Текст книги "Канцоньере"

LXXXIII. Se bianche non son prima ambe le tempie

Пока не стали белыми виски

И прошлое не стало настоящим, –

Я буду кланяться стрелам свистящим

Амура, кои на помин легки.

От них теперь не жду какой тоски

Иль тщи, откуль исхода не обрящем:

Проклятая стрела с жужжаньем вящим

Мне только что царапает соски.

Глаза теперь не плачут, хоть убей их,

Но в них слезы пока еще стоят,

Поднаторелые в своих затеях.

И чувства – греются, а не горят,

И сплю иль нет – в оказиях обеих

Сна роковые девы не смутят.

LXXXIV. Occhi piangete: accompagnate il core

– Глаза, настало время плакать вам:

Чрез вас погибель наша вторглась в сердце.

– Ах, нет, мы в этом только страстотерпцы,

К тому ж, мы плачем, как подстать глазам!

– Нет, уверяю вас, Амур бы к нам

Не смог попасть, не распахни вы дверцы.

– Ах, да, но с сердцем мы – единоверцы,

Так вот и наказанье б пополам!

– Ну, нет, позицьи ваши как-то хилы:

Вы составляли первый эшелон, –

На вас пришелся натиск вражей силы.

– Вот так всегда: у сильных свой закон,

Поди-ка докажи им свой резон,

А слабые – неправы и унылы.

LXXXV. Io amai sempre, et amo forte anchora

Любил всегда и все еще люблю,

И с каждым днем готов любить сильнее

Тот угол, где печаль мою развею,

Едва я от любви перетерплю,

Себя я там тотчас развеселю

И все земное от души отвею,

Но более – пред ней благоговею,

Которой мысленно прийти велю.

И вот она проходит предо мною –

Так благостна, так дивно хороша,

Что вот уж сердце вновь болит тоскою.

Изъязвлена, истерзана душа:

Не знай надежды я за высотою –

В моем углу я пал бы не дыша.

LXXXVI. Io avrò sempre in odio la fenestra

О, как мне ненавистна эта щель,

Откуда бог в меня стрелами лупит:

Меня он ими, видите ль, не губит, –

Но мне хотелось бы уйти отсель.

Земная жизнь – тюрьма, а не отель:

Тут тысяча недугов вас острупит, –

И жаль бессмертную, когда наступит

На горло ей влеченья дикий хмель.

Несчастная, ей знать бы не мешало –

Из опыта, изрядного уже,

Что время мчит к концу нас от начала.

Уж сколько раз я баял ей, душе:

Пшла, жалкая, нам уходить пристало,

Пока в довольстве мы, а не в парше!

LXXXVII. Sí tosto come aven che l’arco scocchi

Как добрый лучник в миг, когда стрела

Уходит с тетивы, наверно скажет:

В цель попадет она или промажет –

Нормально или нет она пошла, –

Так, милая, и ваших глаз дела

Ясны вам ране, чем меня повяжет

Сердечная истома и обяжет

Стенать от причиненного мне зла.

Я чаю, будто голос ваш мне прочит:

Вздыхатель бедный! Будь готов, ибо…

Ну, эта вот стрела тебя замочит!

Но ведь и сей добить меня слабо, –

Как вы уж поняли, и вам любо

Зрить жертву, что не мрет, а кровоточит.

LXXXVIII. Poi che mia speme è lunga a venir troppo

Искусство близить чаемое – длинно,

А жизнь, как говорится, коротка:

Каб во-время учесть мне пустяка,

Давно бежал бы прочь – и незаминно.

И вот бегу, застенчиво и винно:

Мешают бечь побитые бока, –

Но сам в себе уверенный пока,

Лицо в крови: любовь тому причина.

И встречным вам урок преподаю:

Влюбленные, сгорайте, но не слишком,

Не стойте в центре, будьте на краю.

Как ныне я, раскинувший умишком,

Живой один из тысячи стою –

Близ этой, бравой, с колотым сердчишком.

LXXXIX. Fuggendo la pregione ove Amor m’ebbe

Сударыни, мешок оставив тесный,

Где издевался надо мной Эрот,

Счастлив я стал или наоборот, –

Вкусив свободы, с долгом несовместной?

Шептало сердце в исповеди честной,

Что без терзаний дня не проживет…

Вдруг слышим: кто-то нас к себе зовет –

То был подлец, несведущим прелестный.

