Текст книги "Шпионы XX века"

В Польше ЦРУ невольно стало орудием в руках коммунистической власти, которая использовала старую тактику большевиков, значительно усовершенствованную, после революции. Создавались фальшивые подпольные группы сопротивления, которые вначале выкачивали у правительственной оппозиции твердую валюту, а потом устраивали пропагандистские шоу, излагая публично всю подноготную. Однако классическим примером провала, видимо, все же явились операции в Албании. Туда между 1949 и 1953 годами были засланы на смерть сотни агентов. Выброшенные с парашютами с самолетов или высаженные с катеров на побережье, они тут же попадали в руки албанских властей, которые либо расстреливали их на месте, либо устраивали показательные суды, чтобы продемонстрировать населению, какая судьба ожидает диверсантов и предателей. Это была совместная операция СИС и ЦРУ под двойным командованием. От ЦРУ ею руководил Джеймс Маккаргар, а от СИС – Ким Филби. Официальное объяснение разгрома операции состоит в том, что Филби, внедренный в СИС сотрудник КГБ, информировал о ней Москву. Однако тщательный анализ не подтверждает эту точку зрения.

В последние два года проведения операции Филби не имел к ней никакого отношения. В июне 1951 года, после бегства Берджесса и Маклина, он был отозван из Вашингтона. Более того, хотя в роли «руководителя» Филби в общих чертах знал об операции, ему не были заранее известны такие детали, как время и место высадки. Конкретные сроки зависели от погоды, времени приливов и других местных факторов, поэтому решения принимали оперативные руководители на месте.

Филби мог сообщить КГБ о существовании операции как таковой, и это была весьма ценная информация. Однако сомнительно, что КГБ использовал Филби для выяснения деталей. С какой стати КГБ стал бы рисковать своим наиболее ценным агентом, которому наконец удалось проникнуть в самое сердце СИС и ЦРУ, заставляя его информировать об операции, заведомо не имевшей шансов на успех. Тем более следует учитывать, что между СССР и Албанией существовали не самые теплые отношения. Показательно то, что Филби, в целом не стеснявшийся рассказывать о своих предательствах, ни словом не упоминал Албанию. Энвер Ходжа, лидер Албании, открыто заявлял, что операция провалилась в результате бдительности албанских органов госбезопасности, успеха «радиоигры», которую они вели, и некомпетентного руководства со стороны СИС и ЦРУ, «а вовсе не в результате заслуг какого-то Кима Филби, как утверждают некоторые»(19).

Наиболее вероятное объяснение разгрома операции состоит в том, что албанским властям удалось внедриться в эмигрантские организации, из которых вербовали агентов для проведения тайных операций. Скорее всего один из коммунистов, внедренных в среду эмигрантов, постарался, чтобы его тайно забросили в Албанию. Попав туда, он сдал свою группу органам госбезопасности, которые заставили радиста работать на себя. С этого момента весь ход операции был под контролем албанских властей, которые вели «радиоигру», чтобы заманить остальные группы СИС – ЦРУ и обречь их на гибель.

В любом случае Албания вскоре стала близким другом Китая и превратилась в такую «головную боль» для Советского Союза, какой бы она не могла быть, даже если бы ЦРУ преуспело в своих начинаниях и привело там к власти прозападное правительство.

Операции в Италии, по словам Уильяма Колби, были необходимы, потому что Москва в 50-х годах ежегодно вливала в Итальянскую компартию 50 млн. долларов, а проникновение коммунистов в правительство создало бы «подрывную пятую колонну» в оборонной системе НАТО.

