Текст книги "Новый Органон"

Пусть также исследуется природа быстрого и могущественного Движения Пороха, расширяющегося в огонь, когда опрокидываются такие массы, исторгаются такие тяжести, как мы это видим в подкопах и в мортирах. Крест в отношении этой природы состоит в следующем. Или это движение возбуждается исключительно стремлением тела к расширению после того, как оно воспламенено; или также присоединяющимся неудержимым стремлением духа, который быстро убегает от огня и бурно вырывается из его окружения, словно из темницы. Однако Схоластика и обычное мнение учитывают только то первое стремление. Ибо люди считают хорошей философией утверждения, что элементарная форма пламени с необходимостью заставляет его занимать более широкое пространство, чем занимало это же самое тело, когда оно являлось в форме пороха, и отсюда следует это движение. Между тем они совершенно не замечают, что, хотя бы это и было верно для случая, когда пламя порождается, однако такая масса, которая в состоянии подавить и заглушить пламя, может воспрепятствовать его рождению, так что дело не возводится к той неизбежности, о которой они говорят. Они правильно судят о том, что если рождается пламя, то неизбежно происходит расширение, и отсюда следует выталкивание или отталкивание того тела, которое оказывает противодействие. Но эта неизбежность совершенно устраняется, если эта твердая масса подавляет пламя прежде, чем оно родилось. И мы видим, что пламя, особенно при первом зарождении, мягко и спокойно и ищет прикрытия, за которым могло бы играть и испытать свою силу. Поэтому такое неистовство нельзя приписать этому предмету, взятому самому по себе. На самом же деле рождение такого дующего пламени, как бы огненного ветра, происходит из столкновения двух тел и их природ, совершенно противоположных друг другу. Одно из них весьма воспламеняемо. Это та природа, которая сильна в сере. Другое боится пламени. Это есть простой дух, который пребывает в селитре. Так что происходит удивительное столкновение. Сера воспламеняется, насколько может (ибо третье тело, а именно ивовый уголь, почти ничего другого не производит, кроме как сочетает и объединяет эти два тела), в то время как дух селитры рвется прочь, насколько может, и вместе с тем расширяется (ибо так делают и воздух, и все простые тела, и вода, расширяясь от тепла) и этим бегством и извержением раздувает пламя серы во все стороны, как скрытые кузнечные мехи.

Примеры Креста в отношении этого предмета могли бы быть двух родов. Одни дают тела, наиболее воспламеняемые, как сера, камфора, нефть и т. п. вместе с их смешениями. Они легче и скорее, чем порох, воспринимают пламя, если только им в этом не препятствуют, из чего явствует, что стремление к воспламенению само по себе еще не производит этого ошеломляющего действия. Другие примеры дают те тела, которые отвращаются и убегают от пламени, – таковы все соли. Ибо мы видим, что если их бросить в огонь, то водяной дух вырывается с шумом прежде, чем пламя его охватит, – это также в слабой степени происходит с более жесткими листьями, когда водяная часть вырывается прежде, чем огонь охватывает маслянистую часть. Но больше всего это замечается на живом серебре, которое неплохо называют минеральной водой. Ибо оно без воспламенения, а одним только извержением и расширением почти достигает силы пороха. Говорят также, что, будучи примешано к пороху, оно увеличивает его силу.

Пусть также исследуется Преходящая Природа Пламени и его мгновенное затухание. Ибо мы не наблюдаем устойчивого пламени, но оно как бы на отдельные мгновения рождается и тотчас гаснет. Ибо очевидно, что длительность в том пламени, которое представляется устойчивым, не есть длительность одного и того же отдельного пламени, но совершается посредством воспоследования нового пламени, непрерывно порождаемого, так что пламя совсем не остается численно тем же. Это легко усмотреть и из того, что пламя тотчас же исчезает, если удалить пищу пламени, или горючее. Крест в отношении этого предмета состоит в следующем. Эта природа мгновенности происходит или от того, что устраняется причина, которая сначала рождает пламя, как это происходит со светом, звуком или с теми движениями, которые называют насильственными, и от того, что хотя пламя по своей природе и могло бы длиться, но его угнетают и разрушают окружающие его противодействующие природы.

