Текст книги "Трения"

Мать это коробило. Она держала руку на перевязи и не ходила в ту часть магазина, где все это произошло. Если какая-нибудь покупательница забредала в опасную зону, мать огибала шкафы и поджидала ее с другой стороны.

Пришлось мне пригласить профессионального уборщика. Фирма по уборке помещений прислала своего специалиста, как они выражались, гарантировав отличный результат и даже то, что мыльная вода не зальет весь магазин и не подмочит книжный склад.

На матери было летнее платье. От синяков и ссадин не осталось и следа. Кроме того, я запрещал ей много пить, так что внешне она была в отличной форме. Более того, я каждый день водил ее обедать, и она успела набрать несколько лишних килограммов. Я радовался результатам моих стараний. Конечно, мать делала вид, что в ужасе, но на самом деле была со мной согласна, тем более что эти килограммы очень удачно распределились в самых стратегически важных местах.

На мой взгляд, она была еще вполне хороша собой. Случалось, покупатели долго вертелись вокруг нее, увлекали в глубь магазина и там говорили с ней тихим голосом. Если я спрашивал об этом Коринну и Сандру, они удивлялись, что я задаю такие вопросы, – будто сам не вижу.

Короче говоря, пригласил я уборщика.

Когда он вошел, я говорил по телефону: рассказывал девочкам, что их Беатрис дремлет на солнышке посреди тротуара. Я предпочел отложить на потом неприятную новость. Мать разбирала почту.

Мы посмотрели на него и замерли, точно громом пораженные.

Немного погодя, то есть едва оправившись, мать подошла ко мне и потянула за рукав.

– Знаю, – сказал я прежде, чем она успела открыть рот. – Сам вижу. Просто чертовщина какая-то.

Остаток утра мы глаз не спускали с уборщика, так что в конце концов он стал недоверчиво на нас коситься.

Время от времени мать выходила пропустить рюмочку, и я не в силах был ей помешать.

Для меня это тоже был шок. Сходство уборщика с моим отцом было разительным, я как будто вернулся в детство. Сердце мое сжималось, и старые, давно забытые чувства снова оживали во мне. Я-то полагал, что они давным-давно умерли, эти чувства. Не то чтобы я сам их в себе задушил, нет. Во всяком случае, не на уровне сознания. Так или иначе, я был совершенно растерян и, когда магазин пустел, присаживался на стул. С одной стороны, это все же был приятный сюрприз, а с другой – я чувствовал, как исподволь подкрадывается страх, но гнал его прочь, что не требовало пока особых усилий.

Само собой, этот человек был старше, чем отец, когда я его знал. На вид ему было лет пятьдесят. У него было изможденное лицо, волосы с проседью, сутулая спина, и вообще он весь казался каким-то потухшим – но ошибиться и не узнать его было невозможно.

Стараясь не встречаться со мной взглядом, он принялся намыливать ковролин.

В полдень, не очень хорошо понимая, что делаю, я заказал еду на троих. Мать была не лучше: как будто так и надо, она освободила столик в глубине магазина.

Но этот тип долго не позволял к себе подступиться.

Всю следующую неделю они с матерью встречались в городе – то на террасе кафе, то в ресторане.

– А ты как думаешь? – говорила мне мать впоследствии. – Разве тут устоишь?

Мне казалось, я ее понимаю. Я тоже был смущен. Словно мне предстояло отчитываться перед этим человеком. Словно я должен был рассказать ему, как мы без него жили.

Звали его Венсан. Детей у него не было, с женой развелся. За последние десять лет в его жизни была сплошная свистопляска: он сменил пять-шесть работ, все – в разных областях, и перспективы на будущее были далеко не радужные.

– Когда я его вижу, я всякий раз чуть в обморок не падаю, – говорила мать. – А если он смотрит мне в глаза, у меня ноги подкашиваются.

Я пытался ее вразумить, но она меня не слышала. Не слышала она и увещеваний Ольги, своей лучшей подруги, которая в кои-то веки оказалась на моей стороне. В материной истории она видела что-то нездоровое. Только мать не желала нас слушать.

– Как будто он за мной вернулся, – говорила она без тени улыбки.