Мы не пошли туда, но всякий раз

Со вздохом обращали взгляд на замок:

Его бойницы радовали глаз.

Увы, я буду краток, сел в приямок,

Где взаперти сижу и по сейчас,

Кляня постылый плен привычных лямок.

ХС. Erano i capei d’oro a l’aura sparsi

Ее златые волосы (змея!)

Ветра в колец свивали мириады,

Она кидала огненные взгляды –

Их больше не увидим ты и я.

С лица ко мне сочувствие лия

(Иль это были света перепады?),

Она меня низвергнула во ады,

По коим тосковала грудь моя.

Походкой не были ее движенья,

Напоминая более полет,

Речь – музыкой была вне постиженья.

Небесный дух, живое солнце – вот

Кто был тогда, то было лишь мгновенье, –

Но рана до сих пор не заживет!

XCI. La bella donna che cotanto amavi

Красавица, любимая тобой,

Внезапно нас покинула средь пира –

Для лучшего, я полагаю, мира,

Поскольку кроткая была собой.

Не кажется ль тебе само собой,

Что время не творить себе кумира,

Но прочь податься скоренько из вира,

Где суета кружит нас на убой.

Привязанностью меньше, превосходно!

Тем легче остальные отмести:

Паломнику все лишнее – несродно.

Ты видишь: что у смертного в чести –

Так это смерть, дружок, и как свободно

Душе на небо без вещей брести!

XCII. Piangete, donne, et con voi pianga Amore

Рыдайте, дамы, прослезись, Эрот,

Любовники, заплачьте в землях разных:

Нет барда, кто в стихах благообразных

При жизни прославлял честной ваш род.

Вот горе-то, с ним рыд невпроворот,

И не стыжусь я слез моих несвязных

И тяжких вздохов, вовсе несуразных:

Исходит скорбь в глаза и через рот.

Вы по новопреставленному Чино

Завойте, рифмы, вздрогните, стихи, –

Как вам невсуе знак дает кручина.

Вопи, Пистойя, город чепухи,

На совести твоей его кончина!

Рассмейтесь, синие небес верхи!

XCIII. Piú volte Amormavea già detto: Scrivi

Не раз Амур мне говорил: Пиши!

Пиши, да покрупней, как для дознанья,

О том, как от меня вы без сознанья,

Как душу вам дарю, лишив души.

Недавно ты и сам являл, пиши,

Пошлейший образец переживанья, –

Но от меня сбежал без основанья,

Но я тебя сыскал в твоей глуши.

И если чудо-очи, с чьей застрехи

Тебе я в лоб однажды закатал,

Пробив твои хваленые доспехи, –

Мне лук натянут чтоб прошить металл, –

Не думай, чтоб стрелой, к моей потехе,

Из глаз твоих ручья я не достал.

XCIV. Quando giugne per gli occhi al cor profondo

Едва враждебный облик дорогой

Чрез зренье в сердце бедное поступит,

Как жизненная сила очи тупит

И прочь идет неведомой стегой.

Бывает результат тому благой:

Изгнанница не праздно брови супит,

Но в неприятельское сердце вступит,

Родных провинций радостный изгой.

Тогда мы видим два лица унылых:

Сердца в них пленены, и ни одно

Из плена вырваться уже не в силах.

Мне как-то вдруг открылося оно –

При виде этих двух, друг другу милых,

С лицом таким, как у меня давно.

XCV. Cosí potess’io ben chiuder in versi

Когда ту мысль, что в сердце я таю,

Смогу доверить, наконец, глаголам, –

Сердец не станет по горам и долам –

Чтоб не оплакали печаль мою.

Вы, очи дивные, победу чью

Я возвещаю городам и селам, –

Вы видите: стою пред вами голым,

Когда и горьких жалоб не пою.

Ваш взор не знает на пути преграды:

Как луч звезды, прошедший сквозь стекло,

В моей тоске не видит он шарады.

Петру и Магдалине повезло:

Их верность удостоилась награды!

Ну, а моя – вам от нее светло?

XCVI. Io son de l’aspectar omai sí vinto

Я, ожиданьем сломленный вконец,

Дошедший в лоскуты с моим стенаньем,

Плюю в лицо порывам, упованьям,

Ну, а равно – приманкам для сердец.

