Текст книги "Ангел-хранитель (пер. А.Новиков)"

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Потом наступил восхитительный период покоя. Три недели прошли без единой неприятности. Льюис работал, мы с Полом тоже, по вечерам мы часто оставались дома втроем. Установилась прекрасная погода, и на выходные мы поехали на побережье, в заброшенное бунгало, которое Полу одолжил кто-то из друзей. Оно прилепилось к скале метрах в восьми над морем, и, чтобы искупаться, приходилось долго спускаться по узкой тропинке. В тот день море было неспокойное, и мы с Льюисом лениво сидели на террасе, изредка поглядывая на купающегося Пола. Как все хорошо сохранившиеся мужчины его возраста, он изображал из себя спортсмена, и это его едва не погубило.

Он плавал красивым кролем метрах в тридцати от берега, когда у него вдруг свело ногу. В это время мы с Льюисом, завернувшись в халаты, уплетали тосты. Я услышала слабый крик Пола, увидела его поднятую руку и накрывшую его огромную волну. Я вскочила и побежала к дорожке, но Льюис уже скинул халат и, рискуя разбиться о скалу, прыгнул в воду прямо с террасы. Он доплыл до Пола и вытащил его на берег. Это заняло не больше двух минут. Пол наглотался воды, и я принялась неумело колотить его по спине. Потом подняла глаза и увидела перед собой совершенно голого Льюиса. Одному Богу известно, сколько голых мужчин я перевидала на своем веку, но тут я почувствовала, что краснею. Льюис перехватил мой взгляд, отскочил и понесся к дому.

«Старина, – говорил Пол позднее, уже согревшись и выпив грогу, – а вы не из трусливых. Вот это прыжок… Если б не вы, я бы сейчас здесь не сидел».

Льюис что-то пробурчал. Я подумала о том, что этот мальчик не только губит людей, но и спасает. В этой роли он нравился мне больше. Я, не удержавшись, поцеловала Льюиса в щеку. Может быть, мне в конце концов удастся сделать из него хорошего мальчика. Конечно, поздновато, если вспомнить о бедных Франке, Луэлле и прочих, но надежда все-таки есть.

Позднее, когда, воспользовавшись отсутствием Пола, я поздравила Льюиса с его героическим поступком, мой оптимизм несколько ослабел.

– Знаете, – сказал он холодно, – жив Пол или нет, – мне абсолютно все равно. Это меня потрясло.

– Но тогда почему вы ради него рисковали своей жизнью?

– Потому что он вам нравится, и его гибель могла бы вас огорчить.

– Если я правильно поняла, не будь Пол моим любовником, вы бы и пальцем не пошевелили?

– Совершенно верно, – ответил он.

Да, ничего не скажешь – у него довольно странное представление о любви. Такого необычного, во всяком случае, я еще никогда не вызывала у людей.

– Но вы не испытываете никакой… ну, симпатии, привязанности к Полу? Вы ведь с ним знакомы уже три месяца.

– Я люблю только вас, – сказал он серьезно, – остальные меня не интересуют.

– Понятно, – продолжала я. – Но вы считаете, что это нормально? Молодой человек вашего возраста, который так нравится женщинам, время от времени нуждается в… ну… не знаю… в…

– Вы хотите, чтобы я занялся Глорией Наш?

– Ею или кем-нибудь еще. Даже с точки зрения здоровья… Как мне кажется, молодому человеку полезно…

Я запнулась. Что это на меня нашло? Кто меня просит разыгрывать из себя врача-сексолога? Льюис строго посмотрел на меня:

– Я думаю, люди уделяют этому слишком много внимания, Дороти.

– Тем не менее это одна из приятнейших сторон жизни, – слабо протестовала я, думая, что сама посвятила подобным занятиям три четверти своего времени и мыслей.

– Не для меня, – отрезал Льюис.

Он посмотрел как бы сквозь меня и опять стал похож на слепое дикое животное. Я испугалась и быстро замяла разговор. В остальном эти выходные прошли замечательно. Мы загорели, отдохнули и вернулись в Лос-Анджелес в чудесном настроении.

