Текст книги "Заложник"

17

Пожилой житель деревни Борки Павел Игнатьевич Гонюта когда-то, в пору существования в этих подмосковных местах богатого колхоза, считался человеком интеллигентного труда – был колхозным счетоводом. Позже, когда счеты и арифмометры заменили калькуляторы, Павел Игнатьевич, став пенсионером «колхозного значения», нашел новое применение своим внезапно открывшимся талантам.

Здешние места издавна были богаты лесными угодьями, множество мелких речушек впадало в незагаженную прежде Москву-реку, разнообразная дичь водилась, птица лесная и водоплавающая. Словом, раздолье для охотника-любителя. Ни поселков тебе не было еще «ново-русских», ни садово-огородных товариществ. Леса, вода, болота да луга заливные. Вот и бродил одинокий человек Гонюта с ружьишком и лайкой Чернушкой. Не для добычи пропитания, а больше для личного удовольствия.

Ближе к старости, после всех «демократических преобразований» в стране, понял, что на пенсию теперь не проживешь, а к крестьянскому труду, к огороду всегда относился без приязни. Вот и нашел выгодное и полезное для себя занятие: стал заниматься разведением собак. Преимущественно охотничьих. Лаек, иначе говоря. Собачка красивая, некрупная, и для хозяина, который в охоте толк знает, в самый раз. И уж умница, только что не говорит, а так все понимает…

Выпросил у знакомых в Москве кобелька знатного, клубного, русско-европейской породы, по кличке Рэм, все равно ведь пропадал в городе без дела, и привез к правнучке той своей Чернушки. Потомство получилось пусть, может, и не шибко элитным, но ведь и настоящему охотнику не столько паспорт собачий требуется, сколько умелый и верный помощник. Вот и разводил теперь красивых черно-белых лаек Павел Игнатьевич, натаскивая щенков с малолетства и продавая их заинтересованным людям. Пока Бог миловал, нареканий не было, собачки работали хорошо, и дело Павла Игнатьевича процветало. Правильнее сказать, процветало бы, кабы не банальная черная человеческая зависть.

В Борках жителей уже оставалось немного, народ главным образом пожилой, а если и появлялись молодые, то, как правило, к деревенской работе не приспособленные, а тут, у родителей, как бы отдыхающие от трудов своих праведных. Или неправедных, Бог им судья…

Ну так вот, в последнее время, когда по соседству богатый поселок обосновался, зачастил к старухе Деминой сын ее Мишка, обретавшийся до той поры неизвестно где, но, поговаривали, вероятней всего, в местах не столь отдаленных. Наверное, так оно и было, потому что Мишкины выходки имели всегда характер дерзкий, злой и безобразный. Но особенно почему-то этот негодяй и бездельник невзлюбил Гонютиных собачек. Правда, истины ради требуется сказать, что и собаки терпеть его не могли. И встречали сварливым и яростным лаем постоянно, едва Мишка появлялся из-за хлипкой ограды своей «усадьбы». От всех прежних улиц в Борках осталась всего одна, а потому выходило так, что разноголосый лай не прекращался ни на минуту. Кого хочешь станет раздражать…

А сукин сын Мишка, будто нарочно, «заводил» эту надрывающуюся ораву. Набирал в карманы камней и пулял в собак, где только их видел, похоже, даже наслаждаясь отчаянным визгом пострадавших. Ну за что ж было его уважать после этого? Тем более что никому не известен был и род его занятий.

И что оставалось тому же Гонюте? Ругать его, материть за глаза да врачевать пострадавший свой живой товар. А в глаза – ни-ни! Бандит он и есть бандит, одна рожа его хулиганская чего стоит!..

Это лето выдалось особо жарким и сухим. Ни о какой охоте даже и помыслить было нельзя, в соседних районах тлели и дымили торфяники, лесные пожары, возникая в самых неожиданных местах, подбирались уже к самой Москве. Местные власти вообще ввели запрет на посещение окрестных лесов. Да и чего там человеку делать? Ни грибов, ни ягоды, одно беспокойство, как бы кто непогашенный окурок не бросил. Так-то оно все так, но ведь и собачкам выгул нужен. Им дальше жить и умения набираться. Вот Павел Игнатьевич, вопреки всяческим запретам, и выводил каждую свою лайку в лес: где белку или куницу облает, где лесную птицу вальдшнепа на крыло поднимет, где утку спугнет. Не для охоты, нет, для практики. Учиться ж им надо.

