Текст книги "Семейная тайна"

2

Таня единственная, кто способен сплести в замысловатый орнамент разноцветные линии разметки, которым исчерчен стадион. Опытный глаз художницы превращает их в запутанные абстракции: стальные перекладины, высекаемые искры, взмахи и падения сплетаются в причудливые цветные знаки в ее альбоме для эскизов.

Она работает манекенщицей, а в свободное время рисует эскизы для одного из журналов мод. Изящные женские силуэты в три четверти, изогнутые линии, ультрамодные платья, высокие прически, украшенные эгретами.

Таня живет вместе с матерью, Мартой, в трехкомнатной квартире на улице Берт, возле самого Монмартра. Во второй половине квартиры находится ателье Марты. В детстве Таня часами сидела на скамейке, наблюдая за порханием рук матери, маленькой круглой женщины, вечно облаченной в рабочий халат и старые разношенные шлепки. Из-под этих самых рук выходили чудеса элегантности и стиля. Под влиянием матери детские рисунки Тани приобрели утонченность, она заполняла набросками целые тетради, выдумывая новые наряды, силуэты с широкими плечами, четко обозначенными талиями. Сразу после школы, едва получив аттестат о среднем образовании, Таня, полная решимости, записалась в школу модельеров.

Они живут вдвоем. Марта день и ночь работает, чтобы обеспечить дочери достойную жизнь. Отец Тани давно их оставил. Девочка хранит на ночном столике его старую фотографию: смычок в руке, худое лицо, превращенное умелым фотографом в лицо мрачного гения. От отца ей досталась безупречная фамилия, по звучанию напоминающая английскую, в отличие от фамилии Марты, в которой угадывается инородность и легкий акцент уроженки Литвы, в ту пору – маленькой русской провинции с размытыми границами, которые Таня с трудом определяет на карте.

Безработный скрипач, Андре никогда не знал успеха, играя от случая к случаю «Калинку» и «Очи черные» в русских ресторанах Парижа и аккомпанируя опереточным певцам в захудалых мюзик-холлах. С самого раннего детства он старался приучить Таню к музыке, и об отцовском инструменте у нее остались самые тяжкие воспоминания. Чтобы удовлетворить родительские амбиции, Таня с радостью стала бы одной из тех чудо-девочек, о которых пишут на первых полосах газет, но ей так и не удалось извлечь из скрипки ничего, кроме кошмарного скрежета, болью отдающегося в висках отца и вызывающего у него одну лишь ярость.

Однажды Андре ушел, не сказав на прощанье ни слова. С тех пор они его больше не видели. Последняя долетевшая до них весточка – почтовая открытка, отправленная из Африки. Что он мог там делать? Таня представляла, как отец обучает игре на скрипке детишек в какой-нибудь бурской деревне, несомненно куда более талантливых, чем она сама.

От недолгого присутствия отца в ее жизни у Тани осталась смутная тоска по артистической карьере. Она сознает свою красоту, но ни комплименты, ни восхищение окружающих не придают ей уверенности. Еще в школе она страдала от своей посредственности: кроме способностей к рисованию только лишь ее спортивные достижения были отмечены преподавателями. Одна из ее подруг занимается на стадионе «Альзасьенн» и как-то раз приглашает Таню составить ей компанию. Очень быстро та понимает, что нашла свое призвание.

3

Максим сразу отметил красоту Тани и вознамерился покорить девушку. Таня также находит привлекательным этого юношу Она с нетерпением ждет его появления, неотрывно следит за ним взглядом, иногда приходит посмотреть на него во время соревнований. Мужественная красота и стать Максима, уверенно и без труда заключающего противника в железный захват, не оставляет ее равнодушной.

В черном купальном костюме и белой резиновой шапочке, подчеркивающей правильные черты лица, Таня ослепительно хороша. Взмывая в воздух, она группируется, совершает несколько головокружительных пируэтов и затем, подобно черной стреле, пронзает воду, которая смыкается над ней без единого всплеска. Максим не пропускает ни одной тренировки женской команды, каждый раз устраиваясь у подножия вышки бассейна и жадно следя глазами за девушкой.

