Текст книги "Заложник"

– Знаешь, что я хочу тебе предложить, Платон Петрович? Давай-ка я к Александру Александровичу сам съезжу, если ты не будешь возражать? У меня к этому человеку, помимо чисто делового, еще и личный интерес имеется.

Платонов взглянул на список и кивнул:

– Никаких возражений. А вот к этим товарищам я поеду, ладно? А ты, между прочим, имей в виду, что этот твой Герой Советского Союза был учителем Мазаева. Так что ты со стариком… понимаешь?

– Чего уж тут не понять…

– Я был, разумеется, в их институте, смотрел материалы всякие. Там ведь у них Школа летчиков-испытателей своя, уже полвека существует. Да… так посмотрел я список выпускников и просто поразился… Погибает каждый третий, представляешь? Это официальные цифры! Видел этот скорбный, как говорится, мартиролог… А все равно идут и учатся. И летают. Замечательные мужики… Только их становится все меньше.

– Летать, что ль, не на чем? Или уже спроса нет?

– И это тоже. Но ты лучше Героя нашего спроси. Он тебе скажет правду, не станет врать, как другие… Но горечь, скажу тебе, у всех чувствуется. Как будто безвозвратно уходит золотое время, а они все присутствуют – ну как бы поточнее сказать? – на репетиции собственных похорон, вот.

– Печально, – вздохнул Турецкий. – А с семьей Мазаева познакомился? Как у них?

– Лучше не спрашивай, – отмахнулся Платонов. – Что может быть хорошего, когда кормилец помер? Сама школьная учительница, двое детей – шесть и двенадцать лет. Живут в пятиэтажке, которые в Москве уже давно сносят. Так что тут еще дело и о жизни идет. О пенсии и прочем. Грустно это все, Александр Борисович. Ну, так что ты предлагал?

– О, молодец! А я чуть было не позабыл совсем… Если у тебя больше дел нету, двигаем к твоему соседу Грязнову. Только сделаю короткий звонок, чтобы уточнить, о каком продукте сегодня пойдет речь. Ты что предпочитаешь?

– Отродясь пил водку.

– Я – тоже. Но у Грязнова такая точка зрения, что водка должна идти обязательно под острую и обильную закуску. А вот коньяк можно пускать и под шоколадку. Варварский вкус.

– Согласен. Но хозяину обычно не диктуют? Или хозяевами себя считать будем мы? Так у меня на этот случай есть взятка… – Он открыл сейф, чтобы спрятать туда документы и следственные материалы, а достал банку крабов. – Вот, даже и не знаю, с чем их теперь едят. Раньше-то мы, помню, этими банками в хоккей играли. Вместо шайбы. Копейки же стоило…

– Ха, раньше! Нашел, что вспоминать!.. Мы тоже играли, но не «снаткой» этой… или «чаткой», не помню, как называли, – все-таки велика банка. «Печень трески» была удобнее, она плоская и точно похожа на шайбу. Тоже, кстати, копейки… – Турецкий подкинул банку на ладони. – А с кого, если не секрет, содрал?

– Та-а… был тут один… хмырь… Выпустил я его под подписку. И он так весь испереживался, что, когда расписался уже под постановлением и уходил, вдруг достал из кармана эту банку и – бах мне ее на стол. Как гранату. Я и не понял сразу. «На, – говорит, – следак! Повернулась у меня к тебе душа! Не побрезгуй! Все равно ведь, – говорит, – сам не купишь, бабки пожалеешь!» И пока я хохотал – ну хоть ты мне объясни, Борисыч, как он мог ее с собой пронести – в камеру, из камеры?! – тот уже убёг. Вот и лежит. Память. Я нарочно посмотрел в магазине: прав, стервец, дорогая, зараза…

– Ну так и оставь! – засмеялся и Турецкий, отдавая банку. – Для музея.

– Не-ет уж, извини, когда хорошие люди, это дело святое…

– А может, там и не крабы вовсе, а… золотой запас?

– Перекрестись. Я ж объяснил: хмырь!

– Поди, испортились?

– Какой? Месяца не прошло! Вона, – Платонов потряс банкой возле уха, – и булькает, и не вздулась. Нормальная консерва… А вот под что идет, честно говорю, забыл…

14

Место падения самолета было по-прежнему оцеплено, но уже чисто символически. Полосатая лента валялась на обгорелой земле. Лесная поляна вообще была вся черной от бушевавшего здесь огня. И каким образом не дали пожару распространиться – в такую-то сушь! – одному Богу известно. Впрочем, Турецкий от кого-то уже слышал, что сюда пригнали чуть ли не два десятка пожарных автомобилей не то с пеной, не то со специальным каким-то порошком.

