков П. И. Рикорд. Когда идет дело о морских офицерах, то мы верим адмиралам, очевидцам и современникам».

Признаемся, это нас сильно изумило! Как? Наш почтенный, знаменитый моряк П. И. Рикорд мог рассказывать все, что напечатано в «Воспоминаниях», и на это есть свидетели? Мы уже хотели обратиться к П. И. Рикорду и просить его объяснений, когда в № 26 «Сев[ерной] пчелы» увидели следующее письмо:

Милостивый государь Фаддей Венедиктович!

В № 21 «Сев[ерной] пчелы» сего года я, к удивлению моему, прочитал, что в литературных спорах, возникших между вами и г. Полевым, касательно изданных вами «Воспоминаний», описывая действия Хвостова и Давыдова при экспедиции в Японию, вы, для удостоверения в истине вашего о них рассказа, выставили и меня посредником между вами. Видя имя мое таким образом помещенное в газете, это изумляет меня еще тем более, что и самый рассказ ваш об упомянутых лицах не вполне верен. Покорнейше прошу вас, м[илостивый] г[осударь], в вашем прении впредь для защиты вашей не употреблять моего имени.

Честь имею быть, и пр.

Петр Рикорд.

Надобны ли здесь какие-нибудь объяснения? Любопытны замечания Ф. В. Булгарина при этом письме, но мы оставляем их, хоть признаемся, здесь и мы невольно смеялись!655655
  Публикацию письма Рикорда Булгарин предварил следующими словами: «Получив от его высокопревосходительства Петра Ивановича Рикорда письмо, с удовольствием помещаем его, присовокупляя с нашей стороны, что мы ссылались на П. И. Рикорда не как на государственного сановника и безусловный авторитет, но как на автора “Путешествия” (имеется в виду кн.: Рикорд П. И. Записки флота капитана Рикорда о плавании его к Японским берегам в 1812 и 1813 годах и о сношениях с японцами. СПб., 1816. – А. Р.) и т. п., привыкшего видеть свое имя в печати. Точно, в нашем рассказе есть неточность в именах городов, Охотска и Петропавловска, но это вовсе не изменяет дела. Повторяем, что “Воспоминания” не история; в “Воспоминаниях” рассказывается, что было делано и говорено в свое время, и это именно характеризует эпоху. Что за важность для истории в анекдоте о Хвостове и Давыдове? Какой точности в именах и числах ищет г-н Полевой? Просто смешно! Что же касается до желания его высокопревосходительства П. И. Рикорда не употреблять его имени в прениях литературных, то мы исполним это весьма охотно, тем более, что имеем верное основание, на котором утвержден рассказ наш о Хвостове и Давыдове, а именно письма В. М. Головнина, напечатанные во втором томе “Воспоминаний”. В том же, что мы смешали имена городов, винимся, но все почитаем это мелочью».


[Закрыть] Спешим к последнему пункту оправданий, последней победе над нами Ф. В. Булгарина, вроде побед кунерсдорфских.

9. «В “Воспоминаниях” (часть II, стр. 232–233) сказано об объявлении, напечатанном в 1806 году против Наполеона, вроде бесед графа Растопчина с московскими жителями в 1812 году. Г. Полевой изволит сомневаться, что Ф. Б. читал это объявление, и указывает на XXIX том Собрания законов, где напечатано это объявление. Знали мы об этом, г. Полевой, и справлялись, а на поверку вышло, что это то, да не так! Что было писано для простого народа, то не внесено в Собрание законов. Далее не хотим пояснять, хотя имеем теперь в руках то объявление, о котором говорится в “Воспоминаниях”. Ну что было бы, если б все, что было напечатано в 1812 году, внести в Собрание законов и государственных актов? Полноте, г. Полевой, вы не понимаете дела!»

Нет, мы дело лучше вашего понимаем и еще раз утверждаем, что именно то самое объявление напечатано в Собрании законов, о котором говорит г-н Булгарин, а другого не было, нет, и он его теперь в руках иметь не может! Да что далеко откладывать? Напечатайте его в «Пчеле»! Это будет любопытнее сказочек, которые вы печатаете, или всего лучше положите его в магазине М. Д. Ольхина, и пусть рассудит нас народ беспристрастный!

И вот все, что высказал нам ответ Ф. В. Булгарина, вот после чего восклицает он: «Из множества упреков в неточности, несправедливости, незнании истории оказалось все несправедливым, и справедлива только опечатка в английском языке!» После того, когда ясными доказательствами не оставили мы ни одного слова живого в ответе г-на Булгарина, справедливы ли слова его, что мы сели на мель с одною опечаткою?