Он и сегодня после полудня взял на сворку Уголька и, выйдя за деревню, отцепил поводок, дав тому полную свободу. Пусть поносится немного, не все ж во дворе сидеть. Кобелек умчался, и Павел Игнатьевич с удовольствием слушал его радостный лай то слева от себя, то справа – большими кругами ходил. Усмехнулся Гонюта, вспомнив присказку: дурной собаке сто верст – не крюк. Но по отношению к Угольку это было бы несправедливо. Хороший пес растет, быстрый, неутомимый, чуткий. Вот опять лай его принесло. Он уже где-то впереди. Гонюта прислушался, что-то не понравилось. Нехорошим лай показался. Так собаки, срываясь на хрип, обычно облаивали Мишку-мерзавца. Павел Игнатьевич забеспокоился и заторопился на голос Уголька. А тот не прекращал и лаял теперь так, будто чего-то испугался, но охотничьей своей чести ронять не собирался.

Ноги вывели на лесную дорогу, точнее, на тропу, протоптанную через бывшую вырубку, заросшую густым березняком, к дальней деревне Сорокино. Но по ней, было известно, ходили мало, разве что грибники. Ну иногда эти дикие мотоциклисты из поселка гоняли на чертовых тарахтелках. А так-то народ, если надо, напрямки ходил, мимо луга над речкой Белой, впадающей в Гжелку.

Да что ж это Уголек так надрывается? Лай становился все ближе, и голос собаки все больше не нравился Гонюте. Пришлось ему поторопиться, сойти с тропы и пробраться на десяток метров в глубь березняка, смешанного с густым орешником. Заброшенная вырубка, одним словом, никакого порядка. Крупные деревья увезли, а вывороченные пни, ветки и древесные недомерки бросили догнивать.

Вот к такой куче полусгнившего валежника и добрался наконец Павел Игнатьевич. Увидел Уголька, насторожившего ушки в сторону большого пня, лежащего корнями вверх, и кучи коряг. Заметив хозяина, Уголек вроде бы успокоился, даже поскуливать стал как-то жалобно, будто просил: подойди, посмотри, что я нашел.

Подобрался поближе Гонюта, глянул и… обмер. Глаза зажмурил. А когда открыл, пересилив себя, едва удержался от приступа рвоты. Ну вот, а еще свеженькой сметаной утром побаловался…

Собака продолжала тихо скулить. Да и было отчего.

Интеллигентный человек был Павел Игнатьевич, телевизор смотрел, где все больше про преступников показывают, и знал, что руками ничего на месте преступления трогать нельзя. Да он и не тронул бы, даже если бы попросили. А потому ухватил Уголька за ошейник, прицепил к поводку и потянул следом за собой подальше от трупа, придавленного ветками, из-под которых торчали бурого цвета человеческие ступни.

Чтобы не потерять место, Гонюта сломил и поставил крестом две березки. Ну, и тропинка, что он уже невольно протоптал, тоже поможет. А теперь бегом к людям. Он подумал, куда будет ближе, и решил, что самым удобным, пожалуй, будет двигать по этой же тропе, которая и приведет к поселку. Там и народ, и телефоны у каждого…

Вот так и получилось, что вышел Павел Игнатьевич с собакой на поводке прямо к железным воротам Солнечного.

– Сынок, – сказал он мордатому охраннику, ну прямо точная копия хулигана-Мишки, – мне бы в милицию сообщить, а?

– Ну так ступай себе и сообщай, – равнодушно процедил тот. – Кто мешает? Отвали от объекта!

– Беда, сынок, убитого в лесу нашел… вот он, – Гонюта показал на Уголька, приветливо вертевшего черным бубликом хвоста с белым кончиком.

– А я тут при чем? – фыркнул охранник. – Отвали, говорю.

Но в этот момент железные ворота покатились на колесиках вбок, и показался широкий радиатор выезжающей машины.

