Текст книги "Канцоньере"

CCVI. S’i’ ‘l dissi mai, ch’i’ vegna in odio a quella

Но я же умолял любить меня,

Просил: Жить без тебя мне невозможно!

Настаивал: Мне без тебя тревожно,

Ни сна в ночи, ни трудового дня!

Я ей кричал: звезды, нас пламеня,

Вручили ностальгии! –

И всякие другие,

Не очень – то благие

Слова с большою дозою огня.

Но я же видел: острие кремня

Торчит надкожно у меня – возможно, –

Стрела навылет, а она – безбожна!

Безжалостна! и что на ней броня,

И невозможна честная резня!

Жизнь молвила: Прости и

Кончай перипетии!

Полцарствия витии

Отдай хоть раз за доброго коня!

Но я же знал, как противоположна

Во мне тоска моя ее стихии,

Как долу гнут меня мои грехи и

Все прочее, что ей понять несложно, –

И как все это ей осточертежно,

И что, меня кляня,

А может – и дразня,

Не терпит, с глаз гоня,

Как Фараон евреев – невельможно.

Но я же поступал благонадежно

И куртуазен был в галантерии:

Я лавр сажал по всей периферии,

За что хулим был и хвалим обложно.

Ни разу я ни запросто, ни сложно

О ней, ее браня

Или словцом казня, –

Короче: честь храня

Ее, не смолвился неосторожно.

Но я молчал Ионой в Ниневии,

И не было кита иль ревеня

Чтоб, ужасом меня охолоня,

Отторгнуть у привычной исихии.

Но я молчал, наперекор психии,

О том, что все так ложно,

А ждать – пустопорожно,

И можно б осторожно

Сорвать какой цветок без тика в вые.

Но я молчал – болтали остальные:

Меня в какой-то гадости виня

И о неверности моей стоня

Столь вслух, что перья лопались стальные.

Но за собой не чувствую вины я,

И мне, поверьте, тошно,

Что так вопят истошно

О том, что знать дотошно,

Поверьте, могут лишь одни больные.

Служил я за Рахиль – не ради Лии:

Мне со второй – стерпежно,

А с первой – обалдежно,

Обол мой оброня,

Умчаться прочь хоть в кузове Илии.

CCVII. Ben mi credea passar mio tempo omai

Собирался претерпеть,

Как давно претерпеваю:

Без опасных номеров.

Вдруг подумал, что зеваю

И что с ней мне не успеть,

Да и Амур подкинул дров:

Так из воров

Нынче я, а стар – как стыдно!

Как несолидно

Свет зениц потиху красть!

Раньше-то всласть

Утолял я первый голод

Без стесненья: был я молод.

Очи нежны – взора хлеб

Ране столь любезны были

Уделять мне от красот,

Что, купаясь в изобилье,

Я транжирился взахлеб

Об руку с рукой щедрот.

Ныне мой рот

Кажется мне большеватым:

Проголодатым

Как не писана мораль.

Если нам жаль

Поделиться с ближним пищей,

Что ж, что он крадет: он – нищий!

Сто путей и сто дорог

Я изыскивал: смогу ли

Без нее прожить и дня.

Что душе все «гули-гули»! –

Мчится к ней, не чуя ног:

В полымя – да из огня!

И, применя

Хитрость, – цап на пропитанье!

О испытанье:

Где не ждешь – вдруг заметут.

Дивно цветут

Взгляды, прямо в душу светят,

А украсть один – заметят!

Смерть я ем, живу в огне

Саламандрою – куда там,

Но не трусь: ты сам хотел!

Надоело быть ей братом,

Мучайся теперь, как не

Родный в адском круге тел.

Снег налетел,

Спрятав розы и фиалки, –

Я не на свалке

Пропитаю естество.

Как? Воровство?

Да от многого немножко

Брать – есть честная дележка!

Кто не понял, чем я жил

С дня, как первое свиданье

Мне обычай повело?

Всякий житель мирозданья

Рацион инак решил:

Тот горазд вдыхать зело,

Мне – что светло,

То и харчно, витаминно.

Да, но обидно,

Что Амур ко мне жидок.

Вот вам видок:

Пита, гаснущий от жажды –

Так и помирать мне дважды?