Я в ответ молчал.

Я уже давно перестал интересоваться ее амурными делами и решил, что в этот раз тоже не стану вмешиваться. Хотя сходство Венсана с отцом, как ни крути, было сногсшибательным.

Отцовских фотографий у меня было не много. Я разглядывал их несколько ночей подряд, пока мать обнимала реально существующего двойника.

В его присутствии меня не оставляло чувство вины, но я заставлял себя смотреть ему в лицо не отводя глаз, даже когда сходство становилось разительным и я, казалось, узнавал даже его голос.

– Он спрашивал, вполне ли ты нормальный, – сообщила мать. – Говорит, временами ты как-то странно себя ведешь.

Она боялась, вдруг я его спугну, если буду слишком пристально разглядывать.

Короче, эта дура влюбилась.

Когда хозяйки позвонили, что возвращаются, я решил купить им новую псину – для смягчения удара.

День мы провели за городом, мотаясь по собачьим питомникам. Моя дочка Лили поехала с нами. Она была с плеером, в наушниках и мало обращала внимания на то, что происходит вокруг. Мать и Венсан сидели сзади. Я видел их в зеркало. Было совершенно очевидно, что мать втюрилась по уши.

Потом мы заметили, как они целуются, спрятавшись за дерево, и Лили спросила меня, что происходит. Это было в тот момент, когда провожатый как раз вел нас к загону, в котором бегали собаки. Я ответил, что не знаю, наверное, бабушка перегрелась на солнце.

Вечером Коринна и Сандра залились горючими слезами, узнав о том, что их Беатрис раздавил грузовик. А потом жизнь снова пошла своим чередом. Я старался видеть их с Венсаном как можно реже, и это, судя по всему, вполне устраивало мою мать. Правда, думал я о них весь день напролет.

– Ты полагаешь, мне это безразлично? – спросил я Ольгу, которая стояла перед раскрытым шкафом, выбирая, что надеть. – Ты думаешь, мне легко?

– Понимаю. Но ты же ничего не можешь изменить.

– Я видел, как отец лежал в гробу. Я сам бросил горсть земли в его могилу. Так ведь?

Она повернулась ко мне. Я попросил ее запахнуть халат.

– Слушай, Ольга, мне не до шуток. Я действительно перестал спать спокойно.

Два года назад один тип подарил ей кабриолет, и она теперь разъезжала по городу как крутая.

Мы остановились на светофоре, с неба на нас лился яркий солнечный свет. Ольга потрепала меня по затылку.

– Не хочу тебя пугать, – сказала она, – но думаю, это серьезно.

– Сам знаю. Не слепой.

– В сущности, это то, что она искала. Чего ей всегда не хватало. Как-никак, я ее немного знаю.

Я посмотрел на Ольгу и подумал, что у нее тоже есть то, к чему она всегда стремилась: богатые любовники, с которыми можно трахаться напропалую, не утруждая себя заботами о муже и детях. Интересно, подумал я, всегда ли получаешь то, чего хочешь? Хочешь в глубине души?

Так или иначе, у Ольги были связи, и она могла вытащить Венсана из участка.

Когда мы за ним приехали, видок у него был еще тот. Будто он выпал из поезда и кубарем прокатился по каменной насыпи. Волосы всклокочены, одежда в лохмотьях, физиономия чем-то вымазана – красная, опухшая, расцарапанная. Один башмак отсутствовал.

– Дерек приведет его в порядок, – сказала Ольга, когда я повел Венсана к выходу.

Она задержалась и зажала инспектора в угол, чтобы отблагодарить за услугу.

Выйдя на свет, Венсан часто заморгал. Ни слова не говоря, я запихнул его на заднее сиденье. Вести с ним беседы не входило в мои планы.

Когда мы остановились на перекрестке, он тяжелым взглядом окинул улицу и сказал:

– Меня выперли.

Ольга резко нажала на газ, едва не сбив пешехода.

– Со всеми бывает, – заметил я.

Опершись одной рукой на дверцу, другой – на спинку Ольгиного сиденья, я ждал, чем еще он нас порадует.

– Ты немногословен, – сказал я.