Ох, как оно мне пригодилось! Подходили к концу съемки вестерна с участием Льюиса, и режиссер Билл Маклей устраивал по этому поводу банкет. Столики стояли среди декораций ковбойской деревушки, по которой Льюис бродил все лето.

Я пришла туда слитком рано, где-то около шести, и обнаружила Билла за фасадом фальшивого салуна. Он был в мрачном настроении, уставший и, как всегда, грубый. Ассистенты готовили площадку для съемок последней сцены, а он угрюмо сидел на столе в полном одиночестве. Последнее время Билл стал много пить, и ему поручали только второразрядные фильмы. От этого он бесился еще больше. Он заметил меня, и пришлось подняться по пыльной лестнице к нему в салун. Он расхохотался:

– Ну что, Дороти? Пришли посмотреть на своего дружка? Сегодня у него большая сцена. А вы молодец-мальчик хорош и недорого вам обойдется.

Он был мертвецки пьян, а я не самая терпеливая женщина на свете, как это может показаться. Поэтому я любезно обозвала его сукиным сыном. Он пробормотал, что, не будь я бабой, он был меня в порошок стер. Я его похвалила за сообразительность: перед ним именно баба. Женщина, точнее.

– Во всяком случае, хочу вам сообщить о моей помолвке с Полом Бреттом, – сказала я сухо.

– Знаю, знаю. Все говорят, что вы этим занимаетесь втроем.

Он довольно захохотал, и я уже была готова запустить чем-нибудь ему в физиономию, но тут в дверном проеме появилась чья-то тень. Это был Льюис. Я тотчас превратилась в саму вежливость.

– Билл, дорогой, извините. Вы же знаете, как я вас люблю. У меня просто нервы не в порядке.

Несмотря на свое состояние, он слегка удивился, но тут же ответил:

– Все ваша ирландская кровь. Она может далеко завести. Ну, для вас-то, старина, это, конечно, не новость.

Он хлопнул Льюиса по плечу и вышел. У меня вырвался нервный смешок.

– Милый старый Билл… Он не Бог весть как воспитан, но сердце золотое…

Льюис молчал. Он был в ковбойском костюме, с платком на шее, небритый и задумчивый.

– К тому же, – добавила я, – он настоящий друг. Что за сцену вы снимаете?

– Убийство, – сказал Льюис спокойно. – Я убиваю одного типа, который изнасиловал мою сестру. Похоже, ему пришлось потрудиться.

Мы медленно направились к съемочной площадке. Потом Льюис ушел, чтобы подготовиться. Я оглянулась вокруг. Ассистенты Билла все тщательно подготовили, но он все равно выкрикивал оскорбления. Все понимали, что он просто не владеет собой. Голливуд и алкоголь его добили.

К столикам с коктейлями уже подходили самые нетерпеливые. Добрая сотня людей столпилась возле камеры, толкалась среди декораций. Я в том числе.

– Майлз, крупный план, – прорычал Билл. – Где он?

Льюис спокойно подошел. В руке у него был винчестер. Он казался рассеянным, как всегда, когда ему надоедали.

Билл нагнулся и, посмотрев в камеру, начал ругаться:

– Плохо, очень плохо. Льюис, вскиньте винтовку, цельтесь в меня. Черт побери, что у вас за идиотский вид? Мне нужна ярость, понимаете, ярость… Сделайте что-нибудь с лицом: вы же убиваете подонка, который трахнул вашу сестру… Так, так, уже лучше… Очень хорошо… Теперь стреляйте… ну…

Я не видела Льюиса, он стоял ко мне спиной. Раздался выстрел, Билл схватился за живот, хлынула кровь, и он упал. На мгновение все замерли, потом бросились врассыпную. Льюис с обалдевшим видом разглядывал ружье. Я повернулась к пахнущей плесенью стенке декорации, и меня вырвало.

