Текст книги "Любовники. Плоть"

Глава семнадцатая

Как-то раз Ярроу вернулся с рынка с большой коробкой и сказал:

– Последнее время продукты у нас исчезают со скоростью звука. Ты ешь за двоих? А может, и за троих?

Она побледнела:

– Мо шу! Что ты такое говоришь?

Он поставил коробку на стол и положил руки на плечи Жанетте.

– Шиб, еще как понимаю. Милая, я именно об этом и думаю уже давно, хоть и молчал до сих пор. Не хотел тебя волновать. Скажи, ты… да?

Она смотрела ему в глаза, дрожа мелкой дрожью.

– Нет, нет! Это невозможно!

– Правда?

– Ви. Я знаю – и не спрашивай меня, откуда, что этого быть не может. Только ты больше не говори такого. Даже в шутку. Для меня это невыносимо.

Он притянул ее к себе и сказал, щекоча ее ухо своим дыханием:

– Это потому, что ты не можешь? Ты знаешь, что тебе никогда не родить от меня ребенка?

Густая копна слегка надушенных волос качнулась вниз.

– Да, знаю. Не спрашивай меня, молю!

Он чуть отстранился, чтобы взглянуть ей в глаза.

– Послушай, Жанетта. Я все понимаю. Мы с тобой – представители разных видов. И твои мать с отцом испытывали такие же трудности. Но дети у них были. Возможно, ты знаешь, что у осла и кобылы может быть потомство, но родившийся в результате их связи мул – стерилен. Тигролев, порожденный львом и тигрицей, тоже обречен на бесплодие. Все дело в этом? Ты боишься, что ты – мул?

Она уронила голову ему на грудь, орошая рубашку слезами.

– Будем реалистами, милая моя, – сказал он. – Может быть, так оно и есть. И что же? Видит Предтеча, что наше положение и без того не назовешь безоблачным, а если бы появился ребенок… так что нам повезло, что ты… ну, что мы с тобой вместе, правда? А больше мне ничего не надо. Ничего и никого, кроме тебя.

Но все-таки он не мог не задуматься, когда утирал ее слезы и целовал ее и помогал убрать продукты в холодильник.

Количество продуктов, которые она поглощала, было просто фантастическим, особенно это касалось молока. Но ее фигура оставалась неизменной. В чем же дело?

Прошел месяц. Жанетта поглощала еду в тех же огромных количествах. И – никаких следов, никаких перемен.

Ярроу списал это на свое непонимание чуждого метаболизма.

Миновал еще месяц. Хэл как раз выходил из корабельной библиотеки, когда его остановил Тернбой, историк-наврум.

– Прошел слух, что технари наконец вывели молекулу, запирающую глобин, – сказал историк. – И на этот раз, похоже, наверняка: на пятнадцать ноль-ноль назначено совещание.

– Шиб.

Хэл выдержал лицо, не выказав отчаяния.

Когда совещание закончилось, он ушел, сгорбившись, будто придавленный тяжким грузом. Вирус уже поступил в производство. Через неделю его будет достаточно, чтобы заполнить распылители на шести запущенных тайком торпедах. Двигаться они будут по сложно рассчитанным спиралям, постепенно охватывая все большие территории, пока – после всех возвращений и дозаправок – кувыркуны на Озанове не будут истреблены до последнего.

Придя домой, он увидел, что Жанетта лежит в постели, и волосы ее покрывают подушку роскошной черной короной. Увидев его, Жанетта слабо улыбнулась.

Его подавленное настроение тут же стало тревожным:

– В чем дело, Жанетта?

Он положил руку ей на лоб: сухо, горячо и шершаво.

– Не знаю. Я уже две недели чувствую себя нехорошо, но молчала – думала, пройдет. А сегодня мне стало так плохо, что пришлось лечь сразу после завтрака.

– Мы тебя вылечим!