Ну прямо вылитый отец. Во всяком случае, я его запомнил именно таким. И наши с ним разговоры, когда каждый с трудом выдавливал из себя два-три слова.

Мы проехали еще немного, и он сознался, что, когда его внезапно уволили, он выпил лишнего. Больше он ничего не помнил, и уж тем более кто затеял драку.

– Знаешь, Венсан, – сказал я, – когда приезжает полиция, надо уметь вовремя остановиться. И, если не хочешь проблем, быстренько смотаться.

Я попросил Ольгу припарковаться где-нибудь и пошел покупать ему башмаки. Он со мной идти не захотел.

– Так что же мне взять? – спросил я. – Со шнурками или мокасины? Сам-то ты чего хочешь?

В магазине я вспомнил, что отец иногда носил лиловые ботинки.

Я позвал Венсана, который грелся на солнышке, откинув голову на спинку сиденья:

– Эй! У них твоего размера только лиловые остались! Как тебе?

Мерили мы их на тротуаре, Венсан весь так и светился. Я тоже. И потом, когда мы подъехали к салону Дерека, Венсан все еще рассматривал обновку, причем с нарастающим удовольствием.

Дерек проводил до дверей толстуху в полицейской форме и заявил нам, что ему понадобится час, чтобы привести Венсана в божеский вид.

Я глянул на часы и сказал, что годится, а сам пошел в бар напротив за кофе и аспирином.

Когда я вернулся, Ольга и Дерек о чем-то беседовали в сторонке. Венсан воспользовался паузой и стал извиняться за доставленные хлопоты.

– На кой черт твоей матери безработный? – пробурчал он сквозь стиснутые зубы. – Чего теперь будет?

– Да ничего особенного, я думаю. Кажется, такие вещи ее не особо волнуют.

Я предложил выручить его, если у него проблемы с финансами. Потому что вспомнил пачки банкнот, которые отец оставлял нам с матерью всякий раз, когда приезжал. Я подумал, как приятно играть роль хорошего сына. Тем более если понимаешь, что сам не без греха.

Он был готов к выходу, чтобы ехать на выступление Лили. Нельзя сказать, чтобы брюки его были хорошо отглажены, зато ботинки выглядели безукоризненно.

Мать мой выбор не одобрила, но это осталось между нами. И все же, держа Венсана под руку в течение всего представления, она не переставала коситься на его ботинки. Иногда в глазах ее мелькало недоверие. «Ох и выпендрежные у тебя ботинки, – поддразнивала она когда-то моего отца. – Такие же выпендрежные, как ты сам».

Лили оттанцевала свой номер, и, когда после выступления Венсан поднял ее на руки, чтобы поздравить, я поймал» взгляд матери, устремленный на него.

Я представил себе, что должно твориться в ее душе: эти лиловые ботинки и Лили, обхватившая его за шею.

Чуть позже я застал Венсана в буфете, когда он опорожнял один за другим бокалы с шампанским.

– Клин клином? – спросил я.

После того, как умер мой отец, у матери ни с кем не было серьезных отношений. Я едва мог припомнить нескольких мужчин, с которыми она встречалась. За двадцать лет, что прошли с того времени, никто не стал частью ее жизни.

Через три недели Венсан переехал жить к ней.

Трудно поверить, но тем не менее. Там, где другие ломали зубы, Венсан с легкостью преодолел все препятствия.

Для меня это было новое потрясение. Мать объявила мне новость не моргнув глазом, как нечто само собой разумеющееся. И это при том, что Венсан остался без работы.

– Я мог бы платить за его квартиру, – предложил я. – Если проблема только в этом, я готов взять расходы на себя.

Мать обняла меня, сказала, что я хороший мальчик, но они, пожалуй, как-нибудь сами разберутся. Когда она меня обнимала, со мной творилось что-то непонятное. Точно меня вталкивали в инвалидную коляску. Мне было под сорок, но где-то внутри сидел маленький мальчик.

Мать благоговейно хранила все вещи, которые когда-то мне принадлежали. Теперь они перекочевали в подвал, в том числе мой большой фотопортрет. Он был сделан в те времена, когда я, в плавках, позировал для мужского журнала. Этот портрет пережил все наши скитания.