Полицейский был отменно вежлив и логичен. Очевидно, что кто-то заменил холостые патроны на боевые, очевидно, этот кто-то был одним из многочисленных врагов Билла Маклея, и также очевидно, что этот кто-то – не Льюис, едва его знавший и казавшийся достаточно благоразумным, чтобы не совершать убийства на глазах у сотни людей. Льюиса даже принялись жалеть, а его молчание и угрюмый вид приписали нервному шоку. В самом деле, кому приятно стать орудием преступления. Мы вышли из полицейского участка около десяти часов, с несколькими другими свидетелями, и кто-то предложил пойти выпить, тем более что нам это не удалось на банкете у Билла. Я отказалась, Льюис тоже. На обратном пути мы не произнесли ни слова. Я была совершенно без сил, у меня не осталось даже гнева. «Я все слышал», – просто сказал Льюис, когда мы подошли к двери. Я ничего не ответила. Только пожала плечами, приняла три таблетки снотворного и мгновенно заснула.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Лейтенант полиции с тоскующим видом сидел у меня в гостиной. Красивый мужчина, ничего не скажешь, – серые глаза, полные губы, только немного худощав.

– Вы же понимаете, это простая формальность, – говорил он. – Но вы действительно ничего больше не знаете об этом парне?

– Ничего.

– И он живет здесь уже три месяца?

– Ну да!

Я говорила как бы извиняясь:

– Вы, должно быть, считаете, что я не очень любопытна?

Он поднял свои черные брови, и лицо его приняло выражение, которое я часто замечала у Пола:

– Это еще мягко сказано.

– Видите ли, – возразила я. – Мне кажется, все и так слишком много знают друг о друге, это довольно утомительно. Известно, кто с кем живет, на какие деньги, кто с кем спит, кто что думает о себе… ну… и многое другое. Немного тайны, для разнообразия, а? Вам это не кажется заманчивым?

Ему явно так не казалось.

– Это зависит от точки зрения, – сказал он холодно, – и вряд ли устроит следствие. Естественно, я не считаю, что он умышленно убил Маклея. Насколько я понимаю, он – единственный, к кому Маклей относился нормально. Но тем не менее стрелял именно он. И для его карьеры будет лучше, если на суде я представлю его как пострадавшего.

– Расспросите его сами, – сказала я. – Я знаю, что он родился в Вермонте. И больше, пожалуй, ничего. Разбудить его? А может, хотите еще кофе?

Это было на следующий день после убийства. Лейтенант Пирсон поднял меня с постели в восемь часов. Льюис еще спал.

– Благодарю вас, с удовольствием, – сказал он. – Мадам Сеймур, извините, но мне придется задать вам нескромный вопрос. В каких вы отношениях с Льюисом Майлзом?

– Ни в каких, – ответила я. – Между нами нет ничего такого, что вы, вероятно, имеете в виду. Для меня он еще совсем ребенок.

Пирсон посмотрел на меня и неожиданно улыбнулся.

– Уже очень давно я не испытывал желания поверить женщине.

Я льстиво засмеялась. На самом деле было просто стыдно не помочь этому бедняге, этому несчастному стражу порядка, копающемуся в такой ужасной, запутанной истории. С другой стороны, говорила я себе, будь он толстым, лысым и грубым, мои гражданские чувства сразу же весьма бы ослабели. К тому же я засыпала на ходу – давало о себе знать вчерашнее снотворное.

– Перед парнем открывается прекрасная карьера, – сказал Пирсон. – Он замечательный актер.

Я застыла с кофейником в руках.

– А вы откуда знаете?

– Мы вчера посмотрели отснятую пленку. Согласитесь, очень удобно для полиции – заснятое убийство. Не надо проводить следственный эксперимент.

Мы разговаривали через открытую в кухню дверь. Я глупо засмеялась и облила пальцы кипятком. Он продолжал:

– Лицо Льюиса там крупным планом. Надо сказать, оно наводит дрожь.

– Думаю, Льюис будет великим актером, – ответила я. – Это общее мнение.

Я схватила бутылку виски, стоявшую на холодильнике, и хлебнула прямо из горлышка. На глазах выступили слезы, но зато утихла дрожь в руках. Я вернулась в гостиную и как ни в чем не бывало подала кофе.

– Как вам кажется, у Майлза не было никаких причин убивать Маклея?