Итак, в отношении этого предмета пример Креста мог бы быть следующим. Мы видим, как высоко поднимается пламя более сильных пожаров. Ибо насколько шире основание пламени, настолько выше подъем. Отсюда видно, что первое загасание пламени происходит по сторонам, где воздух сжимает пламя и вредит ему. Внутренняя же часть пламени, которой воздух не касается, но которая со всех сторон окружена другим пламенем, остается численно той же и не гаснет, пока постепенно не будет сдавлена воздухом, окружающим пламя с боков. Поэтому каждое пламя имеет пирамидальную форму, будучи более широко в своем основании вблизи горючего, в вершине же (где воздух враждебен, а горючего недостает) – острее. Дым же, более узкий в основании, поднимаясь, расширяется и образует как бы обращенную пирамиду; очевидно, потому, что воздух воспринимает дым, но подавляет пламя. Ибо никто не должен воображать, что пламя есть зажженный воздух, так как это совершенно разнородные тела.

Для этого предмета можно было бы дать весьма подходящий пример Креста, достигнув наглядности посредством пламени двух цветов. Нужно взять маленькую металлическую чашку и в ней укрепить зажженную маленькую восковую свечу; поместить чашку в таз и кругом налить винный спирт в умеренном количестве, чтобы он не достигал краев чашки; затем зажжем винный спирт. Этот винный спирт даст более синее пламя, а свеча – более желтое. Теперь заметим, остается ли пламя свечи пирамидальным (а это пламя легко отличить по цвету от пламени винного спирта, ибо пламена не смешиваются тотчас, как жидкости), или оно больше склоняется к шарообразной форме, когда нет ничего, что бы его сжимало или разрушало. Если произойдет последнее, то надобно считать достоверным, что пламя пребывает численно тем же, пока заключено внутри другого пламени и не испытывает враждебной силы воздуха.

О примерах Креста достаточно сказано. Мы дольше задержались на них с той целью, чтобы люди постепенно научились и привыкли судить о природе на основании примеров Креста и светоносных опытов, а не только вероятных соображений.

XXXVII

На пятнадцатое место среди преимущественных примеров мы поставим Примеры Расхождения, указывающие разъединения таких природ, которые обыкновенно встречаются вместе. Они, однако, отличаются от примеров, относимых к примерам Сопровождения, ибо те указывают разъединенность какой-либо природы от какой-либо конкретности, с которой они обычно связаны, а эти указывают разъединенность одной какой-либо природы от другой. Они отличаются также от примеров Креста, ибо они ничего не определяют, а только напоминают о разъединенности одной природы от другой. Их можно использовать для вскрытия ложных форм и для того, чтобы рассеять легковесные заключения из тех вещей, которые лежат под рукой. Так что они как бы придают разуму балласт.

Например, пусть исследуются те четыре природы, которые Телезий называет сожительствующими149149
  Словом «сожительствующие» передано латинское слово соntubernales, т. е. собственно, «живущие в одной палатке». В широком же смысле под этим словом понимали нескольких молодых знатных римлян в свите претора. Лучше всего можно понять это место, если вспомнить об основной идее философии Телезия. Телезий считал тепло и холод двумя началами Вселенной. Различие между ними он считал соответствующим различию между солнцем и землей. В трактате «Dе rerum natura» Телезий писал: «Вполне теплое, блестящее, тонкое, подвижное есть Солнце, Земля же, напротив, холодная, густая, неподвижная и темная». Это необходимо иметь в виду для правильного понимания данного афоризма.


[Закрыть] и как бы существующими под одной кровлей: Теплое, Светлое, Тонкое, Подвижное или склонное к движению. Среди них все же встречается много примеров Разъединения. Так, воздух тонок и легок в движении, но не тепел и не светел; луна светит, но без тепла; кипящая вода тепла, но не светит; движение железной иглы на оси легко и быстро, и все же совершается в холодном, плотном, темном теле; и так далее.

Пусть также исследуются природы Телесности и Естественного Действия. Ибо очевидно, что естественное действие не встречается, кроме как существующим в каком-либо теле. И все же могут быть в отношении этого некоторые примеры Разъединения. Таково магнетическое действие, в силу которого тело движется к магниту, а тяжелые тела к земному шару. Можно также указать некоторые другие случаи действия на расстоянии, так как действие этого рода совершается и во времени —