– Твой портрет… это я его убрал. Мать тут ни при чем, – сказал мне Венсан.

– Да-да. Я понимаю.

– Не потому, что это ты… Как бы тебе объяснить…

– Я знаю. Все понятно.

Он был занят тем, что красил стены на кухне. В принципе, нужды никакой не было, но я догадывался, зачем он это делает.

Он слез со стремянки, вытер руки и достал из холодильника два пива. Утро выдалось довольно жарким, хотелось пить.

– Надо бы мне подыскать какую-никакую работенку, – сказал он с озабоченным видом. – Хотя без работы сидят миллионы. Что я? Иголка в стоге сена, можно сказать. Но гордость, гордость страдает.

– Это ведь не болезнь, теперь все это знают.

– И все-таки. Чувствуешь себя какой-то жалкой вошью. Каждый может тебя раздавить. Мне твоей матери в глаза смотреть стыдно.

Я велел ему вымыть кисти и повел его обедать.

– С ней нелегко было, – начал я. – Конечно, я наделал ошибок. Но она – она как скала. Я за ней присматривал. На руках ее, можно сказать, носил. Надеюсь, меня нельзя упрекнуть в том, что я уделял ей мало внимания. Я имею в виду в целом. За все двадцать лет. Иногда бывало очень нелегко.

– Я прекрасно тебя понимаю.

– Мать у меня только одна. Другой нет и не будет. Раз уж она приняла решение, так тому и быть. Коль скоро она тебя выбрала, значит, у нее есть на то причины. Вот что я думаю.

– Мы с твоей матерью уже не дети. Многое пережили. Никому неохота ввязываться в сомнительные истории.

Венсан говорил доверительным тоном. Потом вдруг помрачнел и опять начал про свое финансовое положение:

– Однажды я год сидел без работы, в восьмидесятых. Но то все ж таки были восьмидесятые! Ты бы тогда меня не узнал. Я мог битый час мерзнуть в очереди ради миски супа. Вернуться к такому вряд ли у меня духу хватит.

Я успел заметить, что он всегда старательно подчищает свою тарелку. За едой он говорил мало – во всяком случае, пока не съедал все. Если какая-нибудь компания огребает гигантскую прибыль, вскоре тысячи служащих оказываются на улице, и семьи разваливаются одна за другой. Как ни странно, это почти математический закон.

Когда, приходя в магазин, я видел мать, можно было не спрашивать, нашел ли Венсан работу: ответ был написан на ее лице. Я старался не слишком напирать, но все же показывал всем своим видом, что этот вопрос мне не безразличен. Довольно тонкое искусство.

Мать заняла оборонительную позицию. Я смотрел ей прямо в глаза, но она не моргнув выдерживала мой взгляд.

– Ты что, шутки шутишь? – взорвался я однажды утром. – Как ты можешь вести себя так со мной? Со мной! Не думал, что ты на такое способна!

– Что случилось? О чем ты?

– Мы что с тобой, по разные стороны баррикад? Тебе нравится возводить между нами стену? Во что ты играешь?

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Меня охватила злость, смешанная с болью, мучительной и парализующей. Краешком глаза я видел Коринну и Сандру, которые наблюдали за нами из глубины магазина, стараясь не упустить ни слова. Должно быть, они видели, как между матерью и мной вырастала стена.

– Если ты сама не понимаешь, то я не стану тебе объяснять, – продолжил я, переводя дух. – Только мне не все равно. Мне бы даже в голову такое не пришло.

Я отправил хозяек прошвырнуться, выпить кофейку, выгулять собаку, а сам занялся делами, оставив мать в размышлениях.

Шаг был сделан. Добавить к сказанному мне было нечего. Я понимал людей, которые пишут печальные книжки. На дюжину публикуемых нами названий (тот факт, что мы издавали только женщин, ничего не менял) одиннадцать – это истории предательств, разрывов, неудач и смертельных исходов. Обстоятельства мешали мне угадать конец всей этой истории.