Он сказал это уверенным тоном, но был встревожен как никогда. Если она подхватила серьезную инфекцию, что делать с врачом, с лекарствами?

Следующие несколько дней она провела в постели. Температура колебалась от 99,5 по утрам до 100,2 по вечерам. Хэл ухаживал за ней как умел, кладя на голову мокрые полотенца и пакеты со льдом, и давал аспирин. Она почти перестала есть, хотела только пить. То и дело просила молока. Даже жукосок и сигареты были забыты.

Болезнь – скверная штука, но Ярроу просто с ума сходил от ее молчания. Сколько он ее знал, она без умолку трещала – веселая пташка-щебетунья. Случалось порой, что она ненадолго затихала, но это было заинтересованное молчание. А сейчас она предоставляла говорить ему, а когда он умолкал, не заполняла тишину вопросом или замечанием.

В попытке ее расшевелить он посвятил Жанетту во все детали своего плана украсть лодку и отвезти ее в ее отчий дом. В тусклых глазах появился свет, карие огонечки тепло засияли впервые за долгое время. Она даже села, когда Хэл положил ей на колени карту континента. Примерно-приблизительно указала область, где жила, описала горный хребет, вздымающийся над джунглями, и плато на его вершинах, где в развалинах древней столицы жили ее тетки и сестры.

Хэл сел за шестиугольный столик, поставленный у кровати, и стал определять координаты по карте.

Время от времени он поднимал глаза. Жанетта лежала на боку, белое тонкое плечо выступало из ночной сорочки, глаза казались огромными от залегших вокруг теней.

– Мне только нужен маленький ключик, – сказал он. – Понимаешь, одометр на лодке перед каждым полетом устанавливается на ноль. Пятьдесят километров лодка легко пролетает на ручном управлении, но по достижении этого порога, автоматически останавливается и высылает сигнал местоположения. Чтобы никто самовольно не удрал. Однако есть способ разблокировать машину и отключить сигнал – для этого нужен маленький ключик. Я достану его, не беспокойся.

– Должно быть, ты очень меня любишь.

– Можешь быть уверена, что это шиб так!

Он встал и поцеловал ее. Рот, раньше такой мягкий и влажный, теперь ощущался совсем иначе – как если бы нежная кожа вдруг огрубела, ороговев.

Затем Хэл вернулся к своим расчетам. Через час Жанетта вздохнула, и он поднял глаза. Она лежала, смежив веки, со слегка приоткрытыми губами, по щекам бежали тонкие ручейки пота.

Он подумал с надеждой, что лихорадка спала. Но нет – ртуть поднялась на одну десятую градуса.

Жанетта что-то сказала. Он склонился над ней:

– Что такое?

Она бредила, бормотала что-то на незнакомом языке – языке народа ее матери.

Хэл выругался. Надо было срочно что-то делать, несмотря ни на какие последствия.

Он побежал в ванную, вытащил из шкафчика десятиграновую снотворную пилюлю, вернулся, приподнял Жанетту, с трудом уговорил ее проглотить лекарство и запить водой.

Потом вышел, запер дверь спальни, надел плащ с капюшоном и направился в ближайшую аптеку. Там он купил три толстые иглы для внутривенных инъекций, три шприца, антикоагулянт. Дома постарался ввести иглу Жанетте в вену на сгибе локтя. Игла пружинила, отказываясь входить, пока он в отчаянии не надавил как следует.

Жанетта никак не отреагировала на эти отчаянные попытки.

Когда в шприце появились первые капли жидкости, Хэл с облегчением выдохнул. Оказывается, он закусил губу и все это время задерживал дыхание. Внезапно до него дошло, что последний месяц он изо всех сил выталкивал на периферию сознания страшное подозрение насчет природы Жанетты. И сейчас все его тревоги по этому поводу развеялись как дым.

Кровь оказалась красной.

