Текст книги "Любовники. Плоть"

Глава восьмая

Ну конечно же! Он понял, почему так странно-знакомо звучали эти слова и казался родным ритм ее речи, напоминая то, что он слышал совсем недавно. Всколыхнулось воспоминание об исследовании в крошечной общине последних франкофонов в Заповеднике Гудзонова Залива.

Бо сфа. Бо сфа – то есть bon soir.

И хотя ее речь была, лингвистически выражаясь, весьма запущенной формой, она не могла скрыть своего происхождения. Бо сфа. А другие слова, донесшиеся через окно? Вехву. А это levez-vous, «вставайте» по-французски?

Сю Яроу. Не могло ли это быть – и почти наверняка – мсье Ярроу? Начальное «м» опущено, французское eu мутировало во что-то, отдаленно напоминающее американское «ю»? Наверняка. И еще кое-какие изменения в этом вырожденном французском. Развитие аспирации, прекращение назализации, сдвиг гласных, замена «к» перед гласной языковой паузой. Изменение «д» на «т», «л» на нечто среднее между «у» и «в», «ф» зависло между «ф» и «в», «в» сменилось на «ф». А еще что? Наверное, трансмутация в значении слов и новые слова, сменившие старые.

И все-таки, вопреки всей чужеродности, нечто галльское отчетливо ощущалось.

– Бо сфа, – повторил он за ней и подумал: что за странное, неадекватное приветствие! Два человека встречаются за сорок с лишним световых лет от Земли, – мужчина, не видевший женщин целый субъективный год, и женщина, скрывающаяся в тени, явно опасающаяся чего-то, последняя, быть может, оставшаяся на этой планете. И все, что он может сказать, это – «добрый вечер»?

Он подошел ближе – и полыхнул жаром смущения, едва не обратившись в бегство. На ее белой коже было лишь два черных лоскутка материи – один поперек груди, другой обернут вокруг бедер. Ничего подобного он никогда не видел, разве что на той запретной фотографии.

Но смущение тут же было забыто, когда он заметил, что у нее накрашены губы. Он ахнул, его охватил страх. Губы ее алели, как у чудовищного порождения зла – жены Уклониста.

Усилием воли он подавил дрожь. Надо рассуждать рационально. Не может же это быть Анна Чейнджер, явившаяся из далекого прошлого на эту планету чтобы соблазнять его, чтобы обратить его против религии реального. Она бы не говорила на вырожденном французском, будь она Анной Чейнджер. И не явилась бы она к столь незначительной личности, как Хэл. Она бы к Архиуриелиту пришла, к Макнеффу.

А насчет накрашенных губ… косметика исчезла на Земле с пришествием Предтечи. Ни одна женщина не смела… нет, не так. Косметикой в Союзе не пользовались. Израилитки, малайки и банту мазали губы красным. Но все знали, что это за женщины.

Еще шаг, и Хэл оказался достаточно близко, чтобы понять: это естественный цвет, никакая не краска. А значит, она не может быть женой Уклониста. Или вообще – земнорожденной. Явно какой-то местный, озановский гуманоид. Фрески на стенах развалин изображали красногубых женщин, да и Фобо говорил, что они рождались с пламенной краской на губах.

Ответ породил вопрос: почему она говорит на земном языке – точнее, на языке, происходящем от земного? Хэл был уверен, что этого языка на Земле не существует.

В следующее мгновение он позабыл обо всем: женщина прильнула к нему, его руки обхватили ее, в неуклюжей попытке успокоить. Она рыдала и говорила быстро-быстро-быстро – так, что даже его опыт обращения с французской лексикой не мог помочь.

Хэл попросил ее говорить чуть помедленнее, вернуться назад, повторить фразу. Она перевела дыхание, чуть наклонила голову, отвела волосы назад. Ему еще предстояло привыкнуть к этому ее характерному жесту, свидетельствующему о том, что она погрузилась в размышления.

Она начала медленно повторять, но скоро увлеклась, снова затараторила, и губы ее шевелились как два независимых красных существа, живущих своей отдельной жизнью.

Хэл смотрел на них как завороженный. Устыдившись, постарался перевести взгляд на большие черные глаза, но не в силах выдержать их жара, уставился на ее висок.