Охранник сделал резкий отстраняющий жест в сторону навязчивого старика с собакой, а другой рукой показал водителю, что тот может выезжать. Но ведь и Гонюта был непрост. Он тут же сунулся к машине, в которой сидел важный лысый мужчина в светлом костюме.

Тот сделал знак водителю остановиться и опустил стекло:

– Какие проблемы, дедушка?

– Извините, товарищ… или господин, не знаю, как вас нынче кличут, беда случилась! Мертвый труп нашел в лесу мой Уголек! Такое вот горе. Позвонить бы в милицию. Мы ж деревенские, у нас никакой связи с начальством нет. А парень этот гонит, говорит: не положено, уйди, говорит, от объекта. Да разве ж так по-людски?..

– Так, минуту, – сказал лысый, открывая дверцу и выходя из машины. – Давай, отец, спокойно и еще раз. Тебя как звать?

– Павел Игнатьевич, Гонюта я, из Борков, соседи ваши.

– Ясно. А я – Игорь Валентинович, здесь живу. Так что вы нашли? Где и когда?

– Мертвого нашли…

– Мертвого?! – вдруг ужаснулся Игорь Валентинович. – А кто?

– Не разглядел… испугался… – залепетал Гонюта. – Я Уголька выгуливал, он как зашелся, я к нему, а там… Под пнем. И ветками привален. Ноги торчат.

– Мужчина? Женщина?

– Не знаю, ноги-то маленькие…

Игорь Валентинович схватился рукой за грудь и повалился на сиденье. Водитель подхватил его изнутри. Охранник бросился на помощь, грубо оттолкнув, почти отшвырнув, деда. Но хозяин машины уже пришел в себя и отстранил охранника, сказал резко:

– Пошел вон, мудак. Чтоб я тебя больше не видел. А если… – Он потряс перед его носом кулаком. – Будешь немедленно уволен! Старшего сюда!

Охранник вмиг стал меньше ростом и послушно затрусил в сторону стеклянной проходной.

– Извини, Павел Игнатьевич, – отдышавшись, сказал Игорь Валентинович, – у меня дочка пропала, вот, нервы. А там не… – Он так и не смог сформулировать вопрос.

– Милицию бы, – сказал Гонюта. – А я покажу. Мы покажем, – поправился он, кивая на Уголька. – Это недалеко, с полчаса ходу… ежели нормальным шагом.

– А на машине?

– Не, никакая машина там не пройдет. Разве что тарахтелки ваши… – Он опять кивнул, но уже в сторону открытых ворот. – Молодежь гоняет, это нам слышно…

Тут подошел старший охранник.

– Что случилось, Игорь Валентинович? – обеспокоенно спросил он.

– Этот человек неподалеку отсюда обнаружил спрятанный кем-то труп. А этот твой… С глаз долой его! Немедленно вызывай милицию и все, что требуется. Вечереет ведь уже! С фонарями, что ли, искать будете?! – закричал он. – Поувольняю на хер!

Он тут же выхватил из кармана пиджака телефонную трубку, нервно потыкал пальцем и поднес к уху.

– Лева, совещание отменяю. Причину сообщу позже. Срочно найди Александра Борисовича Турецкого. Хоть из-под земли мне его достань! И сам немедленно сюда. Все! – хлопнул трубкой, складывая ее. И отшвырнул на сиденье. Потом снова потискал пальцами грудь, сказал почтительно стоящему старику: – Сердце разболелось… Иди, Павел Игнатьевич, посиди в машине, отдохни, пока подъедут…

– Я ж с Угольком, – виновато показал Гонюта на собаку.

– И он пусть тоже отдохнет, – серьезно сказал Игорь Валентинович и открыл заднюю дверцу «мерседеса».

Уголек, словно понял, без команды прыгнул на широкое сиденье. Павел Игнатьевич укоризненно качнул головой и полез за ним.

– Артур, – сказал Игорь Валентинович водителю, – отъезжай в тень…

Подбежал старший охранник, послушно наклонился к хозяину.

– Ожидать придется не меньше часа. Из города едут. Может, мы пока сами? Съездим поглядим… Может, никакого отношения, а, Игорь Валентинович? Ну почему вы так считаете?

