Текст книги "Темный замысел"

Как я отнесся к этой истории? Ну, прежде всего, я решил, что до истины нужно добраться самому. Если Пахери ничего не выдумал – а Том, считал, что у него воображения не больше, чем в дубовом топорище, – то стоит поискать пути на север. Этот мир, столь непохожий на Землю, может дать ответы на великие вопросы; он – отражение подлинной сути вещей.

Эй, там, на Башне! Ждите!

40

Продолжение письма Фригейта.

Недавно к рассказу Райдера добавились новые подробности. Несколько дней назад мне довелось быть невидимым свидетелем разговора между Фриско и Томом. Они беседовали в большой каюте, я сидел снаружи у ее стенки, покуривая сигарету. Занятый размышлениями о недавнем споре с Нур эль-Музафиром, я не обращал внимания на доносившиеся из каюты голоса, как вдруг уловил слова капитана:

– Да, но каким образом выяснить, не использует ли он нас в своих собственных целях? И что они сулят нам? Как узнать, сможем ли мы попасть в Башню? Есть ли там еще один вход? А если есть, то почему он не сказал о нем? Правда, он обещал объяснить все позже, но прошло уже столько времени, а мы его больше не видели. Вернее, не видел ты, я-то с ним никогда не встречался. Вдруг что-то произошло – его могли схватить, или мы стали ему больше не нужны.

Райдер что-то ответил, но я не расслышал; видимо, он сидел спиной к стене. Снова раздался голос Фарингтона:

– Да, конечно… Но я думаю вот о чем. Мне кажется, что к моменту вашей встречи он даже не подозревал, что египтяне добрались до Башни, а один из них вернулся сюда.

Опять ответ Райдера и реплика Фарингтона:

– Согласен. Туннель, канат, лодки, да и сама тропа – все подготовлено для нас, но прежде туда проникли другие.

Усилился ветер, и несколько минут я не мог разобрать ни слова. Я подсел к стенке вплотную и вновь услышал голос Фриско.

– Ты подозреваешь, что кто-то из Них оказался на нашем судне? Все может быть, Текс, но к чему это? Нам же не объяснили, как мы узнаем посвященных. Когда нам об этом скажут и где мы встретимся? В устье Реки? Представь себе – мы туда добрались, а там никого нет. Сколько нам придется ждать – сто лет? А если…

Райдер прервал его длинной тирадой. Я навострил уши, пылая любопытством так, словно от меня исходили огни святого Эльма. Стоявший у штурвала Мустафа странно на меня поглядывал. Он мог сообразить, что я подслушиваю, и меня это сильно встревожило: если турок расскажет капитану, меня в два счета выставят с судна. Но вряд ли он догадывался, что речь идет о вещах, которые мне не следует знать. Я продолжал попыхивать сигаретой, а когда она потухла, притворился спящим.

Все происходящее сильно напоминало сцену из «Острова сокровищ», когда, сидя в бочке из-под яблок, Джим Хокинс узнает о сговоре Джона Сильвера с дружками-пиратами насчет захвата «Эспаньолы». Но в данном случае ни Фарингтон, ни Райдер не плели интриг. Похоже, они были их жертвами.

– Меня больше всего интересует, – говорил Фарингтон, – зачем мы ему нужны? Могущество этого существа превосходит силу дюжины богов. Он борется против себе подобных, а мы – пешки в его руках. Если он хочет видеть нас в Башне, то почему сам не переправит туда?

Наступило молчание, нарушаемое лишь стуком кружек, потом послышался голос Райдера:

– Но должны же быть, черт возьми, какие-то разумные причины! Когда-нибудь мы узнаем о них. А сейчас – что мы можем поделать?

– Верно! – горько рассмеялся Фарингтон. – Что мы можем? Уж скорее бы добраться до конца – хорошего или плохого… Я все время ощущаю, что мной вертят словно куклой… я сыт этим по горло! В молодости из меня выжимали соки и богачи, и люди победнее. Стал знаменит – на мне наживались мои издатели, а потом – родные и друзья. Но здесь, в этом мире, я не допущу, чтобы меня эксплуатировали как бессловесного скота, годного лишь сгребать уголь да ловить рыбу!

– Да ты и сам себя эксплуатировал, как и все мы, – возразил Райдер. – Я греб деньги кучами, ты – тоже. Ну, и чего мы добились? Понастроили дурацких домов, накупили машин, выпивки, шлюх… разную ерунду… И сдохли! А могли бы жить красиво и прилично, сберечь свои денежки, дотянуть до старости…

Фарингтон вновь разразился смехом.