Он любит легкие победы и автоматически отмечает точеную щиколотку, откровенное декольте. Улыбка, многозначительный взгляд – и новая жертва безропотно садится в его машину. Он везет ее ужинать, осыпает обещаниями. Увлеченный мгновением, очарованный красотой, он принимает желание за любовь, но очень скоро прелесть новизны исчезает и Максим теряет всякий интерес.

С Таней все будет по-другому, он в этом уверен. С ней, вопреки своей привычке, он решает не торопиться.

Его наметанный и безжалостный взгляд способен выявить слабые места любой, даже самой совершенной фигуры. Утратившие упругость мышцы ног, массивные ступни, ничтожный намек на отвисший животик – и вот уже его не прельщает ни безупречная талия, ни высокая грудь.

С Таней не так: все в ней кажется ему идеальным, отвечающим его самым сокровенным мечтам.

Постепенно они сближаются, блестящая гордая чемпионка доверяет ему свои сомнения и страхи. Под маской успеха он угадывает растерянность маленькой девочки. Через несколько недель Максим уже не может обойтись без общества Тани. Они вместе ходят на тренировки, вместе путешествуют по окрестностям в его элегантной спортивной машине, Максим показывает Тане свои самые любимые уголки Парижа – площадь Согласия под дождем; залитую светом старомодных фонарей площадь Фюрстенберг с ее провинциальным очарованием; рынок Алигр; маленькое деревенское кладбище возле церкви Шарон.

4

Через несколько месяцев Максим и Таня поселяются вместе в спокойном квартале Парижа, где спустя несколько лет я и появлюсь на свет. На следующий год они решают пожениться. Таня оставляет работу модели и присоединяется к Максиму на улице Бург-л'Аббе. Согласно их взаимному увлечению, магазин начинает торговать спортивными товарами.

Максим живет в волшебном очаровании этой встречи. Таня испытывает схожее чувство, но она хотела бы ребенка.

Максим колеблется, еще хотя бы несколько лет он предпочел бы владеть Таней безраздельно. Угроза надвигающейся войны является дополнительным аргументом: разумно ли думать о рождении ребенка в столь непростое время?

Париж с замиранием сердца ждет развития событий. Общая тревога читается на лицах прохожих, слышится в оживленных дискуссиях у газетных киосков. Максим и Таня работают больше, чем раньше, дела в магазине идут все лучше, будто призрак надвигающейся войны провоцирует покупательскую лихорадку. Эта же лихорадка охватывает и стадион, где пара продолжает свои тренировки. Каждый здесь стремится превзойти самого себя, напряженность состязаний растет, жажда победы изливается во все более ожесточенных схватках противников.

По радио объявляют об оккупации Польши немецкими войсками. Сводки становятся все более частыми и тревожными. Максим и Таня не пропускают ни одной, замирая перед переносным радиоприемником, включенным в маленькой кладовке за магазином.

На первой полосе газет, в траурной рамке, помещено объявление о вступлении Франции в войну. Происходящее кажется нереальным: две армии, послушные решениям политиков, принятым в закрытых кабинетах, отправляются убивать друг друга на север Франции, вдоль длинной и нечеткой границы. Сюда же, в Париж, не доносятся ни стрельба, ни крики боли. Франция, надежно защищенная линией Мажино, о которой они столько слышали в последнее время, без сомнений, быстро одержит победу. То, что станет кровью, грязью и смертью, видится отсюда новым спортивным состязанием.

5

Каждый раз, когда мои родители говорили о войне, всплывало название маленького городка, где они укрылись, как только угроза голода и арестов стала реальной и вынудила их бежать из оккупированной зоны. Они закрыли магазин, оставив ключи Луизе, соседке и верной подруге. Она должна была следить за сохранностью товаров во время их отсутствия. Один из дальних родственников, служивший в мэрии департамента Эндр, что находился в свободной зоне, дал им адрес семьи, готовой их приютить. Найдя надежное пристанище, Максим и Таня покинули Париж и отправились в Сан-Готье. Это название они и поныне произносят с каким-то священным трепетом. В их воспоминаниях два проведенных там года были словно долгие каникулы, полные света и счастья, – тихий оазис посреди вихря всеобщей паники.

