Текст книги "Заложник"

15

В палате городской больницы пострадавшего летчика не оказалось. То есть его еще не выписали, но просто тут не было. Турецкий подозвал симпатичную медсестричку, на которых всегда почему-то производил впечатление, и попросил помочь найти выздоравливающего Щетинкина. Та и не думала искать. Сказала, что надо спуститься по другой, противоположной, лестнице на первый этаж и уже там, на площадке подвального этажа, у больных своя курилка.

Отличная возможность поговорить по душам, подумал Турецкий и отправился в курилку.

Напротив двери в подвал, подостлав под себя газеты, сидели на ступеньках с десяток мужиков в полосатых больничных пижамах и коричневых халатах с почему-то голубыми обшлагами. Оглядев это разномастное, но единое по духу воинство, Турецкий спросил:

– Мужики, а Петра Степановича я могу здесь увидеть?

– Ну, я, – со ступеньки поднялся молодой мужчина с перебинтованной головой. – А вы кто будете?

– Мне бы с вами перемолвиться, – не отвечая на вопрос, сказал Турецкий. – Где вам удобнее?

– А о чем говорить-то? – упрямился Щетинкин.

– Как говорится, за жизнь, Петр Степанович. Меня можете звать Александр Борисович.

– Так, с вами ясно, – усмехнулся тот. – Прокуратура опять, что ль? Так я уже отвечал. Записывали. Чего непонятного-то? Вот комиссия разберется, точки расставит. Тогда можно и поговорить… Отчего же?

– Полагаете, так будет лучше? А меня вот позвали туда, – Турецкий кивнул на потолок, – и говорят: представляешь, на Мазаева бочку катят! Надо бы разобраться. Может, он в самом деле виноват? Лопухнулся там…

– Это кто, Леха лопухнулся?! – Щетинкин вдруг попер на Турецкого танком, иначе и не скажешь. – Да вы чего там все, ох…?! – И такое выдал, что остальные мужики вмиг затихли.

– Так, а я затем и прибыл, чтоб понять. А вы мне чего рисуете?

– Ну, пошли, вот сейчас я вам и нарисую! – решительно заявил летчик и первым отправился наверх.

Они уселись в небольшом холле, возле кабинета главврача, под огромной и пыльной пальмой.

– У меня к вам просьба, Петр Степанович… – начал Турецкий, но Щетинкин перебил:

– Давайте лучше сразу на «ты» и без отчества, по-простому, по-нашему. Тебя Сашей можно? Поскольку мужик ты, вижу, не старый и физия у тебя вполне нормальная.

– Можно, – рассмеялся Турецкий. – А что, тот, с кем ты уже разговаривал, у него ненормальная?

– Да не то чтобы… Но на откровенность не вызывает. Ну вот, а я, значит, Петя. Так меня и Леха звал… – Он опустил голову.

– Я хотел вот что спросить, Петя… Я ведь тоже следователь, а протокол сейчас писать – это сплошная морока. Можно я маленький магнитофон включу? Мы запишем наш разговор, я его потом расшифрую, ты почитаешь, поправишь, что надо, и подпишешь. И на том покончим, да?

– Валяй, делай, как лучше. И как скорей. Не думал я, что так случится… А вообще-то тебе бы лучше Донченко расспросить, Василия Петровича. Он у нас главный по испытаниям.

– Я читал его показания. Мало, Петя, чтобы понять, что у вас там с Алексеем случилось. И почему он не покинул машину. Хотя, в общем, вроде бы…

– Вот то-то и оно, что у всех сразу это «вроде бы»! Ладно, давай включай свою машинку. Буду по порядку…

…Рассказ оказался неожиданно эмоциональным. Но здесь приходилось делать скидку на особое состояние рассказчика, который пару раз даже прервался, сходил к медсестре и взял у нее таблетки от головной боли. Понятное дело – напряжение. Удар о сосну оказался слишком сильным, да еще и повисеть пришлось, пока потерявшего сознание парашютиста не сняли с высокой кроны подоспевшие вертолетчики. И отправили в больницу. Так что он не видел места катастрофы. Но что самолет разбился и Алексей, скорее всего, погиб, это понял, когда увидел взрыв от ударившейся о землю машины. В подобных случаях живым остаться практически невозможно… Ну а тут и его самого шарахнуло через какое-то мгновение.