– Да разве это наша стихия, Текс? Жить на всю катушку, жечь свечу с обоих концов – вот наш удел! Стоит ли крутиться в беличьем колесе обыденности, стать тупым животным на жирном пастбище, вести серую, тусклую жизнь в преддверии столь же серого будущего?

Снова звон кружек. Тут Фарингтон принялся рассказывать Райдеру о своей поездке из Сан-Франциско в Чикаго. В поезде ехала прелестная женщина с ребенком и служанкой. Уже через час после знакомства она перебралась в его купе, и трое суток подряд они наслаждались друг другом – словно обезумевшие в брачную пору животные.

Я понял, что мне пора отойти, и перебрался к фок-мачте, где болтали Абигайл Райс и Нур. Похоже, Мустафа не догадался, что я подслушивал чужой разговор.

С этого часа меня охватило необоримое желание узнать, кто же был Он, о котором шла речь в каюте. По-видимому, кто-то из создателей этого мира, кто-то из могущественных существ, воскресивших нас. Как это могло стать реальностью? Сама идея казалась столь грандиозной и устрашающей, что я с трудом мог ее осознать. Да, был Некто, а вернее – Некие, осуществившие этот невероятный проект. И Они были истинными богами.

Если история Райдера правдива, то Башня в северном море, по-видимому, является цитаделью, главным штабом Творцов этого мира, наших тайных владык. Я понимаю, что это звучит как бред – или сюжет фантастического романа, большинство которых ничем не отличается от бреда. Правда, авторы, создававшие эту галиматью, считали владыками своих издателей. Вдруг в Башне собралась клика этаких супер-издателей? Живот надорвешь от смеха – верно, Боб?

А если Райдер лжет или лжет его информатор – Пахери? Нет, не думаю. По-моему, Райдер и Фарингтон связаны с кем-то из таинственных владык. Их разговор явно не преследовал цель разыграть подслушивающего. Хотя… Оба они – парни с юмором.

Тут впору совсем свихнуться!

Нет, конечно, они обсуждали реальные события и разговаривали открыто лишь по одной причине. Кого им опасаться на собственном судне после стольких лет? Кто станет следить за ними, да и зачем?

Мысли путались, метались, как муравьи в разворошенном муравейнике. Сколько невероятных гипотез, предположений, противоречий! И какова фабула! Жаль, что во времена моей литературной карьеры подобный сюжет не приходил мне в голову. Но как вместить в одну книгу историю планеты, опоясанной огромной, бесконечной рекой, в долине которой обитают почти все разумные существа, когда-либо видевшие свет земного солнца! Тут понадобится дюжина книг! Нет, даже к лучшему, что эта идея у меня на Земле не возникла!

Как поступить сейчас? Отправить письмо или порвать его? В твои руки оно, конечно, не попадет, а в чьих окажется? Дай Бог, оно достанется тому, кто не знает английского языка.

Чего я опасаюсь? Трудно сказать… Но наша, на первый взгляд незатейливая жизнь в долине Реки имеет оборотную сторону. Там, в мрачной тени, идет какая-то тайная борьба и внутренний голос подсказывает мне: не зная всего, держись подальше!

Кому предназначены эти послания? Конечно, мне самому, хотя я и надеюсь, что, при невероятном стечении обстоятельств, они попадут в руки тех, кого я знаю, люблю, к кому питаю симпатии.

Сейчас, восседая с пером в руке на палубе судна, я пытаюсь разглядеть лица людей на берегу и увидеть того, кому я адресовал эти письма. Но мы плывем посреди Реки, и я вижу лишь крохотные темные фигурки.

Великий Боже, сколько лиц промелькнуло здесь передо мной за двадцать лет! Миллионы – значительно больше, чем на Земле! Некоторые из них вынырнули из далеких тысячелетий; несомненно, я встречал и своих предков, не ведая о том. Если принять во внимание приливы и отливы великих миграций, военные вторжения, странствия отдельных людей и прочие обстоятельства, то среди моих предков я отыщу и монголоидов, и американских индейцев, и австралийцев, и негров.

