Текст книги "Мы против вас"

14
Неизвестно кто

Петер в одиночестве шел через Бьорнстад. Мимо блока в таунхаусе – квартиры, в которой потерял мать и уворачивался от отцовской скорби, мимо ледового дворца, в котором обрел дом, по берегу озера и через парковку, где нашел своих лучших друзей, Фрака и Хряка. Когда Петер подписал профессиональный контракт, они, перед его отбытием в Канаду, в последний раз сыграли теннисным мячиком на асфальте – как в детстве. Он тогда нервничал до ужаса, а друзья успокаивали: «Да ну! Хоккей – простая игра. Если убрать всю фигню, которую вокруг него нагородили, – трибуны, публику, таблицы и деньги – все просто. Один игрок – одна клюшка. Двое ворот. Две команды».

Конечно, все это вдолбил в них Суне, их тренер. К Суне они всегда отправлялись за советом – и жизненным, и хоккейным, тренер был им в большей мере отцом, чем их родные папаши. Туда-то Петер теперь и шел. Через свой город, к своему коучу, чтобы рассказать, что у него появился последний шанс спасти их клуб.

От болезни сердца старик похудел на несколько размеров, плечи поникли, футболка с медведем болталась, больше не натягиваясь на животе. У Суне не было ни жены, ни детей – состарившийся генерал, положивший всю жизнь лишь на свои хоккейные войска. «Когда он успел так постареть?» – подумал Петер; Суне, кажется, прочитал его мысли, потому что угрюмо усмехнулся в ответ:

– Да и ты больше не розан майский, имей в виду.

У ног старика радостно тявкал щенок, старик прикрикнул: «Веди себя как воспитанная собака! Или хоть сделай вид».

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Петер.

Суне отечески похлопал его по плечу и кивнул на мешки величиной с хоккейные ворота под глазами Петера:

– Примерно так же, как ты выглядишь. Чем тебе помочь?

И Петер рассказал ему все: что медведя на футболке Суне можно спасти, но только с помощью некоего могущественного спонсора, про которого он, Петер, ничего не знает, и некоего политика, которому не доверяет ни один человек. И только при условии, если он, Петер, сломает трибуны со стоячими местами и вышвырнет из ледового дворца Группировку. Тех людей, кто весной спас его от увольнения.

Суне выслушал. А потом сказал:

– Кофе будешь?

– Я пришел за советом, – нетерпеливо напомнил Петер.

Суне покачал головой:

– Ерунда. Когда я был твоим тренером и тебе назначали бить штрафной, ты всегда подъезжал к кабинке, чтобы все подумали, что ты спрашиваешь моего совета. Ты очень трогательно демонстрировал уважение своему старому тренеру, но мы-то с тобой оба знали, что ты уже все решил сам. Вот и сейчас ты уже все решил. Зайди, выпей кофе. На вкус отвратный, но крепкий.

Петер упрямо топтался в прихожей.

– Но даже если я СПАСУ клуб, то… тренировать команду, кроме тебя, будет некому!

Ответом ему послужил булькающий смех Суне. Чему он смеется, Петер понял лишь на кухне. Мужчины были не одни. Помимо них, на кухне находилось неизвестное лицо. Суне с довольным видом подмигнул.

– Знакомься: Элизабет Цаккель. Она звонила некоторое время назад, сказала, что приехала, чтобы занять мое место.

* * *

Мира Андерсон сидела на ступеньках маленького дома. Она ждала мужчину, который не придет. Мира помнила слова своей коллеги: «Мужчины! Знаешь, почему на них нельзя полагаться? Потому что они любят МУЖЧИН! Мира, никто так не любит мужчин, как МУЖЧИНЫ! Они даже спортивную игру не могут смотреть, если играют не МУЖЧИНЫ! Потные, хрипящие, дерутся с другими мужчинами, и чтобы на них с трибун смотрели десятки тысяч мужчин, вот что им нужно. Черт меня раздери, да скоро появятся порноролики, где будут только мужчины. Такое порно для гетеросексуальных мужчин, которых не то чтобы заводят мужики, а просто они не верят, что женщины способны сношаться на их уровне!»