Но ты, лицо, что в грудь мою Творец

Вписал, как в раму, светишь обаяньем

Мечтам моим по-прежнему, как в раннем

Веку моем, мой мрак и мой светец!

Тогда блуждал я, потеряв дорогу,

И, по капризу вольницы моей,

Себя ввергал я в темень понемногу.

И дух мой мчался по следам огней, –

Свободен, бодр, – а ныне тянет ногу

Из принужденья: по вине своей!

XCVII. Ahi bella libertà, come tu m’ai

Ах, вольность милая, как ты могла

Меня покинуть в тот момент печальный,

Когда, чтоб ранить грудь, из дали дальной

Ко мне стрела жестокая пришла!

Мне взор застлала сладостная мгла,

Затмивши разум мой первоначальный, –

Увы тебе, мой ум многострадальный:

Ты не предубежден был против зла!

Как я пылал услышать все, что в связи

С моею гибелью, как вслух назвать

Прозванье нежное – пылал в экстазе!

Другого счастья мог ли я желать,

Нежли брести к ней по пескам и грязи,

Нежли руками воздух обнимать?!

XCVIII. Orso, al vostro destrier si pò ben porre

Дружище Орсо, жеребцу узда

Является неписанным указом, –

Но кто удержит вас? Ваш пылкий разум

Несет вас в бой, сорвавши повода.

Вы все еще без дела? Не беда:

Задуманное не свершим мы разом.

Советую смотреть бесстрастным глазом

На то, что в гуще дел мы не всегда.

А впрочем, что я? То не ваш ли норов

Мчит по полю, закованный в броню,

Средь зависти, средь дамских приговоров, –

На горе кнехту и его коню, –

Крича: Коль не убью, то полоню

В честь рыцаря, что приотстал меж сборов!

XCIX. Poi che voi et io piú volte abbiam provato

Поскольку все мы видели не раз,

Что наши упованья мрут как мухи,

Давайте, друг мой, быть престанем глухи

К тому, что возвестил нам правды Глас.

Земная жизнь, конечно, рай для нас,

Но змеи здесь зевают с голодухи, –

И все в ней – для соблазна и прорухи,

Что на мгновенье и чарует глаз.

А вы, что с вашим сердцем беспокойным

Желали б до конца пребыть таким, –

Не следуйте примерам недостойным.

Засим, мой сын, простите за нажим:

Я, проповедям вопреки убойным,

Не то чтоб был когда непогрешим!

С. Quella fenestra ove l’un sol si vede

Окно, куда она бросает взгляд,

Когда захочет, и звезда другая

В часу девятом смотрит, не моргая,

Окно, где на ветру кусты скрипят,

И камень тот, откуда на закат

Глядит подолгу донна дорогая,

И травы, по которым пробегая,

Нога ее и тень ее летят,

И галерея, где Амур таится,

И новая весна, что каждый раз

В тот день мне сердце расклюет, как птица, –

И взор ее, и речь, – куда от вас

Бежать бы мог я, и куда укрыться,

Чтоб слезы вдруг не брызнули из глаз?

CI. Lasso, ben so che dolorose prede

Увы, нас смерть безжалостно когтит,

Ничтожность человеку не прощая, –

И, ничьего покоя не смущая,

Душа оставит мир – и полетит.

Быть может, чья-то жалость посетит

Меня, последний день мой освящая, –

Но мой Амур при мне, меня стращая

И новых слез все требуя, сидит.

И я слежу, как час идет за часом

И вскоре год уводит за собой,

И привыкаю к времени гримасам.

Два семилетья здесь творят разбой

Высокий разум с чувством сладкогласым:

Когда б другого победил любой!

CII. Cesare, poi che ‘l traditor d’Egitto

Когда изменник Птолемей дарил

Врагу честную голову Помпея,

То Цезарь, хоть был рад, для Птолемея

Проплакался, как я вам говорил.

А Ганнибал, пусть Рима не разбил,

Свою имперью по ветру развея, –

Прилюдно хохотал, всех тех жалея,

Кто, пораженья вследствие, скорбил.

Так получается, что всяк, как может,

Личиной камуфлирует ту страсть,

Которая в тот миг его тревожит.