Вот говорят иногда о предчувствиях… Имелись, конечно, чего теперь греха таить… Нет, ну не так, как если бы черная кошка перебежала там либо еще что-нибудь непотребное. Но все-таки было, в глубине души. Потому и Алексей, возможно, хмурился в последние дни. А ведь у него на лице прочесть, о чем он думает, практически невозможно… Ровный, выдержанный. Говорил обычно мало. Хладнокровный, уверенный мужик. Опыт громадный! Если по правде, а потом, какая теперь может быть зависть, то был он из последних… из тех великих, которых уже природа и не делает… А почему не делает? Да потому, что не нужны они больше никому! Потому, что разве ж это вокруг авиация?! Если бортам давно место на свалке, а их латают и продолжают… эксплуатировать… Последнее слово Петр произнес с невыразимым презрением к тем, видимо, кому еще недавно великая российская авиация нынче до фонаря… А когда уже и пассажиры им по фигу, несли бы «бабки», зачем еще думать о летчиках?.. Вот уйдут старики в один прекрасный день, и самолеты останутся на земле. Все! Баста! Некому будет летать…

Ну а кто ж полетит, будучи уверенным, что в небе пересечется с «косой»? Так это, если еще рассуждать об извозчиках. Был давно такой фильм, с артистом Жаровым. Вот и кино такое уже не делают! Все больше про бандитов… А теперь надо понять, что каждый испытательный полет – это не просто тебе слетать и вернуться! Это каждый раз тяжелый экзамен для машины и твое, кстати, собственное, личное испытание. И духа, и воли, и чего хочешь. Абсолютную-то безопасность ни одна служба не гарантирует. Тут все от тебя самого зависит. Но ведь хоть в чем-то пилот все-таки должен быть твердо уверен? Иначе как же?..

Взять прежних асов-испытателей, которые десятки раз машины, ну, к примеру, в смертельный штопор загоняли. Ведь, кажется, все, хана! Бросай и прыгай! А вот и нет! Почему? А потому, что я в тебе уверен, ты – в нем, он – дальше, и так по цепочке. Ошибка или чья-то недоработка по любой, пусть даже иногда и объективной, причине немедленно ставит под угрозу прежде всего твою жизнь. В прямом смысле. И выходит, что жизнь испытателя, который в конечном счете остается один на один с машиной, зависит от совокупности этих персональных «уверенностей». Это хоть понятно?

Опять же испытатель… Какой бы у него ни был характер, даже самый зловредный, гадский, хотя такого по определению, как говорится, не может быть, но пусть… он никогда не станет ругать машину, которую доводит до ума. Это – святое. Нельзя ругать то, от чего полностью зависит твоя жизнь. С машиной надо дружить, ее необходимо ощущать как продолжение собственных рук, чувствовать на подсознательном уровне. И вот когда такое взаимопонимание достигается, значит, наступает полный порядок…

И еще одна немаловажная деталь. Любое сертификационное испытание, которому подвергается опытная машина, является ответственным. Нету, к примеру, разницы, чтоб одно было особо важным, а другое – так себе, вроде как для проформы. Просто имеются разные категории сложности. Ну, к высшей категории относят сваливание в штопор, проверку на прочность…

К «Дымке», сертификационные испытания которой проводили Мазаев со Щетинкиным, военные летчики-испытатели высшей квалификации, оба отнеслись как к нормальной работе. На то и самолет, чтоб на нем летать. Не истребитель, конечно, пятого поколения, с которым Мазаеву уже приходилось «находить общий язык». Там – да, там – мечта машинка! А этот самолетик – так, ничего особо нового, разве что больше неудобств для пилотов. Но это все – внутренние проблемы, с которыми, правда, приходилось считаться в обязательном порядке. Ты им говоришь, что надо бы сделать так, а не этак, а им от твоего совета одна сплошная головная боль. Потому как у них на фирме, оказывается, финансы давно «поют романсы». И спонсоры не шибко торопятся. И своя собственная, а значит, уже только поэтому наиболее верная, точка зрения превалирует – по поводу экономии того, сего, третьего… Абсолютное недопонимание – вот что! Опасная штука! Это когда заслуженному испытателю заявляют что-нибудь вроде того, что ты, мол, привык истребители гонять, значит, к высоким скоростям привык, а у них машинка смирная, гражданская, они никуда не торопятся и того же другим желают. И твои претензии к разработчикам, конструкторам им представляются сильно завышенными. Вот и думай о результате, как хочешь. Нет, ты можешь плюнуть и повернуться спиной. Но тогда, извини, какой же ты испытатель?! Как товарищам в глаза завтра посмотришь? Вот и идешь на риск, изо всех сил стараясь его хоть как-то уменьшить.