По скромности, какую соблюдаем мы в нашем оправдании, удаляя все постороннее и говоря только о деле, не читавшие ответа Ф. В. Булгарина не поверят, какими приветствиями нам сопровождает Ф. В. свой ответ. Мы отчасти об некоторых упоминали; о других умалчиваем, из уважения к самим себе. Но вот еще обвинения, требующие ответа:

Ф. В. Булгарин утверждает, что Н. А. Полевого рассердило мнение Булгарина о драмах его, Полевого. Смеем уверить, что Полевой писал замечания свои, руководствуясь желанием раскрыть истину и не сердясь ни за что. Кроме того, оправдание Полевого давно напечатано на 241–242 стр. «Воспоминаний». «Самая заманчивая слава, это слава драматического писателя, – говорит Ф. В. – Нет сомнения, что у драматического писателя бывают завистники, потому что это необходимые спутники в жизни истинного таланта, но если бы не было у него клеветников и завистников, то это означало бы, что пьесы его не имели никакого достоинства и успеха. Но ведь эти завистники всегда так ничтожны; так мелки, что человеку с умом и характером не стоит даже обращать на них внимания. Ужели за несколько эпиграмм и пустых шуток не могут вознаградить его любовь к нему публики и уважение всех, дорожащих народною славою?» Довольно. Собственное сознание паче свидетельства целого света.

На другое обвинение потребно некоторое объяснение. Перебирая всю литературную жизнь Полевого, вспомнив даже знаменитого Грипусье, над которым потешался Ф. В. в 1825 году и которого отдаем мы ему на потеху, г-н Булгарин вступается в слова наши, что в «Воспоминаниях» беспрестанно встречаются небрежности языка. «Он не указывает на них и намекает, что это случилось по причине отсутствия Н. И. Греча, который поправил бы эти небрежности» (С[еверная] п[чела], стр. 83). Мы и действительно так думаем, но ведь и довольно бы сказать: укажите нам наши небрежности! Так нет! Мы будем утверждать, что небрежностей у нас нет и что сам Полевой грамоте не знает. «Все писания г-на Полевого, когда он был сотрудником “Северной пчелы”, выправлял не один Н. И. Греч, а и Ф. Б., и Алексей Николаевич Греч, и даже корректоры. Ссылаемся на всю редакцию “Северной пчелы” и на рукописи г-на Полевого, хранящиеся у нас». Такую выходку, право, мы не знаем как назвать. Положив себе правилом ни одного слова не говорить без доказательств, беремся за «Воспоминания» и выписываем, что попадет на глаза: стр. 152, «скромность и деликатность в обхождении его были превозносимы во всех сословиях»; стр. 153, «народ толпился, чтоб видеть», и проч.; стр. 153, «при быстрой реакции наступают крайности»; тут же, «после прежней покойной (т. е. спокойной) формы – все было преувеличено, как будто для того, чтоб скорее забыть прошлое»; стр. 153, «стали носить превысокие воротники, до самых ушей (уж будто и до ушей?!); вместо широких и длинных фалд-мундиров (что это за фалд-мундиры?) мундиры были короткие, с фалдочками в два пальца (уж будто в два пальца? не слишком ли коротко обрезал их Ф. В.?)»; стр. 155, «он мучился, не будучи в состоянии помочь… мрачная меланхолия покрыла его душу»; стр. 156, «в каждой массе людей»; стр. 157, «Безбородко стал известен государыне по реляциям, которые он сочинял, и Безбородко стал графом и канцлером (и то неправда!)»; стр. 158, «благородная гордость, то, что мы называем амбицией (но кто же ныне говорит: амбиция?)»; стр. 160, «я глотал романы и повести» – поздравляем и спрашиваем, что все это и сотня подобного, что могли бы мы выписать, если не барбаризмы, не галлицизмы, словом, не небрежности языка? Доказав справедливость наших слов, мы вправе требовать доказательств на то, что статьи Полевого в «Северной пчеле» выправляли, не только Н. И. Греч, не только Ф. В. Булгарин (!), не только А. Н. Греч, но даже корректоры. Как ни жаль нам вмешивать имя уважаемого нами А. Н. Греча, но пусть он подтвердит слова Ф. В. Булгарина. А всего лучше, если у вас целы рукописи Полевого, покажите их, положите их в книжный магазин М. Д. Ольхина, вместе с объявлением, о котором говорено выше, и пусть рассудят нас люди посторонние. Н. Полевой такого суда не боится, и если Ф. В. Булгарин нашего требования не исполнит, мы применим к нему собственные слова его с 178 стр. II тома «Воспоминаний», строки 25–27. Не угодно ли там справиться?656656
  В указанном месте Булгарин писал о современном обществе: «…мы теперь или все знаем, или хотим все знать, и если не можем проникнуть истины, то лжем и клевещем, чтоб только показаться всезнающими».


