Текст книги "24 часа в Древнем Риме"

Ночной час XII (06:00–07:00)
Ученик отправляется на утренние уроки

 
Что донимаешь ты нас, проклятый школьный учитель,
Невыносимый для всех мальчиков, девочек всех?
Ночи молчанья петух хохлатый еще не нарушил,
Как раздаются уже брань и побои твои.
 

Марциал, Эпиграммы, 9,68

Как и каждый школьный день, утро Публия Фелиссама начинается с тревожного наблюдения за учителем, пересчитывающим учеников. Оказалось, что в классе пятнадцать человек, все они разбежались в стороны, чтобы дать дорогу имперскому посланнику. Litteratus – учитель Публия – оплачивается учениками каждый день. Если у него в классе не наберется двадцать детей, он даже не покроет свои расходы. Это плохо.

Во-первых, потому что это означает, что уроки будут проходить на улице, как сейчас, а не в базилике напротив.

Базилика – безусловно, лучший выбор, поскольку она защищена от солнца и ветра, там есть скамейки, где могут сидеть Публий и его одноклассники. В дни, когда учитель не может позволить себе заплатить дежурному, который заботится о базилике, за вход или когда здание используется для официальных мероприятий, Публий и его одноклассники сидят, скрестив ноги, на тротуаре, удерживая восковые дощечки на коленях. Публию это не нравится; остальная часть класса становится раздражительной, да и другие прохожие тоже не в восторге от этой идеи.

Вторая причина, по которой не попасть в базилику, – когда учитель приходит в дурное расположение духа, и это сказывается на учениках. Если бы учитель знал, что его класс дал ему прозвище Орбилий, он, возможно, был бы очень доволен. Таково было имя учителя поэта Горация, которого он прозвал драчуном (plagosus), за легкость, с которой он использовал свой кнут. Учитель Публия, конечно же, тоже никогда не сдерживает свой хлыст – короткое кожаное украшение, которое постоянно при нем, – и, как и большинство римлян, он не видит ничего плохого в том, чтобы вбивать образование в своих учеников в прямом смысле этого слова. Вот почему он был бы доволен, узнав, что некоторые знания о Горации все-таки задержались в головах его учеников, однако то, как они применили это знание, все-таки унизительно.

 
Сколько их труд заслужил грамматика? А ведь из этой
Мелочи (плата у них куда чем у риторов меньше!)
Кой-что откусит на долю свою и дядька безмозглый,
И выдающий урежет себе. Палемон, уступи же,
Платы убыток стерни, подобно тому торгашу, что
Продешевит простыни, одеяла дешевле уступит, —
Лишь бы совсем не пропала работа твоя среди ночи,
Труд спозаранку, когда не проснулись и мастеровые,
Те, что шерсть начинают прясти кривыми гребнями;
Только бы вонь от стольких лампад, сколько было мальчишек,
Зря не пропала, когда по ночам казался Гораций
Вовсе бесцветным, и копотью весь покрывался Вергилий.
А для получки твоей ведь еще у трибунов дознанье
Нужно! Вот так и блюди суровой науки обычай,
Ибо учителя долг – языком в совершенстве владея,
Помнить историю всю, а авторов литературных
Знать как свои пять пальцев всегда;
…
Пусть, мол, наставник оформит рукой еще мягкий характер,
Лепит из воска лицо, как скульптор; пусть своей школе
Будет отцом, чтоб питомцы его не шалили позорно,
Не предавались порокам. Легко ль за руками мальчишек
Всех уследить, когда, наблудив, убегают глазами?
Вот, мол, забота тебе.
 

Ювенал, Сатиры 7,12–16

Когда Публий снова усаживается на тротуар, он, к своему удовольствию, видит еще одну группу учеников. Учитель тоже их видит, хотя и корчит кислое лицо при виде педагога. Возраст большинства учеников в группе колеблется от шести до десяти лет. Это слишком мало, чтобы они блуждали одни по улицам Рима со всеми его многочисленными опасностями, поэтому родители отправляют своих детей в школу с педагогом. Обычно это раб, специально используемый для этой цели. Иногда родители, живущие в одном квартале, объединяются и нанимают одного педагога на всех. Так произошло и в этом случае.