Он попытался разбудить Жанетту, – необходимо было взять мочу на анализ. Она кривила губы, отрывисто произнося незнакомые слоги, потом снова провалилась в сон или в беспамятство. От отчаяния он дал ей пощечину, еще одну и еще, надеясь привести ее в чувство. Снова выругался, поняв, что надо было первым делом заставить ее помочиться, а потом уже давать лекарство. Какой же он дурак! Все мысли смешала тревога за нее, и панические видения того, что предстоит сделать на корабле.

Он сварил крепкий кофе и с большим трудом влил в ее приоткрытый рот. Половина порции стекла по ее подбородку и пропитала ночную сорочку.

Может быть, доза кофеина или отчаяние, сквозившее в его умоляющем голосе, пробудили Жанетту – она открыла глаза и выслушала, чего он от нее хочет и что планирует делать после этого. Заставив ее помочиться в прокипяченную заранее банку, он завернул шприцы и банку в носовой платок и сунул в карман плаща.

Затем с наручного телефона вызвал лодку с «Гавриила». На улице прогудел клаксон; Хэл в последний раз глянул на Жанетту, запер дверь спальни и побежал вниз по лестнице. Лодка парила у края тротуара, Хэл вошел, сел и нажал кнопку «ХОД». Лодка поднялась на триста метров и устремилась под углом в одиннадцать градусов к месту стоянки корабля.

В медицинском секторе никого не было, кроме дежурного служителя. Он уронил книжку комиксов и вскочил на ноги.

– Все в порядке, – сказал Хэл. – Мне нужно поработать с «лабтехом». И мне некогда заполнять формы в трех экземплярах. Дело, понимаешь, личное.

Он снял плащ, чтобы дежурный увидел сияющий золотом ламед.

– Ну, шиб, – буркнул тот.

Хэл дал ему две сигареты.

– Ух ты, спасибо!

Служитель закурил сигарету, устроился поудобнее и снова принялся за чтение: «Предтеча и Делайла в порочном городе Газа».

Ярроу зашел за угол «лабтеха», чтобы его не было видно, выставил стрелки в нужное положение. Поместил образцы в нишу, сел на стул. Здоровенный куб «Лабтеха» замурлыкал, как довольный кот, переваривая странный корм. Полчаса спустя он зарокотал и замерцал зеленой надписью: «АНАЛИЗ ЗАКОНЧЕН».

Хэл нажал кнопку. Вылезла длинная лента, словно язык из металлической пасти. Хэл прочитал код. Моча нормальная, инфекции нет, также в норме pH и состав крови.

Он не был уверен, что «глаз» стопроцентно распознает клетки ее крови, но считал, что красная кровь будет принадлежать к земному типу – с высокой степенью вероятности. Почему бы и нет? Эволюция, хоть и на разделенных многими световыми годами планетах, идет параллельными путями, и двояковогнутый диск – наиболее эффективная форма для переноса максимального количества кислорода.

Или, по крайней мере, так он думал, пока не увидел кровяные клетки озановца.

Машина затрещала снова, выдавая новую ленту. Неизвестный гормон! Подобный по молекулярной структуре гормону щитовидной железы, в основном задействованному в регулировке кальциевого обмена.

И что же это значит? Не может ли эта таинственная субстанция, выпущенная в кровоток, стать причиной болезни?

Щелк. Щелк. Содержание кальция в крови – 40 миллиграмм-процентов.

Странно. Такая аномально высокая концентрация должна означать, что превзойден почечный порог и избыток кальция должен «сливаться» в мочу. Куда же он девается?

На «Лабтехе» прерывисто замигала красная лампочка: «КОНЕЦ ОБРАБОТКИ».

Хэл снял с полки справочник по гематологии и открыл его на разделе Ca. Прочел, пожал плечами. Возможно, все не так плохо. Похоже было, что у нее какая-то форма гиперкальцемии, проявляющейся обычно в самых разных заболеваниях – от рахита и остеомаляции до хронического гипертрофического артрита. В общем, точный диагноз вызывает затруднения, но страдала Жанетта от дисфункции паращитовидных желез.