– Я из всех вас, Виктор Терентьевич, душу выну… – тихо сказал хозяин, и Ганюта замер от нехорошего предчувствия. – Вы у меня, суки, все сразу припомните…

«Ой, совсем нехорошо, – думал Павел Игнатьевич, увидев, как понурился охранник. – Так влип со своей дурной инициативой, что теперь век не отмоюсь…»

18

Вечер был душный и пропахший противным сладковатым дымом. Леса продолжали гореть. И, хотя в доме было бы, несомненно, уютнее – все-таки кондиционеры, прохлада, оперативно-следственная группа, прибывшая из районного центра «на труп», предпочла расположиться на широкой веранде особняка Залесского.

Все в поселке были уже в курсе страшной находки.

Сам Игорь полулежал в кресле, рядом с ним сидел доктор, позвякивавший пузырьками и прочей медицинской мелочью, разложенной на стеклянном сервировочном столике.

Подходили соседи. Поднимались по ступенькам на веранду, молча выражали хозяину свое глубокое сочувствие. Тот слабо кивал, но никаких слов тоже не произносил.

Несколько человек толпились внизу, у лестницы. Это те, кого должен был еще успеть допросить сегодня следователь, прибывший из города. Потому что приехали довольно поздно, уже темнеть начало. Пока добрались пешком до места, здешний проводник оказался прав, туда машина просто не могла пройти, пока разобрались с трупом девочки, который, по предварительному заключению судебного медика, пролежал там не менее пяти дней, пока облазали и осмотрели место происшествия уже при фонарях и вернулись обратно, совсем стемнело. Переносить всю дальнейшую необходимую, но невероятно тягостную для окружающих процедуру на завтра, показалось не очень уместным. Да был бы еще нормальный, как говорится, покойник, а то ведь единственная дочь известнейшего банкира, у которого связи такие, что не всякому и снились. Вон, весь вечер дозваниваются Турецкому. Знал Иван Иванович Загоруйко этого «важняка» из Генпрокуратуры. Так-то не встречался, но слышал порядочно, и всякого. Оно, конечно, у них там, наверху, свои законы и свои возможности.

Но если по правде, то Загоруйко задевало такое неприкрытое к нему неуважение со стороны хозяина этого загородного дворца и его челяди. В самом деле, приехал ответственный, поставленный на это место Законом человек, чтобы разобраться в причинах убийства, а на него все смотрят как на пешку. Как на слугу, дело которого заниматься черной работой, а потом явится господин в белом генеральском кителе и начнет «мыслить», в результате чего он, Загоруйко, естественно, останется со своим дерьмом, то есть насквозь провонявшим и полуразложившимся трупом, а «московский гений юриспруденции» будет по-прежнему весь в белом. Зла не хватает…

И само дело, как уже начал понимать Загоруйко, крепко отдавало тухлым висяком.

Как ни странно, самым информированным свидетелем оказался деревенский старик, случайно обнаруживший в лесу труп. Не выгуливай он свою собаку, так бы, наверное, и не нашли тела. Грибов нынче нет и не предвидится из-за постоянной жары и отсутствия дождей, значит, и по лесу бродить без всякой цели охочих тоже нет. Случай… все случай.

И вообще, как-то непонятно тут живут, думал следователь. Просто поразительно, что никто ничего не знает, не видел, не может сообщить следствию. Глухие и слепые. Исчез ребенок! Ну, пускай не малолетка, но все равно, пятнадцать лет – еще не возраст для принятия самостоятельных решений. Живут – лучше просто некуда, значит, с жиру бесятся? Исчезла девочка, и ни один человек, и в первую очередь родители, даже не чухнулся! Странные люди…

Да, так вот, насчет информированности. Именно старик, и никто другой, смог дать хоть какую-то зацепку, подсказку. Правда, ее еще отрабатывать и отрабатывать. Но все же… А остальное – глухо. Даже друзей-приятелей, с которыми тут водилась девочка, нельзя допросить. Нету их! Отдыхают, видите ли, от постоянного отдыха. И где? А на Кипре. В теплых морях купаются. Вот и Светлана эта, если бы неожиданно не пропала, тоже купалась бы вместе с ними. А когда они вернутся? А вот накупаются и вернутся. К началу учебного года, наверное. Вот житуха!

