Текст книги "Мы против вас"

36
Психопаты разве гулять не ходят?

Открытую тренировку Элизабет Цаккель проводила рано утром. Народу явилось немного: несколько юниоров, которым негде было играть, потому что «Бьорнстад» в этом году не создал для них команду, и несколько взрослых, которых выставили из других клубов и они остались без контракта. Не важно, что никто из них и близко не годился для труппы Цаккель, это были всего лишь статисты, позволяющие клубу говорить об открытой тренировке. На самом деле Цаккель интересовал только Видар, но для начала его пришлось поискать – на лед он не вышел. Она нашла его в чулане вахтера.

– Тебе чем-то помочь? – осведомилась она.

– У вас есть пила? – спросил Видар.

– Для чего?

Видар потряс вратарской клюшкой:

– Слишком длинная!

Ночами в подвале учреждения Видар отбивал от стенки к стенке мячики и шайбы с подачи Балу, но, разумеется, не на коньках. Поэтому он подпилил ее под свой рост. Случайно он отхватил слишком много, черенок получился слишком короткий, но Видар обнаружил, что такой клюшкой можно пасовать жестче и точнее. Единственное, чего у заключенного в изобилии, – это время, – и Видар начал экспериментировать с длиной и обмоткой, например, обматывая рукоять, не сделал набалдашника, как большинство других вратарей. Хват стал лучше.

Цаккель принесла ему пилу, не особо понимая, что он затеял. Видар остался доволен клюшкой и вышел на лед. Принял шайбу и без всякого напряжения отбил так, что она пролетела от борта до борта.

– Можешь повторить? – спросила Цаккель.

Видар кивнул. Цаккель поставила его у ворот, а сама встала в другие.

– Пасуй! – велела она.

Видар пасанул. Через все поле, прямо в крюк клюшки. Для человека, которого хоккей не волнует, в этом, может, и нет ничего такого, но Цаккель знала, что большинству вратарей бьорнстадского дивизиона не забросить шайбу в воду, не вывалившись из лодки. «Этот парень будет вратарить, пока шайба не у нас, а когда мы ее получим, станет дополнительным полевым», – подумала она. Так можно и выиграть.

– Становись в ворота, – снова велела она.

Видар послушался. Цаккель пробивала шайбу за шайбой, она была отличным нападающим, – и все же Видар принял все шайбы. Цаккель допустила к шайбе и других участников открытой тренировки, но ни один из них не сумел поразить ворота. Цаккель велела бить по воротам двоим одновременно, потом троим, под разными углами. Видар не пропускал практически ни одной шайбы. Потрясающие рефлексы.

Цаккель огляделась. На самом верхнем ряду, в углу, сидел Петер Андерсон. Далеко от него стоял на своей трибуне Теему Ринниус. Рядом торчали Паук с Плотником. Теему пытался скрыть распиравшую его гордость, у него плохо получалось. Паук и Плотник даже не пытались ничего скрывать.

Цаккель повернулась к Видару и прокричала:

– Перерыв, можно попить!

Игроки перестали бросать по воротам. Видар снял шлем, потные черные волосы прилипли к лицу. Он повернулся к Цаккель спиной и взял бутылку. Цаккель прицелилась и с силой послала шайбу ему прямо в спину. Видар подскочил, обернулся, и тут Цаккель взмахнула клюшкой еще раз; шайба просвистела в метре от его незащищенной головы.

Теему на трибуне заорал «НЕТ!» – но Видар уже летел к Цаккель. Никто на льду еще не успел понять, что сейчас произойдет, и, не знай Теему своего брата как облупленного, Цаккель вполне могла бы покинуть ледовый дворец ногами вперед. Видар обрушился на нее с кулаками; Теему на заднице съехал с трибуны, ногой распахнул дверь на скамейку запасных, перепрыгнул бортик и оказался на льду. То и дело оскальзываясь в своих тяжелых ботинках, он все же сумел схватить брата за свитер, рывком повалить и прижать ко льду. Потом подоспели Паук с Плотником, и понадобились все трое, чтобы не дать Видару вскочить и прикончить Цаккель.

– РЕХНУЛАСЬ, ЧТО ЛИ???!!! – заорал ей Теему, но она не испугалась – она улыбалась до ушей.

– Ты можешь обещать, что он будет приходить на тренировки вовремя и играть в каждом матче?