Следующий ход был связан с фарма-машиной. Хэл нажал три кнопки, набрал номер, выждал две минуты и поднял дверцу люка. Оттуда выскользнул поднос, на нем в целлофановом чехле лежал шприц для подкожных инъекций и ампула с тридцатью миллилитрами голубой жидкости. Это была сыворотка Джеспера, «одномоментный» регулятор паращитовидных желез.

Хэл надел плащ, сунул пакет во внутренний карман и решительно вышел. Служитель даже глаз не поднял.

Дальше он отправился в оружейную, где предъявил кладовщику три экземпляра требования на автоматический пистолет калибра 1 мм с обоймой в сотню разрывных пуль. Кладовщик лишь мельком глянул на поддельные подписи – ламед был дьявольски убедителен – и отпер хранилище. Хэл взял легко помещающийся в ладони пистолет и сунул его в карман штанов.

Через два коридора, в хранилище ключей, он повторил свое преступление – точнее, попытался повторить.

Мото, дежурный офицер, посмотрел на его бумаги, слегка покраснел и сказал:

– Прошу прощения, у меня приказ визировать все требования ключа у главного уззита. Придется час-другой подождать, он у архиуриэлита на совещании.

Хэл забрал бумаги.

– Да ладно, неважно. Мне не срочно, зайду завтра утром.

По дороге домой он прикидывал варианты дальнейших действий. Ввести Жанетте сыворотку Джеспера, потом перенести ее в лодку. Вскрыть в лодке пол, отключить два проводка и подсоединить один из них к другому гнезду – вот и конец пятидесятимильному лимиту! Плохо то, что на «Гавриил» пойдет сигнал тревоги.

Но можно будет стартовать прямо вверх, выровнять машину и нырнуть за гряду холмов к западу от Сиддо. Холмы прикроют от радара, автопилот можно включить на то время, за которое он разобьет ящик, посылающий на «Гавриил» сигнал местонахождения.

Потом он надеялся на бреющем полете дотянуть до рассвета и погрузиться в достаточно глубокую реку или озеро до сумерек. А в темноте – подняться и припустить к тропикам. Если радар выдаст сигнал преследования, можно будет снова уйти в воду. К счастью, сонаров на «Гаврииле» нет.

Он оставил длинную лодку, похожую на вязальную спицу, возле тротуара, взбежал по лестнице. Попал ключом в скважину лишь с третьей попытки. Захлопнул дверь, забыв ее запереть.

– Жанетта!

Вдруг ему стало страшно, что она в бреду встала, сумев каким-то образом открыть дверь, и выбралась наружу.

Послышался тихий стон. Хэл отпер дверь спальни и распахнул ее. Жанетта лежала с широко открытыми глазами.

– Жанетта, тебе лучше?

– Нет. Хуже. Намного хуже.

– Не бойся, детка. Я добыл лекарство, с которым ты преодолеешь все – и уже через пару часов сядешь и потребуешь стейков. А на молоко и не взглянешь. Только и будешь хлестать свой легкосвет галлонами. А потом…

Увидев ее лицо, Хэл поперхнулся. Это была маска отчаяния – словно гротескная, искаженная деревянная маска греческого трагика.

– Нет… не может быть! – простонала она. – Как ты сказал? Легкосвет? – Она повысила голос. – Так ты его мне наливал?

– Шиб, Жанетта, не волнуйся так. Тебе же нравилось, так какая разница? Я хотел, чтобы мы…

– Хэл, Хэл! Что ты наделал!

От ее жалобного стона в его душе что-то перевернулось.

Хэл выбежал в кухню, схватил чехол, достал его содержимое и ввел иглу в ампулу. Вернулся в спальню. Жанетта молча смотрела, как он всадил иглу ей в вену. В какой-то момент он даже испугался, что игла сломается – кожа казалась твердой и хрупкой одновременно.