Коллеге часто удавалось рассмешить Миру. Как-то на встрече с клиентами, когда один тип в костюме оглушительно чихнул, не сделав ни малейшей попытки прикрыть рот, коллега бросила: «Мужчины, что с них взять. Еще хорошо, что у вас месячных не бывает. Вы же неспособны утаить от публики никакие ваши выделения!»

Но сегодня она заставила Миру устыдиться. Все время, что они дружили, коллега твердила, что им вдвоем пора основать собственную фирму. Мира никогда особенно не возражала, считая идею лишь забавной мечтой, чем-то, чем можно хвалиться раз в квартал, под действием полканистры вина и стремительно нарастающей самоуверенности. Но сегодня коллега ворвалась в кабинет Миры с бумагой в руке: «Помещение освободилось!» Помещение, о котором они мечтали годами, куда Мира и ее коллега смогли бы без особых трудностей переманить кое-кого из самых крупных нынешних клиентов. Идеальное помещение.

Но Мира, как обычно, ответила: «Я сейчас не могу – у Петера на работе такое, плюс дети, мне надо остаться ради Маи». Коллега нагнулась к ней: «Ты знаешь, что клиенты пойдут за нами. Я скопила достаточно денег. И если не сейчас, то КОГДА?» Мира искала оправдания, но единственным ее оправданием было время. Чтобы основать новую фирму, придется работать по шестнадцать часов в день, семь дней в неделю. Когда при таком режиме отвозить детей на тренировки и уроки гитары и забирать с тренировок и уроков? А еще бывают благотворительные лотереи, а еще – дежурства в ледовом дворце…

Коллега сурово взглянула ей в глаза: «Ты – это четыре разные женщины, Мира. Ты все время пытаешься быть всем. Хорошей женой, хорошей мамой, хорошим сотрудником. Сколько еще это будет продолжаться?»

Мира сделала вид, что читает очень важный документ на экране компьютера, но потом сдалась и промямлила: «Ты сказала – четыре. Жена, мать, сотрудник… А четвертая кто?» Коллега перегнулась через стол, выключила монитор и постучала по черному экрану: «Вот кто. Когда настанет очередь этой женщины?» В глянцевом черном экране Мира увидела Миру и взглянула в глаза самой себе.

И вот теперь она сидела на ступеньках дома. Пила вино. Ждала мужчину, который не придет.

* * *

Элизабет Цаккель с опаской пожала протянутую руку Петера. Она двигалась какими-то рывками, словно внутри у нее сидела маленькая Элизабет Цаккель, управлявшая большой Элизабет Цаккель посредством джойстика.

– Я видел, как вы играли на Олимпийских играх… – сообщил Петер.

Цаккель, кажется, не понимала, что ей делать с этой информацией, зато Суне тотчас на него набросился:

– Петер, черт тебя возьми, перед тобой стоит участник двухсот сорока четырех международных соревнований! В послужном списке – Олимпийские игры и чемпионаты мира! И у нее есть тренерская лицензия! Будь она мужчиной, ты бы уже стоял на коленях и УМОЛЯЛ ее занять мое место!

Петер взял чашку с кофе, поставил ее на стол и с сожалением посмотрел на Элизабет Цаккель.

– Но будь вы мужчиной, у вас уже была бы работа в элитной команде, верно?

Цаккель коротко кивнула, подтверждая его предположение.

– У меня нет шанса тренировать хорошую команду. И я решила заняться самой паршивой командой и сделать из нее хорошую.

Брови у Петера обиженно подскочили, Суне захохотал, а Цаккель, кажется, не поняла, чем вызвала подобную реакцию.

– У вас разве не самая паршивая команда?

Петер невольно улыбнулся.