– Ни малейших, – сказала я твердо. Итак, я стала соучастницей. И не только в собственных глазах, но и с точки зрения закона. Все тюрьмы штата были готовы распахнуть передо мной двери. Что ж, тем лучше, сяду в тюрьму и наконец-то успокоюсь. Внезапно я подумала, что Льюис может во всем признаться. Тогда я оказываюсь не только соучастницей преступлений, но и их подстрекательницей, а это пахнет электрическим стулом. От ужаса я закрыла глаза: все, решительно все было против меня.

– К сожалению, мы тоже так думаем, – услышала я голос Пирсона. – Извините, я хотел сказать – к сожалению для полиции. Этот Маклей, кажется, был большой скотиной, и кто угодно мог войти в реквизиторскую и заменить патроны. Там нет даже охраны. Это, видимо, безнадежное дело. А я сейчас так измотан.

Он начал жаловаться, но это меня не удивило. Все известные мне мужчины – будь то полицейские, почтальоны или писатели – обязательно рассказывают мне о своих неприятностях. Такой уж у меня дар. И даже налоговый инспектор описывает мне свои ссоры с женой.

– Который час? – спросил сонный голос, и на лестнице появился Льюис в халате, протирая глаза.

Он, видимо, прекрасно выспался, и это меня разозлило. Он может убивать людей, сколько ему угодно, но пусть тогда не храпит в своей постельке, а сам встречает полицейских, пришедших ни свет ни заря.

Я его сухо представила. На его лице не возникло ни тени испуга. Он пожал руку Пирсона, слегка улыбнувшись, попросил разрешения налить кофе, и мне даже показалось, что он спросонья собирается спросить, не сержусь ли я за вчерашнее. Только этого бы еще не хватало. Я сама налила ему кофе, он уселся рядом с Пирсоном, и допрос начался. Я узнала, что этот обаятельный преступник родился в очень хорошей семье, прекрасно учился, приводя в восторг всех преподавателей. И только тяга к бродяжничеству и переменам помешала ему сделать блестящую карьеру. Я слушала все это с открытым ртом. Оказывается, этот мальчик был достойнейшим гражданином до того, как попал в лапы к Дороти Сеймур, роковой женщине номер один, четырежды толкнувшей его на преступление. И это я, за всю жизнь не убившая даже мухи без содрогания, именно я во всем виновата!

Льюис спокойно объяснил, что он, как обычно, взял винчестер на столе в реквизиторской, и ему даже в голову не пришло его проверить, потому что вот уже восемь недель подряд все палили из него почем зря без всяких неприятностей.

– А что вы думаете о Маклее? – вдруг спросил Пирсон.

– Пьяница, – ответил Льюис, – горький пьяница.

– Какие чувства вы испытали, когда он упал?

– Никаких, – холодно ответил Льюис. – Я удивился.

– А сейчас?

– И сейчас никаких.

– И мысль о том, что вы убили человека, не мешает вам спать?

Льюис поднял голову и в упор посмотрел на Пирсона. Я почувствовала, как у меня на лбу выступил пот. Льюис развел руками.

– Я об этом даже не думаю, – ответил он. Я знала, что он сказал чистую правду, и, к моему изумлению, именно этот ответ убедил Пирсона в его невиновности лучше всего остального. Он встал, вздохнул и закрыл свой блокнот.

– Все, что вы мне рассказали, было проверено сегодня ночью, мистер Майлз. Мне очень жаль, что я вас побеспокоил, но таков порядок. Мадам, я вам бесконечно признателен.

Я проводила его до машины. Он пробормотал что-то вроде предложения выпить как-нибудь вместе по коктейлю, я поспешно согласилась. Когда он отъезжал, я обольстительно ему улыбнулась, во все тридцать два зуба. Потом вернулась домой. Меня била дрожь. Льюис, очень довольный собой, маленькими глоточками пил кофе. Тут меня прорвало.

Я схватила подушку и швырнула ему в голову, потом бросила подвернувшуюся под руку чашку. Я кидала не прицеливаясь, ну и, конечно, попала чашкой ему в лоб. У него хлынула кровь, и я снова зарыдала. Уже второй раз за этот месяц и за последние десять лет.