Ее бессвязный рассказ то и дело прерывался, двигался вспять. Многие слова он не мог понять, и приходилось догадываться по контексту. Вскоре он уже знал, что ее зовут Жанетта Растиньяк и что она спустилась с плато в центральных горах этого континента. Она и три ее сестры были, по ее словам, единственными живыми представителями ее рода. Она была схвачена исследовательской экспедицией кувыркунов, намеревавшихся отвезти ее в Сиддо. Она убежала и с тех пор прячется в развалинах и в окружающих лесах. Ее пугают страшные твари, рыскающие в лесу ночью. Она кормится дикорастущими ягодами и едой, украденной на фермах кувыркунов. Она видела, как Хэл на своей машине столкнулся с антилопой. Да, это ее глаза блестнули в чаще, ее, а не антилопы.

– Как ты узнала мое имя? – спросил он.

– Следила за вами, подслушала ваш разговор. Сначала ничего не могла разобрать, услышала только, что ты откликаешься на имя Хэл Ярроу. Это было легко, но я не поняла, почему ты и тот другой мужчина, похожий на моего отца, вы, с виду люди, не говорите на языке моего отца, а значит, вовсе не с его планеты? А потом я поняла: ну конечно же! Отец рассказывал мне, что его народ прибыл на Вюбофей с другой планеты. А значит, вы должны быть оттуда, с родины людей.

– Ничего не понимаю, – ответил Хэл. – Предки твоего отца прилетели на эту планету, Озанов? Но… но ведь об этом событии не осталось никаких записей! Фобо говорил…

– Нет-нет, ты не понимаешь, нет! Мой отец, Жан Жак Растиньяк, родился на другой планете. А сюда прилетел оттуда. Его предки попали на ту другую планету, которая вращается вокруг звезды далеко-далеко отсюда, от даже более далекой звезды!

– А, значит, они были колонистами с Земли? Но опять же, нет никаких записей! По крайней мере, я их не видел. Они должны были быть французами. Но если так, то они улетели с Земли в ту, другую систему больше двухсот лет назад! И они не могли быть канадскими французами, потому что слишком мало их осталось после войны Апокалипсиса. То есть они – французы из Европы. Но последний франкофон Европы умер два с половиной века назад. Так что…

– Неразбериха, несфа? Я знаю лишь то, что рассказывал мне мой отец. Он говорил, что он и еще несколько человек с Вюбофей в исследовательской экспедиции нашли Озанов. Они приземлились на этом континенте, его товарищи погибли, а он нашел мою мать…

– Твою… кого? Час от часу не легче! – застонал Хэл.

– Она была местная. Ее народ всегда здесь жил. Они построили этот город, они…

– А твой отец был землянином? И ты родилась от его союза с обитательницей Озанова? Невозможно. Хромосомы твоих отца и матери не могли подойти друг другу!

– Плевать мне на хромосомы! – ответила Жанетта дрожащим голосом. – Ты видишь меня перед собой, нет? Я существую, нет? Мой отец лег с моей матерью, и вот она я. Отрицай меня, если можешь.

– Я не в том смысле. Я… то есть…

Он замолчал и лишь растерянно смотрел на нее, не зная, что сказать.

А она вдруг начала всхлипывать. Он обнял ее крепче, ладони прижались к ее плечам. Мягким, гладким плечам, а ее упругие груди прильнули к его ребрам.

– Спаси меня, – сказала она упавшим голосом. – Я так больше не могу! Возьми меня с собой. Ты должен меня спасти.

Ярроу лихорадочно думал. Ему необходимо вернуться назад до того, как проснется Порнсен. А завтра он не сможет увидеть Жанетту, потому что завтра машина с корабля вернется за двумя землянами. Что бы он ни намеревался сделать для нее, это должно быть сделано в ближайшие минуты.

И план родился – внезапно, будто росток, проросший из другой идеи – она давно уже подспудно созревала у него в мозгу. Гораздо, гораздо раньше, чем корабль стартовал с Земли, но у него не хватало смелости, чтобы ее осуществить. А сейчас появилась эта чудная девушка, – и именно ее не хватало, чтобы раздуть в нем пламя отваги, заставить встать на путь, с которого нет возврата.

– Слушай, Жанетта! – сказал он вдохновленно. – Ты будешь ждать меня здесь каждую ночь. Кто бы там ни таился во тьме, ты должна быть тут. Не могу сказать, когда у меня получится добыть лодку и прилететь. В ближайшие три недели, возможно. И даже если меня не будет, продолжай ждать. Жди! И я появлюсь. И когда я прилечу за тобой, нам ничего больше не будет угрожать. Какое-то время, по крайней мере. Ты сможешь это сделать? Спрятаться здесь и ждать?