Все, что можно было здесь собрать, тоже подобрали и увезли. Тело погибшего летчика в морг, а «черный ящик» со всей необходимой для выяснения причин катастрофы прибористикой – к экспертам-криминалистам, вместе с которыми теперь работала специальная комиссия, назначенная правительством.

Турецкий понимал, что прошло еще слишком мало времени, чтобы комиссия да и следствие могли сделать определенные выводы и объяснить происшедшее. Такие вещи делаются долго. Лица ответственные, и никто не желает, чтобы в окончательном «диагнозе» оставалась хоть какая-нибудь неопределенность. Да плюс надо учесть неминуемое давление со стороны заинтересованных лиц. Начиная от головной фирмы и кончая руководством испытательного института. Каждый будет отстаивать свою точку зрения, по возможности переваливая вину за катастрофу на другого, на кого угодно, кроме себя.

И вот пока все стороны не придут хотя бы к относительной определенности, или, как у нас любят, к распределению ответственности в равной доле на каждого, чтоб при всеобщей вине нельзя было обнаружить крайнего, то есть виноватого больше других, следствию, по идее, там и делать нечего. Просто не дадут работать. Ибо всякий узкий специалист будет с пеной у рта отстаивать честь своей конторы, оправдываясь объективными факторами. Или еще чем-нибудь, уже совершенно непонятным неспециалисту вообще. Да, конечно, с ними со всеми придется встречаться, чтобы не просто понять существо дела, но, главным образом, уразуметь их логику, а значит, обнаружить то самое рациональное зерно, ради которого и разгребается сейчас вся эта куча.

Турецкий еще раз окинул взглядом груду обгорелых обломков, не убранных пока с места пожарища, и подумал, что сделал правильно, приехав сюда, как ни возражал Платонов. Ну, тому-то все это казалось уже просто ненужным, лишним. Блажью, что ли. Чего там не видели? Все, что необходимо следствию, вывезли, а остальное со временем отправится на свалку. Он уже был здесь несколько раз, даже свидетелей нашел и допросил. Деревенских жителей, случайно оказавшихся в тот день поблизости от места катастрофы. Те, естественно, прибежали первыми, когда с аэродрома еще не прилетел вертолет, а потом уже подъехали машины со специалистами и пожарными. Но во всех свидетельских показаниях было много эмоций и практически никаких фактов, которые помогли бы выяснить причину аварии самолета. Видел их Турецкий – никакой пользы делу.

Платон Петрович стоял в стороне и, скучая, наблюдал, как Александр Борисович бродит по обожженной траве, что-то высматривая и словно бы огорченно покачивая головой. Он действительно отговаривал Турецкого от поездки сюда. Не видел никакого смысла в такой потере времени. Надо ехать в комиссию, на аэродром, делом заниматься, а не пробавляться эмоциями.

Турецкий наконец покинул обгорелую поляну, сбил пепел с ботинок, отряхнул брюки, вытер носовым платком руки, испачканные гарью. Но, прежде чем сесть за руль «Лады», спросил у Платона:

– Слушай, я, кажется, видел у тебя карту этого района? Или ошибся?

– Есть. А что?

– Покажи, будь другом.

Платонов пожал плечами и достал из портфеля папку, а уже из нее толстую тетрадь – цветной план и топографическую карту Москвы и Московской области.

– Чего тебя интересует?

– А вот эти края.

Турецкий положил тетрадь на капот машины, отыскал нужное место на карте и позвал Платона:

– Вот смотри. Тут их аэродром. Здесь – город. Это – река. Место падения, то есть то, где мы сейчас с тобой стоим, где-то здесь, верно?

– Ну? – снова пожал плечами Платон, он не понимал, на кой черт нужны Александру Борисовичу эти изыскания. Что он хотел узнать?

– Мы сейчас смотрим очень приблизительно, – стал объяснять Турецкий. – Но у них там имеются свои полетные карты, на которых все обозначено более точно. Со всеми деталями, так?

– Наверное… А сейчас это нам зачем?

– Запомни свой вопрос, Платон Петрович, и задай его мне, только не забудь, когда мы с тобой будем у летунов. А почему, интересно, здесь не обозначен Солнечный?

– А ты взгляни, какого года карта!

– Хо! Девяносто седьмой! Уж пять лет прошло… Но они наверняка летают не по этой, которая… – Турецкий взглянул на обложку, – для охотников и рыболовов.