Я упала на диван.

Льюис положил голову на мои руки, по пальцам потекла теплая кровь. Я спросила себя – почему той ночью, на пустынном шоссе, полгода назад, когда я держала в руках эту же голову и пыталась остановить эту кровь, – почему у меня не возникло никакого предчувствия? Надо было оставить его там и убежать или просто прикончить. Рыдая, я отвела Льюиса в ванную, промыла рану спиртом и налепила пластырь. Льюис ничего не говорил и выглядел очень смущенным.

– Вы испугались, – сказал он удивленно. – Это же глупо.

– Глупо… – сказала я с горечью. – Со мной под одной крышей живет тип, отправивший к праотцам пятерых человек…

– Четверых, – скромно поправил он.

– Четверых… да какая разница… потом приходит полицейский, будит меня в восемь утра. И вам кажется глупым то, что я испугалась? Ну, дальше просто ехать некуда.

– Нет никакого повода для беспокойства, – сказал он весело. – Вы же сами видели.

– И потом, Льюис… Вы, оказывается, были образцовым ребенком? Прекрасный студент, отличный работник, как великолепно. А я на кого похожа? На Мату Хари?

Он рассмеялся:

– Я же говорил вам, Дороти. Пока я вас не знал, у меня никого не было, я был совсем один. Теперь, когда появилось что-то мое, я его защищаю. Все очень просто.

– У вас не появилось своего, – выпалила я. – Я – не ваша вещь и, насколько мне известно, не ваша любовница. И вы прекрасно знаете, что, если нас не посадят, я собираюсь в ближайшее время выйти замуж за Пола Бретта.

Он резко встал и повернулся ко мне спиной.

– Вы думаете, – произнес он каким-то далеким, глухим голосом, – что, когда вы выйдете замуж за Пола, я не смогу больше жить у вас?

– Не думаю, что это входит в планы Пола, – начала я. – Он вас очень любит, конечно, но…

Я запнулась. Он обернулся и посмотрел на меня с этим своим ужасным выражением, которое я теперь так хорошо знала. Взгляд слепца. Я пронзительно закричала:

– Нет, Льюис, только не это. Если вы дотронетесь до Пола, вы меня больше не увидите. Никогда. Я вас возненавижу, между нами все будет кончено. Кончено навсегда.

"Что кончено? " – спрашивала я себя. Он провел рукой по лбу и очнулся.

Он медленно поднялся по лестнице, словно получив удар ниже пояса. Я вышла из комнаты. Солнце радостно заливало мой старый садик, «роллс», снова играющий роль статуи, холмы вдалеке, весь этот мир, который когда-то был таким мирным и веселым. Я еще немного поплакала о своей разбитой жизни и, всхлипывая, вернулась в дом. Нужно было переодеться. Если подумать, этот лейтенант Пирсон – очень симпатичный мужчина.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Два дня прошли в каком-то кошмаре. Я поедала аспирин и впервые в жизни попробовала транквилизатор. Он подействовал на меня ужасно, доведя до полного отупения. Я стала подумывать о самоубийстве как о лучшем средстве от всех несчастий, и тут разразилась гроза. Точнее, тайфун по имени Анна (и что за мания такая-давать стихийным бедствиям женские имена? ). Он достиг наших берегов. Я проснулась на рассвете от того, что дрожала кровать и за окнами шумела вода. Я ощутила какое-то горькое облегчение. Итак, конец света, все смешалось; Макбет поджидает меня у дверей. Я подошла к окну и увидела, что улица превратилась в реку, по которой плывут пустые машины. Потом обошла весь дом и в другое окно заметила «роллс», качающийся на волнах, как рыбацкая лодка. Примерно в полуметре над водой возвышалась полузатопленная веранда. Я снова поздравила себя с тем, что уделяла не слишком много внимания своему садику: от него наверняка ничего не осталось.

Я спустилась вниз. Льюис стоял у окна, очень довольный. Он поспешил налить мне кофе. В глазах у него было умоляющее выражение, появившееся после убийства Маклея: взгляд ребенка, который хочет, чтобы ему простили гадкую шалость. Я тотчас же приняла неприступный вид.