Зато я понимал, куда нас толкает жизнь. Мать молчала целый час. Я воспользовался тишиной, чтобы подписать несколько чеков, потом сделал вид, будто внимательно изучаю договор, который мы заключили с одной авторшей. Она предлагала содомизировать мужчин, чтобы заложить основы новых отношений между полами. Я надеялся продать некоторое количество экземпляров этого творения.

Наконец мать открыла рот – чтобы объявить, что идет обедать.

К счастью, вечером ко мне обещала заглянуть Одиль.

У нее тоже были проблемы. Борис, ее муженек, заложил клинику и выгреб все их сбережения, чтобы купить самолет. Мы обнялись, не произнося ни слова. С неистовой страстью. Чтобы ни о чем не думать.

Потом она посмотрела на свое разорванное белье и глубоко вздохнула.

В два часа ночи она решила вызвать такси, но я предложил отвезти ее.

Одиль рылась в своей сумочке, забыв про меня. Тротуары были почти пустынны, за окном в темноте мелькали улицы.

– Если бы он купил хоть яхту, – вздыхала она. – Ты себе представляешь меня за штурвалом самолета? Можешь вообразить, чтобы я по выходным летала? Нет, он совсем спятил. А твои деньги? Он тебе вернул?

Я сделал неопределенный жест.

– Так я и знала, – нахмурилась Одиль.

С минуту она молчала, глядя в окно.

– Вот уже десять лет, как я собираюсь от него уйти – и что же? Эх, сама виновата: что заслужила, то и получила. Ты ведь тоже так думаешь?

– Нет, Одиль. С чего мне бросать в других камни? Уж во всяком случае, не теперь. Я в себе-то разобраться не могу. С какой стати я буду осуждать тебя, мою старинную подружку?

– Знаешь, у меня такое чувство, будто я обеими ногами увязла в ведре со смолой.

Она была права.

Несмотря на прекрасное летнее небо, усеянное звездами, прозрачное, как ключевая вода, звонкое, как хрусталь.

Под этим небом находилась квартира моей матери. Я припарковался напротив, сидел и курил сигарету за сигаретой, а потом щелчком отправлял окурки в сторону ее окна. В окне горел свет и двигались тени.

До этого я никогда не интересовался, чем занята моя мать. Когда-то я раз и навсегда решил не вникать в детали. Я знал, что мать трахается с кем ни попадя, но это были для меня лишь слова. Ни один образ не смущал моего воображения, даже белизна кожи в темноте.

И вдруг все стало иначе. Было ощущение, что тот вечер темнее, чем все остальные. Он был населен видениями. Словно я зашел на любительский порносайт. Мне виделось, как мать хрипло дышит на ковре, а Венсан ритмично двигается у нее за спиной. Только пот со лба вытирал я. Ночь была жаркая, безвоздушная. Мать заперлась от меня на все засовы, и мне надо было собраться с силами, что бы это выдержать.

В течение трех недель я молча за ней наблюдал. Венсана я за это время не видел ни разу.

Мать будто надела маску. Замыкаться в себе она умела. Она была наделена природным, глубинным упрямством. Ни разу в жизни не пошла на поводу у событий. Моему отцу она сопротивлялась стоически. Даже когда готова была разрыдаться, рухнуть на кровать от отчаяния и бессилия – все равно ни пяди ему не уступала и не давала слабины до тех пор, пока отец не поворачивался и не уходил. Тогда уже все было иначе. Тогда уже мне, а не отцу, приходилось ее утешать, о мою рубашку она вытирала слезы и сопли. Но при нем всегда держалась железно.

Сейчас она держалась железно со мной. Она была непрошибаема.

Что там происходило на самом деле, я не знал.

Лили уехала отдыхать на озеро, в гости к одной женщине, которая немножко меня доставала, но была столь любезна, что увозила Лили вместе со своими двумя сыновьями, когда на меня обрушивались каникулы. Я ведь был отцом-одиночкой и пытался сам растить восьмилетнюю дочь – со всеми заморочками, какие к этому прилагаются.

Когда наступало лето, я начинал рвать на себе волосы. Что придумать на эти два месяца? Окажусь ли я на высоте, смогу ли соответствовать ожиданиям Лили – ведь кто знает, что там у нее в голове?