Римские студенты в форменной одежде

Педагог также носит деньги за обучение детей за день, а кислая мина учителя появилась потому, что он знает, что педагог не расстанется с этими деньгами, пока не получит свою долю. Затем, пока Орбилий и педагог разбираются со своими делами, к ним присоединяется другая группа. Класс разрастается до двадцати семи человек. С облегчением все поднимаются и уходят в базилику.

Недавно, когда я был в своем родном городе, пришел приветствовать меня сын моего земляка, мальчик в претексте. «Учишься?» – «Да». – «А где?» – «В Медиолане». – «Почему не здесь?» —

И отец его (они были вместе, и отец сам привел мальчика) отвечает: «Потому что нет здесь учителей».

Почему нет? Для вас, отцов (нас, кстати, слушало много отцов), важнее важного, чтобы дети ваши учились именно здесь.

.. Разве не стоит сложиться и нанять учителей, а деньги, которые вы теперь тратите на жилье, на дорожные расходы, на покупки в чужом месте (а в чужом месте приходится все покупать), вы прибавите к их плате.

…Я бы пообещал и всю сумму, если бы не боялся, что толку от моего подарка не будет по причине учительских происков. Я вижу, что во многих местах, где учителей нанимают от города, так и случается.

Пресечь это зло можно одной мерой: предоставить право нанимать учителей только родителям. Их заботу о детях увеличит необходимость взносов. Люди, может быть, небрежные к чужому, будут бережно обходиться со своим и приложат старание к тому, чтобы только достойный получал их деньги: он ведь будет получать и от них самих. Ничего лучшего не можете вы предоставить вашим детям, ничего приятнее родному городу.

Плиний Младший, Письма, 6.13

«Привет, Ба’ал!» К Публию присоединяется тощий рыжеволосый парень, который ухмыляется, приветствуя его. Мальчик – Касце, он обязан своим именем и рыжими волосами отцу-галлу. Он такой же, как и Публий, аутсайдер. Как свидетельствует фамилия Публия – Фелиссам, его семья относится к семитам из города Лептис Магна в Северной Африке. Отсюда и прозвище Публия: Ба’ал. Раньше его называли еще более оскорбительно – Ганнибал, но в классе много учеников разных национальностей, и они не могут дразнить кого-либо за его происхождение, так как если кого и дразнить, так это их школьного учителя, о происхождении которого они хихикают за его спиной.

Как как большое количество учителей являются бывшими пабами, эта профессия почти не уважаема римлянами.

Как и многие школьные учителя, Орбилий – освобожденный раб, и даже в теплую погоду он носит шарф, чтобы спрятать рабскую татуировку на шее, которую его бывший хозяин приказал ему там сделать. Так как большое количество учителей являются бывшими рабами, эта профессия почти не уважаема римлянами. Фактически Орбилий находится на самом дне, поскольку уважение к римским учителям возрастает вместе с уровнем, на котором они учат. Базовое образование дают школьные учителя, такие как Орбилий, – их называют litteratus. Как правило, такой учитель считается успешным, если в конце обучения его ученик может читать, писать, владеет основами арифметики и некоторыми знаниями о классике. Трудолюбивый учитель на этом уровне, а Орбилий – трудолюбивый учитель (так усердно он бьет своих учеников), может заработать около 180 динариев в год. Это примерно в два раза меньше, чем может заработать квалифицированный рабочий любой другой профессии. Даже учителя риторики на уровне немногим выше Орбилия зарабатывают больше. Неудивительно, что однажды поэт Ювенал заметил: «Многим учителям приходится сожалеть о непроизводительности профессорской кафедры».

«Профессорская кафедра» в данном случае – это довольно тяжелое и порядком потертое деревянное сооружение, которое Орбилий вытаскивает из ниши в базилике и украшает поношенной шерстяной подушкой. Публий и Касце прекращают дружескую схватку и поспешно усаживаются, потому что Орбилий стучит по кафедре своим хлыстом в знак того, что пора начинать.

Defessi Aeneadae, quae proxima litora… – медленно диктует школьный учитель, пока дети неистово строчат на своих восковых дощечках. Диктовать «Энеиду» Вергилия – один из любимых методов обучения Орбилия, поскольку он одновременно учит детей классике и письму. Римляне обожают обучение путем заучивания наизусть, и, как правило, все, что требуется хорошему ученику, – это хорошая память.