– Эта штука легко излечивает людей Земли, – сказал он, стараясь вести себя жизнерадостно, придерживаясь бодрого тона опытной медсестры.

– Хэл, иди ко мне. Это… это все зря. Слишком поздно.

Он вытащил иглу, протер место укола спиртом и приложил ватку. Потом упал на колени возле кровати и поцеловал Жанетту. Губы у нее были жесткие как подошва.

– Хэл, ты любишь меня?

– О Сигмен! Конечно же да – сколько раз я должен это повторить, чтобы ты поверила?

– И будешь любить, что бы ты ни узнал обо мне?

– Я все о тебе знаю.

– Нет, не знаешь. Не можешь знать. О Великая Мать, если бы только я тебе раньше сказала! Может быть, ты любил бы меня не меньше. Может быть…

– Жанетта, что случилось?

Глаза ее закрылись, тело сотрясла судорога. Когда мучительный приступ миновал, она что-то прошептала сухими губами. Он наклонился, пытаясь расслышать ее пугающе тихий голос.

– Жанетта, что ты говоришь? Жанетта! Повтори!

Он встряхнул ее. Видимо, горячка оставила Жанетту, потому что плечо было холодным. И твердым.

Послышались тихие, неразборчивые слова.

– Отвези меня к теткам и сестрам. Они знают, что делать. Не для меня… для них…

– О чем ты?

– Хэл, будешь ли ты меня любить, что бы ни…

– Да, да, и ты это знаешь! Но сейчас у нас есть более важные дела, чем разговоры о любви.

Если она его и услышала, то никак это не показала. Голова Жанетты запрокинулась, точеный нос уставился в потолок. Веки и губы сомкнуты, руки вытянуты вдоль тела, ладонями вверх. Прекрасные груди оставались неподвижны: дыхание больной было слишком слабым, чтобы приподнять их.

Глава восемнадцатая

Хэл барабанил в дверь Фобо до тех пор, пока та не открылась.

– Хэл, ты пугаешь меня! – сказала жена эмпата.

– Где Фобо?

– На заседании совета колледжа.

– Я должен видеть его немедленно!

– Поспеши, если дело важное! – крикнула ему вслед Абаса. – Эти заседания ему до смерти надоели!

Когда Ярроу, слетев по лестнице и срезав все углы в ближайшем кампусе, подбегал к своей цели, его легкие горели огнем. Но он не сбавил темпа, вихрем промчался по ступеням административного здания и ворвался в помещение, где заседал совет.

Попытался было заговорить, но дыхание клокотало в горле.

Фобо вскочил с кресла:

– Что случилось?

– Ты… должен… со мной… дело жизни… и смерти!

– Прошу прощения, господа, – сказал Фобо.

Десять кувыркунов разом кивнули, совещание прервалось. Эмпат надел плащ и шапку с искусственными антеннами и вышел вместе с Хэлом.

– Так в чем дело?

– Послушай, я вынужден тебе довериться! Знаю, знаю, что ты не можешь мне ничего обещать, но мне кажется, что ты не выдашь меня моему народу. Ты человек реальный, Фобо.

– Ближе к делу, друг мой.

– Послушай. В эндокринологии вы преуспели и сейчас выступаете наравне с нами, в отличие от других наук. И у тебя есть колоссальное преимущество. Вы проводили на ней медицинские исследования, должны что-то знать о ее анатомии, физиологии и метаболизме. У вас…

– Жанетта? Жанетта Растиньяк! Лалита!

– Да. Я прятал ее у себя.

– Я знаю.

– Знаешь? Но откуда? Я…

Кувыркун положил ему руку на плечо.

– Есть кое-что, что тебе следует знать. Я собирался сказать тебе это, когда приду домой. Сегодня утром человек по имени Арт Гуна Пьюкуи снял квартиру в здании напротив. Он сказал, что хочет жить среди нас, чтобы быстрее изучить наш язык и обычаи.