О зарплате еще сказать можно. А почему нет? Риск обозначили? А сколько он стоит, это кому-нибудь известно? Так вот, чтоб, обратно же, не возникло недопонимания, это недавно зарплату подняли до трех тысяч. Деревянных, естественно. А было всего полторы тысячи. На что и жили. Каждый раз уходя из дому на заведомый риск…

Кажется, в этот момент и сделал Петя первый перерыв. Сходил, выпил лекарство, вернулся. Это у него оказалось что-то вроде преамбулы. Душу как бы выложил, чтобы перейти уже к конкретному делу.

– Ты вот чего, – сказал он, вернувшись, – ты обязательно к Василию Петровичу зайди. Там же у них все наши переговоры записаны. Я ведь сейчас и напутать могу, не в главном, нет, в каких-нибудь деталях, а они могут неожиданно важными оказаться…

– Наши уже были, и расшифровки я читал, но надо быть специалистом, чтобы все понять.

– А чего там неясного? – удивился Петя. – Ну, если, к примеру, попытаться восстановить? По памяти… Ты чего-нибудь про флаттер вообще слышал?

– Слышал, – улыбнулся Турецкий. – Вернее, читал. Еще в юности… В книгах про Анохина, Гарнаева, Щербакова, Аржанова, помню, других.

– А, ну, значит, знаешь. Вот люди были! А Сан Саныч живой, ты чего? У него Леха учился! С ним бы тебе поговорить, вот что.

– Я уже наметил.

– Ну и правильно. Он в нашем деле больше всех этих понимает… – Петя при слове «этих» резко качнул головой в сторону и сразу сморщился от боли. – Ладно, так я тебе про флаттер этот… – и выдал очередную порцию добротного российского мата.

И уже после этого более спокойным тоном стал рассказывать о том, как они с Мазаевым с утра приехали на аэродром, как, вопреки заверениям синоптиков, полдня прождали – промаялись в ожидании погоды. Притомились, конечно, не без того. Ну а потом пошли в зону.

«Дымка» должна была пройти последнюю серьезную проверку – на прочность. И хотя особых опасений это испытание у обоих летчиков не вызывало, ведь Мазаев уже сваливал машину в штопор, они привыкли к каждому делу относиться со всей основательностью. А то кое у кого может возникнуть сомнение, что, мол, пилоты действовали спустя рукава.

– Вот, кстати, еще один важный факт, – сказал Петя. – Вообще-то, лететь я должен был один. При испытаниях такого рода предпочтительнее сокращать экипаж до минимума, как говорится. Мало ли как сложится? А конструкция кабины у «Дымки» неудобная… О чем мы говорили, но… а! – Он скривился и махнул рукой. – В чем неудобство? Там только одна дверь, слева. Это означает, что пилоту справа при аварии вместе с парашютом надо перелезать через пульт управления. Представь, сколько времени должно на это уйти, если счет чаще всего в таких ситуациях идет уже на доли секунды! А он, Мазаев, между прочим, когда сваливал «Дымку» в штопор, настоял, чтобы лететь одному.

– А в этот раз что же так?

– Не знаю… – Петя словно ушел в «глухую защиту», замолчал.

– Начальство, что ли? – высказал догадку Турецкий.

– Ну а кто же еще?.. Но мы на земле еще накануне постарались с Лехой отработать этот маневр. Я ж был слева, мне проще… А он, получается, как бы в заложниках…

Дальше, если отбросить эмоции, испытатели подняли машину на нужную высоту, затем набрали максимальную приборную скорость, как положено для зачетного полета. И вот тут и возникла эта проклятая вибрация. Что она могла означать, опытные летчики знают достаточно хорошо.

Сидя в кабине самолета, оглянуться и посмотреть, что у тебя сзади делается, невозможно. Но трясло так, что машина потеряла управление. Такое бывает, когда начинают разрушаться рули высоты.