По выходным я ездил ее навещать. Я оставался сидеть с детьми и отпускал Кароль с мужем – его звали Ришар – сплавать на лодке поудить рыбу.

– Да нет же, Лили нисколько нам не в тягость, – уверяла Кароль. – Совсем наоборот, мальчики ужасно рады, что она с нами.

По вечерам, пока Ришар совершал моцион, мы с Кароль наблюдали, как дети играют на берегу, и я, по правде сказать, немного успокаивался. А то меня все мучило чувство вины.

Как-то утром, видя, что я сижу на террасе в задумчивости, Кароль спросила, чем я расстроен.

– Он даже не докрасил кухню, – ответил я. – И не брился несколько дней.

Я рассказал ей, как накануне вечером заглянул к матери и что там нашел. Атмосфера в квартире была тягостная. Точно там разрослись невидимые джунгли. Мать ходила с каменным лицом. Чтобы заполнить томительные паузы, мы распили на троих полбутылки белого мартини.

– Знаешь, приезжай сюда на несколько дней, – предложила Кароль. – Расслабишься немного. Они там без тебя сами разберутся.

Ришар регулярно ездил в город и обратно, а я никак не мог решиться. Не хотелось усложнять – и без того все было сложно. И потом, меня целиком поглощали приключения матери.

– Мои родители ведь развелись, – продолжала Кароль. – Я тебе не говорила? Слава богу, я не стала влезать в их дела. И твои сами разберутся.

Она предложила пойти искупаться, но я сел в машину и вернулся в город.

Вся эта история действовала мне на нервы. До такой степени, что однажды ночью случилось то, чего не случалось никогда прежде: включилась сигнализация.

Потом я долго лежал на кровати, сердце все еще бешено колотилось. Ободранные веревкой руки горели. Я снова и снова вспоминал, как из машин выскакивали полицейские, а я бежал от них, таща в каждой руке по сумке, затем перемахнул через забор – и чудом сумел скрыться.

Я ходил взад-вперед по комнате и бил кулаком по ладони.

Как я мог позволить себе отвлечься хоть на миг? Как мог расслабиться в тот момент, когда все современные технологии работали против меня? Я что, сбрендил? Или сам себе враг? Или обманываю себя?

На следующий день я наблюдал, как Лили качается на качелях, сделанных из шины, и думал о том, что жизнь – это такой большой спрут.

Однажды мать опоздала в магазин.

Когда она вошла, я поднял голову, и мне вдруг показалось, что передо мной старуха. Это длилось секунду, но я наконец все понял и решил снова с ней поговорить, когда мы ели салат на террасе кафе.

Начал я с того, что взял ее за руку. Потом я эту руку поцеловал. Потом стал умолять не молчать, не держать меня на расстоянии, не относиться ко мне как к врагу, потому что я не могу этого вынести.

– Я же вижу, что у тебя не все ладно. Я хочу помочь тебе, дорогая моя. Чем же еще я, по-твоему, занимаюсь все эти годы?

– Ты меня попрекаешь?

– Да нет же! Просто ты моя мать, и у тебя проблемы. Если хочешь, решим их вместе. Ведь именно для этого я и существую. Жалко, что ты не поняла этого до сих пор, вот и все.

К трем часам дня мы заказали по пятьдесят шестой чашке кофе. Мать долго не сдавалась. Пришлось воскресить в памяти множество событий нашей давней совместной жизни, напомнить про места, где мы жили, про все хорошее, что с нами случалось. Мы начали вспоминать, смеялись, пересказывали друг другу подробности, кто как их запомнил, и без конца пересаживались за столом вслед за тенью от зонтика.

В последний раз я видел отца в одиннадцать лет. Всю последующую жизнь я провел рядом с матерью. Я напомнил ей, что она никогда не умела долго что-нибудь от меня скрывать.

– Ты в этом как будто не уверен, – ответила она.

– Конечно не уверен. У каждого свои слабости.

Она смотрела на меня, покачивая головой. Как будто изучала каждую черточку моего лица.

– И все же я делала то, что считала лучшим – для тебя и для себя, – произнесла она наконец.

