Текст книги "Убить ворона"

Глава пятьдесят третья
С утра пораньше

Первым сюрпризом на сибирской земле стал звонок портье в номер Турецкого:

– Александр Борисович, вы еще спите? Тут дама прорывается к вам. Говорит, если я не позову вас, она по веревке заберется. Отчаянная девушка.

Выругавшись и проклиная свою чертову работу, Турецкий натянул штаны и зевнул. После долгого перелета и смещения во времени ему отчаянно хотелось спать, он только успел прилечь, чтобы хоть часок подремать, но отложить визит незнакомой дамы ему не позволяло профессиональное чутье.

– Пустите, – Турецкому не больно хотелось встречаться с ночной особой в номере, однако выхода не было. Ресторан провинциальной гостиницы еще был наверняка закрыт.

После тихого стука дверь осторожно отворилась и на пороге Александр увидел статную, ярко накрашенную девицу с вызывающим конским хвостом. «Проститутка, что ли?» – мелькнуло у него в голове. И только по голосу, грудному и низкому, следователь узнал Надю, бывшую секретаршу Лебедева.

– Ну вот и свиделись, – Надя в этот ранний час была изрядно пьяна, глаза ее расползались по лицу, а губы кривились не то в улыбке, не то в плаче. – Я деньги пришла вам отдать. Помните, вы за квартиру заплатили.

– Удачное время выбрала. Мне именно сейчас они нужнее всего.

– А вы не шутите. Думаете, москвич, так вам все можно. Неотразимый мужчина, герой-любовник. – Надя неприлично близко подошла к Александру, ее пухлые губешки призывно раскрылись.

Турецкий, не двигаясь, стоял у кресла и смотрел на девушку. Надя неловко дернула рукой, провела ею по щеке Александра и неожиданно прильнула к нему всем телом.

– Ну вот, мы и вместе. Я хочу тебя. Поцелуйте! Скорее поцелуй в губы. Сегодняшний день будет самый запоминающийся в твоей жизни, – шептала она, собирая прочитанные ею где-то в романах фразы.

Турецкий шутливо дернул девушку за хвост:

– Надюха, дурочка. Чего это ты придумала – соблазнять пожилого, усталого мужика? Тебе нужно отдохнуть, отойти от всего этого кошмара. Ведь так? Ты же хорошая девчонка. Что тебя мучает? Ну, чего ты куксишься?

Надя уселась на подлокотник кресла и заплакала:

– Ага… Вы такой умный, положительный, а я плохая, никчемная. Все у меня наперекосяк. В институт не поступила, родителям не пишу, они меня уже искать приезжали – я убежала. Я отца ненавижу – он мне всю жизнь испортил. Теперь еще это… – Надя заревела белугой, в голос, навзрыд. – Я боюсь. Не выгоняйте меня! Помогите!

– Не сомневайся, девочка, я не брошу тебя. Иди помойся, убери эту боевую раскраску, приведи себя в порядок, а я пока сварю кофе. Ты хоть спала сегодня?

– Не-а!

– И я – не-а.

Пока Турецкий занимался хозяйством, Надя плескалась в ванной и выскочила оттуда посвежевшая, с капельками воды на веснушчатом носу:

– Я тут в ваш халат забралась. Не против? Как здорово все-таки иметь горячую воду в квартире. Прямо человеком себя чувствуешь. У меня, наверное, никогда не будет такой ванной.

– Будет, все у тебя будет, Надюха. Чего ты раньше времени крест на себе ставишь?

Девушка помрачнела, боком, несмело опустилась в кресло и кинула голову на руки:

– Спасите меня, Александр… Борисович. Я запуталась. Вы меня тогда предупреждали, но я не решилась… А теперь все еще страшней повернулось. Вокруг меня смерть ходит, а я одна, никому не нужна, не с кем посоветоваться. Выпить у вас нет?