Видар все еще бешено извивался в железных объятиях друзей. Теему злобно глянул на Цаккель:

– Ты его убить могла! Он… ТЫ могла убить! Он мог убить ТЕБЯ!

Цаккель с воодушевлением кивнула:

– Да! Видару абсолютно наплевать, что я женщина, он собирался избить меня до смерти! Для него я просто тренер хоккейной команды! Обещаешь, что он будет приходить на тренировки вовремя?

Теему, прищурившись, смотрел на нее. Совершенно чокнутая баба, точно.

– То есть он будет играть в этой команде?

Цаккель фыркнула:

– Будет играть в команде? Да я всю команду построю вокруг Видара! Я из него профи сделаю!

Теему тяжело сглотнул и угрюмо ответил:

– Ладно. Я обещаю, что он будет приходить на тренировки вовремя.

Цаккель кивнула и тут же укатилась. На сегодня она закончила. Другие игроки, присутствовавшие на открытой тренировке, получат короткое сообщение: их уровня для ее команды недостаточно. Цаккель будет с ними честна, справедлива и безжалостна. Как сам спорт.

Видар наконец пришел в себя. Он лежал на льду, измученный и взмокший. Теему присел рядом с ним. Видар скептически повернулся к брату и пробормотал:

– Ты чего, плачешь, что ли?

– Ничего я не плачу, – прошипел Теему и отвернулся.

– А как будто…

– ПОШЕЛ ТЫ!.. – выкрикнул Теему и так врезал младшенькому по руке, что тот жалобно заскулил и свернулся клубком. Теему поднялся и зашагал к выходу.

* * *

Цаккель влетела в кабинет Петера с восторженным воплем:

– Видели тренировку?

– Видел.

– Допустите его к игре?

– А вы сможете его контролировать?

– Нет! В этом-то вся штука! – победно взревела Цаккель.

Похоже, она была счастлива. От этого у Петера разболелась голова.

* * *

На парковке стоял старый «сааб». Выйдя из ледового дворца, Теему закурил, залез на пассажирское сиденье и закрыл дверцу. Убедившись, что никто его не видит, он ткнулся лбом в приборную доску и закрыл глаза.

Нет, он не плачет.

Идите вы все.

* * *

На следующее утро Ана снова сидела в автобусе рядом с Видаром. Видар играл в «Майнкрафт», чтобы сконцентрироваться, не нервничать, набраться храбрости и спросить:

– Я теперь играю в основной команде. Не хочешь как-нибудь глянуть?

– Не знала, что ты хоккеист, – недоверчиво хмыкнула Ана. – Я думала, ты хулиган, как все остальные в Группировке.

«Группировка» она произнесла без страха. В отличие от прочих бьорнстадцев. Видар задал встречный вопрос – смущенно, почти обиженно:

– Что, не любишь хулиганов?

Ана фыркнула:

– Не люблю хоккеистов.

Видар засмеялся. Черт, как же эта девчонка умеет насмешить. Но прежде чем автобус остановился у школы, Видар посерьезнел:

– Группировка – не хулиганы.

– А кто?

– Братья. Они все – мои братья. Они стоят за меня, а я – за них!

Ана его не осуждала. Кому же не хочется иметь братьев?

* * *

Маю в школу стала возить мама. Мира не спрашивала, куда делась Ана; она радовалась, что Мая не стыдится, что мать подвозит ее до школы. Еще каких-нибудь полгода назад дочь требовала, чтобы ее высадили метров за двести-триста – остаток пути она хотела пройти сама. Но теперь Мире можно довозить ее до самой остановки автобуса; дочь наклонялась, целовала мать в щеку и говорила:

– Спасибо! До вечера!

Эти непонятные слова способны сбить взрослую женщину с ног, но они – целый мир, если ты чья-то мама. Мира уезжала, чувствуя себя на седьмом небе.

А Мая в одиночестве входила в школу. В одиночестве забирала учебники, в одиночестве высиживала уроки, в одиночестве завтракала. Это ее выбор. Она больше не может доверять лучшей подруге, но кому тогда доверять?

Ана вошла в школу, не намного позже Маи. Это такой особый холод – когда тебе приходится каждый день видеть лучшую подругу и знать, что она больше не лучшая и не подруга. Когда-то в детстве они прощались, исполняя тайное рукопожатие: кулак вверх – кулак вниз – ладонь – ладонь – бабочка – палец крючком – пистолеты – джаз – мини-ракета – взрыв – попа к попе, и суперклево. Все названия придумала Ана. А в конце, когда попа к попе, Ана вскидывала руки и кричала: «Ана – суперклевая!»