Она кивнула:

– Ви.

Глава девятая

Через две недели Ярроу прилетел от «Гавриила» к развалинам. Узкая как спица лодка блеснула в свете полной луны, проплывая над белым мраморным дворцом, и остановилась. Город лежал безмолвно и бесцветно – гигантские каменные кубы, шестигранники, цилиндры и пирамиды, и статуи, разбросанные как игрушки ребенка-великана, убаюканного на века.

Хэл вышел, огляделся вокруг, и зашагал к огромной арке. Луч фонаря ощупывал темноту, голос отдавался от далеких крыш и стен.

– Жанетта! Се мфа. Фо тами, Хэл Ярроу. Жанетта! У е ту? Это я. Твой друг. Где ты?

Он стал спускаться по лестнице, что вела к гробницам королей. Луч фонаря плясал по ступеням – и вдруг расплескался на черно-белой фигуре девушки.

– Хэл! – крикнула она, глядя на него снизу вверх. – Слава Великой Каменной Матери! Я ждала тебя каждую ночь, я знала, что ты прилетишь!

На длинных ресницах дрожали слезы, алые губы трепетали, будто девушка изо всех сил сдерживала плач. Он всем сердцем стремился к тому, чтобы обнять ее и утешить, но недопустимо было даже глядеть на неодетую женщину. Обнять же – просто немыслимо. Хотя именно этого ему и хотелось.

В следующую секунду, будто угадав причину его замешательства, она придвинулась вплотную и положила ему голову на грудь. Ссутулив узкие плечи, она будто пыталась зарыться в него. Его руки машинально обняли ее, мышцы напряглись, кровь прихлынула к чреслам.

Глубоко вздохнув, Хэл выпустил ее и отвернулся.

– Поговорим потом, времени мало. Идем.

Она молча пошла за ним к лодке. И неуверенно остановилась около дверцы. Он нетерпеливым жестом велел ей войти внутрь и занять кресло позади.

– Ты подумаешь, что я трусиха, – сказала она. – Но я никогда прежде не бывала в летающей машине. Оторваться от земли…

Он широко раскрыл глаза в изумлении. Невозможно было себе представить, каково это – не знать воздушных путешествий.

– Садись! – рявкнул он.

Она послушно влезла в кабину и заняла кресло второго пилота. Но никак не могла унять дрожь, глядя огромными карими глазами на огоньки незнакомых приборов.

Хэл глянул на часофон:

– Десять минут до моей городской квартиры. Минута, чтобы поместить тебя там. Полминуты – вернуться на корабль. Пятнадцать минут – доложить о моих наблюдениях среди кувыркунов. Тридцать секунд – вернуться на квартиру. В целом получается менее получаса. Неплохо.

Он засмеялся, довольный собой:

– Я бы прилетел еще два дня назад, но надо было дождаться, пока разберут все лодки с автоматикой. И тогда я притворился, что очень спешу, что забыл кое-какие записи и мне надо вернуться к себе на квартиру, чтобы забрать их. Так что я взял лодку с ручным управлением, предназначенную для исследований за чертой города. Дежурный офицер ни за что не дал бы мне разрешения, если бы не вот это.

Хэл ткнул пальцем в золотую табличку на левой груди. С изображением буквы ивритского алфавита – «Л».

– Это означает, что теперь я один из Избранных. Я прошел «Измеритель».

Жанетта, позабыв о своем ужасе, поглядела на лицо Хэла – бледное в призрачном от приборной панели свете. И вскрикнула:

– Хэл Ярроу! Что они с тобой сделали?

Она нежно тронула пальцами его лицо.

Глаза, страдальчески окаймленные черно-синим, распухшие щеки, на скуле подергивался желвак, на бледной коже проступили семь тонких следов от плети.

– Любой скажет, что я сошел с ума, сделав это, – сказал он. – Я сунул голову в львиную пасть – и он не откусил мне голову. Я сам прикусил ему язык.

– Что ты имеешь в виду?

– Слушай! Тебе не показалось странным, что Порнсен не увязался за мной в ту ночь, не осквернял своим святошеским дыханием мой затылок? Нет? Потому что ты мало что о нас знаешь. Был лишь один-единственный способ сделать так, чтобы мне позволили оставить мою каюту на корабле и поселиться на квартире в Сиддо. То есть так, чтобы жить без гаппта, который следит за каждым моим взглядом. Чтобы не бросить тебя здесь в лесу. Не мог же я…

Ее палец скользнул по крылу его носа, к углу губ. Будь это Мэри, он тут же и отшатнулся бы, потому что не выносил телесного контакта. Но сейчас он даже не отодвинулся.