– Откуда вы узнали, что нам нужен новый тренер? Суне не распространяется, что болен…

Он запнулся, поняв, каким будет ответ. Цаккель не пришлось произносить «Ричард Тео». Петер отпил кофе и бросил, наполовину самому себе:

– Умный он, Тео. Женщина-тренер…

– Это вашу дочь изнасиловали? – перебила Цаккель.

Петер и Суне смущенно закашлялись; Цаккель смотрела на них непонимающе:

– Так он изнасиловал ее или нет? Хоккеист, которого вы двое воспитали?

– Вы потому и приехали? – Петер заговорил очень тихо. – Ричард Тео решил совершить пиар-переворот вашими руками? Женщина-тренер в бывшем хоккейном клубе насильников-мужчин… журналистам понравится.

Цаккель нетерпеливо встала.

– Я не буду общаться с журналистами. Это ваше дело. И насрать мне на пиар-планы Ричарда Тео, я здесь не для того, чтобы быть женщиной-тренером.

Петер и Суне покосились друг на друга.

– А чтобы быть кем? – спросил Суне.

– Тренером, – ответила Цаккель.

Суне почесал живот. Именно он всегда говорил, что мы только делаем вид, что хоккей – это сложно. На самом деле ничего сложного в хоккее нет. Если убрать всю фигню, что вокруг него наворотили, то все просто. Один игрок – одна клюшка. Двое ворот. Две команды. Есть мы – и есть вы.

Из сада доносился стук. Суне поднял глаза и усмехнулся, но Петер так погрузился в свои мысли, что сперва даже не понял, что это стучит.

– Я… – начал он, стараясь говорить тоном взрослого мужчины, спортивного директора, лидера.

Но его снова прервал стук. «Банк!» Прежний Петер, мальчик-мечтатель, узнал бы этот звук сразу. Петер вопросительно взглянул на Суне. «Банк-банк-банк!» – донеслось из сада.

– Что это? – спросил Петер.

– А! Я, наверное, забыл сказать? – ухмыльнулся Суне с видом человека, который фиг чего забудет.

Петер поднялся и пошел на звук, доносившийся через дверь террасы. На заднем дворе стояла девочка четырех с половиной лет и изо всех сил посылала в стену шайбу за шайбой.

– Помнишь, Петер, ты когда-то приходил сюда за тем же самым? Только она оказалась поспособнее. Уже умеет определять время по часам, – с довольным видом сообщил Суне.

Петер проследил, как шайба летит в стену, как целую вечность возвращается назад. И правда, простая игра. Девочка промазала и вдруг так разозлилась, что изо всей мочи треснула клюшкой о стену. Клюшка разломилась, и только тогда девочка обернулась и, заметив Петера, невольно сжалась. Петер почувствовал, как собственное детство разрывает грудь изнутри.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Алисия, – ответила девочка.

Петер увидел ее синяки. У него были такие же. Он знал, что, если спросить, откуда синяки, девочка просто солжет – ребенок не предаст родителей ни за что на свете. Тогда Петер присел на корточки, и в его голосе задрожало все отчаяние его собственного детства и отрочества:

– Я вижу, ты привыкла, что тебе делают больно за твои промахи. Хоккей не станет так обращаться с тобой. Понимаешь? Хоккей никогда не сделает тебе больно.

Девочка кивнула. Петер принес новую клюшку. Алисия продолжила бросать шайбы об стену. Суне у них за спиной сказал:

– Я знаю, что ты уже решил спасти клуб. Но хорошо бы ты помнил, Петер, ради кого ты его спасаешь.

Петер смотрел на старика дольше обычного.

– Всю мою жизнь ты тренировал основную команду Бьорнстада. И вдруг ты готов уступить свое место… неизвестно кому? – Пауза была призвана подчеркнуть, что выражение «неизвестно кто» пришло ему в голову далеко не первым.