[Закрыть]

Мы кончили, ждем исполнения наших требований и откланиваемся «Воспоминаниям», желая им всякого добра, предоставляя другим судить о достоверности, подробностях и слоге их. Перебирая их вновь, для нашего ответа, мы находили в них десятки мест вроде кунерсдорфских успехов, смерти герцога Брауншвейгского, рассказа о Хвостове и Давыдове, и проч. и проч., но Бог с ними! Новым опытом научились мы, как не опасно, но скучно трогать авторское самолюбие. Мы должны просить извинения у читателей, что заняли много места в нашей газете объяснением с «Воспоминаниями», место, которое могло быть отдано чему-нибудь более полезному и прекрасному. Перед нами отечественная и иностранная литературы, перед нами деятельный мир европейской науки. Скажут, что не стоит заниматься репейником, который вырос где-нибудь в уголке обширного поля, когда есть работа важнейшая. Так, но если этот репейник цепляется за ваше платье, не должно ли вам отцепить его? Мы так и делаем, не желая даже впредь знать, что существуют «Воспоминания» в литературном мире!

Полевотип

КРИТИКА М. А. КОРФОМ ВОСПОМИНАНИЙ Ф. В. БУЛГАРИНА О М. М. СПЕРАНСКОМ И ОТВЕТ БУЛГАРИНА

После выхода пятой части «Воспоминаний» Булгарина (отдельным изданием – СПб., 1848 – и в 88‐м томе «Библиотеки для чтения»), содержащей мемуар о М. М. Сперанском, член Государственного совета и член негласного Высочайше учрежденного Комитета для высшего надзора в нравственном и политическом отношениях за духом и направлением всех произведений нашего книгопечатания (так называемого Комитета 2 апреля 1848 г.) М. А. Корф, который долго служил под началом Сперанского и после его смерти начал работу над созданием его биографии, выступил с резкой критикой булгаринских воспоминаний. Начал он с газетной статьи, которая была опубликована в газете «Русский инвалид» (1848. № 138. 24 июня) и, редкий случай, вскоре перепечатана в «С.‐Петербургских ведомостях» (1848. № 144. 1 июля).

Модест Корф

О воспоминаниях г. Булгарина касательно графа М. М. Сперанского

В III отделении пятой части «Воспоминаний» г. Булгарина, напечатанном в июньской книжке «Библиотеки для чтения», автор посвятил несколько страничек памяти одного из примечательнейших исторических лиц нашей эпохи – графа М. М. Сперанского.

Мы полагаем, с нашей стороны, что произнесение суда над личностью графа Сперанского, даже и самая оценка или разъяснение многих событий и переворотов его жизни, составляют, покамест, задачу совершенно еще преждевременную. Оттого мы проходим молчанием как собственные суждения и заключения автора «Воспоминаний», так и беседы с ним покойного графа, из которых не все, вероятно, предназначены были к такой скорой гласности. Но мы не могли не обратиться, в интересе исторической истины, к поверке материальной части биографии, т. е. приводимых в «Воспоминаниях» фактов и чисел, и в этом собственно отношении нашли тут разные неверности и недоразумения, которые считаем долгом исправить перед публикою, – для потомства.

I. В «Воспоминаниях» сказано, что Сперанский родился в 1771 году и что фамилия отца его была Грамотин.

Оба эти показания, хотя они и повторяются в большей части напечатанных до ныне биографий, не могут быть признаны верными.

Начнем с того, что сам Сперанский – как очень часто люди простого происхождения – никогда не знал положительно своих лет. Известно ему было, что он родился в самый день нового года, но которого именно? Перед нами два письма, свидетельствующие о его недоумении: в одном, от 6 января 1815 года, благодаря одного из самых старинных и некогда самых близких своих приятелей, Петра Григорьевича Масальского, за поздравление с днем рождения, он прибавлял: «Целым годом вы сделали меня моложе, назначив мне 44 год, тогда как я полагал уже себе 45‐й», в другом от 1 января 1817‐го он писал своей дочери657657
  Имеется в виду Елизавета Михайловна Сперанская, в браке Фролова-Багреева.