Говорят, что Люций Вольтацилий Плоций был рабом и даже служил привратником, по древнему обычаю прикованный к своему месту, пока он не был освобожден благодаря таланту и интересу к буквам и стал учителем.

Светоний, Риторика, 3

Сам Публий считает, что благочестивый Эней и его героические троянцы могут пойти и утопиться в ближайшей выгребной яме. Он не видит пользы в знании классики для своего будущего. Если он унаследует дело своего отца, конечно же, ему нужно будет уметь читать и писать, потому что у семьи все еще есть деловые контакты в Африке: они регулярно обмениваются, например, дешевой коровьей шерстью для пошива сапог. Для этого важно уметь писать грамотные письма, так как нехватка знаний в области грамматики или орфографии указывает на то, что автор письма – неотесанный деревенщина, которого можно использовать.

Тем не менее декламирование, риторика или построение сложных словесных метафор, основанных на каламбурах о матери Гекубы, – это вопросы для тех, кто перейдет к следующему этапу римского образования, где знание классики по существу является показателем статуса. В отличие от тех, кто стремится стать частью высшего общества, Публий намерен покинуть школу, когда он достигнет зрелости, то есть через пять лет. По достижении зрелости, в четырнадцать лет, Публий официально снимет свою тогу с фиолетовой оторочкой (на самом деле, семья не может позволить себе тогу и арендует ее для церемонии вхождения во взрослую жизнь) и наденет простую белую (и тоже арендованную) тогу взрослого человека.

Тупые и непонятные головы появляются столько же против законов природы, как и всякие другие выродки; но таковых весьма мало бывает.

...В отроках блещет надежда, много доброго впредь обещающая, но которая слетами исчезает; следовательно, не природа виновата, а недостаток воспитания тому причиной.

Ибо нет ничего хуже человека, который, помазав, так сказать, губы первыми началами учения, станет упорно выдавать себя за великого знатока. Он и искусным наставникам уступить не захочет, и гордясь властью, каковую сей род людей как бы по праву себе обыкновенно присваивает, между тем с повелительною грубостью передает и детям собственную свою глупость.

Некоторые думают, что не должно начинать учить детей прежде семилетнего возраста, полагая, что до сего времени способности душевные и силы телесные не позволяют еще заниматься учением… Но вопреки мне мыслившие жалели, кажется, труда не столько учащихся, сколько учащих.

Квинтилиан, О воспитании оратора. Глава 1 (выдержки)

Обдумывая тот момент, когда он станет мужчиной, Публий рассеянно ощупывает пальцами мешочек, который висит у его ключиц почти с момента рождения. У каждого ребенка есть такой: небольшой кожаный мешочек, заполненный амулетами и талисманами на удачу, которые находятся с ним с раннего детства, с того самого момента, когда ребенок получает юридический статус человека в первый день его рождения. Мешочек остается с ним, пока ребенку не исполнится четырнадцать лет. В четырнадцать Публий вернет мешочек своим родителям, как сделала его старшая сестра в канун ее брака в начале этого года. Конец детства и конец обучения. Публий ждет – не дождется этого.

Конечно, на этом образование не прекратится. Как хороший римский paterfamilias (глава семьи), Фелиссам-старший относится к своей роли очень серьезно. Отправка единственного сына в litteratus (школу) – это только часть образования мальчика, и в некотором смысле меньшая. «Будьте уверены, что ничто не стоит отцу меньше, чем получение мальчиком образования», – довольно злобно заметил поэт Ювенал в Сатире 7. Действительно, Орбилий получает за уроки гроши, но Публий знает, что те уроки, которые он получает от отца, – более важные.