– Тебе хватит, Надя. Принимать нужно на веселую голову, а не по поводу невозможности решить свои проблемы. Так ты совсем увязнешь и никогда не выберешься. Давай рассказывай. Знаешь, я однажды в детстве книжку у дядьки украл, потом страдал, мучился, перепрятывал ее, спать ночами не мог. А когда эту самую книжку нашли, ругали меня, мать даже ударила разок по шее. Но ты не представляешь, какое я облегчение испытал, когда унесли от меня эту неправедную книжку. Сейчас странно даже, чего ради меня бес попутал. Наверное, чтобы научить. Попасть в дурную ситуацию может любой – это ты навсегда запомни, – а вот выйти из нее – только сильный человек, личность. Поняла?

Надя долго молчала, слушала, раскрыв широко глаза, верила, но сама решиться на поступок не могла. Надо было как-то ее подтолкнуть.

– Иди домой! Поздно, день у меня завтра тяжелый, а я тут воспитательные беседы с тобой веду. Не доросла ты еще, я вижу.

Надя снова заплакала, но как-то обреченно, тихо и просветленно.

– Я виновата в смерти Алексея Сергеевича. Вы правильно поняли, я наврала, все наврала в показаниях. И сначала, и потом.

– Рассказывай, – подталкивал Турецкий девушку. – К директору вечером прибежал сын?

– Да, я уже собиралась уходить. Алексей Сергеевич, возбужденный такой, что-то все ходил по кабинету, руки потирал, курил, как всегда; приговаривал: «Мы еще повоюем». Я сидела у себя, когда влетел молодой человек. Его я почти не знала, пускать не хотела, но он закричал, слюной брызгал. Но вы же помните, я не из робкого десятка – порой как баран упрусь. От таких делегаций крутых Алексея Сергеевича спасала! Ой-ой-ой! А тут пацан сопливый. Мы чуть не подрались. И я бы, конечно, его переломила, но вышел отец. Такое началось в кабинете у директора – святых выноси. Сын угрожал, что он убьет его. Я сидела, слушала, мне на моем месте отлично было слышно. В общем, как в кино! Потом сын выскочил, обернулся и крикнул в дверь: «Все равно ты умрешь».

«Наверное, бедный мальчишка до сих пор клянет себя за эти слова и поэтому искренне считает, что убил отца», – подумал Турецкий. Надя снова замолчала. Она подступала к самому сложному моменту своего рассказа и оттягивала его, как ребенок, закрывающий глаза перед тем, как окунуться в холодную воду.

– Потом пришел еще кто-то? Сразу после мальчишки? След в след?

– Да, – одними губами выдохнула девушка.

– Кто? Савельева? Резник?

– Откуда вы знаете? – Надя смотрела на Турецкого, как на фокусника, который только что проглотил огонь. – Да… Пришел Михаил Ефимович… Я не слышала их разговора. Только однажды директор вскрикнул: «Бурчуладзе?!» Я еще запомнила – странная такая фамилия. А потом стук. Резник выскочил перепуганный: иди, говорит, Надя, взгляни. А там уже все…

– Что – все?

– Алексей Сергеевич упал… за окно. Резник мне сказал: на нас подумают. Я стояла, как ватная, а он сразу стал все на место ставить, платочком все стаканы протер, чтобы отпечатков не осталось. Потом тетрадку какую-то достал…

– Это он листок из школьного сочинения на стол подложил?

– Ну да. А потом, говорит, реви, Надька, как резаная, наша совесть чиста. И молчи. Чмокнул меня в щеку и ушел. Это он его из окна выбросил. Роман у меня с ним был… – Надя больше не плакала, но ее глаза, покрасневшие от слез, приобрели какую-то трагическую, мутную окраску. Она казалась еще сильнее опьяневшей, чем тогда, когда постучалась в дверь Турецкому. – А потом Резник пришел, говорит: попадемся мы, Надька. Тебе надо про сына все в милиции рассказать. Я и изменила показания. Помните, вы спрашивали.

– Ложись спать. Я и так обо всем догадался. О другом завтра поговорим.

Надя устроилась на постели Александра, а сам он прикорнул в кресле.

Значит, вот как было – Лебедева попросту выбросили из окна.

Глава пятьдесят четвертая
Лаборатория

Теперь у Александра была главная забота в Новогорске – Савельева. Для начала он решил отправиться к ней домой, чтобы еще раз осмотреть квартиру. Что-то больно много из этой квартиры выходило всяких сюрпризов. Может, и на этот раз повезет.