Так я смеюсь, пою – чтоб не пропасть,

Чтоб червячок, который сердце гложет,

Никак не мог вам на глаза попасть.

CIII. Vinse Hannibàl, et non seppe usar poi

Победу одержавший мавр не смог

Использовать её затем особо:

Любезный сударь мой, смотрите в оба,

Чтоб схожий вас не поджидал итог.

Медведица ужо найдет предлог,

Чтобы коснулась вас сраженья злоба:

Кому понравится такая проба,

Когда у медвежонка вырван бок?

Пока от боли не пришла в себя,

Честной свой меч вы в ножны не кладите,

Но следуйте туда, где, вострубя,

Фортуна ваша мечется в зените:

Там, даже вашу голову сгубя,

Две тыщи лет вы в славе простоите!

CIV.Làspectata vertú che ‘n voi fioriva

Амур урон вам причинить не смог,

Когда вошли вы в юношески лета, –

И ваша зрелость вашего расцвета

Достойна, добродетельный итог.

Увижу ль благовидный в том предлог

Чтоб славу вам снискать в глазах у света? —

Я высеку в чернилах вас, и это

Достойно вас, зане «сей мрамор – бог»!

Вы думаете: Кесарь или Павел,

Или Марцелл, иль тот же Африкан –

Стоят, чтоб каждый год в них не убавил?

Нет, времени боится истукан,

И лишь перу, кто б честных нас ни правил,

Не страшен их предательский канкан!

CV. Mai non vo’ piú cantar cómio soleva

Не стану больше петь, как я певал,

Поскольку верно не бывал я понят,

А если гонят – надобно бежать.

Люблю терпеть – но как сносить провал?

И с чем ты куковал – с тем похоронят.

Коль звонят по тебе – тебе лежать,

И рад бы уважать, да презираю,

Но! Выбираю донну понежней,

Чтоб к ней подхода – ни с какого краю.

От холода я таю.

Амур, да не гони ты лошадей!

Коль нет у вас идей, тогда… вздремните!

Нет площади – но значит есть газон,

А коли не сезон

Иль ауры холодны – то извините!

Храните деньги в кассе: оберут!

Кто что б ни понял тут: пусть не болтает.

Светает, но уже – ни для кого.

Смотрите: я себе и друг, и Брут!

Энтузиастов труд – других питает,

И кто витает – нет земней того.

Смешнее моего не знаю плача:

Что за удача – днище пропороть,

Иль чуши намолоть! Мне незадача,

Как, в скромности занача,

Прекрасную утаивают плоть?

Ума не дал Господь – сиди и слушай,

Дают – беги, а бьют – бери и ешь,

А коли ложь терпеж

Уж превзошла: не нравится – не кушай!

«Любовь красна ответом» – чушь и бредь!

Впредь это упраздним и будем рады,

И траты будем делать за свой счет.

Вздыхать по вруше – лед хотеть согреть,

И неба нам не подпереть, преграды

Для ретирады умный не найдет.

Бог день дает: заботься о ночлеге,

В телеге сидя – шпарь не по кустам

И счастья по пятам верши набеги!

Все кошки ночью пеги,

Любой дурак умен не по летам.

Есть вера там, где правит Царь Небесный

И праведника в дебре хоронит:

Пусть тут меня казнит,

А там – введет меня в синклит их тесный.

В непресной речи мне по вкусу соль,

Но сколько ни глаголь – спасенья нету!

Блюдя диету – станешь худ умом.

Есть в жизни честной упованья боль:

Блуждай, доколь найдешь свою планету –

И несть запрету на пути прямом,

Но прелесть под замком свободных слаще,

А вяще – ключ, что в скважину вошел

Души и произвел в ней сдвиги тяжче,

Чем слоний хобот в чаще,

И вздохи бесконечные извел!

Но в чем был мне прикол – ей откололось,

Коль взглядов мне количество не врет:

Амур пусть поберет

Меня, коль я им верю хоть на волос!

Речь – колос, но молчанье – вот зерно,

Пусть мне оно и не дороже звука

И чем вот эта штука – свет очей,

Чем голос в цвете в мире, где темно,

Чем мне в окно заползшая гадюка,

Чем мука сладкая и сон ничей,

Чем двух ключей в единый ток слиянье,

Коль упованье правду говорит,

Мой светлый рыд и в гневе покаянье,

Ее лица сиянье,

Мой кормчий знак в стихиях Нереид, –

Да убегу обид и выйду к цели:

Ах, от меня отторгнутая часть!