Вот поразмысли. С каждым поколением назад число твоих предков удваивается. Предположим, ты родился в 1925, а твои родители – в 1900 году (конечно, я прекрасно помню твой год рождения – 1923, – как и то, что твоей матери тогда было уже под сорок, но я беру средние цифры). Итак, родители твоих родителей появились на свет в 1875. Таким образом, предков уже четверо. Удвоение их количества происходит каждые 25 лет. К 1800 году их будет уже тридцать два. Большинство из них даже не знакомы друг с другом, но им предначертано стать твоими пра-пра-пра-пра-родителями.

В 1700 году у тебя было пятьсот двенадцать предков, в 1600 – 8192, в 1500 – 131 072, в 1400 – 2 097 152, в 1300 – 33 554 432. К 1200 году н.э. у тебя 536 870 912 предков.

То же самое можно сказать обо мне и о любом из нас. Если в 1925 население Земли составляло два миллиарда (точной цифры не помню), то умножь это число на количество твоих предков в 1200 году. Получится квадрильон. Невозможно? Правильно.

Мне удалось припомнить, что историки оценивали население в 1600 году в пятьсот миллионов, а в первом веке н.э. – в сто тридцать восемь миллионов. Вывод совершенно ясен. В прошлом, начиная с зари человечества, происходило невероятное множество кровосмешений среди близких и дальних родственников. Я уж не говорю о настоящем. Значит, и мы с тобой состоим в родстве, причем наверняка – многократном. Сколько же китайцев и черных африканцев, родившихся в 1925 году, являются нашими отдаленными братьями? Несть им числа!

И вот по обоим берегам мелькают лица моих далеких кузенов: «Хелло, Хань Чу, Яйа, Балабула! Как дела, Гайавата? Здравствуй Ог, Сын огня!» Но даже зная о родстве, вряд ли они станут дружелюбнее; может быть, даже наоборот. Самые непримиримые ссоры и жестокие кровопускания происходят именно среди близких.

Гражданские войны – жесточайшие из всех. Но ведь мы все – братья, следовательно, любая война – гражданская. Таков парадокс человеческих взаимоотношений, брат мой!

Прав был Марк Твен. Ты читал его «Путешествие капитана Стормфильда в рай»? Старина Стормфильд, пройдя сквозь Жемчужные Врата, обнаружил там множество чернокожих. Подобно любому из нас, он представлял себе рай набитым белолицыми соплеменниками, среди которых изредка встречаются желтые, смуглые и черные физиономии. Но это не так! Он запамятовал, что темнокожих всегда было больше, чем белых. На каждого белого приходятся двое цветных. Та же история и здесь. Я снимаю перед вами шляпу, мистер Клеменс! Вы предсказали нашу жизнь после смерти.

Итак, мы в долине Реки, но неизвестно, каким образом и зачем мы здесь оказались. Впрочем, как и на Земле.

Правда, существуют люди, утверждающие, что они-де об этом знают из первых рук. Прежде всего, это миссионеры Церкви Второго Шанса, сотни сект различных реформаторов христианства, мусульманства, иудаизма, буддизма, индуизма и Бог знает, чего еще. Бывшие таоисты и конфуцианцы полностью принимают здешнюю жизнь – она лучше их прежней. Тотемисты утратили множество связей с миром – ведь в долине Реки нет животных, – но дух и смысл тотема сохранился. Однако многие из них осознали примитивность собственных верований и примкнули к более «возвышенным» религиям.

Среди нас оказался суфи – Нур эль-Музафир. После воскрешения он был ошеломлен Миром Реки, но предпочел не переделывать себя, а сохранить привычный образ мыслей. Он утверждает, что, где бы ни возник новый мир, люди всегда сохранят в нем свою извечную тягу к добру. Зачем же тогда волноваться и суетиться?

«К чему нам знать, Кто и Как создал этот мир; следует лишь понять – Зачем!» – говорит Нур. В этом он близок Церкви Второго Шанса.

Я полагаю, что мне пора заканчивать свои писания, а потому – адье, адиос, амен, салам, шалом и со-лонг.

Прими в недрах неведомого мои дружеские наставления. Питер Джайрус Фригейт.

P.S. Боюсь, что в полном виде свою писанину не отошлю: часть подвергну цензуре и пущу в обиход как туалетную бумагу.

41

По ширине Река в среднем достигала полутора миль. Местами она сужалась, пробиваясь в узком ущелье между отвесными горами, местами разливалась широким озером. Глубина ее доходила до тысячи футов.