Но слова Колби о финансировании Москвой итальянских коммунистов звучат весьма неубедительно. Другой сотрудник ЦРУ, Роберт Эймори, работавший в то время в отделе разведки и в силу этого скептически относившийся к тайным операциям, считал, что угроза коммунизма в Италии сильно преувеличена. Это произошло потому, что в действие вступила группа лиц (Бут-Люс, Джеральд Миллер, глава европейских операций УКП, и персонал итальянского отдела в Госдепартаменте), чрезвычайно чувствительных в отношении «советской угрозы». Какова же была политическая цена этих страхов? Исследователь Тревор Барнс приходит к следующему выводу «Крайний антикоммунизм христианских демократов, поддерживаемый и стимулируемый финансовыми вливаниями ЦРУ, стал. видимо, суррогатом назревших реформ и в результате в долгосрочном плане не ослаблял позиций коммунистов»(20).

Весьма сложно оценить влияние ЦРУ на политику Франции в то время. Средства, потраченные на подкуп и субсидирование антикоммунистических профсоюзов, тайное финансирование газет и журналов, очевидно, оказывали определенное действие. Однако привести специфические примеры успехов ЦРУ весьма сложно. Возможно, главный результат заключался в том, что французская политика стала осложняться деятельностью множества мелких партий. Это обстоятельство скорее помогало, а не мешало коммунистам.

Заявление о том, что ЦРУ спасло Европу от коммунизма, – явное преувеличение. То, что ни одна из европейских стран не стала коммунистической, объясняется в гораздо большей степени открытой американской помощью – «Планом Маршалла», устоявшимися внутренними связями, традиционным политическим и экономическим консерватизмом, а вовсе не махинациями клики руководителей тайных операций в Вашингтоне.

Больше всего восторженных отзывов получила совместная операция СИС и ЦРУ, проведенная в 1953 году в Иране. Самая высокая похвала исходила из самого ЦРУ[40]40
  Хотя премьер-министр Черчилль и министр иностранных дел Антони Иден были глубоко вовлечены в реализацию планов возвращения шаха на трон, английские архивные документы, касающиеся этой операции, остаются секретными, а ведь их полагалось открыть еще в 1983 году


[Закрыть], приводившего эту операцию в качестве хрестоматийного примера эффективности тайных действий. Удалось успешно подкупить несколько ключевых фигур в Иране (два агента получали ежемесячно по 50 тыс. долларов каждый), развернулась пропагандистская кампания с целью запугать народ захватом власти коммунистами; армейские части, настроенные против Мосаддыка, получили американское вооружение. Все говорит за то, что Мосаддык был националистом, а не коммунистом. Он организовал Народный фронт, поставив вопрос о том, кто должен владеть иранской нефтью. Мосаддык отказался легализовать коммунистическую партию и не принимал ее помощи(21). Хотя цели ЦРУ были достигнуты, трудно сказать, насколько велико было его влияние в замене Мосаддыка шахом. Иранская армия, полиция и политические лидеры, похоже, играли в перевороте гораздо большую роль, чем та, которая отводится им ЦРУ.

В 1954 году в Гватемале ЦРУ свергло законно избранное правительство, во главе которого стоял политик левой ориентации Хокобо Гусман Арбенс. На этот раз ЦРУ широко использовало так называемую «технику большой лжи», состоящую в утверждении, что, чем грандиознее ложь, тем больше ей верят. Перед ЦРУ стояла задача убедить средний класс Гватемалы в том, что правительство Арбенса не более чем марионетка Советского Союза. В преддверии путча радиостанция «Голос освобождения» (на самом деле радио ЦРУ) регулярно передавала сообщения о движении советских судов с грузом оружия, предназначенного для Гватемалы. (Эта выдумка подействовала столь успешно, что ЦРУ, видимо полагаясь на короткую людскую память, вновь применило ее против Никарагуа в 1984 году, но на сей раз безрезультатно.) После путча в Гватемале пришло к власти правительство Карлоса Кастильо Армаса. которое оказалось настолько коррумпированным, что даже руководитель операции сотрудник ЦРУ Дэвид Этлп Филлипс сожалел о содеянном(22).