А теперь Мая заходит в школу, даже не замечая, что Ана идет за ней. Ана сама себя ненавидела, может, даже больше за свою вину перед Маей, чем за вину перед Беньи, так что это было ее последнее проявление любви. Сделать себя невидимой.

Мая скрылась в коридоре. Ана все стояла на месте, раздавленная. Видар протянул ей руку:

– Все нормально?

Ана взглянула на него. В нем было что-то, отчего она делалась честной, и Ана ответила:

– Нет.

Видар нервно пригладил волосы и буркнул:

– Хочешь сбежать?

– Куда? – Ана печально улыбнулась.

– Не знаю.

Ана оглядела школьный коридор. Она его ненавидела. Ненавидела саму себя. И сказала:

– Хочешь прогуляться?

– Прогуляться? – повторил Видар, словно услышал слово на иностранном языке.

– Психопаты разве гулять не ходят? – спросила Ана.

Он рассмеялся. Они удрали из школы и несколько часов бродили по лесу. Там Ана и влюбилась в него. За все его грубые, дерганые, нервозные движения. А Видар влюбился в Ану, потому что Ана была неуязвимая и хрупкая одновременно, словно сделана из яичной скорлупы и железа. Видар потянулся поцеловать ее, потому что не умел останавливаться, а она поцеловала его в ответ.

Проживи они вместе целую жизнь, они стали бы ни на что не похожей парой.

* * *

Заголовок статьи, освещавшей пресс-конференцию, гласил: «Половина новых рабочих мест достанется жителям Хеда!»

В той же статье содержались высказывания разных политиков. Большинство были шокированы тем фактом, что журналист потребовал ответов; они пытались сказать что-нибудь нейтральное, чтобы не спровоцировать ни ту ни другую сторону. Ричард Тео, конечно, выгодно выделялся на их фоне своей прямотой – разумеется, тщательно отрепетированной: «Что я думаю по поводу квот на фабрике? Мне неприятны любые квоты. Я считаю, что бьорнстадские рабочие места должны достаться жителям Бьорнстада». Формулировка не блестящая, зато она быстро обрела популярность.

Уже через несколько часов слова «Бьорнстадские рабочие места – жителям Бьорнстада!» повторяли, как девиз, не только в интернете, но и в баре, и на кухнях. На следующее утро эти же слова оказались начертаны на бумажке, прицепленной к капоту машины испанолюбивого политика.

А чтобы бумажку не унесло ветром, отправитель прикрепил ее топором. Бумажки ведь легко уносит ветром, особенно когда ветер меняется.

Сразу после пресс-конференции Петер начал звонить плотникам. Все отвечали, что готовы взяться за дело – до тех пор, пока он не объяснял суть заказа. Демонтаж стоячей трибуны. Услышав, в чем дело, мастера начинали ссылаться на «загруженность» или на «отсутствие нужной квалификации». Некоторые просто клали трубку. Некоторые говорили напрямую: «Петер, у нас семьи!» В одной фирме ему ответил плотник, которого так и звали – Плотник. Когда Петер изложил свое дело, Плотник захохотал. Издевательски.

В тот же день, позже, Мира обнаружила возле дома коробку для переезда. Большинство из тех, кто открыл бы эту коробку, решил бы, что в ней ничего нет, но Мира осторожно перевернула ее вверх дном и услышала, как из коробки выкатывается металлический цилиндрик. Цилиндрик поблескивал в солнечном свете, вливавшемся в окно детской спальни.

В коробке была ружейная пуля.

37
На что мы способны

Мало кто из нас знает, на какие чудовищные вещи мы способны. Как это поймешь, пока тебя не довели? Как догадаться, что за зверь в тебе живет, пока твоей семье не угрожают?

Мира пряталась в тени. Она шла за Теему от самого магазина. Теему нес в каждой руке по пакету, один из которых был почти полностью набит сигаретами. Он вошел в «Шкуру». А когда вышел, улица была пуста. Мира сама не понимала, какой бес ею овладел в тот миг.

– Теему Ринниус! – Такого угрожающего тона Мира за собой не знала.

Теему обернулся:

– Да?

Мира подошла к нему так близко, что Теему ощутил ее дыхание. В руках она держала сложенную коробку для переезда. На верхнем этаже «Шкуры» приоткрылось окно, и на улицу выглянула какая-то старуха, но Мира от волнения ничего не заметила.