– Надо думать, – снисходительно ответил Платонов.

– Да, кстати, я как-то не обратил внимания, среди показаний свидетелей кто-нибудь упоминал про мотоциклистов?

– Каких?

– Ну, которые были здесь едва ли не первыми.

– Ни единого слова. А что, разве были? Откуда известно?

– Так я ж сам тебе говорил, что был в ту субботу в Солнечном и все видел собственными глазами. А ребята на мотоциклах сразу помчались сюда. Но больше я их не видел, потому что мы вскоре уехали в Москву. В принципе, думаю, пользы от их показаний тоже никакой не будет, но поинтересоваться можно. Мало ли!

– Хорошо, давай я съезжу, раз ты считаешь… – Платонов достал из кармана блокнот и вписал в него несколько слов. – Ну, так что, едем?

– Садись, – пригласил Турецкий.

Выезжая по лесной дороге, а затем через обширное поле по грейдеру, Турецкий все оглядывался, что-то прикидывая, пока его размышления не оборвал вопросом Платонов:

– Слушай, Александр Борисович, ты чего-то темнишь, я же вижу! Хоть бы поделился, что ли?

– Понимаешь, Платон, я все прокручиваю тот последний… ну да, практически последний радиообмен, как они это называют, летчика с контрольно-диспетчерской службой. Ты помнишь? Пилот все время спрашивает: «Наши действия?» Причем несколько раз повторяет свой вопрос. А земля отвечает: «Под вами город, идете прямо на него! Отверните!» Ну, отвернули. Дальше что? А дальше я видел своими глазами, как этот самый самолет пер прямиком на поселок. Как будто летчик не знал, что находится под ним. А потом появился парашют, так? И вдруг самолет еще раз изменил направление и нырнул вот туда… – Турецкий махнул рукой в ту сторону, откуда они ехали. – Представляешь картину?

– Честно говоря, не очень, – сознался Платонов.

– А мы обязаны себе ее представлять. И полную правду сказать нам об этом может только один человек, это – Щетинкин. Он покинул самолет за несколько мгновений до того, как Мазаеву удалось снова отвернуть машину и направить ее в лес. Высота у них была уже небольшая, поэтому и у напарника Мазаева парашют-то раскрылся, но его все-таки, как мы знаем, крепко шибануло…

– И что из этого, по-твоему, следует?

– А то, что Мазаев действительно совершил невозможное. И уже одно это должно полностью снять с него любую вину. Если таковая вообще имеется… И еще следует, что нам с тобой нужен в первую очередь Щетинкин, а никакие не начальники.

Они выехали к шоссе и Турецкий посмотрел на часы.

– Так, ехали мы с тобой ни шатко ни валко двадцать три минуты. И отсюда до Солнечного, по моим прикидкам, еще минут пятнадцать. На хорошей скорости. А у них, – кивнул он на небо, – от силы какой-нибудь десяток секунд…

«Лада» стояла перед песчаным подъемом к шоссе. Собираясь выбраться уже на асфальт, Александр Борисович заметил короткую кавалькаду машин, движущихся со стороны Москвы. Решил переждать, дать проехать мимо. Но передняя машина резко затормозила прямо перед носом «Лады» Турецкого, за ней подъехали и тоже остановились три остальные. Из второй по счету машины выскочили двое парней, которые показались Турецкому знакомыми, похоже, он видел их в охране Солнечного. С характерными повадками бодигардов они стали у задней дверцы «мерседеса» и открыли ее. На асфальт выбрался… ну конечно же Игоряша Залесский! Он тут же помахал приветственно рукой Александру, выглянувшему из-за опущенного стекла своей машины, как бы подзывая его к себе.

– Знакомый олигарх, – хмыкнул Александр Борисович. – Кстати, из Солнечного. Посиди минутку. Чего ему надо, узнаю.

Он вышел из машины и поднялся к шоссе. Игорь шел ему навстречу. Охранники стояли у машины. И больше на дороге не было ни одной живой души. Не считая сидящих по машинам.

– Господи, Саша, ты не представляешь, как я рад тебя видеть!

– Что-нибудь случилось? – удивился Турецкий.

– Не спрашивай! А тебя каким ветром занесло сюда?

– Да все любовь к авиации, будь она неладна, – криво усмехнулся Турецкий. – Самолетик тот помнишь? Вот из-за него… А ты с работы, что ли?