Суне выдохнул со свистом:

– Я всегда хотел, чтобы «Бьорнстад-Хоккей» стал не просто клубом. Я не верю в голы и таблицы, я верю в знаки и символы. Я верю, что воспитать человека важнее, чем воспитать звезду. И ты думаешь так же.

– По-твоему, эта Элизабет Цаккель, что сидит у тебя на кухне, тоже так думает?

Суне улыбнулся, но его подбородок поехал вбок.

– Нет. Элизабет Цаккель не такая, как мы. Но клубу сейчас необходима именно она.

– Ты уверен? – переспросил Петер.

Суне подтянул ремень: из-за неполадок с сердцем штаны стали ему велики. Конечно, ему не хотелось отдавать свою работу; этого никому не хочется. Но он отдал клубу всю свою жизнь, и что он за лидер, если не готов переступить через самолюбие, когда клубу грозит смерть?

– Кто и в чем может быть уверен? Все, что я знаю, Петер, – это что медведь останется символом лучших свойств нашего клуба, но сейчас есть люди, которые хотят похоронить его как символ всего худшего, что у нас есть. И если мы спустим такое им с рук, если позволим утянуть все деньги в Хед, как только эти люди достигнут своих целей, – какой знак мы подадим детям нашего города? Что мы больше не клуб? Что клуб становится бывшим, если людям не хватает смелости встать и сказать правду?

– Чем Цаккель отличается от тебя? – спросил Петер.

– Она победитель, – ответил Суне.

Потом у них кончились слова, и они просто стояли и смотрели, как Алисия бросает шайбы в стену. банкбанкбанк. Петер зашел в туалет, открыл кран и постоял перед зеркалом, не глядя на свое отражение. Когда он вышел, Цаккель уже надевала тяжелые ботинки.

– Вы куда? – спросил Петер.

– Мы же закончили? – Судя по тону, Цаккель уже приняла себя на работу.

– Мы должны обсудить КОМАНДУ, – напомнил Петер

– Я сварю еще кофе. – Суне протиснулся на кухню.

– Я не пью кофе, – объявила Цаккель.

– Не пьешь к-о-ф-е? – охнул Суне.

– Я же сказала, когда пришла.

– Я думал, ты пошутила!

Петер встал между ними, потер веки всей ладонью.

– Эгей! Команда! Когда будем обсуждать команду?

Крошечная Элизабет Цаккель забегала внутри головы большой Элизабет Цаккель в поисках выключателя.

– Какую команду? – спросила Элизабет Цаккель.

Игра, может, и простая, а люди – нет. Банк-банк-банк.

15
Видар Ринниус

В бьорнстадской школе шло собрание: учителя обсуждали осенний семестр. Предполагалось, как обычно, поговорить о бюджетах и учебных планах, о реорганизации. Но тут кто-то из учителей спросил об учащемся по имени Видар, который вдруг обнаружился в списке одного из классов. Директор озабоченно откашлялся: «Да, этот мальчик раньше ходил в нашу школу и теперь снова будет ходить. Нам немножко неожиданно об этом сообщили…» Учитель поинтересовался, где все это время находился означенный ученик – может, посещал другую школу? «Н-ну, Видар находился в… альтернативном образовательном учреждении», – кашлянул директор. «То есть в тюрьме для малолетних?» – поинтересовался учитель. «Я бы скорее назвал это… стационаром», – заметил директор. Особой разницы учитель то ли не уловил, то ли не придал ей значения.

Сидевшая в заднем ряду учительница прошептала: «Побои и преступления, связанные с наркотиками. Он пытался убить полицейского!» Другая учительница прошипела: «Я этого психопата к себе в класс не пущу!» Кто-то спросил чуть громче: «А что, разве Видара уже выпустили?» – однако ответа не получил. Другой учитель встревоженно поинтересовался: «Видар? А фамилия как?» Ресницы у директора затрепетали, как крылышки колибри, и он ответил: «Ринниус. Видар Ринниус. Младший брат Теему Ринниуса».