Огнь сокрытый жжет больней,

Да и дымом выдается –

Вот, Амур, и вся любовь!

Я молчал, но ччерт, он жжется.

В крик. Что может быть стыдней?

Ты нам мозги не буровь…

Супится бровь:

Вот ведь дожил – утомляю,

Как заявляю

Пренасущнейшую нужд.

Вывод: вам чужд

Тот, кого вы погубили.

Грех вам, мне – покорность силе.

Стал быть: мучусь от любви,

Искупая грех несвойский, –

Свой, верней: понизь глаза,

Зря на свет, не молвли с той, с кой

Молвишь, звука не лови –

Слушая, иначе за –

Будет слеза.

Да прервет потоки бредней

Выстрел последний! –

Так ведь жалость вам велит? –

Пусть отболит

Сердце, выболев отраву:

Добро мрет, кто мрет наславу.

Песнь! До конца

Выстоим: назад ни шагу!

Черпай отвагу

В упованье на судьбу

В скорби, в гробу, –

Ибо в теме сей любовной

Нет у нас родни духовной!

CCVIII. Rapido fiume che d’alpestra vena

Поток, бегущий с горного отрога,

Прогрызший не один попутно кряж:

Ты день и ночь кипишь и входишь в раж,

А рядом мирно сходит в дол дорога.

Ты обогнал меня, при том – намного:

Тебе ничто – усталостей багаж,

И ты скорей получишь апанаж:

Нежней там зелень, да и синь-нестрога.

Там солнце левым берегом твоим

Проходит, вызывая взрыв цветенья,

Казнясь (когда б!) отсутствием моим.

Лизни подошвы милого виденья,

Шепни ей, что приду тотчас за сим:

Дух бодр, но плоть достойна снисхожденья.

CCIX. I dolci colli ov’io lasciai me stesso

Холмы родные, где себя я кинул,

Оставив дол, откуда не уйду, –

Повсюду предо мной и на виду,

Куда б ни поспешал, куда б ни двинул.

Не раз я удивиться не преминул:

Как все я там, хоть вечно на ходу,

Как с новой панорамою в ряду

Стоит и эта и никто не вынул.

Как лось, слегка подраненный стрелой,

Отравленным проткнувшей бок железом,

Бежит во умноженье боли злой, –

Так я на сердце вот с таким порезом,

Резвясь, страдая, – не сгоню долой

Себя, оставшись с прежним интересом.

CCX. Non da l’hispano Hibero a l’indo Ydaspe

Обшарив все подлунные моря

Под сеткой, на которой мир сей распят,

Где дремлет Эбр, где Индская волна спит, –

Такой ты не найдешь: искал ты зря.

Какой колдун, судьбу заговоря,

Какая ведьма скажут, чтоб был час бит:

В ней милосердье глухо, словно аспид, –

И жалок я, на счастье не смотря.

Ну, ладно бы сама, – но тот, который

Сидит в ней, расточая нежный мед

Налево и направо, под кокорой, –

Что ж мне-то ложку мимо рта несет,

Смеясь над тем, как сединою скорой

Висок у одуванчика цветет?

CCXI. Voglia mi sprona, Amor mi guida et scorge

Желаньем шпорим, нежностью ведом,

Влекомый негой, бешеный от боли, –

Надежды льстивой, по ее же воле,

Хватаю пальцы – сердца добрым ртом.

Увы, не замечаю я на том,

Что заняты мерзавцами все роли:

Везде пять чувств, а разум на приколе, –

Двух выгонишь, ан – лезут уж втроем.

Честь женская, изящество ухваток,

Красивые слова – нас завели

И засосали сердце топью паток.

В двадцать седьмом году в тупик зашли

В апреле дня шестого – и порядок:

Поднесь себя на свет не извлекли.

CCXII. Beato in sogno et di languir contento

Во сне блажен, в томлении доволен,

Хватая тень, целуя ветерки, –

Нестись в безбрежности моей тоски,

В песке играть, писать на вихрях – волен;

Единым солнцем я смертельно болен,

Смертельно заморившим мне зрачки:

Лань трепетная мчит вперегонки

С конем, да конь, к несчастью, малохолен.

Конь этот – я, и я устал и слеп,

Все так же в трепете одной взыскуя,

Не знаю, что вблизи: альков иль склеп.