Кое-где у берегов она зацвела. Вначале на поверхности, потом все глубже и глубже, до самого дна. Корни спутались и переплелись в плотную массу, не поддающуюся даже ножу.

Полчища рыб кормятся в этих джунглях. Прожорливые породы обитают в верхних слоях, залитых лучами солнца. Другие заполняют средние уровни. В глубине суетятся, ползают, вьются загадочные, таинственные существа. Они питаются полуразложившимися, похожими на цветы корневищами и отбросами, что падают с верхних этажей. Однако в водах Реки живут и иные создания, большие и малые, которые непрерывно снуют вверх и вниз с разинутыми пастями в поисках пищи.

Самое огромное из них (больше земного голубого кита) – плотоядное чудище, которое здесь прозвали речным драконом. Он без труда выдерживает любое давление и плавает и в глубине, и в мелких водах.

Другая крупная тварь – амфибия величиной с приличного сома. Ее называют по-разному, чаще – «ворчуном». Это на удивление медлительная тварь, главный санитар Реки, поедающая, как свинья, все без разбора; главная ее пища – человеческие фекалии.

Часто на берегу в густом тумане люди приходили в ужас, споткнувшись о склизкую рыбину с огромными выпученными глазами, роющуюся в требухе и человеческих испражнениях. Подстать ее отвратительному виду и мерзкие, похожие на карканье звуки, которые она издает.

В тот день 25 года п.в. одна из подобных вонючих тварей подплыла близко к берегу, где течение слабее, чем на середине. Ее плавники-лапы еле двигались. Нос нацелился на мертвую рыбью тушку, покачивающуюся у самой травы. Ворчун разинул пасть, ожидая, когда рыбу прибьет поближе. Вместе с ней в пасть попал и другой предмет, плывущий следом. Рыбка проскользнула легко, но та, другая добыча на минуту застряла в глотке и лишь с большим усилием была проглочена.

Пять лет плыл по течению водонепроницаемый бамбуковый футляр с письмом Фригейта Роригу. И пятью днями раньше он миновал берег, где жил долгожданный адресат. Но в тот момент Рориг сидел у себя в хижине, среди каменных и деревянных фигурок, изготовленных им для обмена на вино и сигареты. То ли по случайному совпадению, то ли в силу каких-то психических законов, но между отправителем и адресатом протянулась тонкая связующая нить, – этим утром Рориг вспоминал о Фригейте, вернувшись памятью к 1950 году. Он был студентом-выпускником, существующим за счет государственных льгот для демобилизованных и заработка жены.

В тот теплый майский день он сидел в крошечной комнатке лицом к лицу с тремя профессорами. Пришел миг расплаты. После пяти лет напряженного труда он, наконец, сможет получить – или потерять – звание магистра гуманитарных наук в области английской литературы. При удачном раскладе он выйдет в мир преподавателем колледжа; если провалится – ему предстоит корпеть еще полгода и вторично рискнуть на защиту.

Сейчас он являлся мишенью для трех инквизиторов, обстреливающих его залпами нескончаемых вопросов. Боб переносил атаки спокойно; вряд ли его тема – валлийская поэзия – хорошо знакома преподавателям. Но среди них была Элла Разерфорд, интересная сорокашестилетняя дама с ранней сединой, затаившая на него злобу. Несколько лет назад они были любовниками и дважды в неделю встречались у нее дома. Однажды вечером между ними разгорелся нелепый и яростный спор о поэтическом даре Байрона. Рориг равнодушно относился к творчеству великого барда, но восхищался его человеческими качествами и считал, что подобной судьбе может завидовать любой поэт. Элла вела себя довольно едко; он разбушевался, наговорил ей гадостей и заявил, что больше не желает с ней встречаться.

Элла была уверена, что он вступил в связь с ней ради высокой отметки по ее курсу и сейчас использовал спор как повод для разрыва. Но она ошибалась. Рориг искренне привязался к стареющей женщине. Правда, вскоре она утомила его излишними любовными притязаниями; он больше не мог одновременно выполнять обязательства перед ней, своей женой, двумя сокурсницами, двумя женами своих друзей и привратницей дома, где он жил. С пятью он бы справился, но с семью – нет, ему не по силам. Рориг терял время, энергию и сперму, проваливаясь в сон во время занятий. Поэтому он решительно порвал с «миссис профессор», с одной из сокурсниц (прошел слух, что она больна триппером) и женой друга (сплошная похоть).