– Ох, какая сейчас работа! – Игорь прямо-таки в отчаянии махнул рукой. – Саша, а ведь ты мне просто до зарезу нужен! У тебя найдется для меня десяток минут? Постой! – тут же перебил он себя. – А может, заедем ко мне? Заодно пообедаем да и поговорим. Мне твой совет вот просто… – Он чиркнул себя ребром ладони по горлу и, пригнувшись, посмотрел на «Ладу». – А, ты не один?

– Коллега там. Тоже следователь.

– Я думаю, он не будет против? Туда-сюда, больше часа не задержу, честное слово! Но, Саша, клянусь честью…

– Сейчас я его спрошу, – кивнул Турецкий и отправился к своей машине. – Платон Петрович, если не возражаешь, это мой еще школьный приятель, и у него какое-то дело срочное обнаружилось. Ко мне лично. Но он предлагает обсудить его за обедом. На час, не дольше, как?

И понял, что сделал правильно. Платон поморщил лоб, обдумывая предложение, наконец снисходительно кивнул:

– Думаю, можно. Если на часок…

Турецкий, скрывая ухмылку, обернулся и махнул рукой Залесскому: мол, езжайте, а мы следом. Сел сам за руль, и, когда кавалькада тронулась, вырулил на шоссе. Просто для интереса взглянул на часы. А когда подъехали к воротам поселка, еще раз проверил себя. Точно, пятнадцать минут. Оказался прав, хотя от этого ровным счетом ничто в принципе не зависело…

– Моих никого нет, – зачем-то предупредил Игорь, когда поднимались в дом.

Он уже познакомился с Платоном, после чего, взглянув на Александра, изобразил на лице некую степень уважения: ишь ты, мол, какой серьезный и суровый дядечка! Ну да, Платон умел напускать на себя этакую неприступность. Турецкий подмигнул в ответ.

Стол был уже накрыт. Видя, что Турецкий за рулем, Игорь не стал предлагать спиртного, хотя разнообразных бутылок на специальном столике, для этой цели предназначенном, было вволю. Он просто показал на него и сделал неопределенный жест – если желаете, то… сами решайте. Методичный Платон, однако, подошел, стал рассматривать этикетки с глубокомысленным выражением лица. Но наливать себе ничего не стал – работа, служба, что поделаешь! Это было предельно ясно из его скупой мимики.

А тем временем, неохотно побалтывая ложкой в густом, вероятно протертом, овощном супе, Игорь мрачно повествовал о своей беде.

– Светка пропала, Саш… Ничего не могу понять. Ни скандалов, ни криков. Вот уже четвертый день пошел. А ни слуху ни духу. Просто не знаю, что думать.

– А чего думать? – прихлебывая оказавшийся довольно вкусным суп и хрустя поджаренными гренками, сказал Турецкий. – Обзвонить подруг, приятелей… У нее раньше бывало подобное?

– Да никогда! – с жаром воскликнул Игорь, отложив ложку. – Ну, шумели, случалось, ссорились по мелочам, но чтоб исчезнуть… на столько дней? Саш, я очень волнуюсь. Лерка вот умчалась в город. С Верой. Они хотят там среди ее школьных подруг пошерстить. В московской-то квартире ее тоже нет. И не было.

– А чего только сейчас хватились?

– Ну, мало ли… думали, может, шлея какая… бывает у девчонок… в пятнадцать-то…Ну да, тебе откуда знать, твоей только десять, счастливый…

– Почему?

– А вот доживешь до моих… забот… – совсем уже тяжко вздохнул Игорь и отодвинул недоеденный, да практически и не начатый свой суп. Морщась, показал лощеному официанту, чтоб подавал, что у него там дальше. Все равно аппетита никакого.

Тот немедленно подкатил столик, заполненный различными тарелками под блестящими крышками. Стал одну за другой поднимать, предлагая. Но Игорь отрицательно качал головой и продолжал кисло морщиться, будто во рту у него была какая-то гадость. А потом и вовсе махнул рукой: убери, не хочу. Официант элегантно откатил столик в сторону и остановился за спиной у Турецкого, ожидая, когда тот закончит громко хлюпать и аппетитно хрустеть отлично поджаренными, румяными гренками-сухариками, натертыми чесноком. Лафа, если кто понимает! Но здесь, кажется, никто, кроме него и официанта, не желал ничего понимать. Даже Платон, которому сам Бог велел в данной ситуации активно радоваться жизни, отчего-то хмурился. Или напускал таким образом на себя важный вид? Вот же чудак, пользовался бы халявой! Когда еще представится подходящий случай!