Понимая, что дальнейшие допросы в поисках возможных свидетелей бесперспективны, а время совсем уже позднее, Загоруйко постарался побыстрее опросить оставшихся, зафиксировал отсутствие каких-либо проливающих на существо дела сведений и отпустил народ по домам. Все облегченно разошлись. Оставались двое – это супруга хозяина и его племянница, но обе находились в Москве, и следователю было твердо обещано, что завтра они приедут, куда он укажет, и тоже дадут свои показания. Хотя, скорее всего, они ничем не будут отличаться от остальных.

Закончив работу и сложив немногочисленные протоколы в папочку, Загоруйко откланялся. Показалось, что с ним простились с облегчением. Ну что здесь за люди?!

Хозяин, по-прежнему пребывающий в кресле, вяло поинтересовался, на чем отправится следователь домой. Может, его доставить? Но Загоруйко вежливо отклонил заботу по той причине, что приехал сюда на собственных «Жигулях». Ну нет так нет. Банкир Залесский махнул рукой, как бы отпуская представителя следственных органов.

Но когда Загоруйко спустился во двор, он увидел широко шагающего навстречу ему высокого мужчину в сопровождении охранника. Лицо показалось знакомым, хотя… откуда? Но мужчина сам обратил на следователя внимание. Когда приблизился, первым протянул руку и представился:

– Турецкий Александр Борисович. А вы, простите, не следователь?

– Как догадались? – не идя на контакт, без всякого интереса спросил Загоруйко.

– А есть у нашего брата нечто такое, что отличает его от всех нормальных людей. Так как вас по имени-отчеству?

– Загоруйко. Иван Иванович.

– Очень приятно. Вы, я смотрю, уже собираетесь ехать? А если я попрошу вас задержаться буквально на десять минут, я не нарушу ваши планы?

– А для какой цели я вам понадобился? – не скрывая неприязни, спросил следователь.

– Только между нами… – Турецкий доверительно склонился к невысокому и худощавому Загоруйко и кивнул в сторону веранды: – Игорь наверняка считает, что если дело касается кого-то из его близких, то заниматься им должен сам Генеральный прокурор. Ну или кто-нибудь вроде него. А лично мне это совсем не кажется. Согласны?

Вопрос был задан настолько по-приятельски, что следователь хмыкнул и утвердительно кивнул.

– Значит, станет сейчас мне, как говорится, по дружбе полоскать мозги. А чтобы не чувствовать себя абсолютной пешкой, мне хотелось бы хоть в общих чертах знать существо дела. И в этом я очень рассчитываю на вашу помощь, Иван Иванович.

– Вообще-то, мне не трудно, – пошел на уступки Загоруйко. – Только, по правде говоря, возвращаться туда не хочется.

– Нет возражений. – Турецкий обернулся к стоящему поодаль охраннику и сказал ему: – Можете быть свободны, молодой человек. Мы уж тут как-нибудь сами… Протоколы мне смотреть, я думаю, нет нужды, поэтому, если можно, вы своими словами, Иван Иванович.

И Загоруйко пересказал в общих, как и просил Турецкий, чертах все, что удалось сегодня узнать. Говорил он сухо и нудно, поскольку и сам не имел личного интереса в расследовании этого явного висяка. Хотя… с другой стороны… Намек-то этот деревенский житель Гонюта все-таки подбросил. Его, конечно, следовало обмозговать. Не кидаться же на первый след. А с другой стороны, известно, что и первая версия бывает плодотворной. Вот как ею распорядиться – это иное дело. И уже в самом конце, может быть, для того чтобы показать столичному «важняку», что и здесь, в районе, тоже народ не лыком шит или просто бес толкнул под локоток, решил все же Иван Иванович высказать свою версию. Ну как бы от самого себя исходящую. Как результат анализа всех показаний, которые успел снять сегодня за какие-то, между прочим, всего три-четыре часа. У других недели уходят, пока до истины докопаются. Если не месяцы. Следов-то ведь практически никаких на месте преступления не оставлено. Ну опять же вечером смотрели, при фонарях. Надо бы еще раз пройтись, хотя там и натоптали порядочно.

Словом, высказал Загоруйко такую версию, что, по его мнению, мог совершить преступление кто-то из деревенских жителей. Причин для этого достаточно.