не в один миг, а через некоторый промежуток, и в пространстве – через ступени и расстояния, – и, следовательно, есть какое-то мгновение времени и какой-то промежуток пространства, когда эта сила или действие пребывает в середине между теми двумя телами, которые производят движение. Поэтому созерцание сводится к следующему: располагают ли и изменяют ли тела, являющиеся пределами движения, средние тела так, что путем преемственности и действительного соприкосновения сила переходит от предела к пределу, на время задерживаясь в среднем теле, или ничего нет, кроме тел, силы и пространства? Возможно также, что в лучах света, в звуке, тепле и некоторых других действиях на расстоянии располагаются и изменяются средние тела, тем более что необходимо посредствующее тело, пригодное для перенесения такого действия. Магнетическая же или сближающая сила допускает эти посредствующие тела как бы без различия и не встречает препятствия ни в каком посредствующем теле. Но если эта сила или действие никак не связаны с посредствующим телом, то отсюда следует, что на некоторое время и в некотором месте есть сила или естественное действие, существующее без тела, ибо она не присутствует ни в предельных телах, ни в посредствующих. Поэтому магнетическое действие сможет быть примером Разъединения в отношении телесной природы и естественного действия. Отсюда вытекает еще следующее добавление, которым не следует пренебречь: согласно философскому умозрению, можно предпринять доказательство того, что бывают отделенные и бестелесные сущности и субстанции. Действительно, если естественная сила или действие, исходящие от тела, могут существовать совершенно без тела в некоторое время и в некотором месте, то к этому приближается то, что они могут в своем происхождении проистекать от бестелесной сущности. Ибо телесная природа представляется не менее необходимой для поддерживания передачи естественного действия, чем для его возбуждения или рождения.

XXXVIII

Следующие пять родов примеров мы обозначаем одним общим названием – примерами Светильника или Первого Осведомления. Это те примеры, которые помогают чувству. Ибо если всякое Истолкование Природы начинается от чувства и по прямой, постоянной, верной дороге ведет от восприятий чувств к восприятиям разума, каковыми являются истинные понятия и аксиомы, то неизбежно, что чем более обильны и точны были представления самого чувства, тем легче и удачнее будет достигнуто все остальное.

Из этих пяти примеров Светильника первые примеры усиливают, пополняют и исправляют непосредственное действие чувства; вторые выводят нечувственное к чувственному; третьи указывают продолжительность процесса или последовательность тех вещей и движений, которые большей частью незаметны, кроме как в их завершении или периодах; четвертые заменяют чем-либо чувство тогда, когда оно совершенно бессильно;

пятые возбуждают внимание чувства и его способность замечать, а также ограничивают тонкость вещей. О каждом роде примеров надо сказать в отдельности.

XXXIX

На шестнадцатое место среди преимущественных примеров мы ставим Примеры Дверей, или Ворот. Этим именем мы называем те примеры, которые помогают непосредственным действиям чувства. Очевидно, что среди чувств первое место в отношении осведомления занимает зрение, для которого поэтому особенно важно изыскать помощь. Эта помощь может быть троякой: или чтобы зрение воспринимало то, что было ему недоступно; или воспринимало на большем расстоянии; или воспринимало точнее и яснее150150
  Бэкон говорит в этом афоризме о трех приборах: микроскопе, телескопе и астролябии. Первый сложный микроскоп был построен голландским шлифовальщиком стекол в конце XVI века. Телескоп, а также открытия, сделанные посредством телескопа, были Бэкону известны, возможно, по трактату Галилея «Siderus nuncius, magna longeque admirabilia spectacula». Первую зрительную трубу (с двумя двояковыпуклыми стеклами) построил голландский мастер Яков Метиус. Эта зрительная труба подала Галилею мысль об изобретении телескопа. Зрительная труба Галилея состояла из плоско-выпуклого и плосковогнутого стекла. Ее и можно считать первым телескопом. Астролябия – старый прибор для геодезических наблюдений. В древности он применялся также и для астрономических наблюдений.


[Закрыть].

К первому роду относятся (если опустить очки, которые пригодны только для исправления и облегчения слабости зрения и потому не осведомляют полнее) те недавно изобретенные зрительные приборы, которые, сильно увеличивая видимые размеры тел, показывают их скрытые и невидимые подробности и потаенные схематизмы и движения.