То мир, то драка – всласть! –

Меня вовек не кинуть им ужели?

В беде, в воде ли – плачу и смеюсь,

Поскольку не боюсь вверяться слухам,

Ни сном, ни духом не браню судьбы,

Глубин не жажду, мели не таюсь,

Мощусь под Лавром, так привык к прорухам,

Что ухом не веду на глас трубы,

Нацыкавшей тубы на вожделенье, –

Ну, а томленье – дело уж мое, –

И боли острие и накаленье,

И всякое глумленье –

Мол «струсил, вот и упустил свое», –

И в грудь копье – и в рот тотчас лекарство,

И письмена на лбу и на воде.

Мне жизнь и гибель где? –

В собравшей простодушье и коварство.

CVI. Nova angeletta sovra l’ale accorta

На крыльях трепетных младая ангелица

На свежий бережок решает приземлиться,

Где я, задумчивый, судьбу мою влачу,

И, видя, что совсем один, как перст, торчу, –

Решается снурок и петельку из шелка

В траве, куда иду, пристроить тихомолко, –

Так я попал в силок, но мало я уныл:

Столь блеск ее очей и столь их взор мне мил!

CVII. Non veggio ove scampar mi possa omai

Не знаю я, куда бы мне бежать

От глаз прекрасных, кои мне опасны, –

Боюсь, что в них укрытые соблазны

Мне скоро могут сердце надорвать.

Я тьмы ищу, но звезды их опять

Стоят перед душою, неотвязны,

Пятнадцать лет все так же ежечасны,

Как в первый день, и мне их не унять.

Они за мною следуют повсюду,

Куда ни погляжу – они уж там:

Луч, как вода, сочится сквозь запруду.

Повсюду лавр за мною по пятам:

Везде – чащоба лавра, где ни буду,

С Амуром, приложившим перст к устам.

CVIII. Aventuroso piú d’altro terreno

Благословеннейшая галерей,

Где милая стопы остановила

И посмотрела так, что кровь застыла:

Глазами света тихого светлей.

Сначала адамантовых камей

Сточится твердое лицо до тыла,

Чем в памяти сотрется то, что мило

Всегда воспоминать душе моей.

Но базиликой проходя, как прежде,

Я вглядываюсь в плиты… там, внизу,

Быть может, отыскать следок в надежде.

Но вот следка мне – ни в одном глазу!

Сенуччо, прикоснись к ее одежде:

Пускай вздохнет иль проронит слезу!

CIX. Lasso, quante fїate Amor m’assale

Увы, Амур, не тысячный ли раз

В сиянье дня, у ночи под покровом –

Я пробираюсь с нетерпеньем новым

Туда, где здравый смысл я мой не спас.

Там я смирюсь, затихну хоть на час

Дня, ночи, вечера иль утра, – словом,

Пока не обрету себя готовым

Внимать без дрожи памяти рассказ.

Тотчас зефиром сладостным провеет

Она и скажет ласковое так,

Как будто сразу сердце мне согреет.

То будто райский гость дает мне знак:

Мне сострадает и меня жалеет,

Когда вокруг все – холод или мрак.

CX. Persequendomi Amor al luogo usato

Амур в урочном месте вдруг настиг

Меня средь дум крыла единым взмахом

И тотчас оковал мне душу страхом,

И сделал маской мой смятенный лик.

Нет, то не бог был: предо мной возник

Призрак из тех, что зыблются над прахом,

Чью тень звезда отбросила по плахам:

Живую в нем ее узнал я в миг.

Я тотчас же сказал себе: Терпенье! –

И тотчас в душу мне сошел покой,

И было время вечности – мгновенье.

От грома к молнии – подать рукой:

Я зрил глаза, я пил их настроенье,

Их речь отозвалась во мне тоской.

CXI. La donna che ‘l mio cor nel viso porta

Не Лаура ль предстала предо мной,

Витая в хоре помыслов любовных? –

Я, устыдившись дум моих греховных,

Тотчас поник пред нею головой.

Она, отметив вид унылый мой,

Мне бросила вдруг взгляд из безусловных,

Который амнистировал виновных, –

Но от него остыл бы Громобой.