Как узнать, достаточная ли толщина у бычьей шкуры или ее растянули, чтобы площадь кожи сделать больше и, следовательно, дороже? С кем из скотопромышленников заключить контракт на мясо? Как снять кожу с мертвой дикой собаки и превратить ее в то, что ничего не подозревающий клиент принимает за пару тончайших рукавиц из кожи детенышей? Это и многое другое – образование, которого Публий жаждет, и он сможет получить его только во время работы вместе с отцом, при этом не держа руки на весу, чтобы получить по ним за неправильное написание слова defessi

Вздохнув, Публий готовится к долгому утру. Как и каждый римский школьник, он хорошо знаком со сложным римским календарем. Технически его обучение может продлиться до двенадцати часов в день ежедневно. К счастью, во время 10–12 дней государственных праздников каждый месяц Орбилию на законных основаниях запрещено преподавание. Иногда случаются даже более длительные каникулы. Например, в то время, когда странствующий император Адриан решает вернуться в Рим, обычно бывает как минимум двухнедельное празднование.

Сегодня Публий учится целый день, с перерывом на обед, завтра – только половину дня, так как будет нужен в мастерской, а послезавтра праздник. Тем временем Saxa vocant Itali mediis quae in fluctibus aras…

 
Школьный учитель, ребят пощади простодушных;
Так пусть много тебе внимает кудрявых,
И у благого стола хор тебя любит,
Ни проворный писец, ни арифметчик
Не окружается пусть сборищем большим.
Белые пламенем Льва дни раскалились,
Сушит горячий июль спелую жатву.
Закрученный ремень скифский из шкуры,
Под которым стонал Марзий Целэнский,
Грустные розги притом, скиптр педагогов,
Пусть отдохнут и до Ид дремлют октябрьских:
Летом коль мальчик здоров, вдосталь учился.
 

Марциал, Эпиграммы, 10.62

Час I (07:00–08:00)
Сенатор собирается встретиться с патроном

 
Но пребывают всегда средь царей и властителей смело
И не робеют они ни пред золота блеском нисколько,
Ни перед пышностью яркой роскошных пурпуровых тканей.
 

Лукреций, О природе вещей, 2.5

Пение школьников в базилике навевает этот стих на ум сенатору, пока он спешит на встречу с патроном. Тот факт, что Мамлий Аурелий Оффелла – тоже римский сенатор и поэтому формально считается одним из лордов мира, немного забавляет Оффеллу, и он ухмыляется.

Прямо сейчас Оффелла не ощущает себя никаким лордом. Дело в том, что Оффелла телом и душой принадлежит более старшему сенатору – Люцию Цейонию Коммоду. Именно Цейоний помог Оффелле попасть в сенат, когда он был просто относительно обеспеченным и амбициозным никем из Испании. Именно Цейоний заплатил огромные деньги за игры в амфитеатре, когда Оффелла выступал в роли эдила и резко поднялся по сенаторской лестнице. Именно Цейоний представил Оффеллу его малообеспеченной, но очень благородной жене, и именно Цейоний незаметно профинансировал большую часть ее приданого.

Было бы приятно думать, что Цейоний сделал все это только потому, что он был богатым человеком и филантропом, который поддерживал Оффеллу по доброте душевной и с тех пор заботился о нем из лучших побуждений. Но если бы это было так, Оффелла не спешил бы сквозь утренние толпы, чтобы выразить свое почтение человеку, которого он называет своим хозяином.

Выйди на середину и скажи нам: когда ты безмятежнее спал, сейчас или до того, как стал другом цезаря? Тотчас слышишь: «Перестань, ради богов, потешаться над моей душой. Ты не знаешь, какие терплю страдания несчастный я! Сон и не приходит ко мне, но другой придет и говорит, что он уже пробудился, он уже выходит. И вот – смятения, и вот – беспокойства».

Так, значит, когда ты увидишь кого-то низкопоклонничающим перед другим или льстящим вопреки своему представлению, его тоже смело называй несвободным, и не только если он ради жалкого обеда делает это, но и если ради провинции, и если ради консульства. Но тех ты называй мелкорабами, поскольку они ради чего-то мелкого делают это, а этих, как они и стоят того, – великорабами.

Так, значит, всякого, помешать кому и принудить кого зависит от другого, смело называй несвободным. И не смотри ты мне на его дедов и прадедов и не ищи купли и продажи, но если услышишь, как он изнутри и проникновенно говорит «господин», то, даже если перед ним шествуют двенадцать ликторов, называй его рабом.