– Хэл, – сказала она тихо. – Мо шех.

Он почувствовал, как теплая волна прихлынула к его лицу. Мой милый. Ну, а почему нет?

От ее прикосновения кружилась голова, и он сказал, чтобы отвлечься:

– Мне оставалось только одно. Вызваться добровольцем на Измеритель.

– Ох мехитер? Кюскюсю?

– Это единственное, что может избавить тебя от постоянной тени гаппта. Пройдя Измеритель, ты считаешься очищенным от любых подозрений. Теоретически, по крайней мере.

Мое прошение застало иерархию врасплох. Они не ожидали, что кто-нибудь из ученых – не говоря уже обо мне – вызовется на это добровольно. Уриелиты и уззиты обязаны проходить через это – если надеются продвинуться в иерархии…

– Уриэлиты? Уззиты?

– Пользуясь старинной терминологией, попы и легавые. Предтеча ввел эти названия – имена ангелов – для религиозно-правительственного употребления, взяв их из Талмуда. Понимаешь?

– Нет.

– Объясню позже. В общем, лишь самые ревностные служаки просят разрешения предстать перед Измерителем. Да, конечно, так поступают многие, но лишь потому, что вынуждены. Уриелиты мои шансы оценивали невысоко, но закон требовал дать мне попытку. К тому же они скучали и желали развлечься – как они понимают развлечения.

Он поморщился, вспоминая.

– Через день мне было велено явиться в лабораторию в двадцать три КВ – корабельного времени, значит. Я пошел к себе в каюту – Порнсена не было, – открыл свой лабораторный набор и достал флакон с этикеткой «Пророкпитание». В нем должен был быть порошок на основе мескалина. Это такое средство, которое когда-то использовали знахари американских индейцев.

– Ке эсю…

– Слушай и не перебивай. Главное ты поймешь. Пророкпитание принимает каждый из нас в период Очищения. Иначе говоря, ты на два дня запираешься в камере, пост и молитва, пост и молитва, тебя порют электрическими плетьми, и тебе являются видения, навеянные пророкпитанием. Ну, еще происходит субъективное путешествие по времени.

– Ке эсю…

– Да не «чтокай» ты! Нет времени объяснять даннологию. У меня десять лет учебы ушло на то, чтобы понять ее, да еще специализированную математику. И даже при этом у меня оставалось много вопросов, но я не стал их задавать. Наставники ведь могли подумать, что у меня возникли сомнения.

Но так или иначе, а в моем флаконе пророкпитания не было. Я тайно подменил его кое-чем как раз перед отлетом с Земли. Вот благодаря этому порошку я и осмелился предстать перед Измерителем. И страх мой был лишь отголоском того ужаса, что я должен был бы испытать.

– Ви! Ты был храбр, ты преодолел свой страх.

Жар снова залил его лицо – впервые за всю жизнь Хэл услышал комплимент в свой адрес.

– За месяц до старта экспедиции на Озанов я наткнулся в одном из многих научных журналов, доставляемых мне для обозрения, на объявление, что синтезировано некое лекарственное средство. Его действие состояло в уничтожении вируса так называемой марсианской лихорадки. Меня заинтересовала сноска. Мелким шрифтом, на иврите – это означало, что автор-биохимик должен был осознавать ее важность.

– Пу кфа?

– Почему? Ну, я так думаю, что он использовал иврит для того, чтобы не поняли непосвященные. Если бы подобная тайна получила огласку… Там была краткая заметка об обнаруженном эффекте: один человек, страдавший от лихорадки, оказался временно имунным к эффектам гипно-липно. А значит, уриелиты должны тщательно следить за тем, чтобы во время сеансов с Измерителем объект был здоров.

– У меня трудности с пониманием тебя, – сказала она.

– Повторю медленнее: гипно-липно – наиболее распространенная модификация так называемой сыворотки правды. Значение этой сноски я понял сразу же, в тот же миг! В начале статьи описывалось, как можно вызвать марсианскую лихорадку наркотиком, введенным в организм в экспериментальных целях. Какое именно средство использовалось, там не сообщалось, но я нашел информацию о нем и его производстве в других журналах. Ну и подумал: если истинная лихорадка может сделать человека иммунным к гипно-липно, почему не может искусственная?