Короче говоря, тайное вмешательство ЦРУ во внутренние дела тех стран, где США опасались роста влияния коммунистов, часто приносило результат, обратный желаемому. Но хуже всего было то, что эта деятельность лишала США морального превосходства перед Советским Союзом. У Соединенных Штатов была высокая репутация страны, уважающей чужой суверенитет и право других государств на самоопределение. Тайные акции ЦРУ приводили к тому, что многие переставали видеть различие между США и СССР. В тех странах, где проводилась большая часть тайных операций (а это главным образом были страны «третьего мира»), люди уже не видели разницы между ЦРУ и КГБ. Обе организации являлись для них символами империализма. Не желая того, оперативники ЦРУ, занимающиеся проведением тайных операций, приобрели в глазах народов тот же облик, что и их постоянные оппоненты.

И все же очень часто эти американцы – сотрудники ЦРУ – были по-настоящему благородными людьми и. как ни иронично это звучит, зачастую исповедовали либеральные взгляды. Разведывательная деятельность имеет тенденцию привлекать людей религиозных, с альтруистическими склонностями, и при этом весьма одаренных. Упоминавшийся выше Дэвид Этли Филлипс, сотрудник ЦРУ в Гватемале, называет Уильяма Колби, являвшегося директором ЦРУ с 1973 по 1976 год, не иначе как «солдат-пастор». Эти люди верили, что они идут в «крестовый поход», но по иронии судьбы, так же как и их противники марксисты, они считали, будто благородство цели оправдывает применение любых средств. Они зачастую по собственной инициативе решали, какие тайные операции необходимо осуществить в поддержку американского внешнеполитического курса, а затем воплощали свои идеи в жизнь под самым минимальным контролем.

Первоначально ЦРУ смотрело на Госдепартамент как на конкурента и держало его в неведении относительно своих дел. Иногда возникали такие ситуации, когда тайные действия ЦРУ вступали в прямой конфликт с политикой, проводимой Госдепартаментом. Но во время правления братьев Даллесов был заключен союз, который оказался гораздо опаснее предшествовавшего ему соперничества. Аллен Даллес, бывший сотрудник УСС, вернулся в разведку в 1951 году в качестве руководителя тайных операций. В 1953 году он стал директором ЦРУ. Его брат Джон Фостер Даллес уже был госсекретарем с устоявшейся репутацией блестящего воина «холодной войны», выступающего за освобождение Восточной Европы и «отбрасывание коммунизма». Тайные операции казались острым и эффективным оружием для достижения этих целей. Узы между Госдепартаментом и ЦРУ стали настолько тесными, что ЦРУ без труда удалось отбить попытку конгресса создать комитет для надзора за его деятельностью. Аллен Даллес имел полное право сказать: «Разведка для нашего правительства играет большую роль по сравнению с ролью разведок для любого другого правительства земного шара».(23)

Вовсе не все были счастливы в результате создавшегося положения. Оглядываясь назад, Лайман Киркпатрик, занимавший во времена Даллеса пост генерального инспектора ЦРУ, говорит: «Имеется в виду период, на который, стараясь быть объективным, я взираю со все большим и большим ужасом. Меня ужасают эти два брата Даллеса, которые пять раз на дню совещались по телефону, встречались каждый вечер, осуществляли операции по бомбардировке Индонезии, не имея никакой военной подготовки для руководства действиями подобного рода»(24).

А вот точка зрения КГБ на ЦРУ того периода. «Аллен Даллес через своего брата Джона Фостера Даллеса получил огромную власть, которую президент Эйзенхауэр не мог ограничить, а Джон Фостер Даллес – не хотел. (Вполне вероятно, что Эйзенхауэр вообще мало что знал об этом.) Со своей стороны Аллен Даллес был весьма покладистым руководителем и не всегда мог произнести необходимое «нет». В результате наряду с весьма разумными ребятами получили право творить все, что угодно, и почти бесконтрольно настоящие маньяки, причем в большом количестве. Грязные трюки, приумножаясь, жили собственной жизнью. Конечно, если мыслить категориями глобальной борьбы, грязных трюков нельзя избежать. Но, проведенные без цели и надлежащего контроля, они ведут к затрате огромных ресурсов и часто оказывают обратное действие. Так сумасшедший мулла приходит на смену Мосаддыку»(25).