В комнатах царил беспорядок, оставленный после обыска. Турецкий еще раз просмотрел ящики письменного стола, фотографии, книги, документы, даже заглянул на антресоли. Но ничего интересного не нашел.

Зазвонил телефон. Турецкий трубку не поднял. Он тут не хозяин. Звонки, впрочем, быстро прекратились.

«Что я здесь ищу? – сел в кресло Турецкий. – Чего я тяну, в самом деле? Мне стыдно, что я предал, да, предал эту женщину? Да, наверное. Как я давеча учил Надю: только сильный человек может и так далее… Не такой уж ты сильный, выходит, московский „важняк“.

Турецкий тяжело поднялся и шагнул к выходу, когда в дверь вдруг позвонили.

Александр инстинктивно достал пистолет и рывком открыл дверь, оставаясь чуть в стороне с направленным на звонившего пистолетом.

На пороге стоял изможденный мужчина. Лицо его заросло щетиной, сапоги и куртка были заляпаны грязью. Турецкий не сразу узнал в нем штурмана Савельева, хотя его фотографий в прокуратуре было предостаточно.

Савельев в первое мгновение, увидав пистолет, невольно отшатнулся в сторону и замер.

– А где Лена? – наконец спросил он Александра.

Турецкий молча сделал шаг назад, приглашая Савельева войти.

– Вы кто? Вы из милиции? – спросил штурман и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Может, оно так и лучше. Чтобы сразу все это кончилось.

Савельев вошел в прихожую и картинно протянул Турецкому руки – мол, вяжите меня. Александр спрятал свой пистолет и сказал устало:

– Опустите.

Измученный и подавленный вид Савельева не внушал ему опасения.

Штурман болезненно оглядел беспорядок в квартире.

– Ваша жена находится в следственном изоляторе, – объяснил ему Турецкий. – Я следователь Генпрокуратуры Турецкий.

Савельев как бы не удивился этому, а, наоборот, понимающе кивнул в ответ.

– Это хорошо, что следователь. Вы не дадите мне закурить? – спросил он Турецкого.

Александр дал ему сигареты и зажигалку. Штурман трясущимися руками неловко прикурил.

– Неделю уже без сигарет, – попробовал улыбнуться он следователю и некоторое время курил молча, глубоко затягиваясь и надолго оставляя дым в легких.

– Все, выдохся! Нет никаких больше сил! – вдруг нервно проговорил он. – Понимаете? Не могу больше! Делайте со мной, что хотите. Только я уже все, кончился!

Казалось, еще немного, и штурман заплачет. Турецкий с трудом переносил женские истерики, а уж мужские тем более.

– Спокойно, – холодно перебил он Савельева.

Тот сразу замолчал и внимательно взглянул на следователя.

– Вы меня сразу заберете или, может быть, здесь поговорим? – снова сделался серьезным штурман.

– Давайте здесь!

Турецкий терпеливо ждал, когда Савельев заговорит.

– Все это началось еще двенадцать лет назад, – начал штурман свой рассказ. – Как-то перед посадкой у нас мотор отказал, но мы прекрасно на трех оставшихся долетели. А когда в причинах стали копаться, то оказалось, что на пути самолета попалась огромная стая ворон. И один мотор полностью забили птицы, второй – частично… Ну и мы после полета рассказали все на аэродроме, на заводе… А директор наш, Лебедев, знаете?

Следователь сделал жест, чтобы штурман продолжал.

– Лебедев этим так заинтересовался. Говорит: это вообще беда во всем мире – из-за птиц столько аварий. Французы даже какие-то специальные радары установили, чтобы птицы не приближались к аэропортам, но мало помогает. Американцы по громкоговорителям рык пантеры транслируют – тоже толку чуть. И вот, говорит, а не создать ли нам лабораторию, чтобы вопрос этот досконально изучить. Поговорили, значит, я и забыл. А потом встречаю вдруг в аэропорту друга своего Сережку Бурчуладзе… – Савельев замолчал и мучительно уставился на Турецкого. – Вы ведь нашли его тело?

Турецкий кивнул.