[Закрыть]: «Сегодня мне исполнилось 45 или 46 лет». – Эти цифры указывали бы на 1772‐й или даже 1773 год. Но впоследствии Сперанский, неизвестно почему, перешел вдруг к 1771 году.

В собственноручной его записке под названием «Эпохи М. Сперанского», писанной, как сам он на ней отметил, 1 мая 1823 года, сказано: «Родился 1 января 1771-го, почти в полночь». Это же число показано и в автобиографии его, напечатанной (по-французски и по-немецки) в 1822 году. Наконец, оно же выходило бы как по ревизской сказке, поданной 14 июля 1782 года, в которой Сперанский значится 11 лет, так и по ведомости об учителях Александро-Невской семинарии за 1795 год, где он отмечен 24 лет. Но все это, как доказывается справкою, взятою в 1846 году, из дел Владимирской духовной консистории, несправедливо. Метрических книг за 1771 и 1772 год не отыскано, но сохранились исповедные росписи, а в них за 1771 год у черкутинского священника Михайлы Васильева и жены его Прасковьи Федоровой сына Михаила еще не показано, за 1772 же год в росписи, поданной 6 июля, он означен полугодовым: следственно родился 1 января 1772 года. Этот год означен и на надгробном памятнике его в Александро-Невской лавре.

Обращаемся к первоначальной фамилии Сперанского. Мнения на счет ее тоже весьма различны. Один из людей, некогда особенно близких Сперанскому, в служебном отношении, барон Розенкампф, в записках своих (рукописных)658658
  Позднее воспоминания Г. А. Розенкампфа были частично опубликованы: Розенкампф Г. А. Отрывки из автобиографии / Публ. П. М. Майкова // Русская старина. 1904. № 10. С. 140–185.


[Закрыть] уверяет, будто бы родовое прозвание его было Уткин; другие называют его Надеждиным; но печатные биографии и И. И. Дмитриев659659
  В оставшихся после него записках, доселе также еще рукописных. Дмитриев знал Сперанского еще в генерал-прокурорской канцелярии, при императоре Павле, когда сам был обер-прокурором, а потом в 1810–1812 годах, Сперанский состоял при нем товарищем по званию министра юстиции.


[Закрыть] принимают, как теперь и г. Булгарин, фамилию Грамотина660660
  См.: Дмитриев И. И. Взгляд на мою жизнь // Дмитриев И. И. Сочинения. М., 1986. С. 346. 1‐е изд.: [Дмитриев И. И.] Взгляд на мою жизнь: Записки д. т. с. Ивана Ивановича Дмитриева. М., 1866.


[Закрыть]. На это нет, однако ж, никаких доказательств. Предки Сперанского известны в двух только поколениях: дед, Василий Михайлов, который в шестидесятых годах прошлого столетия был священником при черкутинской Богородицкой церкви, и отец, Михайло Васильев, сперва дьякон, а потом, с 1771 года, тоже священник при Николаевской церкви того же села. Лица белого духовенства иногда имеют у нас особые прозвания, или фамилии, тогда только, когда они происходят из дворянства – фамилию их рода – или когда воспитывались в училищах – фамилию, даваемую по назначению духовно-учебного начальства. Но род Сперанского был не дворянский, и ни отец, ни дед его не обучались в тогдашних духовных школах. Сверх того, местные списки, ревижские сказки, исповедные росписи и другие церковные документы означают священников Василия (деда) и Михайлы (отца) единственно по отчеству и нигде не упоминают ни о Грамотиных, ни об Уткиных или Надеждиных. Прибавим, что в семействе черкутинском, как и вообще на месте родины Сперанского, где есть еще живые современники его отца, умершего в 1801 году, и тем более матери, скончавшейся только в 1824 г., также не сохранилось никаких сведений или преданий о родовом его прозвище и, напротив, все положительно утверждают, что такого никогда не было. Следственно все приведенные выше фамилии нельзя не признать за вымысел позднейших времен, когда прежний черкутинский священник начал уже занимать собою общественное внимание. Что же касается до фамилии Сперанского, то письменных документов о времени, когда она ему присвоена, в делах не найдено; но полагать должно, что местный архиерей – тогда Иероним – нарек ею сына черкутинского священника очень скоро и даже, может быть, тотчас по принятии его во Владимирскую семинарию, по крайней мере тогдашние соученики его (они были еще живы в 1847 году), Федор Федоров и Лаврентий Лавров, утверждают, что так он назывался с самых первых классов, а в ревижской сказке, поданной в 1782 году, когда мальчику был только 11‐й год, в числе учеников школы инфимы, т. е. низшего отделения семинарии, показан уже «Покровской округи, села Черкутина, попов сын, Михайло Сперанский»661661
  Современные биографы Сперанского в вопросе о дате его рождения и фамилии отца следуют Корфу. См., например: Томсинов В. А. Светило российской бюрократии: исторический портрет М. М. Сперанского. Изд. 5‐е, обновл. и доп. М., 2013. С. 3, 5.