И если услышишь, как он говорит: «Несчастный я! Какие терплю я страдания!», называй его рабом. Словом, если увидишь его оплакивающим, жалующимся, неблагоденствующим, называй его рабом в претексте.

Эпиктет, Беседы. Глава 1

Перед Оффеллой идут несколько телохранителей, которые прокладывают путь с помощью простого метода – толкая любого, кто задерживается в переулке или на дороге. Никто не возражает против этого, так как римляне соблюдают иерархический порядок, а Оффелла, очевидно, – очень высокопоставленный человек. Фиолетовая полоса на его тоге свидетельствует об этом, так же как и свита, которая идет позади него. Без сомнения, думает Оффелла, многие из тех, кто смотрит на эту процессию, завидуют ему, но скорее он сам завидует им.

Возможно, Оффелле было бы проще взять носилки, удобную подушку, уложенную на ящик, который несут на плечах шесть крепких рабов. Однако Оффелла знает, какая толпа бывает на улицах на рассвете, и знает, что дорога на носилках займет еще больше времени, чем пешком. Однажды, много лет назад, жена адмирала Клавдия застряла на своих носилках на столь же переполненной улице. В своем расстройстве она громко изливала свое разочарование в связи с тем, что ее муж – очень некомпетентный командир, который только что потерял флот и тысячи людей, – еще не убил достаточно римлян, чтобы проредить толпу. Ее жалоба была принята не очень хорошо.

Римские сенаторы на параде. Изображение на саркофаге III века

Во всяком случае, у Оффеллы есть амбиции насчет военного командования, и он намерен попытать счастья в восточных легионах, пока у него еще есть покровитель. Поэтому ему не следовало ехать на носилках, как какому-то дилетанту (хотя его покровителя иногда обвиняют в подобном его завистливые соперники). Нет, Оффелла прибудет в особняк своего покровителя пешком – так он намеревается вышагивать во главе V Македонского легиона или там, где распорядится судьба и прихоть императора.

…Не всякая магистратура освобождает тех, кто ее получил, и их потомков от обязанностей перед покровителем, по только та, которая дает право на почетное кресло.

Вернувшись в Рим, Марий построил дом неподалеку от форума, не желая, по его собственным словам, затруднять дальней дорогой приходивших почтить его, а на самом деле полагая, что к нему приходит меньше народу, чем к другим знатным римлянам, лишь из-за удаленности его жилища.

Плутарх, Сравнительные жизнеописания. Гай Марий, 5, 32

Причина, по которой Оффелла особенно сильно торопится этим утром, заключается в том, что еще до рассвета он занимался делами со своими клиентами, и у одного из них возникла проблема с его собственным клиентом, которая нуждалась в разрешении. Проблема заключалась в том, что пара развелась, и одна из сторон – Юлий Гипсатес, теперь бывший муж, – как того требует закон, должен был вернуть приданое. Тем не менее часть приданого в настоящее время инвестируется в коммерческое предприятие, и если Юлий заберет свои деньги прямо сейчас, он понесет существенные убытки, на что, как он жалуется, и надеется его мстительная бывшая супруга. Юлий объяснил проблему своему покровителю, и патрон пошел с этой проблемой и предлагаемым вариантом решения к Оффелле.

Решение заключается в том, что Оффелла выкупит долю Юлия в бизнесе, и эти деньги будут использованы для погашения приданого. Поскольку, будучи сенатором, Оффелла не может заниматься коммерцией, номинально инвестиции обеспечены именем клиента Оффеллы – покровителя бывшего мужа. Таким образом, прибыль Юлия будет разделена на три части – Оффелле, покровителю Юлия и Юлию, но так, по крайней мере, он не понесет убытки.

Патронаж

Отношения между клиентом и патроном существуют в Риме именно для такого рода транзакций. Вот почему ни один римлянин, будь он уличным нищим или сенатором, не хочет остаться без покровителя. Римское право медленное и дорогое, а большинство правовых вопросов, как правило, могут быть разрешены без привлечения адвокатов при условии, что система «клиент – патрон» работает исправно. Нужно просто передать проблему вверх по цепочке патронажа достаточно высоко, и в конечном итоге она дойдет до кого-то, у кого хватит полномочий для решения вопроса, и тогда два человека, представляющие интересы клиентов на противоположных сторонах, смогут найти решение.