Уж двадцать лет, в восторге иль ревнуя,

Грызу моих терзаний черствый хлеб –

И впредь себе иного уж не жду я.

CCXIII. Grazie ch’a pochi il ciel largo destina

Немногим небеса вручают в дар

Столь редкостную в людях беспорочность,

Другим – ума отточенную точность

Или красы божественный пожар,

Иль множество таинственнейших чар,

Иль голос, покоряющий взаочность,

Походку чудную, суждений сочность,

Иль пылкий дух, что столь высок, сколь яр,

Или глаза: чуть взглянут – как ударят,

Дно ночи ль, бездны ль выхватят лучом,

То душу вынут, то свою подарят,

Иль речь такую, что журчит ручьем,

А вздохи в перерывах так и шпарят:

Все это вы, и я тут ни при чем.

CCXIV. Anzi tre dí creata era alma in parte

В теченье трех дней зарождалась душа

Чтоб мыслить о странных высоких вещах,

Презрев то, что множества будут ценить.

Покамест робея пред тем, что судьба,

Младенец, одна, зелена и вольна,

Вступила весной в восхитительный лес.

И нежным соцветьем сразил ее лес –

Соцветьем моложе на день, чем душа, –

К нему приближаться не смела вольна:

Там рядом силки были всюду в вещах.

И все же влекла ее зримо судьба,

Заставив свободу совсем не ценить.

Да мог ли я прелестей не оценить,

Завлекших меня во зеленый тот лес,

В котором, казалось, исчезла судьба, –

Чтоб после искать – в чем держалась душа –

В камнях, заговорах, отварах, вещах

Целенья – чтоб память хоть стала вольна!

Увы! Ныне вижу, что прежде вольна

Плоть станет от той, что невмочь ей ценить,

Чем сможет обресть врачеванье в вещах

От ран, каковыми язвил ее лес

Терновника, – как же болела душа

Покинуть тот лес, да, увы, не судьба!

В занозах, изломана болью судьба

И сбита стопа, что когда-то вольна

Была мчать, куда ей велела душа.

Ты, Боже, могущий мольбу оценить,

Пошли мне подмогу в цепляющий лес:

Пробей Твоим солнцем мне бреши в вещах!

Смотри, как погряз я в красивых вещах,

Мне ставших в судьбе как вторая судьба,

В дремучий меня увлекающих лес!

Смоги же, чтоб сделалась снова вольна

Заблудшая суть – ведь тогда оценить

Высокий свой жребий настанет душа.

Душа вопрошает Тебя о вещах:

Ей суть оценить, может быть, не судьба?

Вольна уж не будет? Ее сгубит лес?

CCXV. In nobil sangue vita humile et queta

Тишь и смиренность при высокой доле,

Чистосердечье при уме большом,

Плод зрелости под юности цветком

И легкость нрава в радости и боли –

Вручила ей ее звезда, – нет, боле:

Тот, что превыше звезд, ея кругом

Распространил молвы веселый гром

И в прозе, и в божественном глаголе.

При скромности любезность в ней видна,

Изящество без привкуса гордыни, –

И в ней красноречива тишина.

Беда со взором: по его причине

Вдруг станет черен день, а ночь – ясна,

Меды горчат, зато – сладят полыни.

CCXVI. Tutto ‘l dí piango; et poi la notte, quando

Весь день рыдаю, ну а ночь приходит

Чтоб жалким смертным краткий отдых дать, –

Я не могу опять не зарыдать:

Так всякий час душа в слезах исходит.

Вода унынья мне глаза изводит,

А душу – неуменье отстрадать, –

И им конца и края не видать,

И мир мой от меня далече бродит.

Так день за днем, из ночи в ночь живем,

Уже отжив поболе половины

От смерти той, что жизнью мы зовем.

Не боль мою кляну: чужие вины, –

Мадонна, милосердья тщетно ждем

Среди надежд, обрушенных в руины.

CCXVII. Già desїai con sí giusta querela

Я жалобу хотел уж вам вчинить,

Изложенную пылкими стихами,

Чтоб сердце, в зное скованное льдами,

Хоть сожалением воспламенить,

Иль хоть туман холодный устранить,

Вам душу оболокнувший парами, –

Иль побудить других заняться вами:

Чтоб глаз вам от меня не хоронить, –

Но злость на музу иль к поэту жалость

Я в массе не решился возбуждать:

Такого раньше не практиковалось.