[Закрыть].

II. Г. Булгарин говорит, что Сперанский кончил образование свое в С.‐Петербургской Александро-Невской духовной академии.

Это не совсем точно. Сперанский никогда не был в академии и в самом Петербурге никакой духовной академии тогда еще не существовало. Образование свое он кончил в Александро-Невской Главной семинарии, учрежденной в С.-Петербурге по рескрипту 6 мая 1788 года, на имя митрополита Гавриила, взамен семинарий С.-Петербургской и Новгородской. Другим рескриптом, от 10 того же мая, и определением Св. синода 21 июля велено было в эту Главную семинарию присылать учеников и из других епархий – «надежнейших в благонравии, поведении и учении, и лучшего пред другими понятия» – для образования их к учительской в высших классах должности. В эту именно семинарию, в январе 1790 года, прислан был из Суздальской (прежней Владимирской) Сперанский662662
  Вместе с ним привезены были два товарища его Шиповский и Вышеславский, которых дальнейшие судьбы нам неизвестны.


[Закрыть], и в ней он и довершил свой учебный курс. В академию Главная семинария преобразована по указу 18 декабря 1797 года, когда его давно уже не было не только между ее учениками, но и между преподавателями663663
  Сперанский уволен от семинарии 20 декабря 1796 г. и определен в гражданскую службу 2 января 1797 года.


[Закрыть].

III. Далее у г. Булгарина говорится, что Сперанский изучил в школах языки латинский и греческий, а современным языкам: немецкому, английскому и французскому, обучался у частных учителей на собственный счет, уже занимая в академии звание профессора словесности, а потом и математики.

Здесь стекается несколько неточностей вдруг: 1) французскому языку Сперанский выучился по книжному, еще в Главной семинарии, потом приложил теорию свою к практике, живя в доме князя А. Б. Куракина, и наконец окончательно усовершенствовал познания свои в этом языке, взяв к себе на жительство переведенного им в гражданскую службу молодого кадета Сухопутного корпуса, который умер впоследствии председателем Симферопольской межевой комиссии и известен был всем, кто только знал самого покойного графа. Мы говорим о Франце Ивановиче Цейере, которого судьбы сорок лет неразрывно связаны были с судьбами его благодетеля; 2) по-английски Сперанский стал учиться тогда уже, когда был женихом, т. е. в 1797 году, следственно не состоя более в преподавательской должности; 3) за немецкий язык, прежде совершенно ему чуждый, Сперанский принялся уже в Пензе, в бытность там губернатором, и выучился ему сам, с помощью только Библии и лексиконов. Доказательством тому письма его к дочери, в зиму с 1818 на 1819 год664664
  См.: Письма графа М. М. Сперанского к его дочери // Русский архив. 1868. Вып. 7/8. Стб. 1178–1194.


[Закрыть], где чрезвычайно увлекательно описаны ход его успехов в знакомстве с немецким языком, железное усердие, посредством которого он их достиг, и радость при этом, как он его называл, «новом своем завоевании»665665
  В Пензе же Сперанский выучился и еврейскому языку, под руководством ректора тамошней семинарии Аарона (потом епископа Архангельского и Холмогорского) и одного пензенского жителя из евреев, незадолго перед тем принявшего христианскую веру.