– Сказано – сделано. Я приготовил пробную партию, вставил ленту с вопросами о своей личной жизни в психотестер, ввел себе средство для лихорадки, затем ввел сыворотку правды и приготовился соврать тестеру. И смог соврать, хотя был накачан гипно-липно!

– Какой ты умный, что это придумал, – сказала она мурлыкающим голосом.

И легонько сжала ему бицепсы. Он тут же напряг их – это было тщеславие, конечно, но хотелось, чтобы она сочла его сильным.

– Чепуха! – ответил он. – И слепой бы увидел. Я бы не удивился, узнав что уззиты арестовали того аптекаря и отдали приказ использовать сыворотку другого состава. Но если они это и сделали, то опоздали. Наш корабль стартовал прежде, чем до нас дошли такие известия.

– Насчет первого дня с Измерителем можно было вообще не волноваться. Мне предстояло выдержать двенадцатичасовой устный и письменный экзамен по сериализму. Это теории времени Данна и Сигменовы их усиления. Такие экзамены я сдавал годами. Просто, хоть и утомительно.

– На следующий день я встал пораньше, совершил омовение и принял то, что считалось пророкпитанием. Ничего не ел, сразу отправился в Камеру Очищения. И там провел два дня, на койке, в полном одиночестве. Время от времени я пил воду или принимал порцию фальшивого лекарства. Каждый час нажимал кнопку, запускавшую механическую плеть. Чем чаще происходит бичевание, тем выше твоя репутация.

– Видений никаких не помню, наверное, лихорадка избавила меня от них. Это меня ничуть не беспокоило. Возникни у кого-либо подозрения, я смог бы отговориться аллергией на пророкпитание. Такое встречается иногда.

Он глянул вниз. Таинственный лес в лунном инее и время от времени – квадрат или шестиугольник света крестьянской усадьбы. Впереди возвышалась гряда холмов, за ней – Сиддо.

– Так что, – продолжал он, незаметно для себя ускоряя речь по мере приближения холмов, – в конце очищения я встал с койки, оделся и съел обрядовый ужин из акрид и меда.

– Фе!

– Акриды – это не так уж плохо, если ты привык к ним с детства.

– Акриды – прелесть, – ответила она. – Я их много раз ела. Мне тошно от сочетания с медом.

Он пожал плечами:

– Сейчас я выключу свет в кабине. Ложись на пол. И надень вот этот плащ и ночную маску. Сойдешь за кувыркуна.

Она послушно соскользнула с сиденья. Перед тем как выключить свет, он посмотрел, как она там устроилась. Девушка потянулась, надевая плащ, и он не мог удержаться от взгляда на груди идеальной формы. Соски алые, точь-в-точь как губы. Он дернул головой, отворачиваясь, но картина все стояла перед глазами. Сейчас им овладело сильное возбуждение, но он знал – даже в этот момент, – что потом придет стыд.

Он продолжал говорить, чувствуя себя неловко.

– И затем уже в дело вступила иерархия. Сандалфон Макнефф. После него теологи и специалисты по даннологии: психоневрологические параллелисты, интервенционисты, субстратумисты, хронентрописты, псевдотемпоралисты, космообессервисты.

– Они посадили меня на стул, установленный в фокусе модулирующего магнито-детекторного поля. В руку вогнали гипно-липно. Выключили свет, помолились за меня и стали петь главы из «Западного Талмуда» и «Обновленных Писаний». Потом направили прожектор на элохиметр…

– Эс асе аса?

– Элохим – Бог на иврите. А «метр» – такое окончание придают обычно измерительным приборам вроде этих. – Он показал на приборную панель. – Элохиметр круглый и огромный, и стрелка у него длиной с мою руку, показывает прямо вверх и вниз. Окружность циферблата отмечена ивритскими буквами, которые что-то значат – для проводящих испытания.

– Обычно люди понятия не имеют, на что указывает стрелка. Но я же наврум! У меня есть доступ к книгам, детально описывающим этот тест.

– То есть ты знаешь ответы, несфа?

– Ви. Но это ничего не значит, потому что гипно-липно извлекает правду, реальность… у любого, кроме того, кто болен марсианской лихорадкой, естественной или искусственной.

Его внезапный смех прозвучал подобно отрывистому лаю.