С помощью этого открытия мы не без удивления различаем в блохе, мухе, червяке точные очертания и линии тел, а также цвета и движения, не замечавшиеся прежде. Более того, говорят, что прямая линия, проведенная пером или карандашом, представляется через эти стекла очень неровной и извилистой, очевидно, потому, что и движения руки, хотя бы и с помощью линейки, и нанесение чернил или краски в действительности неравномерны, хотя их неравномерность столь незначительна, что ее нельзя заметить без помощи стекол этого рода. Люди присоединили сюда даже некоторое суеверное наблюдение, как это бывает с новыми и удивительными вещами: будто стекла этого рода украшают творения природы и обезображивают творения искусства. Это, однако, объясняется только тем, что ткани природных тел много тоньше, чем искусственных. Ведь эти стекла пригодны только для мелких частиц. Если бы их увидел Демокрит, он бы возликовал, думая, что открыт способ видеть атом, который, как он утверждал, совершенно невидим. Однако неприменимость стекол этого рода ни к чему, кроме как только к мелким частицам (да и то, если они принадлежат не слишком большому телу), ограничивает применение этой вещи. Ибо, если бы можно было распространить это изобретение на большие тела или на частицы больших тел – так, чтобы возможно было различать строение льняной ткани, как сети, и подобным же образом различать скрытые частицы и неровности драгоценных камней, жидкостей, мочи, крови, ран и многих других вещей, – то несомненно можно было бы извлечь из этого изобретения большую пользу.

Ко второму роду относятся те другие стекла, которые изобретены достопамятными усилиями Галилея. Посредством них, как посредством лодок или кораблей, можно открыть и поддерживать более близкое общение с небесными телами. Ибо это изобретение показывает, что Млечный Путь есть узел или собрание мелких звезд, вполне исчислимых и разделенных, о чем древние только догадывались. Посредством него же, по-видимому, можно доказать, что пространство планетных кругов (как его называют) вовсе не лишено других звезд, но что небо начинает звездиться еще до звездного неба, хотя и меньшими звездами, чем те, которые можно заметить без этих стекол. Посредством него же можно рассмотреть хороводы малых звезд вокруг планеты Юпитера, из чего можно заключить, что в движениях звезд есть много центров. Посредством него же можно яснее различить и разместить светлые и темные неровности луны, так что может быть создана некая селенография. Посредством него же можно открыть пятна на Солнце и другие явления этого рода; все это, конечно, значительные открытия, насколько можно полагаться на доказательства этого рода. Я в этом сомневаюсь прежде всего потому, что опыт остается в пределах этих немногих открытий, и этим способом не открыто многое другое, равным образом достойное исследования.

К третьему роду относятся вешки для измерения земли, астролябии и тому подобные орудия, которые не расширяют чувства зрения, но исправляют и направляют его. Если же есть другие примеры, помогающие остальным чувствам в их непосредственных и обособленных действиях, то это примеры такого рода, которые не прибавляют к осведомлению ничего сверх того, что уже имеется, и потому не пригодны для нашей теперешней цели. Поэтому мы о них не упоминаем.

XL

На семнадцатое место среди Преимущественных Примеров мы поставим Побуждающие Примеры, взяв это название из гражданского права, ибо они побуждают к появлению то, что прежде не появлялось. Мы зовем их также Призывающими Примерами, они выводят нечувственное – к чувственному.

Вещи убегают от чувства или вследствие удаленности предмета; или потому, что находящиеся в промежутке тела преграждают путь восприятию; или потому, что предмет неспособен создать впечатление для чувства; или потому, что размер предмета недостаточен для того, чтобы поразить чувство; или потому, что время несоразмерно для возбуждения чувства; или потому, что чувство не переносит действия предмета; или потому, что другой предмет ранее наполнил чувство и завладел им, так что для нового движения нет места. Все это преимущественно относится к зрению, а затем к осязанию. Ибо эти два чувства осведомляют широко и об общих предметах, тогда как остальные три почти не осведомляют, кроме как непосредственно и о свойственных им предметах.

В первом роде выведение к чувственному возможно только в случае, когда к той вещи, которую чувство не может различить из-за расстояния, присоединяется или заменяет ее другая вещь, которая может издали больше возбуждать и поражать чувство, как, например, при обозначении вещей посредством огней, колоколов и тому подобного.

Во втором роде – вещи, скрытые в глубине и загражденные другими телами и не могущие быть легко вскрытыми, приводятся к чувству посредством того, что лежит на поверхности или вытекает изнутри, как, например, распознается состояние человеческого тела по пульсу, моче и тому подобному.