– Да, только сделать ничего невозможно. Мы об этом, кажется, достаточно говорили. Я живу так, как мне хочется. Перестань думать, что ты в этом виновата. Прошу тебя.

– Но вот только в любви ты не понимаешь ничего. Ты не знаешь, что это такое.

– Кто же тут виноват? Никто. И от меня это тоже не зависит. Что я, по-твоему, должен делать? Объявление повесить? Что ж, я готов. Действительно готов.

Она снова долго меня разглядывала, потом решилась наконец признаться: Венсан пьет не просыхая.

– Ну, значит, ты меня понимаешь, – ответил я. – Ведь нет никакой гарантии, что попадется хороший человек. Вероятность крайне невелика.

Однажды утром я зашел к матери и застал Венсана перед телевизором. Рядом стояла початая бутылка. Он смотрел религиозную передачу.

Я схватил его и поволок в ванную. Он не особо и упирался. Я стащил с него одежду, намылил жидким мылом с тонизирующим эффектом и стал поливать из душа. Потом побрил и одел. Он нес какую-то невнятицу, но я не обращал внимания.

– Его песенка спета, – заключил Борис после беглого осмотра.

Пока Венсан одевался в соседней комнате, Борис объяснил мне, что печень у него практически разложилась, причем началось это не вчера.

– А ты не хочешь поучаствовать в покупке «Турбо Скайлейн»? – предложил он, когда Венсан вышел к нам, с грехом пополам застегивая рубашку. – Я беру на себя парашюты.

– Не знаю. Подумаю, – отвечал я.

– Тебе разве не хочется стать легким как воздух? Испытать ощущение невесомости? Сбросить с себя тяжесть этой хреновой жизни? Чего тут думать!

На обратном пути я остановился на заправке и подвел Венсана к кофейному автомату.

– Плевать я хотел на то, что он там плетет. Хрень какая-то, – бормотал он.

Я молча кивнул. В тот момент я бы дорого дал, чтобы оказаться в маленьком самолетике – хотя лучше бы это был планер – на высоте двадцати тысяч футов над землей. Пусть даже с таким пилотом-любителем, как Борис.

Едва войдя в квартиру, Венсан снова плюхнулся в кресло перед телевизором и включил тот же канал. На сей раз за круглым столом обсуждалась проблема безбрачия священников.

– Интересно? – спросил я.

– Расслабляет, – буркнул он. – Не могу смотреть ничего другого. Тут хоть думать не надо.

– А о ней ты думаешь?

– Только о ней и думаю. Вообще-то говоря, это мало что меняет.

Я стоял напротив и изучал его. Надо было немедленно принимать какое-то решение. И я принял.

Два дня спустя – мне понадобился целый день, чтобы раздобыть пушку, и еще один, чтобы по телефону утрясти все детали с девицей из агентства, которая, как улитка в траве, запуталась в картотеке, – мы с Венсаном приехали вдвоем в уютный домик на берегу озера. Все было готово к заключительному раунду.

Озеро подступало вплотную к нашей веранде, а ближайшее жилье пряталось далеко за деревьями, в чаще леса.

Выгрузив чемоданы и рыболовные снасти, мы проветрили дом и отправились в ближайший супермаркет за провиантом.

Было одиннадцать утра, но Венсан уже принялся стонать. Он был не в состоянии ответить ничего вразумительного, когда я предлагал выбрать консервы и замороженную еду для микроволновки. Он сложился вдвое и почти лег в тележку.

В отделе спиртного он распрямился и взгляд его просветлел. Я взял несколько ящиков пива. Он тем временем рассматривал бутылки с виски, взвешивал их в руке. Потом вопросительно взглянул на меня. Я сказал, чтобы он не стеснялся и брал сколько хочет, плачу я. Я даже почувствовал себя примерным сыном. Стояло жаркое утро, немного пахло тиной и сильно – хвоей. Я дал ему возможность спокойно выпить, а сам стал укладывать продукты на заднее сиденье, раскаленное от солнца. Именно это я называл «быть примерным сыном».

Отказавшись проглотить хоть что-нибудь из еды, он завалился спать до вечера.