Родители поселились в семье отставного полковника и его дочери, незамужней школьной учительницы.

Вдалеке от кровавого хаоса войны, городок оказался островком полного спокойствия и безмятежности. Полковник поддерживает добрые соседские отношения с окрестными фермерами, которых знает давно. С самого начала войны те промышляют тайным забоем скота, благодаря чему еды вдоволь. В первое время Таня и Максим не могут поверить в то, что на столе свежие яйца, настоящее сливочное масло и запеченный окорок. Тревоги, лишения, скудный рацион больших городов кажутся далекими и нереальными.

Их разместили в гостевой спальне под крышей, они легко вписались в размеренную жизнь этого дома и проводили тихие вечера в обществе полковника под монотонный ход старинных напольных часов. В обмен на жилье Максим работает в парке поместья, помогает соседям: колет дрова на зиму, занимается огородом и растениями. Таня ведет уроки гимнастики в местной школе. Эти занятия оставляют достаточно свободного времени, чтобы познакомиться с окрестностями, совершая долгие велосипедные прогулки по местным холмам. С первыми теплыми днями Таня возвращается к прерванным тренировкам. Уверенным брассом она пересекает Крёз, взбираясь иногда на груду камней старого разрушенного моста, служащего волнорезом, чтобы нырнуть в сверкающую прохладу реки. Сидя на поросшем травой берегу, Максим любуется тонкой фигурой жены, сиянием солнечного нимба над ее головой.

Вечерами, проведя положенное время в обществе хозяев, Максим и Таня отправляются на прогулку. Окрестности погружены в глубокий сон, и молодые люди предоставлены сами себе. Они гуляют по тонущим в ночных сумерках берегам, с юношеским пылом целуются в тени деревьев, прижимаясь спиной к еще теплой каменной стене, что тянется вдоль дороги. Мирное журчание реки придает пейзажу особое очарование, луна озаряет все вокруг призрачным неярким светом. Разве можно представить себе посреди этой идиллии, что где-то воют сирены, безжалостно вырывая испуганных людей из тревожного сна, что сотни и сотни детей и женщин, объятые смертельным ужасом, тесно прижимаются друг к другу во мраке подвалов, которые станут их могилами?

Когда становится слишком свежо, они возвращаются, не размыкая объятий поднимаются наверх, стараясь, чтобы не скрипнула половица. Они предаются любви в темноте отведенной им спальни, на узкой жесткой кровати, и, счастливые, в обнимку засыпают до рассвета.

6

Я так долго считал себя первенцем, единственным ребенком. Мне хотелось думать, что я был зачат в Сан-Готье, в маленькой спаленке под самой крышей. Ужасы войны, преступления захватчиков почти не коснулись моих родителей, эвакуация обернулась долгим медовым месяцем. Я рисовал в воображении некоего доброго волшебника, который уберег городок от кровавой драмы. Война сводилась к выпускам новостей и сводкам, их гнусавым голосом зачитывал диктор. До поры до времени война надежно спрятала свое страшное лицо, чтобы в будущем явить его из-под обложек школьных учебников.

Вернувшись в Париж, Максим и Таня нашли свой магазин в целости и сохранности, но ждал их и сюрприз – по соседству открылось огромное количество новых лавочек. Торговцы, оставшиеся в Париже, благодаря отсутствию конкуренции и небывалому росту цен сколотили во время войны немалые состояния. Луиза дождалась возвращения друзей. Все годы оккупации она следила за их имуществом с таким же усердием, как и за своим собственным. Она выстояла и выдержала все выпавшие на ее долю испытания и лишения.

Первые послевоенные годы оказались труднее, чем время, проведенное в Сан-Готье. Не хватало продуктов, товары поступали крошечными партиями, приходилось ждать, когда фабрики заработают в полную силу. Мануфактуры в районе Вале-де-л'Об были пущены, заводы старались без опозданий выполнять шквал обрушившихся заказов. Еда отпускалась строго по карточкам, и рацион оставался скудным. Между тем Максим и Таня понемногу привыкали к прежнему укладу, старые клиенты спешили посетить вновь открытый магазин, и наконец-то оба смогли вернуться к прерванным тренировкам на стадионе «Альзасьенн».