– Знаешь, кто я? – спросила она.

Теему кивнул. Они стояли почти нос к носу.

– Жена Петера Андерсона.

Мира чуть откинула голову назад, но голос стал громче:

– Я мать Лео Андерсона и Маи Андерсон! А еще я юрист! Да, я боюсь тебя, как почти все в этом городе, но запомни: если ты не оставишь мою семью в покое, я не дам покоя ТВОЕЙ семье!

И она швырнула коробку на землю. Теему поднял бровь:

– Ты мне угрожаешь?

Мира кивнула:

– Именно, Теему Ринниус! Можешь передать своим трусливым подонкам из Группировки: если они еще раз оставят пулю у меня на гаражной дорожке, я всажу ее тебе в голову!

Теему ничего не ответил, и глаза его ничего не выражали. Наверное, Мире стоило бы остановиться, но она уже проскочила точку невозврата. Женщина достала что-то из сумочки. Пустые аптечные пузырьки. И глумливо сунула Теему под нос.

– Пока вы ездили ко мне домой, я съездила к тебе. И нашла в вашем мусорном баке вот это. Препарат из категории наркотических. У мамы есть рецепт на такие лекарства? Если нет, то она нарушает закон. А еще в большей степени закон нарушает ее дилер. А ее дилер – ты, Теему. Сам подумай, что будет, если я за тебя возьмусь?

Теему медленно моргнул, почти завороженный. Но когда он шагнул к Мире, она попятилась. Потому что от него пятились все. Его слова прозвучали как приказ:

– Уходи. Сейчас же.

Мира невольно опустила голову. Она потом не раз прокляла себя за этот поступок, но мы не знаем, на что способны, пока нас не доведут. Мира пошла к машине. Она изо всех сил старалась не бежать, но ей это не вполне удалось.

* * *

Адри кормила собак. Машин со спиртным в багажнике сегодня не было. И охотники не являлись пить кофе. Адри сама не знала почему: то ли не хотят, то ли не решаются. В этих краях никогда не разберешь, хотел человек что-то сказать, но решил промолчать или молчит потому, что не знает, что сказать.

Адри позвонила своей подруге, Жанетт, – та еще сидела в школе, проверяла упражнения и сочинения. В детстве бывало наоборот: Жанетт всегда звонила Адри с вопросом: «Давай поиграем?» Но теперь спросила Адри:

– Может, приедешь на тренировку?

Жанетт приехала сразу. Они поднимали штангу и лупили мешки с песком до тех пор, пока руки не перестали подниматься. Жанетт не обещала Адри, что все будет хорошо: у Жанетт не было младшего брата, и она не знала, уместен ли тут оптимизм. Но она оставалась в «спортзале» с Адри столько, сколько подруге хотелось. Ни машин, ни охотников на пустой дороге все еще не было, и Жанетт подумала, что это, наверное, тоже неплохо. Потому что по глазам Адри она видела: кто явится сюда и скажет что-нибудь не то о ее брате, того отсюда унесут.

* * *

Теему стоял возле «Шкуры», окно на втором этаже все еще было открыто. До Теему донесся неторопливый голос Рамоны:

– Говорят, Лео Андерсону вы повесили в школьный шкафчик черную куртку. А отцу Лео вы подкинули пулю. Где логика?

Голос Теему прозвучал уверенно, потому что у них с братом общая была только мать:

– А что, если мы знаем, что люди не всегда оказываются такими же сволочами, как их отцы?

Отговорка. Рамона затушила сигарету о подоконник.

– Если пулю и правда подбросил ты, то я даже не знаю, что о тебе думать…

Теему перебил ее; так – виновато, пристыженно – он не говорил больше ни с кем:

– Это не я. Но я не могу уследить за всеми…

Рамона перебила его; так – с такой любовью в голосе – она не говорила больше ни с кем:

– Не пудри мне мозги! За всеми ты, может, и не уследишь, но ты отлично знаешь: НИКТО из твоих ребят не пойдет против твоего слова!

– Я… – начал было Теему, но Рамона не дала ему продолжить.

– Мы с тобой не судим друг друга, Теему. И никогда не судили. Но за поступки спрашивают только с детей, а с нас, взрослых, – еще и за последствия того, что мы сделали или не сделали. Ты вожак. Люди тебя слушают. И если ты не отвечаешь за собственный хвост, то ты всего лишь чудовище.