– Но почти все время, проведенное в этом здании, он возился с чемоданчиком, который, как мне кажется, содержит различные устройства, позволяющие слышать издали звуки в твоей квартире. Однако хозяин присматривал за ним, и ни одного из своих устройств он так и не смог настроить.

– Пьюкуи уззит!

– Тебе лучше знать. Но прямо сейчас он в своей квартире наблюдает за этим зданием в мощную подзорную трубу.

– И слушать нас он тоже может прямо сейчас, – сказал Хэл. – Эти приборы очень чувствительные, но стены дома абсолютно звуконепроницаемы. В любом случае – сейчас не до него!

Фобо вошел вслед за Хэлом в его квартиру. Пощупал лоб Жанетты и попытался поднять ей веко, чтобы посмотреть на реакцию глаза. Веко не двинулось.

– Хм. Явно выраженная кальцинация внешнего слоя кожи.

Одной рукой он откинул одеяло, другой взялся за ночную сорочку и рванул от ворота вниз. Сорочка развалилась пополам, Жанетта лежала голая, безмолвная и бледная, словно шедевр великого скульптора.

Ее любовник тихо вскрикнул, но ничего не сказал, понимая, что Фобо – врач и действует, как считает нужным. В любом случае у кувыркуна не могло быть к ней никакого сексуального интереса.

Он смотрел, ничего не понимая. А Фобо простукал пальцами ее плоский живот, потом приложил к нему ухо. Разогнувшись, покачал головой:

– Не стану тебя обманывать, Хэл. Мы сделаем все, что в наших силах, но этого может оказаться недостаточно. Сейчас ее надо доставить к хирургу. Если вырежем яйца раньше, чем они наклюнутся, да еще поможет введенная тобой сыворотка – есть надежда обратить эффект вспять и спасти ее.

– Яйца?

– Потом объясню. Заверни ее, я побегу наверх и позвоню доктору Куто.

Ярроу накрыл любимую одеялом, завернул, словно в кокон. Перевернул ее. Тверда, как манекен… Он накрыл ей лицо – не мог вынести этой каменной неподвижности.

Телефон на запястье заверещал, Хэл машинально едва не щелкнул кнопкой, но в последний момент успел сообразить и отдернуть руку. Однако телефон верещал громко и настойчиво. Промучившись несколько секунд, Хэл решил, что если он не ответит, то это будет выглядеть подозрительно.

– Ярроу!

– Шиб?

– С докладом к архиуриэлиту. Вам будет дано пятнадцать минут.

– Шиб.

Вернулся Фобо и спросил:

– Ну, что будем делать?

Стиснув зубы, Хэл пробормотал:

– Ты возьми ее за плечи, а я за ноги. При такой ее ригидности носилки не понадобятся.

Когда они спускались по лестнице, он сказал:

– Фобо, после операции ты сможешь спрятать нас? На лодке нам сейчас не улететь.

– Не волнуйся, – сказал кувыркун через плечо и загадочно добавил: – Землянам будет не до тебя.

У них ушла минута на то, чтобы погрузить ее в лодку, подлететь к больнице и там вытащить.

– Давай пока положим ее на землю. Мне надо поставить лодку на автомат и послать назад на «Гавриил». Тогда они хотя бы не будут знать, где я.

– Нет, оставь ее здесь. Тогда сможешь использовать ее после.

– После чего?

– Потом. А, вот и Куто.

В приемной больницы Хэл расхаживал туда-сюда и безостановочно курил «милостивых серафимов». Фобо сидел в кресле, потирая лысину и теребя густой золотистый вихор на затылке.

– Всего этого можно было избежать, – говорил он расстроенно. – Если бы я знал, что лалита живет у тебя, мог бы догадаться, для чего тебе понадобился легкосвет. А может и нет. В любом случае я до последнего дня понятия не имел, что она у тебя. И был слишком занят проектом «Землянин», чтобы думать об этом.