* * *

Элизабет Цаккель почесала стрижку, появившуюся по воле не то волей парикмахера, не то нечастного случая, перешагнула порог – в ботинках, рассчитанных на минусовую температуру и ногу на два размера больше, – и закурила сигару. Петер вышел за ней, встревоженный.

– Вы что?

Цаккель, не слишком искусно считывавшая чужие побуждения, решила, что он имеет в виду сигару.

– А что… Ну… не знаю. Я веганка, не пью ни алкоголя, ни кофе. Если я не буду хотя бы курить, ни один здравомыслящий человек не станет мне доверять, – сообщила она совершенно серьезным тоном, словно пришла к этому выводу ценой немалых умственных усилий.

Петер вдохнул так глубоко, что закашлялся.

– С чего вы взяли, что просто явитесь сюда и получите должность тренера, даже не изложив, что собираетесь делать с нашей КОМАНДОЙ?

Цаккель затянулась и склонила голову набок:

– Командой, которая у вас сейчас?

– Да! С той, что вы собираетесь тренировать!

– Ах, с вашей основной командой? Она – полный отстой. Сборище бывших, перестарков и неумех, кому они нужны?

– Но вы можете сделать из них хорошую команду. Так я вас понял?

Цаккель усмехнулась. Не дружелюбно, не кокетливо – уничижительно.

– Нет-нет-нет, я вас умоляю, из гнилой команды хорошую не сделаешь. Я не Гарри Поттер.

Получив заряд сигарного дыма в глаза, Петер вышел из себя:

– Тогда зачем вы ЗДЕСЬ? Что вам НАДО?

Цаккель достала из кармана мятую бумажку. Она с сожалением выпустила дым в другую сторону от Петера, который не знал, извиняется она за курение или просто жалеет, что он сам не курит.

– Разозлились?

– Я не… злюсь, – пришел в себя Петер.

– А выглядите слегка рассерженным.

– Я не злю… прекратите!

– Мне случалось слышать, что я не слишком умею обращаться с… людьми. Всякие там… чувства и прочее, – сообщила Цаккель. На лице у нее по-прежнему отсутствовало какое бы то ни было выражение.

– Да вы что? Уму непостижимо! – ядовито проворчал Петер.

Цаккель протянула ему бумажку.

– …но я хороший тренер. А про вас я слышала, что вы хороший спортивный директор. Если вы гарантируете, что они будут беспрекословно подчиняться мне на льду, я сделаю из них команду-победительницу.

Петер стал читать имена. Бубу. Амат. Беньи.

– Хорошие ребята… одному из них всего шестнадцать… будете создавать из них основную команду?

– Не из них. А с их помощью. А вот наш новый капитан, – перебила себя Цаккель.

Петер вытаращился сначала на нее, потом на фамилию, в которую уперся палец Цаккель.

– Вы хотите сделать ЕГО капитаном команды? Нашей ОСНОВНОЙ КОМАНДЫ?

Цаккель ответила невозмутимо, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся:

– Нет. Капитаном его сделаете вы. Потому что у вас хорошо получается общаться с людьми.

Она протянула ему еще одну бумажку. На ней значилось «Видар». Едва взглянув в бумажку, Петер завопил:

– НИ ЗА ЧТО В ЖИЗНИ!

– Так вы знаете Видара?

– Знаю ли я Видара?! Да он… он…

Петера затрясло так, что он обернулся вокруг своей оси, словно взбесившийся кухонный таймер. В дверях показался Суне с чашкой кофе в руках. Цаккель от кофе отказалась, но чашку все же схватила. Суне ухмыльнулся, заглянув в бумажку.

– Видар? Ах, он. Он не сможет играть в твоей команде. В силу… географических обстоятельств.

В ответ Цаккель сообщила – деловито и без тени самодовольства:

– Мне гарантировали, что его в скором времени выпустят.

– Из стационара? Как это? – прохрипел Суне.