Я вздрогнул, а она, меня минуя,

Мне провещала нечто, от чего

Мне стало сладко, как от поцелуя.

Мое вы оцените торжество:

Воспоминанье это, дух волнуя,

Со мной – и сердцу не вместить его!

CXII. Sennuccio, i’ vo’ che sapi in qual manera

Сеннуччо, хочешь знать, как я живу

И каково со мною обращенье?

Все дух мой – в пламени, а ум – в смущенье,

А Лаура – и в снах, и наяву:

Смиренна и горда на рандеву,

Мягка, жестка, в раздумье, в отвращенье, –

То неподвижна, то в коловращенье;

Я, глядя, то смеюсь, а то – реву.

Там нежно запоет, тут просто сядет,

Тут кинется, а там замедлит шаг,

Тут милый взгляд стрелу мне в сердце ладит.

То скажет что, то засмеется так,

Вид сделает такой, что с сердцем сладит

Тотчас моим Амур, мой добрый враг.

CXIII. Qui dove mezzo son, Sennuccio mio

Сеннуччо, я разорван пополам

(Не правда ль, лучше вам, когда я целый?),

Бежал сюда, от бури очумелый,

Открывшей путь ненастьям и дождям.

Поведать ли, зачем, столь робкий там,

Я пред громами здесь не оробелый? –

Затем, что тут мой пламень застарелый

Вдруг вспыхнул как-то вновь собою сам.

Едва завидел я холмы и рощи,

Где Лаура, взглянув на небеса,

Смиряла бури гром и темень нощи, –

Как тотчас из души ушла гроза:

Что было сложным – стало много проще…

Что стало б, загляни я ей в глаза?

CXIV. Délempia Babilonia, ondè fuggita

Оставив нечестивый Вавилон,

Лишенный совести, враждебный благу,

Приют скорбей и тьмы, – я задал тягу,

Спасая плоть от ранних похорон.

Я здесь, в тиши, Амуром поощрен,

Сбираю травы, пачкаю бумагу,

Иль вслух себе рассказываю сагу

О лучшем веке, чем приободрен.

Не озабочен чернью, ни фортуной,

Ни собственной персоной, ни тщетой,

И к жару, и к жаре равно имунный,

Имею два желанья: просьба к той –

Почаще выю гнуть гордыне юной,

К нему ж – не расставаться с прямотой!

CXV. In mezzo di duo amanti honesta altera

Меж двух любовников: меня и Феба –

Она прошла, и с нею – этот хмырь:

Слепой богов и смертных поводырь, –

Смотрел с земли я, мой соперник – с неба.

Но, света раскаленного эфеба

Не вынесши, очей влюбленных сырь

Она возьми и радостно расширь

Вдруг в сторону мою: так це ж шо треба!

Ту ревность, от которой я не знал,

По воле их сиятельства, покою, –

Сняла во мне веселость, как рукою.

Однако у событья был финал:

У Феба слезы потекли рекою,

И он, озлясь, за тучкою пропал.

CXVI. Pien di quella ineffabile dolcezza

Исполнен негою неизъяснимой –

Продуктом лицезренья милых черт

В дни, после коих был бы я простерт

В земле, чем видеть мир мной ныне зримый, –

Я кинул мой кумир высокочтимый,

Тот, в коий духом твердо был уперт, –

Настолько, что мой дух и ныне тверд

В презренье всех и вся опричь любимой, –

И прибыл с Богом, думами долим,

В замкнутую со всех сторон долину,

Что есть ледник стенаниям моим:

Тут не жены мне, скалы кажут спину

И мчат ключи, подстать слезам былым

По той, кого забыть, увы, премину.

CXVII. Se ‘l sasso, óndè piú chiusa questa valle

Когда бы кряж, которым замкнут дол,

В народе прозванный Укрытым Логом,

Теперь или по времени немногом

Отсюда б, да туда вон перешел, –

Мои бы вздохи подхватил Эол

И к ней отнес бы их в порядке строгом, –

А так они скитаются под богом,

Хоть ни один обратно не прибрел:

Они, знать, там, куда их посылаю, –

Все сыты, пьяны, с носом в табаке,

К ним нет подхода ни с какого краю,

А вот от глаз их радость вдалеке,

Куда их не несут, и не мешаю

Я им рыдать об этом пустяке.