– Что за проект «Землянин»? – спросил Хэл.

Двойной зигзаг губ Фобо приоткрылся, показав две зазубренные костяные пластины.

– Не скажу, – чтобы твои коллеги на «Гаврииле» не могли узнать о нем от тебя до того, как он будет осуществлен. Скажу лишь, что нам известен ваш план распространить в атмосфере смертельный вирус, блокирующий глобин.

– Еще вчера я остолбенел бы от ужаса при этих словах, – ответил Хэл. – А сейчас мне все равно.

– Тебе неинтересно, как мы об этом узнали?

– Да нет, почему же, – ответил Хэл уныло.

– Когда вы выпрашивали у нас образцы крови, это выглядело подозрительно. – Он постучал по кончику своего длинного носа. – Конечно, мы не можем читать ваши мысли. Но вот в этом месте – видишь, – прячутся две антенны. Они очень чувствительны; эволюция не притупила наше обоняние как у вас, землян. Эти антенны позволяют нам по запаху определять малейшие изменения в чужом метаболизме. Когда один из ваших эмиссаров попросил нас сдать кровь для якобы научных целей, мы учуяли некую эманацию… скрытности – да, правильно? И в конце концов кровь мы дали – но это была кровь некоего сельскохозяйственного животного, у которого разносчиком кислорода по организму служит медь. У нас же – магний.

– Наш вирус бесполезен!

– Да. Конечно, со временем, когда вы смогли бы читать наши книги и добрались до учебников, все вышло бы наружу. Но в данном случае уже слишком поздно – надеюсь, верю и молюсь, – чтобы эта правда имела хоть какое-то значение.

– А тем временем мы решили поступить именно так, как намеревались сделать вы. Мне горько говорить, что для этого нам пришлось применить силу, но на кону стояло наше существование, а вы, земляне, были агрессорами. Средства оправданы целью. И неделю назад мы захватили одного биохимика и его гаппта, когда они навещали лабораторию в колледже. Ввели им некий препарат и подвергли гипнозу. Трудность добиться от них правды состояла лишь в наличии языкового барьера, но я уже в довольно значительном объеме знаю американский.

– Мы пришли в ужас, но это предательство не стало для нас неожиданностью. Поскольку мы все-таки подозревали, что готовится нечто для нас неприятное, и подозревали с первого же контакта, то были готовы действовать. И приняли меры – с самого дня посадки вашего корабля. Как ты знаешь, корабль находится прямо…

– Почему же вы меня не стали гипнотизировать? – спросил Хэл. – Это было бы проще простого.

– Мы не были уверены, что ты знаешь хоть что-то о том, зачем нужна была наша кровь. Нам был нужен кто-то, обладающий необходимыми знаниями. Тем не менее мы следили за тобой – но не слишком успешно, раз ты сумел притащить к себе лалиту у нас под носом.

– А как вы узнали про Жанетту? – спросил Хэл. – И могу ли я ее увидеть?

– К сожалению, на второй вопрос ответ отрицательный, – сказал Фобо. – А на первый – только два дня назад мы смогли создать подслушивающее устройство достаточной чувствительности, чтобы его стоило устанавливать в твоих комнатах. Как тебе известно, мы отстаем от вас во многих отраслях науки.

– Я ежедневно осматривал пуку, – сказал Хэл. – А потом, узнав о слабости вашей электроники, перестал это делать.

– А тем временем наши ученые отнюдь не бездельничали. Ваш прилет подстегнул исследования в некоторых областях.

Вошла сестра:

– Доктор, вас к телефону.

Фобо вышел.

Ярроу мерил шагами комнату, достал и закурил новую сигарету. Через минуту вернулся Фобо.

– Сейчас к нам кое-кто присоединится, – сказал он. – Один из моих коллег, наблюдающий за кораблем, сообщил, что Макнефф и двое уззитов вылетели на лодке. Прибудут в больницу через миг.

Ярроу резко остановился, у него отвисла челюсть.