Естественно, в ведомстве, где доминируют люди, занятые тайными операциями, сбор информации и ее оценка отходят на второй план. Корни этого восходят к временам УСС. Донован и его сотрудники видели, как английская система двух независимых организаций – УСО (специальные операции) и СИС (разведка) – порождает непримиримое соперничество. Председатель Объединенного комитета по разведке Уильям Кэвендиш-Бентинк вспоминает о своей поездке в Вашингтон во время войны: «Я помню, как сказал Биллу Доновану: «Не создавайте две организации – одну, наподобие нашего УСО, для проламывания черепов и перерезания глоток и другую, вроде СИС, для целей разведки. Они тотчас затеют свару друг с другом и попытаются отхватывать одна от другой лучшие куски, вместо того чтобы отхватывать их у неприятеля. Создайте одну организацию под единым контролем». Никак не мог подумать, что я окажусь повивальной бабкой такого чудовища, как ЦРУ»(26).

Воспоминание о том, чему они сами являлись свидетелями, и знание проблем, возникавших перед англичанами, заставили руководящих сотрудников УСС, ставших становым хребтом ЦРУ, пойти на то, чтобы свести тайные операции и разведывательную деятельность под одну крышу. Но очарование тайных операций – чувство власти, деньги, приобщенность к таинственному, патриотический призыв, ощущение того, что ты находишься на передовых позициях «холодной войны», – влечет сильнее, чем оценка разведывательных данных. Ветераны тайных операций с восхищением вспоминали дни войны, молодое пополнение успело ощутить прелесть реальной власти, поэтому как те, так и другие не желали ничего изменять. (Когда адмирал Стэнсфилд Тернер, став в 1977 году директором ЦРУ, решил умерить проведение тайных операций, его указания просто проигнорировали.) Политики перестали обращаться в ЦРУ за информацией и ее анализом, по мере того как все сильнее деградировали подразделения ЦРУ, занимавшиеся этой работой. Но потребовался шок от взрыва советской атомной бомбы, чтобы до конца понять, насколько безнадежно плохо справлялось ЦРУ со своими основными обязанностями(27).

29 августа 1949 года, когда над Центральной Азией занималась заря, в небе над казахстанской степью поднялось облако в форме огромного гриба. Через четыре года после того, как США взорвали первую бомбу. Советский Союз тоже вступил в атомный век. Президент Трумэн, который заверял американцев в том, что атомная монополия США продержится 10 – 15 лет, отказывался верить первым сообщениям о взрыве. Чтобы убедить его, пришлось представить результаты анализа радиоактивного дождя из зараженного облака(28). Но даже после этого он утверждал: такой анализ еще не означает, что у русских есть атомная бомба. В своем обращении к американскому народу 23 сентября 1949 года. то есть больше чем через три недели после сообщения, он все еще старался дать понять, что в России произошла авария с ядерным устройством. Президент говорил об «атомном взрыве», не употребив ни разу слова «бомба».

Однако через несколько дней Москва сама объявила обо всем миру. Американцы были потрясены и напуганы. Каким образом страна, истерзанная войной, не обладающая промышленной мощью Америки, по-видимому, не имеющая достаточно квалифицированных ученых, лишенная необходимого сырья и. самое главное, не располагающая жизненно важными «ноу-хау». сумела создать атомную бомбу за столь короткий срок? Как получилось, что Советский Союз принял важнейшее решение о разработке и производстве нового оружия, реализовал это решение и преуспел в достижении своих целей, а ЦРУ об этом так ничего и не узнало? Более того, как могли американские разведывательные службы утверждать, что русских от создания атомной бомбы отделяет 10 – 20 лет? Почему произошел этот величайший просчет в «холодной войне»?