– Вот, встречаю, что, мол, ты тут делаешь? Ты ж по лесному делу. А он говорит: в лаборатории работаю, ну, с этими птицами, значит. Мы, говорит, придумали обучать вожаков стаи, чтобы при звуке самолетных моторов уводили птиц за собой как можно дальше. Года полтора он у нас работал, нет, два даже… Ну а потом перестройка эта… Сокращения всякие, вот и закрыли лабораторию. А Серега снова в тайгу подался. Он тайгу любил…

У Савельева снова задрожали губы, пришлось Турецкому принести ему из кухни воды.

– Ну вот, – немного успокоился штурман, – а три года назад я поехал к Сереге в тайгу на несколько дней. Серега всегда в тайге уединенно жил, никто, кроме меня, не знал его таежных стоянок. А тут как-то вечером приехал к нему человек на машине. И Серега занервничал, и мне вдруг говорит: «Ты сиди в избушке и не высовывайся. А я тут с ним у дома переговорю».

А мне любопытно, что за человека Сергей скрывает. Думал, бабу какую-нибудь. Он в этих вопросах особенно скрытный был. Смотрю, значит, в окно, а там начальник нашего цеха готовой продукции. Резник. Знаете? Чего это, думаю, Резник к Сереге приехал? Какие у них могут быть дела? Резник – птица другого полета. Он с такими, как Бурчуладзе, и за руку не здоровался. А тут разговор они дружеский ведут, улыбаются друг другу. А потом Резник ему что-то из машины стал доставать – какие-то коробки. В общем, выгрузил и поехал. А Серега груз в сарай затащил.

Вечером мы за водочкой решили посидеть. Я в сарай за солеными огурцами пошел – на закуску! Там этот груз. Раскрыл я одну коробку – а в ней птичья клетка. И в других коробках тоже.

Вернулся я в избушку и говорю спьяну: что это ты, Серега, никак, ловлей птиц для Резника решил заняться? А он как глянул на меня – точно грузин кровожадный – и говорит: чтобы ты Резника и эти клетки до конца своей жизни больше не вспоминал, не то я тебе язык вырву! Первый раз на меня так наорал. И пить больше в тот день не стал.

А потом через год он попросил меня снять на фотопленку голубей. И взял с меня слово, что я никому не расскажу об этом. Я согласился. Он с утра ушел с клетками для голубей. А к обеду вернулся. Вначале достал щиты и установил их на поляне. Потом сказал, что для фотоснимков он что-нибудь поинтереснее придумает. Поискал в сарае и вытащил муляж женщины в летной форме. Рядом с муляжом поставил магнитофон. И дал сигнал, чтобы я приготовился снимать. Когда он включил магнитофон, послышался нарастающий гул самолета. И в это время из леса полетели голуби. Я фотографировал, как они садились на плечи, руки, голову муляжной женщины. Новые, прилетавшие чуть позже, отпихивали уже сидевших. А какие-то садились прямо на землю. Все вокруг муляжной женщины было облеплено голубями. Какая-то фантастика.

Я попытался после расспросить Сергея про это, но он только смеялся и отшучивался.

А потом через год опять встречаю Сергея в аэропорту. И снова у него коробки эти. Куда летишь, спрашиваю. Подошел ближе, слышу – из коробок птичий щебет. Он говорит: куда-куда, в Африку. Ну, я, конечно, не поверил. А потом как услышал, что наш «Антей» там гробанулся, так у меня в голове сразу и щелкнуло: твою мать, простите, это ж Серегиных рук дело!

Про катастрофу в Намибии вы, наверное, знаете?

Турецкий нехотя кивнул.

– Можно еще сигарету? – попросил Савельев и, закурив, продолжил рассказ: – После Намибии мы больше года не виделись с ним.

А за две недели до того дня, когда упал наш самолет, я неожиданно встретил его у проходной завода. Он был с Резником. Они перевозили на склад опять какие-то коробки. Мне так херово стало, не пересказать, извините.

А в день вылета я снова увидел Бурчуладзе в аэропорту. Он меня не видел, но я так перепугался. А когда мы пошли на посадку в свой самолет, вдруг увидел, как по параллельной взлетной полосе несколько рабочих с Бурчуладзе повезли знакомые мне коробки.