Цаккель не произнесла «Ричард Тео». Она сказала просто:

– Это не моя проблема. Моя проблема – найти вратаря, а он, кажется, лучший вратарь во всем Бьорнстаде.

От злости Петер обхватил себя руками.

– Видар УГОЛОВНИК! И… и… ПСИХОПАТ! Он НЕ БУДЕТ играть в моей команде!

Цаккель пожала плечами:

– Это не ваша команда. Это моя команда. Вы спрашивали, чего я «хочу»? Я хочу победить. А чтобы победить, нужны не только перестарки из основной команды, с которыми никто не хочет связываться. Вы должны дать мне кое-что еще.

– Что? – буркнул Петер, безутешно привалившись к стене дома.

Цаккель выпустила изо рта целый клуб дыма.

– Разбойничью шайку.

* * *

В «Шкуру» вошел Теему Ринниус. Рамона оперлась на барную стойку, нежно погладила его по щеке. Теему принес два пакета с продуктами, большую половину одного из них занимали сигареты. Когда Хольгер покинул ее, Рамона перестала выходить из дому, и Теему никогда не осуждал ее за это – только следил, чтобы она ни в чем не нуждалась. А она редко осуждала его образ жизни. Мораль не мораль – оба знали, что большинство людей не рассчитывают тут на большее, чем как-нибудь дотянуть до завтра. Как говаривала Рамона, «каждому своего дерьма хватает».

Аккуратно причесанный, с чисто выбритым подбородком, Теему умел выглядеть почти безобидно. А Рамона умела выглядеть почти трезвой, особенно если заглянуть к ней с утра пораньше.

– Как мама? – спросила она.

– Окей, все окей.

Рамона знала, что мама Теему очень устает. Слишком любит снотворные таблетки и буйных мужчин. Когда Теему подрос, он научился выставлять мужчин за дверь, но с таблетками номер не прошел. Зато в его голубых глазах отражалась та жизнь, которой он хотел для своей мамы – может быть, поэтому Рамона позволяла себе переживать за Теему больше, чем за всех других мужчин, которые заваливались в «Шкуру» и вываливались оттуда. Но сегодня голубые глаза светились кое-чем еще. Надеждой.

– Только что звонил Видар! И знаешь, что он сказал? – выпалил Теему.

Полицейские сводки предупреждали, что Теему Ринниус крайне опасен. Изрядное множество людей твердили, что он уголовник. Но в одном бьорнстадском баре он так и остался мальчишкой, старательным и неуверенным в себе.

– Не играй со мной в угадайку, мальчик. Давай выкладывай, – нетерпеливо потребовала Рамона.

– Его выпускают! Братишка едет домой! – рассмеялся Теему.

Рамона не знала, как совладать с ногами; описав по бару два полных круга и еле дыша, она проговорила:

– Нам нужен виски получше!

Теему уже выставил бутылку. Рамона обошла стойку и обняла его.

– На этот раз мы позаботимся о твоем брате как следует. На этот раз мы его не отпустим!

Старая барменша и молодой хулиган рассмеялись. Оба они были слишком счастливы, чтобы задать себе вопрос: почему Видара выпускают так скоро? Чья рука повернула ключ?

* * *

Политика – это нескончаемая череда переговоров и компромиссов, и, даже если процесс часто оказывается сложным, в основе своей он прост: каждый хочет, чтобы ему заплатили, поэтому почти все части любой бюрократической системы функционируют одинаково. Ты мне – я тебе. Так мы и построили цивилизацию.

Свою машину Ричард Тео обожал: каждый год он проезжал тысячи миль. Цифровые технологии, конечно, тоже сила, но они оставляют следы. Электронные письма, эсэмэски и записанные телефонные разговоры – злейшие враги политика. Поэтому Тео готов был наматывать мили, чтобы в тишине потолковать о вещах, которые никто потом не сумеет доказать.