Часок я почитал: рукопись одной дамы, которую Коринна и Сандра непременно хотели издать. В принципе, я тоже был не против, хотя не видел особого смысла в том, чтобы из романа делать головоломку, но Коринна и Сандра лучше меня разбирались в литературе. Потом я пошел купаться.

Венсан все спал, и я поехал на другой берег озера навестить Кароль и Ришара. До них было километра три по сельской дороге, которая вилась между высоченными соснами в косых лучах солнца, клубящихся легкой пылью.

– А я как раз поселился на той стороне, – показал я, подняв Лили на плечи. – Вон там, точнехонько напротив. И если мы вооружимся биноклями, то сможем помахать друг другу рукой.

Я с грехом пополам объяснил, что я там делаю. Сказал, что Венсану нужно оклематься. Что нам с ним надо поговорить.

– А надолго вы? – спросила Кароль.

– Понятия не имею. Он не в лучшей форме, это все, что я могу тебе сказать.

– Ну ладно, – заметил Ришар. – Где нас найти, ты знаешь. Надумаешь развеяться – заезжай.

Прежде чем уехать, я покатал Лили на лодке. Я хорошо помнил, как трудно было разговаривать нам с отцом, каких неимоверных усилий это стоило, и постарался объяснить Лили ситуацию, чтобы она не думала, будто я ее бросил. Я говорил, что она классно выглядит, что она ужасно хорошенькая, хоть и строит мне рожицы, хоть ей и скучно слушать отца, несущего какие-то сентиментальные глупости.

Она попросила у меня денег на диски и видеоигры. В обмен на несколько банкнот я получил то, что мне причиталось, то есть бурное выражение любви: она бросилась мне на шею со словами «дорогой папочка», рискуя перевернуть лодку. Впрочем, я все равно остался доволен. Годы шли, и я все на меньшее мог претендовать, хотя сознавать это было несладко.

Воспользовавшись тем, что Ришар поглощен своим любимым занятием – он поливал медом свиные отбивные и любовно раскладывал их на барбекю, – Кароль пошла проводить меня до машины.

– Как ты считаешь, я сильно постарела? – спросила она.

Пять лет назад у нас начинался роман. Он так ничем и не закончился, но сейчас я чувствовал, что Кароль снова питает ко мне какие-то странные чувства. Я заметил это, когда Ришар стал лысеть и, бросив курить, набрал десять кило.

– Кто тебе сказал, что ты постарела? – сказал я.

– Не знаю. Просто спросила.

– Ты хочешь знать, как ты выглядишь?

– Ну конечно, а что еще? О чем еще я могу спрашивать, по-твоему?

Последнее время, разговаривая со мной, она быстро теряла терпение. Не то чтобы это было очень заметно, но, когда она со мной говорила, лицо ее напрягалось, она или начинала что-нибудь теребить, или смотрела на свои ноги, точно обращалась не ко мне, а к ним.

Найти себе любовника на улице у нее не хватало духу, выходить из положения самой – тоже, так что выбор ее пал на меня. Я был самым легким решением проблемы. Идеальный экземпляр, который играл в дротики с мужем, не был женат и с которым когда-то уже что-то намечалось. Мечта, а не любовник.

Я ничего особенного к ней не питал. Не просыпался по ночам, думая о ней. А она как раз хотела, чтобы просыпался. Только для чего?

Я сел за руль, заверив ее, что выглядит она отлично и что через пару часов должен быть превосходный закат, если только над озером не поднимется туман.

Я видел в зеркало, как она уплывает вдаль, стоя посреди дороги, уперев руки в бедра, а потом к ней подошел Ришар, обхватил ее сзади и прижался к ней толстым животом.

Вернувшись, я стал готовить ужин. Венсан предложил мне помочь, но сам так и не встал с кресла и продолжал ловить католический канал – или какую-нибудь передачу про животных, как я ему посоветовал. Он докончил начатую утром бутылку виски и теперь собирался открыть вторую.

– Не оглядывайся на меня. Смелей, – сказал я. – Я-то знаю, каково это.

Я постарался заставить его хоть что-нибудь съесть. Потом убрал со стола, поблагодарил судьбу за то, что посудомоечная машина работает, и потащил его на веранду. Темнело.