[Закрыть]; 4) выше упомянуто уже, что Сперанский обучался и обучал не в академии, а в Главной семинарии; прибавим, что преподаватели ее имели титул не профессоров, а учителей; 5) Сперанский сперва был учителем математики (с 20 мая 1792), а потом уже (с 19 августа) и учителем физики и красноречия, и наконец (с 8 апреля 1795) еще учителем философии666666
  Все эти сведения выбраны не из послужного списка покойного графа, который начинается только со времени перехода его в гражданскую службу, а из дел С.‐Петербургской духовной консистории и семинарского правления. Из них же видно, что по первой должности Сперанскому положено было жалованья 150 р., по второй 50 р. и наконец по третьей весь оклад его составлял 275 р.


[Закрыть]; 6) в заметках г. Булгарина пропущено, точно так же как и в других биографиях, одно очень любопытное обстоятельство, именно, что 8 апреля 1795 года, следственно 23 лет от роду, Сперанский был назначен префектом Главной семинарии, должность при тогдашнем устройстве духовно-учебной части чрезвычайно важная, потому что в руках префекта сосредоточивалось все нравственное управление.

IV. «Я никогда не смел, – продолжает г. Булгарин, – расспрашивать его (Сперанского) о том, каким образом он вошел на поприще гражданской службы и оставил ученое звание. Известно, однако ж, что он преподавал уроки в доме князя Алексея Борисовича Куракина, занимавшего важную должность при генерал-прокуроре князе Вяземском. Князь Куракин часто разговаривал с профессором, был очарован его глубокими и разнородными познаниями и возвышенными идеями и предложил ему место частного своего секретаря, которое М. М. Сперанский принял охотно».

Сперанский, вопреки общему мнению, повторенному здесь и г. Булгариным, был взят в дом князя А. Б. Куракина совсем не в качестве учителя и никогда им там не был. Это засвидетельствовал нам единственный сын князя667667
  Имеется в виду Б. А. Куракин.


[Закрыть], прибавляя, что только при приготовлении его и двух его сестер668668
  Имеются в виду Е. А. Куракина и А. А. Куракина.


[Закрыть] к первой исповеди Сперанский дал им двенадцать уроков в Законе Божием. Он поступил к князю прямо и исключительно для переписки по обширным частным его делам, вроде домашнего секретаря, вследствие рекомендации митрополита Гавриила и еще одного служившего при князе земляка; но вместе с тем оставался и при семинарских своих должностях до вступления на престол императора Павла. Об этих событиях и этой эпохе его жизни сохранилось много любопытных сведений, которые, впрочем, могли бы найти свое место только в более подробной биографии. Ограничимся приведением здесь прошения, поданного им 20 декабря 1796 года митрополиту Гавриилу и решившего участь дальнейшей его жизни. Вот оно, от слова до слова: «В Александро-Невской вашего высокопреосвященства семинарии нахожусь я с 1789 года669669
  Здесь некоторая несообразность в числах. И в официальных ведомостях об учителях Александро-Невской семинарии, и в приведенных нами «Эпохах Сперанского» единогласно говорится, что он прибыл в нее в январе 1790 года. Должно думать, что в просьбе своей он означил время не действительного поступления, а перевода по бумагам, т. е. перечисления или предназначения его в эту семинарию из Суздальской.


[Закрыть], где, обучаясь и обучая разным предметам, определением вашего высокопреосвященства апреля 8 дня 1795 года данным, поставлен я семинарии префектом, философии и физики учителем и доселе должность мою проходил с возможною ревностию и рачением. Ныне же нахожу я сообразнейшим с склонностями и счастием моим вступить в статскую службу: того ради ваше высокопреосвященство всепокорнейше прошу сие мое прошение принять и, из Александро-Невской семинарии меня уволив, снабдить аттестатом». – «Жажда учения, – рассказывал он в Перми в 1813 году одному из пользовавшихся особенным его доверием тамошних жителей, – жажда учения побудила меня перейти из духовного звания в светское: я надеялся ехать за границу и образовать себя в немецких университетах; но вместо того завлекся службою…»

V. В «Воспоминаниях» приводится, что Сперанский занимал место секретаря при трех генерал-прокурорах: князе А. Б. Куракине, Беклешове и Обольянинове.

В числе генерал-прокуроров пропущен здесь князь Петр Васильевич Лопухин, занимавший должность после князя Куракина, с 8 августа 1798 года до 7 июля 1799 года. Сперанский никогда, впрочем, не имел ни места, ни обязанности секретаря при генерал-прокурорах. Он был экспедитором в генерал-прокурорской канцелярии, что соответствовало теперешней должности начальника отделения. Правителями же этой канцелярии в ту эпоху были: сперва Пшеничный, потом Духовницкий, после Аверин и наконец Безак.