Зло сощурив глаза, миссис Разерфорд произнесла:

– Ну, что же, пока вы хорошо отбивались, мистер Рориг. Пока!

Она сделала паузу. Рориг замер, что-то сдавило в желудке, пот заструился по лицу и спине. Ему представилось, что Элла опять хочет овладеть им, но каким-то чудовищным и унизительным способом.

Доктор Дьюрхем и доктор Парр с интересом уставились на них. Ситуация становилась занятной. Их коллега тигром бросалась на привязанного к креслу ягненка. Сейчас ударит молния, а незадачливый кандидат, похоже, не позаботился о заземлении.

Рориг стиснул ручки кресла. Пот струился по лбу, рубашка у подмышек взмокла. Черт, что происходит?

– Мне кажется, – вновь начала Разерфорд, – вы хорошо знаете свою тему и проявили достаточные познания в малоизученной области поэзии. Мы гордимся вами, Рориг. Видимо, наши усилия – по крайней мере на лекциях – не пропали даром.

Эта вероломная сучка намекала, что зря потратила на него время вне занятий. Но она нанесла лишь предупредительный удар, способный ранить, но не убить, и теперь готовилась разобраться с ним до конца. Что за пытка! Может быть, кафедра все-таки за него проголосует, и он проскочит?

– А теперь… скажите мне, – она опять помолчала, – ответьте только на один вопрос, мистер Рориг: где находится Уэльс?

В нем что-то оборвалось и провалилось в желудок. Сжав пальцами подбородок, Рориг выругался:

– Матерь Божья! Ну и влип! Вот дерьмо-то!

Доктор Парр, настоятель женской общины, побелел от ужаса. Впервые в жизни он услышал подобную мерзость! Доктор Дьюрхем, обливавшийся слезами при чтении стихов студентам, был близок к обмороку. А доктор Разерфорд, вызвавшая гром среди ясного неба, безмятежно улыбалась – без всяких следов сочувствия к своей жертве.

Рориг взял себя в руки. Нет, он не унизится и отступит с поднятыми знаменами, под звуки оркестра, играющего «С нами Бог». Вскинув голову, он ясно улыбнулся.

– Не знаю, как вам удалось, но вы меня добили! Ладно, я никогда не утверждал, что являюсь знатоком географии. Так что меня ждет?

Вердикт: не защитил. Приговор: шесть месяцев работы над другой темой и новая инквизиция в конце срока.

Когда позже в вестибюле они остались вдвоем с Эллой, она мило улыбнулась:

– Я-то полагала, что вы учили географию, Рориг. Так вот, Уэльс – это возле Англии. Сомневаюсь только, что вам это поможет. Вы потеряли свой шанс, хотя вам его преподнесли на блюдечке.

В стороне маялся в ожидании его друг – Пит Фригейт. Он также принадлежал к группе старших студентов, прозванных «бородачами». Все они учились в колледже после демобилизации и, вместе с женами и подругами, вели весьма богемный образ жизни, став предтечами будущих битников и хиппи. Сейчас Пит пристально смотрел на приближающегося к нему Рорига.

У злосчастного соискателя глаза были полны слез, но он широко улыбался и, подойдя ближе, разразился истерическим смехом.

– Пит, ты ни за что не поверишь!

Конечно, трудно было поверить, что, после шести лет обучения в колледже, можно не знать, где находится Уэльс. Фригейт тоже смеялся взахлеб.

– Нет, – кричал Рориг, – как эта старая лиса умудрилась нащупать мое уязвимое место?

– Не знаю, – смеялся Пит, – но она молодец! Послушай, Боб, не переживай. Я знаю выдающегося хирурга, который никак не мог вспомнить: то ли солнце кружит вокруг Земли, то ли – Земля вокруг солнца. Он заявил, что когда ему приходится копаться в человеческих внутренностях, это не важно. Однако, скажу тебе, если профилирующий предмет – английская литература, то следовало бы знать кое-что и об Англии… о-о-о… ха-ха-ха!

Рориг встретился с Питом в одном из своих странных снов, рожденных фантазией неведомых сценаристов. Он блуждал в тумане, преследуя великолепную бабочку. Ее непременно надо было поймать – другой такой Рориг не встречал. На крылышках у нее перемежались голубые и золотистые полоски, торчали пурпурные усики, глаза горели изумрудным блеском. Не иначе, как предводитель гномов вылепил ее в своей пещере Черногорья, а волшебник из страны Оз окропил живой водой.