– Сегодня невозможно идти на студию, – сказал он весело. – Ни одна дорога не действует. И телефон тоже.

– Прелестно, – заметила я.

– К счастью, я вчера у Тоджи купил два бифштекса и кексы, как вы любите, с фруктами.

– Спасибо, – произнесла я с достоинством. Но я тоже была довольна. Можно не ходить на работу, сидеть в халате и есть восхитительные пирожные от Тоджи… Что ж, это не так плохо. К тому же я сейчас читала захватывающую книгу про роскошную жизнь аристократов и могла отвлечься от убийств и прочих неприятностей.

– Пол, наверное, разозлился, – сказал Льюис. – Он ведь хотел на выходные съездить с вами в Лас-Вегас.

– Ну, это от нас никуда не уйдет, – ответила я. – К тому же я хочу дочитать книгу. А вы что будете делать?

– Поиграю на гитаре, приготовлю вам поесть, потом можем что-нибудь выпить.

Он сиял от радости. Я на весь день принадлежала только ему. По этому поводу он, должно быть, ликовал с самого утра.

Я не смогла удержаться от улыбки.

– Ну что ж, играйте на гитаре, пока я читаю. Радио и телевизор все равно не работают.

Кстати, забыла сказать, что Льюис иногда брал гитару и наигрывал какие-то странные, грустные мелодии. По-моему, он сочинял их сам. Я забыла, потому что вообще не очень увлекаюсь музыкой.

Он взял гитару и провел рукой по струнам. На улице бушевала буря, а я попивала крепчайший кофе в компании моего ласкового убийцы. Было так спокойно и хорошо, что хотелось замурлыкать. Как мало нужно для счастья, просто удивительно! Суетишься, бьешься, защищаешься, и вдруг – бац! – счастье падает как снег на голову, и забываешь про все неприятности, радуясь каждой минуте и каждой мелочи.

Так прошел день. Льюис, слава Богу, разрешил мне самой приготовить еду, играл на гитаре, я читала. Я с ним совершенно не скучала, он был тихим и ласковым, как кошка. А Пол частенько меня раздражал. Я даже не могла представить себя с ним в подобной обстановке. Он бы обязательно начал чинить телефон, привязывать «роллс», закрывать ставни, помогать мне писать сценарий, говорить о знакомых, заниматься любовью или делать еще что-нибудь… Действовать. А Льюису на это наплевать. Дом мог бы уплыть, как Ноев ковчег, – он продолжал бы задумчиво играть на гитаре. Да, если подумать, этот день, проведенный в эпицентре тайфуна по имени Анна, оказался удивительно чудесным и тихим.

Ночью буря усилилась. Зловеще хлопали ставни, за окном ничего нельзя было рассмотреть. На моей памяти в наших краях еще не случалось ничего подобного. Время от времени «роллс» бился об стену или об дверь, как громадная злая собака, просящаяся в дом. Мне стало страшно. Я находила, что Бог, несмотря на Его бесконечную доброту, в последнее время относится ко мне слишком строго. А Льюис, конечно же, был в восторге, и мой испуганный вид его откровенно забавлял. Слегка раздраженная, я рано ушла к себе, приняла снотворное, что уже вошло у меня в привычку (и это после стольких-то лет, проведенных без единой таблетки), и попыталась заснуть. Бесполезно. Ветер выл, как стая голодных волков, дом трещал со всех сторон, а к полуночи он просто закачался. Прямо над моей головой сорвало часть крыши, и на меня полилась вода.

Я закричала и инстинктивно засунула голову под подушку, потом вскочила, выбежала из комнаты – и упала в объятия Льюиса. Было совсем темно. Он потащил меня за собой, и я ощупью пошла в его комнату. Здесь крыша каким-то чудом сохранилась. (Дом был наполовину разрушен страшным порывом ветра, и вода, естественно, потекла именно на меня.)

Льюис сорвал одеяло с постели и стал меня им вытирать. При этом он приговаривал тоном кучера, успокаивающего старую больную клячу: "Ну, ну… ничего… все пройдет… " Потом он отправился в кухню за бутылкой виски, освещая себе путь зажигалкой, и вернулся абсолютно мокрый.