Продолжу лишь у ваших ног рыдать,

Потом: навеки смолкну – это малость.

Желайте мне счастливо отстрадать.

CCXVIII. Tra quantunque leggiadre donne et belle

Количество прелестниц рядом с той,

Что всех прекрасней, – смысла не имеет:

Краса их всех пред ней как бы немеет,

Так солнце звезды дарит немотой.

Амур считает век тот золотой,

Пока такая ветерком тут веет:

Она уйдет – и век вдруг захиреет,

Галантность вымрет, станет нищетой.

Случится так, как если бы с уходом

Ея погасли солнце и луна, –

Без крон в ветрах и трав, жизнь с каждым годом

Потянется глуха или мрачна:

Людским досель не слыханное родом

Явится, лишь глаза смежит она.

CCXIX. Il cantar novo e ‘l pianger delli augelli

Пернатых пенье, тишину продрав,

Впервые полыхнуло в дали дальной,

Заворковал слышнее ключ хрустальный,

Сбегая живо по финифти трав.

Из снега туч, из золота купав

Встает Аврора, преданная спальной

Супружеской – и мой час дня начальный

Настал под писки, шепоты забав.

Встаю чтобы приветствовать зарю я

И с нею солнце, и еще одно,

Которым опален, горю, горюя.

Их как-то встретив оба заодно,

Заметил вдруг, что звезд не рассмотрю я

При первом, что вторым зачернено.

CCXX. Onde tolse Amor l’oro, et di qual vena

Где злата для двух кос Амур намыл

И розы разыскал он где меж терний,

Где иней взял, седых снегов химерней,

Чтоб он дышал и пульсом жилок жил?

Где жемчуга достал и изострил,

Чтоб речь сквозь них лилась нельзя примерней?

Откуда свет он вынес невечерний

И в ясном тихом взоре водворил?

Где спер он эти ангельские гласы,

Которые во мне спирают дух –

До спазма, до бессмысленной гримасы?

Откуда нежный, как цветочный пух,

Покой, ее объемлющий все часы,

Когда молчит или мечтает вслух?

CCXXI. Qual mio destin, qual forza o qual inganno

Что за судьба, что за обман иль сила

Меня, обезоружив, поведут

Один и тот же штурмовать редут –

Чтоб всякий раз живым не выносило?

Ну, я не мертв, отлично: пусть пробило

Кампаньи двадцать лет – все не задут

Ветрами изводящий сердце трут

И превращающий его в горнило.

Курьеры смерти, впрочем, тут как тут:

Как издали глаза любви примечу, –

Но станут вдруг, а ближе – не идут.

Амур так тонко нам готовит встречу,

Что на вопрос: Идешь? – конечно, крут, –

Не то, чтобы смолчу, а – не отвечу.

CCXXII. Liete et pensose, accompagnate et sole

– В веселье, в грусти, при пажах, одне,

Красавицы, с кем вижусь по дороге,

Скажите, где она, по ком в тревоге,

Где та, в которой жизнь и гибель мне?

– С ней рядом только радостны вполне,

Мы без нее печальны и убоги:

К ней нынче зависть с ревностью так строги,

Что не шепнуть двух слов наедине.

– Кто положил запрет любви любимой?

– Душе – никто, но телу – грубый гнев,

Как нам, и ей, конечно, нестерпимый.

Душа стоит в очах у дам и дев:

Глаза красы, тобой боготворимой,

Внезапно увлажняются, зардев.

CCXXIII. Quando ‘l sol bagna in mar l’aurato carro

Лишь колесница солнца сгинет в море

И смеркнется в эфире и в мозгу, –

При звездах и луне все не могу

Жестокое мое избыть я горе.

Мои печали поверять ей вскоре

Я стану вслух, в ответ им: ни гу-гу!

К кому за помощью ни побегу –

Все прочь тотчас: весь мир со мною в ссоре.

Сна нет как нет и отдыху – увы!

И вздохи, и стенанья до денницы:

Проплачу так до самой синевы.

Взойдет заря, позолотив страницы:

Все мрак теснится возле головы, –

Но солнце осушает мне ресницы.