Идут годы, и военные раны мало-помалу начинают зарубцовываться. Таня снова заводит разговоры о ребенке. На этот раз она проявляет настойчивость – она не может больше ждать. Но Максим продолжает сомневаться. Их семейная жизнь приносит ему столько радости, желание остается столь же острым, как и в начале. Он не хочет делить жену ни с кем, даже с собственным ребенком. Позже, говоря о моем зачатии, он скажет с улыбкой, что этот ребенок вырвался из-под его контроля.

Но вот беременность официально подтверждена, и Таня с радостью наблюдает за своим округляющимся животом. Однако роды проходят с осложнениями: врачи колеблются между наложением щипцов и кесаревым сечением. Наконец плод любви двух спортсменов появляется на свет, его окутывают теплом пеленок и с удивлением видят, насколько он далек от ожиданий – хрупкий, едва живой ребенок.

Я выжил благодаря постоянным заботам врачей и любви моей матери. Отец тоже любил меня. Во всяком случае, мне хочется в это верить. Преодолевая разочарование, он черпал в постоянных заботах и беспокойстве недостающую ему нежность. Но его самый первый взгляд оставил отпечаток в моем сознании, и я часто замечал в его глазах выражение горечи.

Часть третья

1

В начале каждого учебного года я ставил перед собой одну и ту же цель – привлечь внимание учителей, стать их любимчиком, подняться на одну из трех ступеней школьного подиума. Только в соревнованиях такого рода я мог рассчитывать на победу. Это была моя сфера, весь остальной мир я оставлял брату: он один способен был его завоевать.

Меня пьянили запахи новых книг, запах клея, отдающий миндалем, я с наслаждением утыкался носом в кожаное нутро портфеля. Стопки тетрадей в моем столе росли, я их никогда не перечитывал. Рассеянность, которая препятствовала моим спортивным успехам, помогала мне, когда, вооружившись ручкой, я строчил страницу за страницей, выдумывая истории. То я писал семейные саги, хроники нашего рода, то сочинял страшные сказки с пытками и мертвецами, то сентиментальные истории о таинственных встречах, потерях и обретениях.

Текли годы, я без труда переходил из класса в класс. В школе – впрочем, как и дома – я был идеальным ребенком. Каждую неделю мать водила меня в Лувр, отец делился со мною своей страстью к Парижу, вместе с ним я открывал укромные места, неведомые туристам. Мой мир ограничивался нашим семейным трио. По воскресеньям родители встречались с друзьями по стадиону, участвовали в соревнованиях по волейболу и теннису. Я устраивался в тени на газоне, вооружившись тетрадью и ручкой, и пожирал глазами эти совершенные тела, блестевшие от пота в ярких солнечных лучах. Так я пополнял мою коллекцию образов. Я никогда не вмешивался в игры других детей, я оставлял своему брату честь ссориться из-за мяча, побеждать в забегах или на кортах.

2

Жозеф, дед со стороны отца, навещал нас по вторникам, с неизменной банкой малосольных огурцов и коробкой лукума. Иногда он дарил мне засахаренные фрукты и орехи в картонной коробке, на дне которой я находил картинки-головоломки: в переплетенных ветвях дерева прятался волк, в каменной кладке нарисованной стены скрывалось лицо крестьянки. Дед охотно делился со мной воспоминаниями, рассказывая тихим, едва слышным голосом. Часами он мог говорить о Париже начала века, но, когда дело касалось его собственной юности, он умолкал. Дед никогда не объяснял, почему решил покинуть родину, и казалось, что он давно и окончательно перевернул ту страницу, оставив в предместьях Бухареста все воспоминания о своей семье, от которой, по его словам, он никогда не получал вестей.