Именно поэтому, как только потенциальный патрон достигает какой-либо позиции во власти, он немедленно начинает искать клиентов. Кроме того, что многие клиенты улучшают его репутацию, они зачастую, как уверяет Оффелла, являются инструментами, с помощью которых патрон делает дела.

С несчастным Юлием все осложнялось тем фактом, что он очень колебался, так что большую часть документов теперь нужно было делать немедленно. Как бы то ни было, теперь Оффелле нужно действовать быстро, чтобы не оскорбить своего покровителя опозданием.

Поскольку Цейоний – старший сенатор и член консультативного совета Адриана, он, очевидно, не будет иметь дело с такими незначительными вопросами, как разводы и инвестиции.

Тем не менее он по-прежнему нуждается в сенаторах, таких как Оффелла, так же, как и они в нем. На самом деле, одна из причин того, что Цейоний является самым старшим сенатором (и, по слухам, потенциальным преемником императора), заключается именно в том, что у него так много клиентов. Клиенты в сенате поддерживают любой законопроект, который предложит Цейоний, и блокируют проекты его противников. Они подбадривают его во время произнесения речей, делят с ним расходы и упорно трудятся, чтобы получить голоса неопределившихся сенаторов для Цейония, когда намечено голосование.

Находясь в статусе клиента, Оффелла, хотя он и находится намного выше всех на улице с точки зрения власти и престижа, не является себе хозяином. Его судьба не в его руках и связана с судьбой его покровителя. Если врагам удастся подорвать его позиции, то Цейония почти наверняка постигнет печальный конец. Адриан казнил почти дюжину сенаторов, которые его разочаровали, и Цейоний может очень легко присоединиться к этому списку. Как один из клиентов Цейония, Оффелла, несомненно, поплатится за это своей жизнью, хотя это и не точно. Вместо этого он, например, может, наконец, получить военное командование, на которое он нацелился, хотя, вероятно, ему достанется гораздо менее желанное место командира небольшого гарнизонного форта где-то на новой стене Адриана в Британии.

Или, если сочтут, что Оффелле слишком опасно доверять командование над потенциально мятежными солдатами, враги Цейония могли бы предположить, что, поскольку воздух в Риме очень вреден для здоровья, Оффелла может предпочесть переехать в другое место, например в Тома. Берег Черного моря может и не стать счастливым местом для опального сенатора, но ему, возможно, придется переехать, если, конечно, Рим не является тем местом, где он хочет умереть. Сенат безжалостен к тем, кто лишился благосклонности. Против тех, кто не поймет намек и не покинет Рим, легко сфабриковать обвинение в государственной измене.

Поскольку последствия неудачи настолько серьезны, Оффелла и другие клиенты Цейония работают на своего покровителя с настоящей преданностью. Они открыто отстаивают свои убеждения. Даже если его покровитель проиграет, Оффелла не сможет сбежать с корабля. Как он и должен делать, Оффелла публично и неоднократно признавал, что его покровитель сделал для него. Пока эти одолжения не будут полностью выплачены, Оффелла не может оставить своего покровителя, не совершив самого страшного – неблагодарности.

Но если и лежит вина на тех, кто даже в сознании не воздает благодарности, то не безвинны и мы. Много мы встречаем неблагодарных, но еще более сами делаемся такими. В одном случаемы бываем сурово требовательны и притязательны, в другом – легкомысленны и очень скоро раскаиваемся в своем благодеянии, в третьем – бываем сварливы и жалуемся, когда упускают малейшую возможность нам уплатить. Таким образом, мы отравляем всякую благодарность не только после того, как оказали благодеяние, но и в тот самый момент, когда оказываем.

Сенека, О благодеяниях, 1.1

Для кого-то обрести статус неблагодарного человека – это социальное самоубийство. Никто не будет с ним разговаривать, иметь с ним дело или защищать его. Он был бы мальчиком для битья и козлом отпущения в каждой сенаторской интриге. Естественно, его жена сразу же развелась бы с ним, взяв с собой приданое, которое он не может отплатить, – отголосок утренних дел. Таким образом, Оффелла остался бы один, обанкротившийся и без друга. В этот момент он мог бы также взять билет на корабль до Томы, если бы он смог себе это позволить.