– В кухне полно воды, – сообщил он бодро. – В гостиной плавают кресла и диван. Эта чертова бутылка тоже плавала, а я за ней. Мебель выглядит ужасно забавно в такой необычной обстановке. Даже холодильник, такой большой и глупый, изображает из себя поплавок.

Мне это не показалось забавным, но я понимала, что он всеми силами пытается меня подбодрить. Мы дрожали в темноте, сидя на его кровати, закутанные в одеяла, и пили прямо из бутылки.

– Что будем делать? – спросила я.

– Подождем, пока рассветет, – сказал Льюис спокойно. – Стены крепкие. Вам нужно лечь в мою постель и поспать.

Поспать… По-моему, он окончательно спятил. Однако от страха и виски у меня закружилась голова, и я растянулась на кровати. Он сидел рядом со мной, я различала его профиль на фоне окна, за которым проносились рваные тучи. Мне уже стало казаться, что ночь никогда не кончится и скоро я умру. Я испугалась, как ребенок в темноте.

– Льюис, – взмолилась я, – мне страшно. Ложитесь ко мне.

Он ничего не ответил, но сразу же лег рядом. Мы лежали на спине, он молча курил.

В этот момент «роллс», поднятый сильной волной, ударился об стену, за которой мы находились. Стена с жутким грохотом затряслась, и я кинулась Льюису на грудь. Это произошло неосознанно, мне было необходимо, чтобы меня кто-то крепко обнял. Льюис так и сделал. Но он одновременно прижался ко мне лицом и стал необычайно ласково целовать меня в лоб, волосы, губы. При этом он шептал какую-то исступленную любовную молитву, которую я плохо слышала, зарывшись в его волосы. "Дороти, Дороти, Дороти… " – его голос тонул в шуме бури. Я не шевелилась, прижавшись к его горячему телу и думая только о том, что это должно было наконец произойти.

Но нет, это не могло произойти, как я внезапно поняла. И одновременно поняла все про Льюиса. Поняла его поступки, убийства, странную платоническую любовь ко мне. Я резко выпрямилась, и он тотчас же меня отпустил.

На секунду мы оба замерли. Я больше не слышала рева бури, только оглушительные удары своего сердца.

– Ну вот, вы все знаете, – медленно произнес Льюис.

И включил зажигалку. В свете пламени я увидела его необыкновенную красоту и полное, ужасающее одиночество… Охваченная безумной жалостью, я протянула к нему руку. Но взгляд его опять затуманился, он выронил зажигалку и медленно, как во сне, начал меня душить.

Я абсолютно не склонна к самоубийству, но на какое-то мгновение у меня возникло желание не сопротивляться. Сама не знаю почему. От жалости и нежности, которые я к нему испытывала, мне хотелось умереть. Может быть, это меня и спасло. Сжимающие мое горло пальцы напоминали мне, что нет ничего прекраснее жизни, и я спокойно заговорила, рискуя каждую секунду испустить дух:

– Если вы так хотите, Льюис… но мне больно. Знаете, я всегда любила жизнь, я так люблю солнце, и друзей, и вас, Льюис…

Его пальцы не разжимались. Я начала задыхаться.

– Что вы будете без меня делать, Льюис? Знаете, вам будет скучно… Льюис, милый, прошу вас, отпустите меня.

Вдруг он разжал пальцы и, рыдая, упал рядом со мной. Я уложила его голову себе на плечо и долго ее гладила, ничего не говоря. На моей памяти у меня на плече рыдали несколько мужчин, и ничто меня так не трогает и не потрясает, как это бессильное и внезапное мужское горе. Но я никогда еще не чувствовала такой любви и нежности, которую вызывал этот мальчик, едва меня не задушивший. К счастью, логика давно не входит в число моих достоинств.

Льюис мгновенно уснул. Успокоилась и буря. Он всю ночь проспал на моем плече, а я оберегала его сон, глядя на светлеющее небо и бегущие облака. Наконец как ни в чем не бывало взошло солнце. Закончилась лучшая ночь любви в моей жизни.