Поднялся многоголосый шум негодования. Директор ЦРУ адмирал Роско Хилленкоттер всего лишь за год до этого направил президенту меморандум, в котором писал, что «существует чрезвычайно слабая вероятность того, что русские создадут свою первую атомную бомбу самое раннее к середине 1950 года, но наиболее вероятная дата, по нашему мнению, – середина 1953 года»(29). Хилленкоттер взял вину на себя и в конечном итоге был смещен со своего поста. Директором ЦРУ стал генерал Уолтер Беделл-Смит. Но для того чтобы удовлетворить критиков ЦРУ, одной головы было недостаточно. Р. Е. Лэпп, консультант американской комиссии по атомной энергии, заявил, что создание Советским Союзом бомбы показало наличие крупнейших недостатков в разведке США. Бернард Браун, американский представитель в комиссии ООН по атомной энергии, жаловался в Госдепартамент на низкое качество оценки разведывательных данных, а президент Ассоциации резервистов требовал укрепления американских спецслужб, чтобы «мы могли эффективно прорывать «железный занавес» и получать предупреждение о враждебных действиях»(30).

Критика разведки, сколь бы жестокой она ни была, при правильном к ней отношении может быть обращена на пользу разведывательным службам. Наилучший способ, проверенный годами, заключается в том, чтобы заявить: провал явился результатом невероятного искусства вражеской разведки, шпионы которой проникли за стены замка и похитили секреты. Чтобы противостоять чудовищным усилиям врага в укреплении его разведки, надо отвечать тем же. Агент против агента, доллар против доллара. Именно такую тактику и избрало ЦРУ.

Неспособность ЦРУ обнаружить то, что Советский Союз может создать атомную бомбу за столь короткое время, объяснили следующим образом. Предположение, что русским потребуется 10 – 20 лет для создания бомбы, было правильным. Однако оно было обесценено действиями советских шпионских групп, которые «похитили и передали Советскому Союзу самые важные тайны, которыми когда-либо обладало человечество». Не было никаких фактов, подтверждавших существование групп, похитивших атомные секреты, однако это не помешало конгрессмену Ричарду Никсону начать на них охоту. В своей статье в «Джорнэл америкен» он потребовал от президента Трумэна, чтобы тот «обнародовал факты о шпионской группе, ответственной за передачу информации об атомной бомбе агентам русского правительства»(31). Гувер приказал ФБР найти шпионов, которые дали возможность русским так быстро создать эту бомбу. Вскоре США захлестнула волна шпиономании, которая привела к казни в 1953 году за государственную измену Джулиуса и Этель Розенберг. В США и Великобритании было схвачено довольно много «атомных шпионов». Их судили и заключали в тюрьму. Другие обвиненные или те, кто ждал обвинения в шпионаже, бежали в Советский Союз.

Так какие же секреты выдали эти шпионы? Насколько помогли они Советскому Союзу в создании атомной бомбы? Насколько ЦРУ было информировано об усилиях СССР в этой области? Для ответа на эти вопросы мы должны ненадолго обратиться к истории создания атомной бомбы.

Советские ученые, так же как и их коллеги в других странах, бесспорно поняли в 1939 году теоретическую возможность создания атомной бомбы. Это случилось после того, как немецкие физики открыли процесс ядерного деления урана. Игорь Курчатов, которого позже окрестили отцом советской атомной бомбы, и группа молодых исследователей, включая Георгия Николаевича Флерова (последний сыграл огромную роль в советской ядерной программе), настаивали на развертывании чрезвычайной программы исследований в области атомного ядра еще в начале 1940 года, то есть за год до начала действия аналогичной американской программы. В июне 1940 года советское правительство решило создать специальную урановую группу для разработки планов исследований на 1941 год и определения необходимых для этого материальных ресурсов. В самом начале 1941 года ученые доложили советскому правительству, что существует возможность создания атомной бомбы значительно более мощной, чем любая из существующих обычных бомб.