Впереди показывается здание, куда Оффелла так спешит этим утром. Когда он дойдет до огромных дверей из дуба, слуга немедленно откроет их. Свита Оффеллы отходит, тем не менее они будут на месте, как только их хозяин снова освободится после встречи со своим покровителем. Приводить всех слуг в дом патрона считается дурным тоном.

В вестибюле раб помогает Оффелле снять уличную обувь и плащ. В это время Оффелла сдержанно расспрашивает раба, вовремя ли он и кто в очереди перед ним. Там есть по крайней мере один старший магистрат; Оффелла знает это наверняка, поскольку он видел ликторов, служителей магистрата, разгуливающих у дверей, отмеченных знаками отличия.

У римлян есть шутка: «Я ненавижу вас, потому что вы так много сделали для меня».

Естественно, Цейоний не будет оскорблять магистрата, называя его клиентом. Даже к Оффелле не относятся так грубо. Цейоний будет называть их обоих amicus (друг) и притворяться, что в восторге от этого визита вежливости. На самом деле отношения между Цейонием и тем, кто в настоящее время находится с ним, действительно могут оказаться настоящей дружбой. Когда магистрату потребовалась услуга, которую мог устроить только кто-то близкий к императору, Цейоний оказался тем, кто смог помочь. Впоследствии, возможно, возникла небольшая политическая трудность, с которой нужно было справиться, и Цейоний помог и здесь.

Если бы магистрат мог вернуть эти услуги, оказав примерно равные им, их отношения могли бы называться дружбой. Это суть всех политических «дружеских отношений» в Риме. Как говорится, Manus manum lavat – рука руку моет. Но когда одолжение невозможно «вернуть» – ах, это проблема! Когда такое происходит, статус человека, которому сделали одолжение, медленно снижается от amicus до cliens – и все это знают.

Недаром у римлян есть шутка: «Я ненавижу вас, потому что вы так много сделали для меня».

Оффелла знает, как пройдет эта беседа. Будут прохладительные напитки самого высокого качества. Цейоний вежливо осведомится о здоровье жены и о том, как растет ребенок. Затем Оффелла под видом сенаторских сплетен расскажет о своей деятельности и о своих коллегах-сенаторах. Он упомянет о том, как продвигается дело по подкупу военачальников, о продолжении бесплодных поисков улик против одного из соперников Цейония и примет вежливый упрек за неудачу. Затем, в равной степени вежливо и без намека на принуждение, Цейоний выложит задачи для Оффеллы на предстоящую неделю. «Если бы вы могли сделать это для меня, мой дорогой друг…», «Было бы приятным сюрпризом, если бы Маркус мог как-то убедить».

…«Мне никогда не нравился этот Квинт. Было бы грустно, если бы кто-то купил его бизнес и вышвырнул его на улицу, так ведь?» И так далее… При этом Оффелла улыбается и кивает, делая мысленные пометки.

 
Разве стоит обед униженья
Стольного, разве так голод свиреп? Ты на улице можешь
Более честно дрожать, жуя корку собачьего хлеба.
Помни всегда: раз тебя пригласили обедать к патрону,
Стало быть, ты получаешь расчет за былые услуги;
Пища есть плод этой дружбы, ее засчитает «владыка»,
Как бы редка ни была, – засчитает. Ему захотелось
Месяца так через два позабытого видеть клиента,
Чтобы подушка на третьем сиденье пустой не лежала.
Он говорит: «Пообедаем вместе!». Вот верх вожделений!
Больше чего ж? Ради этого Требий прервет сновиденье,
Бросит ремни башмаков, беспокоясь, толпы клиентов
Всех-то патронов уже обегут с пожеланьем здоровья
В час, когда звезды еще не потухли, когда описует
Круг свой холодный повозка медлительного Волопаса.
 

Ювенал, Сатира 5.2

Оффелла вспоминает людей, которых он видел на улице этим утром, и все они удивлялись и радовались, внезапно оказавшись возле римского сенатора – одного из величайших людей в Риме, когда сам Рим является самой большой силой на земле. Что подумают эти люди, если узнают, что на самом деле он – всего лишь марионетка?