Пустяки это все, конечно, но ведь и Игорь не стал бы зря паниковать. При его-то всегда уравновешенном характере и несколько отстраненном отношении ко всему окружающему. И вообще, Залесский – не тот тип человека, которого могут всерьез взволновать семейные неприятности. Ну так, во всяком случае, казалось Турецкому. А сейчас он, похоже, в растерянности. Но пытается при этом не потерять своего лица, как выражаются тонкие физиономисты японцы.

– А кто-нибудь видел, когда и при каких обстоятельствах она покинула этот ваш замок? – спросил Александр.

– Я уж тут целое расследование провел, – безнадежно отмахнулся Игорь. – Не знают, не видели… Пропал человек, и никто не в курсе! Бред какой-то…

– А домашние?

– О них и речь… Зла не хватает!

– Так, может, это не они уехали искать, а ты всех разогнал? – Турецкий испытующе посмотрел на Игоря.

– Саша, скажи честно, я похож на диктатора?

– Вообще-то, не очень… Но мало ли?

– Скажи, что предпринять? Объявлять в розыск? Как это у вас называется? Или, может, частного сыщика нанять?

– А что он будет делать?

– А я почем знаю? Разве вопрос ко мне? Он – профи, вот пусть и занимается. Чего я буду подсказывать? Слушай, а может?.. – Он с просительной надеждой взглянул на Александра. – А, Саш?

Турецкий понял его.

– Даже и не думай. Мы вот с Платоном Петровичем тем самолетом занимаемся. И погибшим летчиком.

– Погоди, что ты говоришь? – возразил Игорь. – Он же выпрыгнул с парашютом! Мы оба с тобой видели!

– То второй летчик выпрыгнул. А тот, который погиб, вот он-то как раз спас и весь ваш поселок, и все остальное. Сам погиб, а это спас. А как все произошло и почему, об этом приказал нам выяснить сам Президент. И ослушаться его, чтобы заняться другими проблемами, мы не имеем права. Я верно излагаю, Платон Петрович?

И Платонов солидно кивнул, подтверждая незыблемую истину.

Все, что оставалось Игорю Валентиновичу Залесскому, это в бессчетный уже сегодня раз вздохнуть и смириться с неизбежным. Что ж, пусть все будет, как будет…

Обед закончился в натянутом молчании. Турецкий решил даже отказаться от чашки превосходного послеобеденного кофе, чтобы не насиловать себя. Да и Платону вовсе незачем принимать участие в вещах, которые ему и неинтересны, и попросту не нужны. Поэтому, когда расправился со вторым, демонстративно поглядел на часы, укоризненно покачал при этом головой и заметил:

– Нехорошо, задерживаемся… Давай-ка, Игорек, сделаем вот что. Мы сейчас все-таки поедем, а вечерком созвонимся. Мой номер у тебя есть. И если ничего не прояснится, тогда подумаем, что делать дальше. Спасибо за прекрасный обед.

– Да, да, спасибо, – солидно согласился и Платонов, тоже поднимаясь и складывая свою салфетку, что было, как ему казалось, вполне прилично. А уже сидя в машине, вдруг сказал задумчиво: – Школьный, говоришь, дружок? Не прост, нет, не прост…

– Это в каком смысле?

– Он от тебя, Александр Борисович, уже не отвяжется. Такие люди просто так от своих идей не отказываются. А знаешь, почему он мрачный сидел?

– Ну, интересно?

– Потому что от тебя отказ услышал. Вот увидишь, я прав. А что хоть за девочка?

– Банкирская дочка. Но на стерву не похожа. Стерва там скорее мачеха ее, которая и старше-то всего на десяток годков. Может, в этом и конфликт…

– Все может быть. Вот видишь, чего, казалось бы, тебе еще надо? Дом-дворец, прислуга, машин там крутых, мать родная! А все что-то, получается, не то. Я так мыслю, что к большим деньгам должна прилагаться еще и большая культура.

– А к очень большим – соответственно? – ухмыльнулся Турецкий.

– Вот именно. Тогда не страшно.

– Чего?

– Не страшно, что дети превратятся в монстров. Не страшно за будущее. А так?..

– Вот именно, так… Ладно, пузо набили, пора и делом заниматься. Тебя я завезу в институт, а сам заскочу к Щетинкину, не возражаешь? У тебя уже была с ним встреча…

– Краткая. Ты ж видел протокол.

– Ну вот, поэтому мне и сподручней будет, как бы по-новому. А потом соединим наши впечатления. В общем, давай постоянно держать связь. Домой вместе поедем.