Но прежде чем правительство успело ответить, немецкое вторжение остановило все ядерные исследования в Советском Союзе. Советские ученые с тех пор утверждают, что, если бы не война с Германией, им удалось бы получить цепную реакцию раньше, чем это сделали американцы (Чикаго, декабрь 1942 г.). Это одно из многих «если», которыми усеян путь истории. Однако Дэвид Холлоуэй из Эдинбургского университета и одновременно сотрудник Центра по международной безопасности и контролю над вооружениями Стэнфордского университета (Калифорния), который много писал о советской ядерной политике, утверждает, что «заявление советских ученых нельзя отнести к разряду диких». Он полагает, что если бы их планы добиться цепной реакции получили одобрение и если бы не было немецкого вторжения, то «первая цепная реакция могла бы произойти в Советском Союзе, потому что советские физики вовсе не плелись в хвосте американских, английских или немецких коллег в своих представлениях о делении ядра»(32).

Сразу же после начала войны Курчатов решил прекратить работу по проблемам ядерного распада. Лаборатория закрылась, и большая часть молодых ученых ушла в армию. Г. Н. Флеров поступил в ВВС, и уже с военной службы 28-летний лейтенант бомбардировал Курчатова, Государственный Комитет Обороны и членов Академии наук письмами, в которых настаивал на возобновлении исследований. Но к этому времени немецкие войска находились в пригородах Москвы. Существование Советского Союза находилось под угрозой, и поэтому вряд ли можно удивляться тому, что на многие из своих писем Флеров даже не получил ответа. Но молодой лейтенант не утратил интереса к ядерным исследованиям, и, когда в феврале 1942 года ученого перевели на военно-воздушную базу в Воронеж, он использовал эту возможность для занятий в университетской библиотеке. Библиотека располагала полным фондом свежих западных научных журналов. И то, что Флеров обнаружил, обескуражило и встревожило его.

Еще в 1940 году Флеров и один его коллега опубликовали отчет о произвольном делении ядра урана и за эту работу были выдвинуты на Сталинскую премию. Но премии они не получили по причине того, что западные ученые не проявили интереса к открытию и даже не прореагировали на сообщение Флерова, опубликованное в 1940 году в июльском номере «Физикал ревью». Удивленный этим молчанием – физика перед войной была, наверное, самой интернациональной наукой, – Флеров часами рылся в научных журналах. Комиссия по Сталинским премиям была права: в журналах не было упоминаний о работе Флерова. В какой-то момент Флеров осознал, что в журналах вообще нет никакой информации по проблеме ядерного распада. Имена Ферми, Сциларда, Теллера, Андерсена, Уэйлера, Вигнера – все великие имена в этой области знаний просто исчезли со страниц журналов. Из этого Флеров сделал однозначный вывод: ядерные исследования в США объявлены государственной тайной, так как ученые Америки трудятся над созданием атомной бомбы[41]41
  Флеров был не совсем прав. Американские ученые в апреле 1940 года самостоятельно решили не публиковать сообщении по этой проблеме, опасаясь. что такие публикации могут помочь немцам создать атомную бомбу


[Закрыть].

Флеров, в то время младший офицер, решил обратиться напрямую к Сталину – своему главнокомандующему. Он написал Сталину письмо, в котором привел свои доводы и заключение, к которому он пришел. Флеров утверждал, что для Советского Союза жизненно важно как можно скорее возобновить исследования в области ядерной физики и приступить к созданию атомной бомбы. Теперь дело пошло гораздо быстрее. Хотя решающая фаза войны еще не была пройдена. Государственный Комитет Обороны в принципе одобрил идею возобновления работ по ядерной физике, и Флеров был вызван в Москву для консультаций. Некоторые крупные ученые чувствовали себя довольно неловко в разговоре со Сталиным, который желал узнать, как получилось, что молодой лейтенант на фронте сумел увидеть опасность, грозящую Советскому Союзу, а научные советники председателя ГКО ее не заметили[42]42
  Флеров стал выдающимся советским физиком, лауреатом Ленинской премии и действительным членом АН СССР


[Закрыть]. Ученые вынуждены были сообщить Сталину, который мог их свободно расстрелять, не будь они столь необходимы, что работа по созданию атомной бомбы, возможно, идет не только в США и Великобритании, но также и в Германии(33).