Сейчас она порхала в дюйме от вытянутой руки и уводила его все дальше и дальше.

– Стой, сучья дочь, стой!

Он бросался за ней раз за разом; казалось, что проделано уже много миль, но бабочка не давалась в руки. На бегу краем глаза Рориг уловил едва просвечивающие сквозь туман силуэты, недвижные и безмолвные, словно выточенные из кости. Дважды он разглядел их более отчетливо – голова одного увенчана короной, у другого вместо лица вытянутая лошадиная морда.

Внезапно он натолкнулся на какое-то препятствие. Рориг замер, сообразив, что не в силах его обойти. Бабочка на минуту зависла в воздухе, потом опустилась ниже. Ее изумрудные глаза сверкали, передние лапки насмешливо теребили усики.

Медленно двинувшись вперед, Рориг разглядел, что дорогу ему загородил Фригейт.

– Не вздумай ее тронуть, – свирепо зашипел Рориг. – Она моя!

Лицо Фригейта осталось неподвижным. Такое безразличие всегда приводило Боба в ярость, и сейчас он был на грани бешенства.

– Прочь с дороги, Фригейт, или я тебя двину!

Бабочка встрепенулась и отлетела в сторону.

– Я не могу, – отозвался Питер.

– Это почему? – Рориг в нетерпении переминался с ноги на ногу.

Фригейт протянул руку вниз. Он стоял в центре большого красного квадрата, вокруг – другие квадраты, красные и черные.

– Меня сюда поставили. Я не знаю, что меня ожидает. Это совершенно против правил – держать меня в красном квадрате. Но разве кто-нибудь думает о правилах? Кроме старых дев, разумеется…

– Могу я тебе помочь? – спросил Рориг, остывая.

Фригейт указал на что-то поверх его плеча.

– Тебя сейчас тоже поймают. Пока ты ловил бабочку, тебя самого готовились схватить.

Рорига охватил смертельный страх. Сзади надвигалась опасность! В отчаянии он попытался сдвинуться с места, обойти Фригейта, но красный квадрат держал его цепко, как и однокашника.

– Ну и влип!

Он еще видел улетающую бабочку; она превратилась в точку, в пылинку и исчезла. Навсегда.

Туман сгущался, и Фригейт проступал в нем неясным пятном.

– Я живу по собственным законам! – закричал Рориг.

Из мрака донесся еле слышный шепот:

– Тише! Тебя могут услышать.

Внезапно он проснулся. Его подруга пошевелилась.

– Что случилось, Боб?

– Меня уносит прибоем, и ему нет конца.

– Что?

– Нет, вот он – конец.

Рориг погружался на дно первозданного океана, туда, где затонувшие боги нелепо барахтались в тине, тараща холодные рыбьи глаза под торчащими венцами корон.

Фригейт не знал, что его приятель мог бы ответить на один из вопросов письма. При воскрешении Рориг очнулся на далеком севере. Его соседями оказались доисторические скандинавы, индейцы из Патагонии, монголоиды ледникового периода и сибиряки двадцатого века. Он отличался необыкновенной способностью к языкам и вскоре бегло болтал на доброй дюжине наречий; правда, с чудовищным произношением и абсолютным пренебрежением к синтаксису. У него повсюду были друзья; за недолгое время он снискал славу шамана. Но шаманство требует серьезной подготовки, а Рориг увлекался лишь своими занятиями скульптурой. Кроме того, его безумно тяготил холод. По своей природе Рориг был солнцепоклонником. Самые счастливые дни выпали ему в Мексике, куда он приплыл со своей подругой на маленьком каботажном судне, перевозившем мороженых креветок из Юкатана в Браунсвиль, Техас. Там он оказался замешанным в дела шайки контрабандистов и даже провел несколько дней в мексиканской тюрьме.

Рориг уже был готов уплыть в челноке вниз по Реке в теплые края, когда появилась Агата Крумс, чернокожая женщина, родившаяся в 1713 и умершая в 1783 году. Она была рабыней, которой гражданская война принесла освобождение; затем стала баптистским проповедником, четырежды выходила замуж, родила десятерых детей. Славная толстушка Агата любила выкурить трубочку, прикладываясь между делом к чарке. После воскрешения она оказалась за много тысяч грейлстоунов от этих мест, но получила божественное откровение – Господь призвал ее в свою обитель на северном полюсе, где посулил распахнуть врата Его царства. Там она станет вечно прославлять Его, познавать сущность времени и вечности, пространства и бесконечности, созидания и разрушения, жизни и смерти. Она станет одной из тех, кому удастся низвергнуть дьявола в преисподнюю, запереть его там и выбросить ключ.