– Взаимная неприязнь? – Турецкий кивнул на высящийся рядом шикарный дом Залесского. – Классовая ненависть?

– А почему бы и нет? Если посмотреть историю возникновения этого поселка, где проживают исключительно банкиры, составившие свои капиталы на откровенном и наглом ограблении простого народа, то чем не повод? Марксову-то формулу никто не отменял, даже капиталисты.

– Это верно, – согласился Турецкий, чем дал новый импульс Загоруйко.

– А в Борках, это фактически по соседству, имеются очень недовольные. А кто и с уголовным прошлым. И потом сама форма убийства девушки…

– Ей было всего пятнадцать лет.

– Я знаю. Как и то, что паспорт она уже получила. Так что, можно сказать, самостоятельный человек. Но я не к тому. Наш судебный медик после предварительного осмотра тела – вы сами понимаете, в каких условиях, – сделал вывод, что жертва была изнасилована и задушена. Не застрелена, не зарезана, а именно задушена. Вскрытие, конечно, покажет, но Липинский считает, что у трупа смещены шейные позвонки. То есть насильник был физически сильным человеком. Ну и характерные следы в виде ссадин, кровоподтеков, порезов при волочении… Хотя состояние трупа, вы понимаете… Да что я вам объясняю?

– Этот ваш Липинский, он как?

– В смысле специалист? Нормальный. И опыт имеет. Антон Юлианович у нас в клинике работает.

– А как она могла в такую глухомань попасть? Нет соображений?

– Убивец мог просто принести туда тело и там уже завалить его старыми корягами. Либо жертва могла пойти туда добровольно, а он стукнул ее по голове, затащил поглубже, на старую вырубку, она вся давно заросла, и там уже… довершил. Версии будем отрабатывать. Насильник мог быть, кстати, и не один. Тогда это облегчало им дело.

– Сколько времени вы шли туда?

– Ну, думаю, минут пятнадцать, может, даже и побольше. Я как-то не обратил внимания. Тут вы абсолютно правы, надо будет проверить. Это ж получается что-нибудь порядка трех километров? Далеко, выходит, тащили. Опять же либо она добровольно там оказалась, либо ее просто перехватили на тропинке. Выследили и… Ну, понимаете… Девушка-то была вполне созревшая, не ребенок, как тут уверяют, во всяком случае.

– Не ребенок, – вздохнул Турецкий. – Я ее недавно видел. С неделю назад. Сумасбродка, но умница. Я полагаю, сама бы она с чужими пойти не рискнула. У них тут своя компания. Целая орава молодежи. На мотоциклах.

– Это любопытно. Там, по словам этого деда, часто гоняют именно на мотоциклах. Скачки, так сказать, с препятствиями. А другая техника, даже и телега, просто не пролезет. На следы мотоциклов я тоже обратил внимание. Но мне сказали уже, что они тут, – Загоруйко обвел рукой вокруг себя, – чуть ли не одной семьей живут.

– Ага, и носятся, как сумасшедшие. А это деревенским очень не нравится. И они ребятам на дорогу всякие гвозди кидают, бутылки бьют.

– Ну, вот вам и причина. Короче, будем думать. Ну я вам, кажется, полностью осветил картину? Появятся дополнительные вопросы, пожалуйста, я к вашим услугам. И от помощи не откажусь тоже, – впервые улыбнулся Загоруйко.

– Буду иметь в виду. Всего вам доброго, Иван Иванович.

Турецкий, прощаясь, пожал ему руку, после чего отправился в дом Игоря. Тот все еще полулежал в кресле. Правда, доктор уже ушел.

– Здравствуй, – отрешенно кивнул Игорь и закрыл глаза.

– Старик, я хочу тебе сказать…

– Не надо, Саш. Твое присутствие сейчас здесь говорит больше слов… А у меня к тебе просьба… возьми это дело на себя.

– Игоряша, скажу откровенно, не вижу в том особой нужды. Я только что поговорил со следователем. Нормальный, трезво мыслящий мужик. Под контроль взять? Да, без возражений. Думаю, и он возражать не станет. Тут ведь есть определенный момент, понимаешь? Чисто психологический. Так что за это ты не беспокойся. Меня другое несколько удивило.