Программу создания советской атомной бомбы возглавил Курчатов. Когда ход войны изменился в пользу Советского Союза и Красная Армия вступила на территорию Германии, он предпринял серьезные попытки завербовать себе в помощь немецких ученых. Решение лауреата Нобелевской премии Густава Герца, специалиста по диффузионному методу разделения изотопов, может служить хорошим примером интернационализма физиков-ядерщиков. Когда Германия рухнула, он решил не двигаться в западном направлении. Вместо этого Герц предложил свои услуги Советскому Союзу, мотивируя свой поступок тем, что на Западе и так много блестящих ученых и что русские смогут лучше оценить его способности(34).

Но в тот период Советский Союз не форсировал программу создания бомбы. Ощущение срочности и неотложности возникло лишь после бомбардировок Хиросимы и Нагасаки 6 и 9 августа 1945 года. Испытательный взрыв американцы произвели 16 июля. Шла Потсдамская конференция. После окончания заседания 24 июля Трумэн подошел к Сталину и сказал ему о новом оружии «необычайной разрушительной силы». Свидетельства того, что сказал Трумэн и как понял его Сталин, весьма различны. По западной версии. Сталин просто не понял, что речь идет об атомной бомбе. Согласно советской версии, Сталин все прекрасно понял и в тот же день заявил, что желает переговорить с Курчатовым об ускорении работы по созданию советской бомбы. Истина, как намекают некоторые советские версии, состоит в том, что Сталин понял, о чем говорил Трумэн, но не сумел в полной мере оценить значение того, чего сумели достичь американцы.

Всю важность этого события он уяснил себе лишь после того, как США использовали бомбы против Японии. Сталин понял: Америка располагает мощным оружием и готова использовать его для достижения своих политических целей.

Существует советский отчет о реакции Сталина (его нашел Дэвид Холлоуэй). Он вызвал наркома боеприпасов, его заместителей и Курчатова в Кремль. «К вам одна просьба, товарищи. – произнес Сталин. – Дайте нам атомную бомбу как можно быстрее. Вы знаете, что Хиросима потрясла мир. Равновесие нарушилось. Дайте бомбу, и вы избавите нас от огромной опасности»(35).

Началась гонка. Мы видели, что на ранних этапах создания советской атомной бомбы шпионы не играли никакой роли. Наиболее важная информация о том, что на Западе разрабатывается атомная бомба, поступила от Флерова, а ему это косвенно и ненамеренно дали понять западные ученые, прекратив публикации о своих исследованиях. Сыграл ли шпионаж заметную роль в ускорении работы русских над бомбой? Во-первых, следует признать, что после Хиросимы не было никакой возможности скрыть самую важную информацию – бомба существует и действует. Таким образом, американское правительство предоставило Советскому Союзу больше информации, чем все атомные шпионы, вместе взятые. За этим подарком, которого невозможно было избежать, последовало бесплатное приложение. Американское правительство опубликовало в августе 1945 года доклад Смайта об использовании атомной энергии в военных целях. Советский Союз, желая как можно быстрее поставить свою промышленность на службу программе создания атомной бомбы, за шесть месяцев перевел доклад, напечатал его и распространил тиражом 30 000 экземпляров(36).