Наш «Антей» готовился к взлету. Мы уже подогнали самолет к разгоночной полосе. И здесь я не выдержал. В общем, сбежал я… Не, вы не подумайте, я не специально. Я просто перетрусил. Сначала думал: ну его, вообще больше летать не буду. Всякая ерунда в голову лезет. Надо же, сам себя так завел. А уже когда шел к дому, тут все и случилось. Как я там на месте не сдох – убейте, не понимаю.

Савельев впервые после начатого рассказа надолго замолчал. Он закурил еще одну сигарету. Турецкий с трудом скрывал к нему неприязнь.

– Я б чего-нибудь выпил, – жалко улыбаясь, сказал вдруг штурман и пошел на кухню.

Александр настороженно последовал за ним.

– Да не убегу я никуда, – усмехнулся штурман, глядя на Турецкого. – Некуда мне бежать.

Савельев нашел в кухонном шкафу недопитую бутылку коньяку. Это был тот коньяк, который Турецкий пил когда-то с Еленой. Александру стало особенно неприятно, когда Савельев налил этот коньяк себе в стакан и залпом выпил. Они вернулись в комнату.

– А почему вы после катастрофы решили скрыться? – спросил Турецкий.

– Так понятно же! – Захмелевший Савельев нагло и злобно посмотрел на Турецкого. – Испугался! Не понимаешь, да? А ты бы не испугался? Когда тебя хотят угрохать вместе с самолетом и неизвестно за что! Не испугался бы?

– Почему вы не предупредили экипаж, не поделились своими подозрениями с коллегами, со своими товарищами? Вы знаете, сколько погибло людей на этом стадионе?

– Это только говорить хорошо – не предупредил, не поделился, – взвился Савельев. – А чем я мог поделиться? Своими предчувствиями, бредом? Теперь легко советовать, а ты на мое место бы встал тогда, а? Я б на тебя посмотрел!

– Ладно, рассказывайте дальше! – прервал Турецкий штурмана.

– Я сразу же после катастрофы отправился к Бурчуладзе. Больше идти мне было некуда. Сергей вначале испугался, увидев меня, а потом даже успокоился. Но только сказал, чтобы я никогда и ни о чем не расспрашивал его в связи с этой катастрофой.

– Кто убил Сабашова? – неожиданно спросил Турецкий.

Савельев испуганно посмотрел на следователя.

– Резник! – тихо ответил штурман. – Он неожиданно приехал в тот день к Бурчуладзе. Сергей спрятал меня в сарае. Но я слышал, как Резник говорил, что Сабашов вышел на их лабораторию птиц. Что следствие стало копать Намибию, подобралось к Бурчуладзе и давило теперь в связи с этим на Лебедева. Потому, сказал Резник, ему пришлось убрать директора завода. И теперь требовалось, чтобы Бурчуладзе убил Сабашова. Резник кричал, что Сабашов в ближайшее время появится здесь, чтобы взять Сергея. Но Сергей отказался убивать. И Резник уехал.

Бурчуладзе после его отъезда стал сам не свой. И в конце концов сказал, что Резник убьет Сабашова и что мы должны предупредить следователя. Сабашов, по словам Резника, должен был искать нас на одной из наших стоянок, где мы давно не появлялись. Мы отправились туда на лыжах. Когда уже подъезжали, услышали пальбу. А потом увидели, как уезжает машина Резника. А на снегу лежит человек. Бурчуладзе подошел к нему. Это был Сабашов. Он был мертв. Мы решили, что ему уже не поможешь.

А через несколько дней как-то утром я услышал, что Сергей с кем-то разговаривает у избушки. Это снова приехал Резник. Они жутко ругались. Бурчуладзе обвинял Резника в том, что тот убил Сабашова и что теперь следы этого убийства выведут на него, Сергея. А Резник ему ответил, что все подозрения падут на Савельева, то есть на меня. Потому что Сабашов был убит из моего ружья и моими патронами. Бурчуладзе рассвирепел. Резник с трудом вырвался из его рук – казалось, что Сергей его придушит. Они уже разошлись в разные стороны. Резник собрался уезжать, а Сергей возвращался к дому. И тут раздался выстрел. Это выстрелил Резник. А Бурчуладзе упал.