В третьем и четвертом роде выведения охватывают весьма многое и должны изыскиваться отовсюду для исследования вещей. Укажем такой пример. Ясно, что нельзя ни различить, ни осязать ни воздух, ни дух, ни другие предметы этого рода, тонкие в своем веществе. Поэтому в исследовании таких тел, конечно, необходимы выведения.

Итак, пусть исследуется природа Действия и Движения Духа, заключенного в осязаемых телах. Ибо все осязаемое для нас содержит невидимый и неосязаемый дух, который оно покрывает и как бы одевает. Отсюда и происходит этот троякий, могущественный и удивительный источник движения в осязаемом теле: дух, будучи исторгнут из осязаемого тела, сжимает и сушит его, а будучи удержан в нем, размягчает и разжижает; а если он не совершенно исторгнут и не совершенно удержан, то он оформляет тело, расчленяет, упорядочивает, организует и тому подобное. И все это выводится к чувственному посредством заметных действий.

Ибо в каждом осязаемом неодушевленном теле заключенный дух сначала увеличивается и как бы пожирает те осязаемые части, которые наиболее для этого доступны и пригодны. Он их обрабатывает, преобразует и обращает в дух и наконец улетает вместе с ними. Эта переработка и умножение духа выводятся к чувству уменьшением веса. Ибо в каждом усыхании что-нибудь отходит от количества и не только из духа, существовавшего до того, но из тела, которое было прежде осязаемым и заново преобразовалось. Ведь дух невесом. Выход или исторжение духа выводится к чувственному в ржавчине металлов и в других гниениях этого рода, которые останавливаются прежде, чем перейдут к началам жизни. Они относятся к третьему роду этого движения. Ибо в более твердых телах дух не находит отверстий и пор для того, чтобы вылететь. Поэтому он вынужден проталкивать осязаемые части и гнать их перед собой, чтобы они вместе с ним вышли из тела. Отсюда получается ржавчина и тому подобное. Сжатие же осязаемых частей после того, как исторгнута часть духа (почему и происходит это усыхание), выводится к чувству как через само увеличение твердости вещи, так и в еще большей степени через происходящие отсюда трещины, сморщивание, ссыхание тела. Так, части дерева отскакивают и ссыхаются, кожа морщится. Более того (если дух исторгается внезапно вследствие нагревания огнем), тела так спешат сжаться, что свиваются и свертываются.

Напротив того, там, где дух задерживается и все же возбуждается и расширяется действием тепла и подобного ему (как это бывает в телах более твердых и упорных), – там тела размягчаются, как раскаленное добела железо, текут, как металлы, превращаются в жидкость, как смолы, воск и тому подобное. Поэтому легко сблизить эти противоположные действия тепла, которые делают одни тела твердыми, а другие превращают в жидкость, ибо в первом случае дух исторгается, а во втором приводится в движение и удерживается. Последнее из этих действий есть действие самого тепла и духа, предыдущее же есть действие осязаемых частей, только обусловленное исторжением духа.

Но там, где дух не вполне удержан и не вполне исторгнут, а лишь делает попытки выйти из своего заключения и встречает осязаемые части, повинующиеся ему и воспроизводящие каждое его движение, так что куда ведет дух, туда и они за ними следуют, – там происходит образование органического тела, образование членов и остальные жизненные действия как в растительных телах, так и в животных. Это лучше всего выводится к чувству тщательным наблюдением первых начал или попыток к жизни в маленьких животных, рождающихся из гниения, как, например, в яйцах муравья, червях, мухах, лягушках после дождя и т. д. Однако для оживления требуется и мягкость тепла, и податливость тела, чтобы дух не вырывался поспешно и не удерживался вследствие твердости частей, но скорее мог бы сгибать и лепить их наподобие воска.

С другой стороны, множество выводящих примеров как бы кладут у нас перед глазами наиболее важное и имеющее наиболее широкое значение различение отдельных разновидностей духа (дух разделенный или просто разветвленный, или одновременно и разветвленный, и разделенный на клетки; первый вид есть дух всех неодушевленных тел, второй – растительных тел и третий – животных тел).

Подобным же образом явствует, что более тонкие ткани и схематизмы (хотя бы тело в целом было видимо и осязаемо) не различаются и не осязаются. И в этом также осведомление идет посредством выведения. При этом наиболее коренное и первичное различие схематизмов берется из обилия или скудости материи, занимающей данное пространство или измерение. Ибо остальные схематизмы (относящиеся к несходству частей, содержащихся в одном и том же теле, и к их размещениям и местоположениям) имеют второстепенное значение рядом с предыдущим.