– Ты еще способен удивляться?

– Удивило то, что трагедия произошла словно в вакууме. Поверь мне, Игорек, так просто не бывает. А тебе это странным не кажется?

– Мне теперь уже ничего не кажется, старина… Но дай Бог, чтобы тебе не пришлось пережить того, что сегодня пережил я. Смерть единственного ребенка, Саш, это очень страшно…

Игорь резко отвернул голову в сторону и зарыдал. Громко всхлипывая, утирая нос рукавом и бормоча при этом что-то неразборчивое.

Турецкий огляделся, увидел на столе стакан и бутылку минеральной воды. Налил, протянул Игорю. Тот кивком поблагодарил и стал пить, захлебываясь и проливая на себя. Не глядя, отдал стакан и закрыл ладонями лицо. Потер, устало уронил руки на колени и сказал:

– Пойдем напьемся, а, Саш? Все равно уже ничего не изменить… И этих блядей нигде нету…

– Ты про кого?

– Лерка с Веркой… «Мобилы» отключены, шляются где-то, и хрен с ними… Пойдем? Не могу больше…

…После того как они прикончили «Долгорукова», Игорь вдруг сказал, причем совершенно безотносительно к их вялому разговору:

– А ведь ты совершенно прав, старик… Я сразу не сообразил, а сейчас, кажется, дошло. Это про твой вакуум. Так действительно не бывает. Ну и что прикажешь делать? Дыбу вот тут поставить и вызывать по очереди? И жопы им паяльником прижигать?

Турецкий с иронией посмотрел на него:

– А разве ты должен сам этим заниматься?

Игорь поднял трезвые глаза и пожал плечами.

– Я хочу быть твердо уверенным и не имею права ошибаться… Я должен знать твердо, что смерть Светланки к моему бизнесу… к нашему банку отношения не имеет. Мне уверенность нужна…

– Это понятно. Без уверенности в вашем деле… трудно, наверное, да?

– Невозможно, Саша…

– Но может быть и бытовая версия.

– Какая?

– Да вариантов много. Вон и следователь поделился своей версией.

– Чего он хочет?

– Грешит на деревенских. Имеется даже подозреваемый.

Игорь внимательно посмотрел на Турецкого. Опустил глаза и долго сидел молча. Потом сказал, глядя в пол:

– Между нами, Саш. Хоть наверняка и примитивно, и глупо, но, Господи, прости меня, это был бы единственно приемлемый, как ты говоришь, вариант. К великому моему сожалению…

– Во-он даже как?.. Ну и ну… Получается, и тут дело дороже?

– Нет, я могу, конечно, все бросить и уйти. Хватит до конца-то. Еще и останется… неизвестно кому. Но ведь не отпустят, Саш. Вот в чем дело. Просто так не отпустят.

– Я тебе не завидую, старик.

– А в прошлый раз завидовал. Не ври, что нет, я по глазам твоим видел. И правильно делал. Это я себе такую задачу поставил, чтоб облегчить…

– Понятно, есть вещи, которые действуют лучше всяких уговоров. Но чтоб ты дальше не мучился, скажу сейчас: не пойду я с вами, ребята… И пулемет свой не дам.

– А при чем тут пулемет?

– Это я Верещагина вспомнил. Был такой таможенник…

– Да? Может быть, не помню такого… Но хоть друзьями-то мы с тобой останемся?

Турецкий наклонился к Игорю почти вплотную и сказал, будто открывая почти государственную тайну:

– А ты знаешь, что я тебе отвечу, дружище? И тоже сугубо между нами… Это будет зависеть исключительно от тебя. Вот так… Ну ты, гляжу, уже пришел в себя? Пойдем-ка вздремнем. Мне завтра рано на службу. И еще, давай поставим точку на нашем с тобой разговоре. Официально я твоим делом не занимаюсь, я ведь не вольный стрелок. И вмешаюсь только в том случае, если следствие явно потянет не туда.

– Считаешь и это возможным?

– Не могу быть ни в чем уверенным. Преступление гнусное, а раскрутка может оказаться еще гнусней. Человек – не зверь и в подлости своей непредсказуем.

– Это ты очень верно заметил…