Воскресными вечерами накрывали стол в доме Жоржа и Эстер. Дядя был молчалив, он считал, что все – суета, что к жизни следует относиться сугубо созерцательно. Тетя Эстер была маленького роста, с рыжими волосами, большим ртом и зелеными глазами, которые, по привычке старой актрисы, она густо красила. Во время семейных ужинов тетя Эстер болтала без умолку. В молодости, наверное, она была похожа на Сару Бернар и до сих пор сохранила театральные повадки. Точно Саламандра в пламени, она плавилась в сутолоке базарных дней, испытывая жгучее наслаждение от людского водоворота. Давно осознав, что с мужем толком не поговоришь, она вознаграждала себя во время наших долгих застолий, когда вся семья с удовольствием слушала ее смешные истории. В остальное время она смолила сигарету за сигаретой, поджидая покупателей в своей лавке диковинок рядом со станцией метро «Шарон».

Другие мои родственники – тетя Элиз и ее муж Марсель – торговали рабочей одеждой: голубыми блузами, шерстяными рубашками в крупную клетку, черными комбинезонами. Их магазин находился в самом центре рабочего предместья Парижа, в квартале Малакофф. Элиз много читала и во время семейных обедов цитировала к месту и не к месту известных поэтов, разделявших ее марксистские взгляды.

Иногда я проводил короткие каникулы в ближнем пригороде у Марты. Веселая толстушка и лакомка, она старалась удовлетворить любой мой каприз, глаза ее весело блестели за толстыми стеклами очков. Долгое время я думал, что все бабушки города живут на этой улице. Они готовили одни и те же лакомства, чтобы побаловать любимых внуков, носили одинаковые платья, их головы венчали красивые пышные прически.

Но моей любимицей оставалась Луиза, не приходившаяся нам родней. Быть может, я интуитивно чувствовал, что наша близость куда глубже, чем с членами семьи. При всей внимательности и отзывчивости родных, я ощущал, что нас разделяет невидимый барьер, не позволяя задавать вопросы и вести доверительные беседы. То было секретное сообщество, объединенное неведомой мне скорбью.

3

Во время наших бесед в полумраке ее кабинета Луиза рассказывала мне все новые и новые подробности жизни в войну, окончившейся за несколько лет до моего рождения. Она могла говорить об этом часами – это был ее способ не забывать, помнить о невинных жертвах, о страхе и боли тех дней. Она долго скрывала, что и сама была невинной жертвой. До дня, когда мне исполнилось пятнадцать, Луиза свято хранила тайну моих родителей – секрет, к которому и она была причастна. Она будто ждала некоего знака с моей стороны – вопроса, намека, – чтобы открыть дверь в прошлое.

Однажды вечером по телевизору показывали фильм о войне. Не желая смотреть, отец тут же скрылся в спортивной комнате. Глухой стук гантелей, прерывистый звук тяжелого дыхания мешались с приказами на лающем языке, который он отказывался слышать. Я остался в гостиной перед телевизором, вдвоем с матерью, в тот день она была молчаливее обычного. О ком думала она в те минуты? Не обменявшись ни единым словом, мы наблюдали черно-белые события: толпы арестантов, актеры, переодетые в нацистскую форму, воссозданные в студии декорации того времени. Меня потрясло зрелище нагих тел, тесно прижатых одно к другому; я не мог отвести глаз от того, как женщины прикрывали руками грудь, мужчины – пах, как бесконечной вереницей медленно продвигались в холоде и темноте, чтобы войти в помещение душа. Первый раз довелось мне увидеть человеческую наготу на экране – бледные пятна тел на фоне каменных бараков. Зная заранее, чем я займусь, оставшись в одиночестве своей спальни, я не отводил взгляда от этой уже оскверненной плоти.

4

Я окончил начальную школу и перешел в коллеж, который располагался по соседству. Считая своим долгом всегда быть в первом ряду, я приходил на занятия раньше всех. Освобожденный от физкультуры по настоянию врачей, незанятые часы я проводил в классе за книгами. Через окно я видел, как мои одноклассники спорят из-за улетевшего в аут мяча, слышал их крики, следил за их ликованием по случаю забитого гола. Такие же крепкие и выносливые, как мой брат, они безжалостно колошматили противника, в то время как я прилежно склонялся над рабочим столом, упирая в его край свою чахлую грудь.

Дни текли, неотличимые один от другого. Их сменяли ночи – время моего театра теней. Однообразное, размеренное существование – вплоть до того события, после которого все изменилось.