CCXXIV. S’una fede amorosa, un cor non finto

Коль верность духа, сердца прямота,

Томленье нежное, порыв смиренный,

Пыл целомудренно-самозабвенный, –

Коль долгая сомнений маята, –

Коль мысль во взгляде глаз, в изломе рта –

Единая о вас, о драгоценной,

В боязни ранить взор иль слух надменный,

Вдруг бедственной окраскою взята, –

Коль страсти безнадежной упоенье –

В слезах и вздохах: в смехе никогда –

И гнева боль, и ревности смятенье, –

Все, что горит, не распуская льда, –

Суть все, за что терплю от вас гоненье, –

То на душу вам – грех, а мне – беда!

CCXXV. Dodici donne honestamente lasse

Двенадцать жен, двенадцать нежных звезд,

С пристойною веселостью во взорах,

Вкруг солнца моего, в речных просторах

На лодке вижу вдруг, однех окрест.

И как это молве не надоест

Об Аргонавтах киснуть в разговорах,

Да и Парис, навезший в Трою шорох,

В таких ладьях не увозил невест.

Гляжу: уж взад везет их колесница,

А Лаура стыдливо в стороне

Сидит, спевая песни, чаровница.

Мне стало невдомек: не снится ль мне?

И чертом этаким сидит возница, –

Да и гребец вез чертом по волне.

CCXXVI. Passer mai solitario in alcun tetto

Не зябнет так и воробей в застрехе,

Ни зверь, един в лесу, как зябну я, –

Не видя нежного лица ея:

Сугрева моего, моей утехи.

Люблю поплакать, ежели не в спехе, –

А смеха не люблю, еда моя:

Полынь да молочай, в груди – змея,

А в ложе жестком – камни и прорехи.

Поистине, сам сон, как говорят,

И смерти брат, и сердце умыкает

От милых дум, что к бытию гвоздят.

В глазах пейзаж счастливый возникает:

Текут ручьи и кроны шелестят –

Там в дол она, а здесь слеза стекает.

CCXXVII. Aura che quelle chiome bionde et crespe

Зефир, ласкающий златую прядь,

Свивая в кольца или развивая,

Как обвивает прядь тебя живая,

Как вам вольготно в запуски играть!

Вот вы в очах, откуда пчелок рать

Летит, глаза мне больно уязвляя, –

И плачу, и бранюсь, и, ковыляя,

Ищу ее чтоб взгляд на ней собрать.

И то мне кажется, что где-то близко

Она, то вижу: это чувств обман,

Как глазу – призрак солнечного диска.

Зачем не я текучий твой туман? –

О, как бы – для рассудка не без риска –

Я впитывал волос ее дурман!

CCXXVIII. Amor co la man dextra il lato manco

Амур десницею мне грудь рассек

И в сердце вдвинул лавр, такой зеленый,

Что рядом с удивительною кроной –

Смарагда цвет упреки бы навлек.

Сошник пера и вздохов солнцепек,

И дождь из глаз, страданьем осветленный,

Его взрастили так, что благовонный

От лавра дух и в горние востек.

Слух добрый, добрый нрав, души движенья

И прелести, и жизни чистота –

Суть корни благородного растенья.

Где б ни был я – в моей груди всегда

Счастливый груз, и, полн благоговенья,

Молюсь ему, и – плачу иногда.

CCXXIX. Cantai, or piango, et non men di dolcezza

Я пел, теперь я плачу, но и в плаче

Известная отрада тоже есть:

Так следствию причину предпочесть

Я смог – и столь высокую, тем паче.

И в счастии, равно и в незадаче,

Мне любо самолюбие отместь:

Я милостей не жду от ней, а месть

Ее не принудит нас дать ей сдачи.

Амур и свет, судьба и госпожа,

Пожалуй, пусть гноят меня, как прежде:

Счастлив! – на сердце руку положа.

Умру ли я, живу ль, – я все в надежде,

И сладко мне, пылая и дрожа,

С тоской веселой думать, счастье где ж де?

CCXXX. I’ piansi, or canto, ché ‘l celeste lume

Рыдал – теперь пою, зане опять

Она мне солнце взгляда приоткрыла, –

Не более того и нужно было:

А только б две зенички увидать.

И так уж мне бессмысленно рыдать,

Свой укорачивая век, постыло, –

А вот моста, весла или ветрила –

К ней не было: и вброд нельзя наддать!