Итак, пусть исследуется относительная Распространенность или Сжатость Материи в телах, то есть сколько в каждом из них материя занимает пространства. Ибо нет в природе ничего вернее этого двойного предложения: «Из ничего – ничего не происходит» и «Ничто не уничтожается». Все количество материи или ее сумма остается постоянной и не увеличивается и не уменьшается. Не менее истинно и то, что «количество материи, содержащееся в одном и том же пространстве или измерении, бывает большим или меньшим для различных тел». Так, в воде материи больше, а в воздухе – меньше. И если бы кто-нибудь стал утверждать, что он может обратить какой-либо объем воды в равный объем воздуха, то это было бы то же, как если бы он сказал, что может нечто обратить в ничто. Наоборот, если бы кто-нибудь стал утверждать, что он может обратить какой-либо объем воздуха в равный объем воды, то это было бы то же, как если бы он сказал, что он может сделать нечто из ничего. И из этого изобилия и скудости материи, собственно, и отвлекаются понятия Плотного и Разреженного, которые употребляются во многих и различных смыслах. Следует принять и третье утверждение, также достаточно достоверное, что большее или меньшее количество материи, о котором мы говорим, в том или другом теле можно привести (сделав сравнение) к расчету и точным или приблизительно точным соразмерениям. Так, например, если кто-нибудь скажет: в данном объеме золота есть такое содержание материи, что для винного спирта надобно пространство в двадцать один раз большее, чем занимаемое золотом, для того чтобы сравняться с ним в материи, – то он не ошибется.

Собрание материи и ее количество выводятся к чувственному посредством веса. Ибо вес соответствует количеству материи в отношении частей осязаемого тела, дух же и его количество, возникшее из материи, не могут быть измерены посредством веса, ибо дух скорее облегчает вес, чем увеличивает его. Мы сделали довольно тщательную таблицу этого, в которую мы включили весы и пространства отдельных металлов, важнейших камней, дерев, жидкостей, масел и многих других тел – как естественных, так и искусственных. Это вещь весьма полезная как для осведомления, так и для практики и открывает много вещей сверх всякого ожидания. Не должно почитать незначительным и то даваемое ею указание, что все заключающееся в известных нам осязаемых телах разнообразие (мы имеем в виду хорошо соединенные тела, а не губчатые и пустые и в большой степени наполненные воздухом) не выходит за пределы соотношения частей 21 к 1. Значит, настолько ограничена природа или, по крайней мере, та часть ее, которой мы в наибольшей степени пользуемся. Мы также сочли необходимым требованием, предъявляемым к нашему усердию, испытать, могут ли быть рассчитаны отношения неосязаемых или воздушных тел к осязаемым телам. К этому мы приступили следующим образом. Мы взяли стеклянный фиал, вмещающий примерно одну унцию151151
  Унция и пинта – старые меры веса и жидкостей, до сих пор еще употребляющиеся в английской метрологии. Унция – ¹/₁₂ часть так называемого тройского фунта, содержащего 343 грамма. Пинта равна 0,567 литра.


[Закрыть]. Мы пользовались малым сосудом для того, чтобы последующее испарение могло совершиться посредством меньшего тепла. Этот фиал мы наполнили почти до горлышка винным спиртом. Мы выбрали винный спирт, ибо из предыдущей таблицы мы видели, что среди осязаемых тел (которые хорошо соединены между собой и не пористы) он наиболее редок и в своем объеме содержит самое малое количество материи. Затем мы точно заметили вес жидкости вместе с этим фиалом. Потом мы взяли пузырь, содержащий в себе приблизительно две пинты. Из этого пузыря мы выжали, насколько было возможно, весь воздух, так что обе стороны пузыря сошлись. Предварительно же мы обмазали пузырь маслом, слегка его растерев, чтобы лучше замкнуть пузырь, заполнив маслом те поры, которые у него были. Горлышко фиала мы вставили внутрь этого пузыря, и пузырь крепко перевязали вокруг горлышка фиала, слегка навощив для этого нить, чтобы она лучше примкнула и туже завязала. Тогда, наконец, мы поставили фиал над горящим в очаге углем. Спустя короткое время пар или дуновение винного спирта, расширившегося от тепла и обратившегося в воздушное состояние, постепенно начал раздувать пузырь и растянул его во все стороны, как парус. Как только это произошло, мы тотчас отодвинули склянку от огня и поставили на ковер, чтобы она не лопнула от охлаждения. Немедленно мы сделали в вершине пузыря отверстие, чтобы пар по прекращении тепла не превратился снова в жидкость и не смешал бы расчеты. Затем сняли самый пузырь и снова установили вес винного спирта, который оставался. Отсюда мы вычислили, сколько спирта ушло в пар или воздушное состояние, и затем, сравнив, сколько места или пространства заполняло бы это тело, оставаясь винным спиртом в фиале, а также сколько пространства заполняло оно после того, как стало воздушным в пузыре, подвели расчеты. И из них вполне явствовало, что это тело, обращенное и измененное таким образом, возросло в объеме более чем во сто раз.