Петер Андерсон был прав: Тео позвонил Элизабет Цаккель, потому что понял ее пиар-ценность. Женщина-тренер в клубе мужчин-насильников. Понимал Тео и цену победы, поэтому, когда Цаккель принесла список игроков основной команды «Бьорнстад-Хоккея», Тео спросил ее, что ей нужно. Она ответила: «В самую первую очередь? Вратарь. Был тут пару лет назад один юниор с хорошей статистикой: Видар Ринниус. Но он куда-то пропал. Что с ним?» Тео ничего не смыслил в хоккее, но в людях разбирался.

Отыскать стационар, где содержался Видар, оказалось легко, Тео не один год поддерживал нежную дружбу со служащими нескольких разных администраций и комиссий. Поэтому он позвонил Цаккель и спросил: «Насколько вам нужен Видар?» Цаккель ответила: «Если вы обещаете мне его, плюс я найду в Бьорнстаде еще трех хороших игроков, я смогу победить».

Для этого Ричарду Тео пришлось оказать пару услуг личного порядка, что стоило ему пары обещаний и нескольких миль на машине. Зато Видара Ринниуса решили отпустить значительно раньше, чем ожидалось. Не был нарушен ни один закон, не поменялось ни одно правило; Ричарду Тео понадобилось только подружиться с председателем нужной комиссии – и делом Видара по стечению обстоятельств занялся новый ответственный сотрудник, который счел, что «потребность пациента в лечении нуждается в пересмотре».

Видару было всего семнадцать, когда его арестовали за побои и хранение наркотиков, поэтому суд отправил его на принудительное лечение в соответствующий стационар. Но ведь иногда бумажные реки оказываются слишком полноводными, случаются ошибки, и, положа руку на сердце, разве не следует время от времени пересматривать потребности пациентов в лечении? С учетом острой нехватки мест в медицинских учреждениях, не является ли это политически безответственным – держать там подростков сверх необходимого?

В своем отчете новый сотрудник дал понять, что Видар Ринниус, до того как угодить в клинику, был многообещающим хоккеистом и что для его социализации до «приемлемого уровня» необходимо, чтобы «упомянутый подросток имел возможность свободно заняться каким-либо осмысленным делом». В обычном случае Видар отправился бы дальше поэтапно по другим клиникам, но протокол можно пересмотреть, если у пациента вдруг появится возможность поселиться в «благоустроенном и безопасном жилище». И внезапно у Видара образовалась квартирка в Низине, подведомственная бьорнстадскому управлению коммунального жилья. Разумеется, Ричард Тео не имел к этому никакого отношения – это было бы коррупцией. И конечно, ответственный сотрудник вел дело Видара Ринниуса не из Бьорнстада – это выглядело бы подозрительно. Но так получилось, что теща означенного сотрудника, к тому времени скончавшаяся, была как раз оттуда. Жена сотрудника унаследовала домик и участок на берегу озера, и через несколько месяцев – так уж получилось – в коммуну поступила заявка на строительство на берегу озера домиков для сдачи в аренду. Обычно такие заявки получали отказ, потому что застройка береговой зоны запрещена, но именно в тот раз именно тот сотрудник без проблем получил разрешение на застройку. Чистая случайность.

Одна подпись на документе против другой подписи на другом документе. Бюрократ против бюрократа. Элизабет Цаккель получила вратаря, Теему Ринниус – младшего брата, Петер Андерсон – нескольких опасных врагов. А Ричард Тео в итоге получит все, что ему нужно. Каждый хочет, чтобы ему заплатили. Но валюта у каждого своя.

* * *

Когда Петер ушел, Суне и Цаккель проводили малышку Алисию домой.

– Можно я завтра опять приду бросать шайбу? – спросила четырех-с-половиной-летка.

Суне разрешил. Набор выражений лица у Цаккель явно исчерпался. Суне пришлось попросить ее не курить при ребенке, а Цаккель, похоже, не могла взять в толк почему: то ли он считал это неприличным, то ли ребенок только-только бросил курить и может снова поддаться соблазну.