* * *

Мира не сказала про пулю ни Петеру, ни детям, вообще никому. Но когда она вернулась домой, соседи, ветхая старушка и еще более ветхий старичок, оба в зеленых футболках, сидели, устроившись на облезлых складных стульях, у гаражной дорожки. Дверь в их дом была открыта, в прихожей горел свет, и Мира увидела прислоненное к стене ружье. Дед был старый и медлительный, ружье – вряд ли заряжено, но это неважно. Старушка кивнула Мире:

– Иди поспи, Мира. А мы пока тут посидим, поглядим на машины.

– Говорят, по городу в последнее время ездят фургоны, которые развозят не заказанные вещи по неправильным адресам. Но в наш квартал эти фургоны больше не приедут.

Короткие слова. Маленький жест. Этого довольно, чтобы дать понять: мы тоже здесь живем. С нами не забалуешь.

* * *

Теему в задумчивости стоял перед темным ледовым дворцом. Окно светилось только в кабинете Петера. На что человек способен ради своего клуба? Ради своего города? И кому этот город достанется? Кому позволят в нем жить? Наконец Теему позвонил Пауку:

– Кто оставил коробку у дома Петера?

Паук удивленно прокашлялся:

– Ты вроде никогда не интересовался, кто что делает. Ты… как там ты говоришь? «Я дам вам знать, когда вы зайдете слишком далеко».

Паук был прав. Так Группировка защищала Теему. Чего он не знает, того невозможно вменить ему в вину, если дело дойдет до судебного разбирательства.

Но теперь Теему сказал:

– Вы зашли слишком далеко. Больше так не делайте.

Щетина Паука проскребла по трубке.

– Это не… мы. Это какие-то щенки со стоячей трибуны. Теему, ты же все понимаешь! Сначала папаши этих сопляков рассуждают, что все рабочие места уйдут Хеду, потом мы базарим, что Петер снесет стоячие трибуны, – они же все слышат. Они просто хотели произвести на тебя впечатление! Решили, что ты оценишь!

Теему прикрыл ладонью глаза. Глубоко вздохнул.

– Не перестарайтесь только с ними. Просто сделайте так, чтобы это не повторялось.

Паук снова прокашлялся:

– Не повторялось – это насчет коробки или… насчет этой семьи…

– Мы не нападаем на членов клуба, – резко перебил Теему. – Мы останемся стоять, когда эти сволочи сгинут. Как стоим теперь. Но людей из клуба мы не трогаем.

– А с трибуной-то что будет?

– Я разговаривал с… одним политиком, – признался наконец Теему. – Он наш друг. Он вернет нам трибуну. Мы будем стоять на ней и после того, как Петер Андерсон уберется из города.

* * *

Беньи сидел в питомнике на крыше пристройки. Уже стемнело. Беньи отбросил окурок и наконец принял решение. И пошел через Бьорнстад один. Он не прятался в тени, он спокойно шел в свете уличных фонарей. В школе Беньи не появлялся – его вообще мало кто видел после того, как всем стало известно, что он… ну, сами понимаете. Но сейчас он шел не скрываясь.

Глупость, наверное. Но рано или поздно ему все равно придется выйти против всех. Город маленький, прятаться особо негде, а уйти – куда он пойдет? Что делать, если твое единственное желание – чтобы все было как обычно? Ходить на работу. Надеяться на лучшее.

Когда Беньи вошел в «Шкуру», в баре замолчали. Какой-нибудь приезжий этого бы не заметил – все тот же гул голосов, все те же ссоры, все так же звякает посуда. Но Беньи каждой клеточкой тела ощутил, как из помещения уходит кислород. Он замер. Идти сюда было безумием, но Беньи с детства был не из тех, кто натягивает одеяло на голову, боясь привидений и чудовищ. Беньи распахивал двери и переворачивал матрасы, чтобы чудовища показались и сожрали его, раз уж собрались.

Лучше так, чем сидеть и ждать.

Компания мужчин, сидевших в дальнем углу бара, поднялась с мест. Сначала встал один, потом все остальные. Черные куртки. Никто не допил пиво, все демонстративно оставили по полбокала. Прочие расступились, когда черные куртки потянулись к двери, но никто не коснулся Беньи. Никто даже не взглянул на него. Черные куртки просто прошли мимо него на улицу. В две минуты с десяток других посетителей – старых и молодых, кое-кто в черных куртках, а иные без, кое-кто в охотничьих жилетах, а иные в белых рубашках, – последовали за ними.