– Под этой сывороткой, Жанетта, все грязные и мерзкие вещи, которые ты подумал или сделал, вся твоя ненависть к начальству, все сомнения о реальности учения Предтечи – все это всплывает с нижних уровней сознания, как мыло, упущенное из рук у самого дна ванны с грязной водой. И выходит наверх, скользкое, неумолимо всплывающее, покрытое слоями грязи.

– Но я все сидел и смотрел на стрелку. Как будто смотришь в лицо самого Бога, Жанетта – можешь ты это понять? – и я врал. Нет, конечно же, не переигрывал. Не притворялся невероятно чистым и верным. В мелких нереальностях каялся, и тогда стрелка дергалась и возвращалась к окружению нескольких угловатых букв. Но на важные вопросы я отвечал так, будто вся моя жизнь от этого зависела. Как оно и было.

– И я пересказал им свои сны – субъективное путешествие по времени.

– Сюбхетиф?

– Ви. Субъективно каждый из нас путешествует по времени. Но Предтеча – единственный из людей, кроме его первого ученика и жены его и нескольких пророков из Писания, кто путешествовал объективно.

– В общем, мои мечты были сущими красотками. Именно то, что им приятно было услышать. А мое последнее, коронное создание – моя ложь – была о том, что сам Предтеча вскоре появится на Озанове и обратится к сандалфону. Теперь это событие ожидается через год.

– Ох, Хэл! – выдохнула она. – Зачем ты им такое сказал?

– Потому что теперь, ма шех, экспедиция не покинет Озанов до истечения этого срока. Они не могут улететь, не использовав возможность увидеть Сигмена во плоти. Иначе он окажется лжецом. И я тоже. Так что, как видишь, эта колоссальная ложь дарит нам как минимум год, в течение которого мы будем вместе.

– А потом?

– А потом что-нибудь придумаем.

– И все это ты сделал только ради меня, – произнес из темноты сиденья глубокий горловой голос.

Хэл не ответил – он был слишком занят, выруливая на уровне крыш. Нагромождения зданий быстро мелькали, разделенные лесами. Машина летела с такой скоростью, что едва не проскочила похожий на замок дом Фобо. Трехэтажный, старинный с виду, зубчатые башни и каменные головы горгулий, звери и насекомые, выглядывающие из многочисленных ниш. Он отстоял от прочих зданий не менее чем на сто ярдов. Кувыркуны строили города так, чтобы всем хватало места и не приходилось тесниться.

Жанетта надела маску с длинным рылом. Распахнулась дверца машины, они перебежали по тротуару в дом. Проскочили через прихожую, взбежали на второй этаж, где пришлось остановиться, пока Хэл нашаривал в кармане ключ. Он заказал кузнецу-кувыркуну замок и поручил кувыркуну-плотнику его установку. Корабельному плотнику он не доверял – немалый шанс был на то, что у ключей появятся дубликаты. Рука дрожала, и он не сразу сумел попасть в замочную скважину. Открывая дверь, Хэл тяжело дышал. Жанетту он почти силком протолкнул внутрь. К этому моменту она успела снять маску.

– Постой, Хэл! – сказала она, привалившись к нему теплым боком. – Ты ничего не забыл?

– О Предтеча! Забыл что? Что-то серьезное?

– Да нет. Только я думала, – она улыбнулась, чуть качнув ресницами, – что у землян есть обычай: мужчина вносит невесту через порог. Так мне отец говорил.

У него отвисла челюсть. Невесту! Она определенно многое считала уже решенным!

Но тратить время на спор он сейчас не мог. Не говоря ни слова, он подхватил ее на руки и внес в квартиру. Осторожно опустив, сказал:

– Вернусь так скоро, как только смогу. Если кто-то будет стучать или попытается войти, прячься вот в эту камеру, которую я велел плотнику сделать в нашем шкафу. Затаись и не выходи, пока не будешь уверена, что это я.

Вдруг она сжала его в объятиях и поцеловала.

– Мо шех, мо гва, мо фю.

Ох, слишком уж быстро все происходит! Он не сказал ни слова, не поцеловал ее в ответ. Ее слова доходили до него с трудом, звали его, слегка его смешили. Если он правильно перевел этот вырожденный французский, она сказала «мой дорогой, мой большой сильный мужчина».

Он обернулся и закрыл за собой дверь, но не так быстро, чтобы не увидеть, как свет из холла блеснул на белом лице, окруженном черным гало капюшона. В белизне алел рот.

Его била дрожь. Он чувствовал, что Жанетта и близко не похожа на ту верную фригидную подругу, которой так восхищается Церство.