Когда Алисия убежала к себе домой, Суне нахмурил лоб, глядя на Цаккель:

– Ты всерьез хочешь, чтобы Видар вошел в команду?

– Он разве плохой вратарь? Я смотрела статистику его последнего сезона. Там какая-то ошибка?

– Видар, наверное, лучший вратарь, какого видел этот город. Но у него… проблемы.

– Он годен к игре или нет?

– Годный не означает подходящий нам, – заметил Суне.

Недоумение Цаккель было почти трогательным.

– Хоккей есть хоккей. Если этот парень хорошо играет, значит, он подходящий. Почему Петер так злится на него?

Суне постарался удержаться от смеха.

– Петер не… злится.

– Мне показалось, он злится.

– У Видара проблемы с… самоконтролем. Ему это тяжело дается. А Петер не любит… беспорядка.

– Беспорядка?

– Видар… он… с чего бы начать? Его брат…

– Беспредельщик. Глава Группировки. Я слышала, – перебила Цаккель.

Суне откашлялся.

– Ну… но… да какая тут Группировка… газетчики немного преувеличивают. Но… ну… однажды между фанатами началась драка возле арены, после матча, в котором играла основная команда. В драке участвовал Теему. Сразу после первого матча должна была играть юниорская команда, но к началу игры юниоры Бьорнстада остались без вратаря, потому что Видар сидел в полицейской машине. Он бросился в драку, даже коньки не успел снять. В другой раз он вломился в ледовый дворец и съехал по трибунам на мопеде. Он был… ну… слегка нетрезв. А как-то он услышал, что Петер Андерсон на встрече с правлением говорит ерунду про «гопников»; после этого Видар всю ночь колесил по городу. Он украл все шайбы. То есть буквально ВСЕ шайбы. Те, что хранились в ледовом дворце, в спортмагазине, из чужих гаражей украл… на следующий день на командном турнире нам пришлось просить публику съездить поискать шайбы на чердаке, чтобы можно было начать игру. А еще в другой раз Видар ударил судью в… ну… причинное место. Прямо во время матча. Петер запретил ему являться в клуб, поэтому Видар вломился в ледовый дворец и нагадил Петеру на письменный стол.

Цаккель невозмутимо кивнула.

– А Петер не любит беспорядка?

Суне усмехнулся:

– В глазах Петера пролить кофе на его письменный стол – уже преступление. Экскрементов он не простит. Он не даст тебе играть с Видаром.

Цаккель выразила лицом, что не понимает, как одно связано с другим.

– В Бьорнстаде есть вратарь лучше Видара?

– Нет.

– Я тренирую хоккейные команды. Насколько я знаю, единственный способ тренировать команду – это обращаться со всеми справедливо, никого не выделяя. Хороший хоккеист есть хороший хоккеист.

Сунне кивнул:

– Ох. Вы с Петером будете ругаться так, что чертям тошно станет.

– Это плохо?

– Нет. – Суне улыбнулся. – Чтобы клуб жил, люди в нем должны гореть, а огонь возникает от трения…

– Лесные пожары тоже, – заметила Цаккель.

– Ты поняла мое сравнение, – вздохнул Суне.

– А это сравнение? У меня плохо с…

– Людьми? Чувствами? – попытался угадать Суне.

– …с поглаживанием по головке. Мне нужен игрок, который просто… прет вперед.

– Тогда тебе нужен Петер. Он их мотивирует, ты – тренируешь.

– Да.

– Он не будет разговаривать с Видаром. Но я могу поговорить с братом Видара.

– Братом?

– Да.

– А остальные трое? Беньи, Бубу и Амат? С ними Петер будет разговаривать?

– Нет.

– Нет?

– Если ты хочешь, чтобы он мотивировал Беньи, Бубу и Амата, разговаривать придется не с парнями. А с их мамами и сестрами.

– Странный у вас город, – констатировала Цаккель.

– Нам уже говорили, – подтвердил Суне.