* * *

Чувства – это сложно. Действовать куда проще.

Видар был среди тех, кто сидел за дальним столом. В детстве он как-то спросил Паука, почему они так ненавидят голубых. Паук со священным гневом в голосе ответил: «Потому что они – мерзость. Мужчины – это мужчины, женщины – это женщины, а эти – какой-то средний недопол! Даже исследование такое проводили! У них, у этих, кое-чего не хватает в мозгу, вещества такого, и знаешь, у кого еще его не хватает? У педофилов, у тех, кто спит с животными, и прочей мрази. Они больные, Видар, они не как мы!»

Видар тогда этому не поверил. Не верил и теперь. Но когда Паук, Теему и прочие встали и вышли, Видар тоже вышел. Потому что с детства выучил: солдаты держатся вместе. Он не питал ненависти к Беньи – он просто любил своих братьев. Дело одновременно сложное и совсем простое.

* * *

Сильно после закрытия Рамона и Беньи все еще сидели в баре. Вдвоем.

– …Сколько ж дерьма у людей в головах… да и не факт, что дело в тебе… – начала Рамона, хотя догадывалась: мальчик понимает, что она лжет.

– Они не допили пиво. Не хотят пить с такими, как я, – прошептал Беньи.

Слова – сухие веточки, чуть надави – и сломаются. Рамона вздохнула:

– Слишком много всего и сразу, Беньи. Женщина-тренер, политики эти проклятые, лезут в управление клубом… люди переживают. Все меняется. Они не ТЕБЯ ненавидят… они просто… людям нужно чуток времени, чтобы все это переварить.

– Они меня ненавидят, – поправил ее Беньи.

Рамона почесала стаканчиком под подбородком.

– Теему и мальчики считали тебя своим. Поэтому все стало так плохо. Может, кто-то из них думал… не знаю… думал, это что-то из телевизора. Что такие мужики… живут в больших городах и… ну… одеваются по-особому. Ребята здесь всю жизнь живут и свято верят, что подобное видно сразу. А ты… ты такой же, как они. Они пили с тобой, вы были одной компанией, они выкрикивали твое имя с трибуны. Ты служил им символом, надеждой, что один из них сможет повести за собой команду, город… даже если против них ополчатся все остальные засранцы. Ты был их поднятым средним пальцем. Таким бандитом, который показал, что не обязательно подлаживаться под других, чтобы выиграть, что мы тут в лесах сумеем разобраться со всеми, кто пытается нас захватить.

– Я не хочу… я никого не просил влезать… я просто хочу, чтобы все было как обычно.

Рамона так крепко обхватила голову Беньи ладонями, что ему показалось – уши сейчас отвалятся.

– Тебе не за что просить прощения, мальчик! – рявкнула она. – Ты слышал? НЕ ЗА ЧТО! Я не защищаю тех, кто сегодня вечером ушел из «Шкуры». Я лишь говорю, что… мир вертится быстро. Не суди нас слишком строго, если мы… ну… в общем, не суди нас строго. Все меняется с такой дикой скоростью, мы иногда просто не поспеваем. Мы то и дело слышим разговоры о «квотах» и думаем: «А мы как же?» До нас-то эти квоты когда дойдут? Я никого не защищаю, я только говорю, что тут некоторым кажется, что их атакуют со всех сторон. Что им говорят: «Вы живете неправильно». А кому хочется, чтобы его принуждали меняться?

– Кого я к чему принуждаю? Я просто… фак, я просто хочу, чтобы все было как всегда!

Рамона разжала руки. Вздохнула. Налила еще виски.

– Знаю, мальчик. Так уж все устроено. Нам просто нужно новое «как всегда». Люди бывают двух типов, одним для понимания нужно время, другим – мозги. Этих других почти не осталось, но нам, пожалуй, лучше погодить и поглядеть, много ли осталось первых, прежде чем начинать вколачивать новое им в головы.

– Ты во мне тоже разочаровалась? – Беньи старался не смотреть ей в глаза.

Рамона захохотала, закашлялась дымом.

– Я? Из-за того, что ты спишь с мужиками? Мальчишка ты мой милый, ты всегда мне нравился. Надеюсь, у тебя будет счастливая жизнь. А в том, что ты спишь с мужиками, плохо только одно, уж я-то знаю: с мужиком счастлив не будешь. От них одна головная боль!