Пусть также исследуется природа Тепла или Холода, притом в столь слабой степени, что они не воспринимаются чувством. Здесь выведение к чувству достигается посредством градусной склянки, которую мы выше описали. Ибо тепло и холод сами по себе не воспринимаются осязанием, но тепло расширяет воздух, а холод – сжимает. Это расширение и сжатие воздуха не воспринимается также зрением, но расширившийся воздух понижает воду, а сжатый – поднимает ее. И только тогда совершается выведение для зрения – не раньше и не иначе.

Пусть также исследуется природа Смешения Тел, то есть: чтó они содержат от воды, от масла, от спирта, от пепла и солей и т. д. Или (в частности) какое количество содержится в молоке масла, казеина, сыворотки и т. д. Это выводится к чувству посредством искусных и тщательных разделений, насколько речь идет об осязаемом. Но природа духа в них хотя и не замечается непосредственно, однако через разнообразные движения и устремления осязаемых тел открывается в самом действии и процессе выделения через появление остроты, разъеданий и различных цветов, запахов, вкусов тех же тел после этого выделения. В этой области люди упорно работали посредством перегонок и искусственных разделений, но не с большей удачей, чем в других опытах, которые до сих пор производятся. Ибо люди шли ощупью, слепыми дорогами более трудолюбиво, чем разумно, и (что хуже всего) без всякого подражания природе или соревнования с ней, но разрушая (посредством чрезмерного нагревания и воздействия слишком могущественных сил) всякие более тонкие схематизмы, в которых главным образом содержатся скрытые свойства и согласия вещей. В разделениях этого рода до разума или наблюдения людей обычно не доходит то, о чем мы напоминали в другом месте, а именно: когда тела обрабатываются как огнем, так и другими средствами, то многие качества, которых раньше не было, внедряются в эти тела самим огнем и теми телами, которые применяются для разделения. Отсюда происходят поразительные ошибки. Так, не весь пар, который огонь исторгает из воды, был ранее паром или воздухом в теле воды, но в наибольшей части его создало расширение воды от огня.

Точно так же сюда надо отнести все исследованные испытания тел – естественных ли или искусственных, позволяющие отличить истинное от поддельного, лучшее от худшего. Ибо они выводят невоспринимаемое чувством к воспринимаемому чувством. Поэтому их должно заботливо и старательно собирать отовсюду.

Что касается сокрытости пятого рода, то очевидно, что действие чувства происходит в движении, а движение – во времени. Следовательно, если движение какого-либо тела совершается столь медленно или столь быстро, что несоразмерно мгновениям, в течение которых совершается действие чувства, то мы совершенно не замечаем предмета, как это бывает при движении стрелки часов или при движении пули мушкета. Однако движение, которое не замечается по причине его медленности, легко вывести к чувству через сумму этих движений; те же движения, которые не замечаются по причине их быстроты, до сих пор еще не измерены хорошо. Однако исследование природы требует сделать это в некоторых случаях.

В шестом же роде, где чувству препятствует слишком большая заметность предмета, выведение достигается или отдалением предмета от чувства, или ослаблением предмета путем расположения в промежутке такой среды, которая убавит силу предмета, но не уничтожит ее, или посредством восприятия отражения предмета, если прямое воздействие было бы чрезмерно сильным, как, например, отражения солнца в бассейне с водой.

Седьмой же род сокрытости, где чувство столь обременено предметом, что для нового допущения нет места, почти и не встречается, кроме как при запахах, и не имеет большого отношения к нашему исследованию. Поэтому удовольствуемся тем, что сказано о выведениях невоспринимаемого чувством к чувствуемому.