Разлук излуки широки довольно,

Чтоб берега другого не видать,

К нему и мыслью поплывешь не больно.

Тут надо лавра, пальмы ожидать –

И вспоминать оливу богомольно.

Олива – тут: я воскрешен страдать.

CCXXXI. I’ mi vivea di mia sorte contento

Я жил довольный собственной судьбой:

Без слез, без зависти, нежгучей даже, –

Пусть ей инакий муж пребудет слаже:

Дороже мне мой собственный убой.

Итак, я был в ладу с самим собой

И у скорбей моих стоял на страже, –

Но светоч мой затмил какой-то враже:

А мне он светлым нужен – не любой.

Мать-мачеха, вся нежность и презренье,

Природа, объясни, как можешь ты

Создать и растоптать твое творенье?

Живой источник высшей доброты,

Отец небесный, возврати ей зренье:

Оно твой дар и око красоты.

CCXXXII. Vincitore Alexandro l’ira vinse

Царь Александр, в побоищах велик,

Был в гневе не возвышенней Филиппа:

Кисть Апеллеса и резец Лисиппа

Не в оправданье злому средь владык.

Тидей, почувствовав свой смертный миг,

Сглодал от гнева череп Меналиппа;

Ослеп и умер Сулла не от гриппа:

От злости окосел и сдох старик.

Валентиньян, порвав се жилу в зеве,

Тотчас помре, – Аякс, повергнув рать,

Не знал, как злобу задушить во чреве.

Гнев, что тотчас вас может разобрать,

Спешит упорствующего во гневе

Позором или смертью покарать.

CCXXXIII. Qual ventura mi fu, quando da l’uno

Мне жутко повезло: зане одна

Из двух зениц, прекраснейших на свете,

Терявшая досель в красе и свете,

Отдав мне мутность, сделалась ясна.

Я к ней пришел, соскучившись сполна,

K единственной, что у меня в предмете, –

Она не отказала мне в привете,

Любезнейшем, чем все за времена.

Тогда из солнца, видимого справа,

Ушел порочивший его недуг,

Войдя в мой правый зрак, и чудо, право, –

Как будто некий милосердный дух

Переместил, не мудрствуя лукаво,

Скорбь слабого – в сильнейшего из двух.

CCXXXIV. O cameretta che già fosti un porto

Каморка, заводь тихая, куда

Я приплывал после дневных волнений,

Ты стала мысом бурь моих и пеней,

Сокрытых днем под пленкою стыда.

Топчан, где утешенья все года

Я почерпал из сна и сновидений;

Тебя, плывущая из средостений,

Колеблет одиночества вода.

Не неги я бегу и не интима:

Бегу себя и помыслов о ней –

К чему привязан был неисхитимо.

Всегда мне ненавистных скобарей

Молю: Мой друг, не проходите мимо! –

Настолько одиночество серей.

CCXXXV. Lasso, Amor mi trasporta ov’io non voglio

Как быть? Амур опять меня тащит,

И, упираясь, долг я преступаю,

И сразу же в немилость попадаю

К царице сердца моего: о стыд!

И шкипер опытный не так бежит

От рифа с пенною каймой по краю,

Как я с моей лодчонкой избегаю

Претерпевать от гордости обид.

Но слезный дождь и вздоховые бури

Сию лодчонку гонят на убой

Туда, где вовсе ни клочка лазури,

И где досаду вызовет собой,

И где натерпится в смерчах и хмури,

Снасть потеряв и схлопотав пробой.

CCXXXVI. Amor, io fallo, et veggio il mio fallire

Амур, аз грешный сознаю, что грешен,

Но, в точности как тот, что, подожжен,

Теряет в действиях своих резон,

Я стал от боли неуравновешен.

Досель я, правда, не бывал столь бешен, –

Чтоб не пугать прекраснейшую донн, –

Но, видит Бог, ты мне придал разгон,

И дух пошел галопом, безутешен.

Когда он, сиречь – дух, пройдет лишок, –

Ты так его направь, вонзив стрекала, –

Чтоб к добродетели пришел грешок:

Душа моя в ней доброго взалкала,

И пусть она, стерпевши первый шок,

Себе самой мой грех простит сначала.