– Сюда? А как они узнали?

– Думаю, что они располагают средствами, о которых забыли тебя проинформировать. Но не бойся.

Хэл застыл как столб. Сигарета догорела, обожгла пальцы. Он бросил окурок, раздавил ногой.

В коридоре зацокали сапоги.

В комнату вошли трое. Высокий и худой призрак – Макнефф, архиуриэлит. Двое других – приземистые, широкоплечие, в черном. Здоровенные, как у приматов, ручищи, пока еще пустые, готовы были в любой момент нырнуть в карманы. Тяжелые взгляды уперлись в Фобо и в Хэла.

Макнефф шагнул к навруму. Голубые глаза горели гневом, безгубый рот скалился зловещей улыбкой.

– Ты, неудобоназываемый дегенерат! – рявкнул он. Взметнулась рука, щелкнула выдернутая из-за пояса плеть. На белом лице Ярроу вспыхнули узкие красные полоски, выступила кровь.

– Отправишься на Землю в цепях, и там тебя выставят в витрине на потеху публике как законченного извращенца, предателя и… и…

Он брызгал слюной, не в силах подобрать подходящих слов.

– Ты, ты, прошедший Элохиметр! Ты, которому положено быть чистым, – ты вожделел к насекомой твари и возлежал с ней!

– Что?

– То! С тварью, что ниже даже зверей полевых! То, о чем даже Моисей не мог подумать, когда запрещал союз между человеком и скотиной! Чего даже не мог предположить Предтеча, когда утверждал свой закон и устанавливал предельное наказание, – то ты совершил! Ты, Хэл Ярроу, ты, чистый! Ты, носитель ламеда!

Фобо встал и произнес уверенным голосом:

– Мне бы хотелось уточнить, что вы ошибаетесь в зоологической классификации. Имеется в виду не класс «насекомые», а класс «хордовые псевдочленистоногие». Может быть, ему можно дать эквивалентное название.

– Что? – спросил Хэл. Он ощущал пустоту – оцепенение, мрак, совершенное ничто.

– Помолчи, – оборвал его кувыркун. – Говорить буду я.

Он повернулся к Макнеффу:

– Вы знали о ней!

– Можешь быть шиб, что знал! Ярроу думал, что ему все сойдет с рук. Но как бы антиреалисты ни хитрили, на чем-то они да споткнутся! Он прокололся, когда спросил Тернбоя об улетевших с Земли французах. Тернбой, ревностный в своих обязанностях по отношению к Церству, сообщил о том разговоре. Его рапорт какое-то время лежал без движения; когда он дошел до меня, я отправил его к психологам. А они мне сказали, что вопрос наврума – отклонение от ожидаемого образа действий. Это абсолютно несущественно, но могло быть связано с чем-то, чего мы о нем не знаем.

Более того: его отказ отращивать бороду вызвал у нас подозрение, и мы пустили человека по его следам. Он заметил, что Ярроу закупает вдвое больше продуктов, чем следовало бы. А когда вы, кувыркуны, переняли у нас привычку к табаку и стали сами делать сигареты, он покупал их у вас. Очевидное заключение: у него в квартире живет женщина.

– Мы не думали, что это женщина вашей породы – ей незачем скрываться. Значит, это человек. Итак – каким же образом она попала на Озанов? Провезти кого-то зайцем на «Гаврииле» – совершенно невозможно. Значит, она либо прибыла сюда на другом корабле, либо это сделали ее предки.

И ключ к происходящему нам дал разговор Ярроу с Тернбоем. Очевидно, что здесь приземлялись французы, и эта женщина – потомок членов той давней экспедиции. Мы не знали, как наврум нашел ее, это было неважно. В конце концов мы это узнаем.

– Вскоре вам предстоит узнать еще кое-что, – спокойно сказал Фобо. – А как вы определили, что она не человек?

– Мне надо сесть, – слабым голосом сказал Ярроу.