Рориг решил, что Агата сумасшедшая, но заинтересовался ею. К тому же он подозревал, что главные тайны этого мира скрыты у истоков Реки.

Он знал, что еще никто не отважился проникнуть в подернутые вечным туманом северные земли. Если он примкнет к Агате и одиннадцати ее спутникам, то будет одним из первых, кто доберется до северного полюса; возможно – даже первым. Завидев полюс, он бросится вперед бегом и поставит там каменную статуэтку, на которой высечено его имя. Любой, кто потом доберется сюда, обнаружит, что первым здесь побывал Роберт Ф.Рориг.

Агата не хотела брать его с собой – он не верил в Бога и Священное Писание; Рориг ненавидел ложь и чистосердечно признался ей в своих атеистических грехах. Правда, в глубине души он почитал Бога, хотя колебался в том, как правильно его назвать: Иегова или Р.Ф.Рориг. Библия же, как и всякая книга, содержит лишь ту правду, которую исповедует ее автор. Еще не кончилась цепь грейлстоунов, как пятеро их спутников повернули обратно. Еще четверо отказались продолжать путь у входа в огромную пещеру, из которой изливалась Река. Рориг двинулся дальше вместе с Агатой и Винглатом, выходцем из древнего сибирского племени, в каменном веке перебравшегося на Аляску. Иногда он и сам подумывал о возвращении, но не мог допустить мысли, что у сумасшедшей чернокожей бабенки и дикаря из палеолита больше храбрости, чем у него. К тому же, проповеднический дар Агаты постепенно подталкивал твердыню его неверия; может быть, он действительно должен предстать перед всемогущим Богом и милосердным Иисусом в положенный ему срок?

Когда они пробирались по узенькой тропке к пещере, Винглат поскользнулся и полетел в Реку. Теперь Рориг окончательно понял, что он такой же безумец, как Агата, – и решил продолжать путь.

Они добрались до места, где тропка резко спускалась и пропадала в тумане, скрывавшем море; из белесого марева доносился едва слышный плеск. Рориг с Агатой еле держались на ногах от голода. Если сегодня они не найдут еды, то завтра их не будет в живых. Но Агата заявила, что пища ждет их впереди – в пророческом сне ей привиделась пещера, забитая хлебом, овощами и мясом.

Рориг смотрел, как она уползала от него вниз по тропе. Собрав последние силы, он двинулся следом, оставив свою чашу, в которой лежала заветная статуэтка. На миг он замер в нерешительности – не вернуться ли за ней? Но страшная слабость охватила его, тело налилось тяжестью, и Рориг понял, что не сможет сделать назад ни шага.

Его убил не голод, а жажда. Какая ирония судьбы! Внизу мчалась многоводная Река, а у него не было веревки, чтобы спуститься к потоку. Море билось у подножья скал, но он уже не имел сил подползти к его холодным волнам.

«Это смог бы понять лишь Колридж, – мелькнуло у него в голове, и еще: – Ну вот, я уже никогда не получу ответов на свои вопросы. Возможно, и к лучшему: они могли бы меня не устроить».

Сейчас Рориг спал в хижине на берегу Реки в экваториальной зоне. А Фригейт, стоя на теплых, нагретых солнцем досках палубы весело хохотал – ему вспомнилась диссертация Боба и фиаско, которое его приятель потерпел на защите.

Что вызвало у них одновременно это воспоминание? Телепатия? Память о прошлом не исчезает; она, как лезвие Оккама, становится острее с каждым годом. Впрочем, совпадение их мыслей было, скорее всего, простой случайностью.

Ворчун перегородил путь дохлой рыбешке. Ее тельце скользнуло в широкую пасть амфибии, за ним последовал футляр с письмом Фригейта. Чудище легко справлялось с требухой, экскрементами и разложившейся плотью, но бамбуковую фибру переварить не смогло. Долгое время ворчун корчился в муках и подох в тщетных попытках исторгнуть из желудка инородное тело.

Письма зачастую убивают; иногда это удается и конверту.