Возвращаясь к вопросу о «атомных шпионах», мы должны сразу же устранить из их числа супругов Розенберг. Они оказались весьма удобными козлами отпущения. Вот что пишет Дэвид Холлоуэй: «Мне никогда не попадалось ничего, что позволяло бы предположить, будто Розенберги сообщили русским нечто ценное об атомной бомбе»(37). Можно сбросить со счетов и советского разведчика Дональда Маклина, который в 1947 – 1948 годах был английским представителем в Комитете по объединенной политике (комитет давал рекомендации, каким образом следует разделить обязанности между Великобританией, США и Канадой в реализации ядерной программы). В 1968 году я писал («Заговор Филби»), что у Маклина был пропуск, позволявший ему находиться в штаб-квартире комиссии по атомной энергии без сопровождения. Я написал, что он использовал этот пропуск в нерабочее время семь раз в неделю на протяжении нескольких месяцев. Из этого я делал вывод, что Маклин был весьма важной фигурой в деле атомного шпионажа. Полученная мной с 1968 года новая информация приводит меня к выводу о том, что я серьезно переоценивал полезность этого человека для русских и его возможности предоставить им информацию по самому существу атомного оружия. Английский геолог профессор К. Ф. Дэвидсон, кабинет которого находился в здании комиссии по атомной энергии, рассказывал мне: «По правилам, которые соблюдались весьма скрупулезно, все документы помещались на ночь в надежные сейфы, снабженные замками, открывающимися набором цифр. Маклин не знал комбинации моих сейфов, и я не думаю, что американцы сообщили ему свои»(38). Кэролл Л. Уилсон, в то время генеральный менеджер комиссии, утверждает, что пропуск Маклина не открывал ему доступа к тем вещам, о которых ему знать не полагалось. Все те, кто работал тогда в комиссии, сходятся на том, что вопросам безопасности уделялось огромное внимание. Ночные часовые стояли в концах коридоров. Тех же, кто забывал запереть в сейф документы, немедленно вызывали в здание комиссии. Короче, если Маклин и мог что-то сообщить русским о политических разногласиях между американцами и англичанами по ядерным делам или раскрыть организационные подробности атомных программ США и Великобритании, то его положение никак не давало ему возможности поведать нечто такое, что могло ускорить работу по созданию атомного оружия.

Остается Клаус Фукс, который, по общему мнению, был самым важным советским шпионом, нанесшим Западу наибольший урон. Фукс в 1933 году бежал от Гитлера в Великобританию и в 1940 году был интернирован в Канаду. В 1942 году его вернули в Англию для работы по ядерной программе, а два года спустя уступили американцам. В США он принимал участие в осуществлении Манхэттенского проекта в Чикаго и Лос-Аламосе. В 1946 году Фукс вернулся в Англию. В 1949 году криптографы ЦРУ, проводя обычную расшифровку массы документов, похищенных в 1944 году в нью-йоркском офисе советской правительственной закупочной комиссии (известный центр промышленного шпионажа), встретили в отчете о работах в Лос-Аламосе имя Фукса. О находке сообщили в МИ-5. Фукса допросили, и тот признался – на условии вынесения ему мягкого приговора (этот договор был нарушен) – в том, что передавал секретные материалы русским агентам в Англии и Соединенных Штатах[43]43
  Фукс, признание которого направило ФБР на след Розенбергов, был приговорен к 14 годам тюремного заключения. Через 9 лет он был освобожден и уехал жить в Восточную Германию


[Закрыть].

Шпионская деятельность Фукса состояла из четырех периодов. В первой фазе он работал в Бирмингемском университете в группе профессора Пайерля. Фукс сообщил в Советский Союз, что англичане совершенно определенно считают создание атомной бомбы возможным, аналогичные работы ведутся в США и обе страны сотрудничают друг с другом в этом деле. Он передал советскому связному копии собственных расчетов по теории разделения изотопов урана методом газовой диффузии и свои выводы о том, что полученный таким образом уран-235 может быть использован в атомной бомбе.