– А зачем вы убегали от наших сотрудников, да еще отстреливались? – спросил Турецкий.

– Я уже плохо соображал, от кого убегаю. Просто понял, что следующим после Бурчуладзе буду я. Меня уже подставили под убийство Сабашова, да и под Бурчуладзе тоже. Потому я был уверен, что меня тоже уберут.

– И тогда вы решили прийти сюда, – произнес Турецкий.

– Нет. Тогда я пошел к Резнику. Если бы я пришел к вам, вы бы мне все равно не поверили.

– А сейчас? – спросил Турецкий.

Савельев пожал плечами.

– Сейчас у меня просто не осталось никакого выбора. Особенно после Резника, – сказал штурман.

– Чем же вас так Резник припер? – усмехнулся Турецкий.

– Я сам себя припер! – обреченно произнес Савельев и тихо добавил: – Это я убил Резника.

У Турецкого нервно дернулась губа. Хорошо, что Савельев этого не заметил.

– Я не хотел его убивать. У меня просто сдали нервы. От страха и неопределенности. Хотел только сильно напугать, чтобы он, гнида, тоже теперь жил в страхе. Так же, как и я. Не хотел я убивать, понимаете? Я просто держал пистолет, хотел попугать, посмотреть, как он бьется в падучей от страха. Я не хотел убивать!..

Елена стояла у холодной стены, глядя прямо перед собой – отрешенная и независимая. Увидав Турецкого, спокойно взглянула на него – без вызова, но с достоинством.

«Потрясающее у нее свойство – собираться в самые тяжелые моменты жизни, – с восхищением подумал Турецкий. – А вот в пустяках теряется. Но это чисто женское».

Александр встал рядом с ней, так же оперевшись спиной о стенку.

– Ты меня простишь? – наконец тихо спросил он и повернулся к ней, чтобы посмотреть в глаза.

Она вопросительно взглянула на него.

– Что еще? – произнесла она, и голос ее дрогнул.

Турецкий поспешил объяснить:

– Ты свободна и можешь идти!

Она усмехнулась:

– Спасибо.

Он услышал в ее голосе знакомые язвительные нотки. И больше ничего. Ни тени удивления, никаких расспросов.

Елена спокойно собрала пакет с вещами и вышла из камеры.

Турецкий шел за ней следом по коридору.

– Я тебя отвезу, – сказал он, открывая ейдверь на улицу.

– Нет, – твердо ответила Савельева.

Турецкий все же вышел за ней на улицу. И увидел там внука Сабашова. Юрка тут же подбежал к Савельевой. Как будто бы ждал ее.

– Елена Георгиевна, я вас провожу! – засуетился парень вокруг учительницы.

Он взял из ее рук пакет, и они пошли вдвоем по улице. Турецкий долго смотрел им вслед.

Уже ночью она сама позвонила в гостиницу:

– Ты можешь сейчас срочно ко мне приехать?

– Что случилось? – насторожился Турецкий.

– Я не могу об этом по телефону.

– Хорошо. Сейчас еду.

Турецкий с трудом поймал машину. Он мчался к Савельевой, пытаясь представить, что еще могло у нее или с ней произойти? Что это за женщина такая, которая просто притягивает к себе неприятности?

Когда он вошел в ее квартиру, напряжение его достигло предела. Она молча кивнула ему в сторону спальни. Турецкий осторожно вошел туда, держа под плащом пистолет наготове, и быстро оглядел комнату. В спальне было пусто. Он повернулся к Елене и вопросительно взглянул на нее.

– Поцелуй меня, – сказала она.

– Ш… Что? – опешил Турецкий.

– Поцелуй меня! – повторила Елена.

– Сумасшедшая, – изумленно выдохнул Александр.

Елена была абсолютно серьезна. Лишь кончики губ ее слегка подрагивали. Он прекрасно знал, когда такое бывало с ней. И хорошо помнил, что после этого случалось с ними.

– Лена, – остановил движение ее руки к своей шее Турецкий. – Я не… не знаю…

Она властно высвободила свою руку, обняла Турецкого и поцеловала в губы.

«Все же она фантастическая женщина!» – это было последнее, о чем внятно в эту ночь подумал Турецкий.