– Он мне кричит: двигатель! Я в ответ: выключай! Тишина, чувствую, как резко падает скорость. И нос задирается. Отдаю штурвал. Не слушается. А мы, чувствую, на пределе. Штурвал на себя! Не идет! Снова запустили двигатель – никакой ответной реакции. Леха кричит: рули! Да я уж и сам сообразил, что идет их разрушение. Флаттер, будь он! А до аэродрома еще пилить и пилить… Да и посадить теперь уже вряд ли удастся. Леха на контрольный, на землю: «Наши действия?» А те отвечают: под вами город, отверните машину!.. Ага, а как, если она фактически уже потеряла управление? Ну вот вдвоем с огромным трудом сумели кое-как отвернуть, а тут – на тебе! Откуда он взялся, этот проклятый поселок?! И прямо по курсу! Леха мне: прыгай! Так положено по инструкции. И сам тоже надевает парашют. Потом берет управление на себя и пытается снова отвернуть. Орет: прыгай, твою мать!.. Ну и так далее. Последнее, что от него услышал…

– Считаешь, он не успел?

– А ты сам попробуй! – зло ответил Петя. – С-суки…

– Скорость была, что, уже запредельная, когда возник флаттер?

– Да какой там! Четыреста тридцать, всего на десяток выше максимальной… А они настаивали на пятистах, ученые, мать их…

– Так, значит, эту конструкторскую ошибку, или как вы там ее называете, и можно считать причиной разрушения самолета?

– Вот «черные ящики» расшифруют, посмотрят, а потом скажут, что виноват в конечном счете исключительно «человеческий фактор». Тебе еще не говорили эти засранцы? Ну так скажут. А кто захочет сознаться в том, что он полный мудак? А никто… – вздохнул Петя и снова взялся обеими руками за голову. – Закурить, что ли, дай…

– Тебе ж небось нельзя? Вредно.

– Мне жить вредно, Саша, вот что… Как Леху вспомню, плохо становится. Такого человека загубили!..

Турецкий протянул ему пачку, тот достал одну сигарету и сунул в верхний карман пижамы.

– Если не имеешь вопросов, пойду, а?

– Я навещу при случае, – пообещал Турецкий. – Запись почитаешь.

– Да я тут не задержусь, тошно уже. Ты уж тогда домой ко мне. Инка по сотке нальет, помянем…

Александр Борисович покидал больницу, переполненный чувством жалости к этому человеку, который, конечно, делал все правильно и по инструкции, а теперь не может себе простить этого.

Ну а предположим, он поступил бы иначе и не покинул падающую машину, не оставил товарища, что тогда?

А тогда в актовом зале летно-испытательного института, или как там у них это помещение называется, стоял бы не один гроб, а два. Вот и весь тебе счет…

16

Турецкий связался с Платоновым, и тот сообщил о том, что задерживается с документами, а в Москву отправится сам. Чтоб Александр Борисович не мучился, невольно привязывая себя к следователю областной прокуратуры, и спокойно занимался своими неотложными делами.

В данный момент таковых не было. Можно, правда, еще заехать к ветерану летно-испытательного дела Сан Санычу, но с ним требовалась предварительная договоренность, человеку ведь уже немало лет. К тому же и живет он в Москве. Пока то-се, пока доедешь, будет вроде бы и поздновато. Все эти поездки, осмотры, обеды, беседы заняли достаточно времени. Седьмой час уже. И до Москвы ехать не меньше часа. Значит, домой? Или к Славке на Петровку, пусть его спецы расшифруют и напечатают запись сегодняшней беседы в больнице. Кажется, в ней есть то самое, нужное, объяснение.

Все-таки одно дело слушать взволнованный, перемежаемый эмоциональными матерками рассказ, а совсем иное – читать следственный документ.

Так, размышляя над услышанным сегодня, Александр Борисович даже и не вспомнил почему-то о том разговоре, что состоялся у него с Игорем Залесским. Точнее, он запал куда-то, в один из отдаленных уголков памяти, чтобы появиться при нужде. Но так как таковой в данный момент не наблюдалось, он отстранил от себя посещение Солнечного как необязательное для того, чтобы терять время на размышления о нем, а сетования папаши как результат неправильного воспитания дочери, способной выкидывать такие вот «коники».

В аналогичных случаях иногда говорят: знать бы, где упасть, так соломки бы подстелить. И верно. Потому что не прошло и получаса, как оживший мобильник вдруг заговорил приглушенно страстным голосом Валерии Владимировны, Лерочки, другими словами.

– Саша, а ведь это нехорошо с твоей стороны устраивать с мужем званые обеды, не ставя об этом в известность его супругу!

– Ох, ты богатая будешь! – отшутился Турецкий. – А я ведь сразу и не признал твой очаровательный голос. Хотя тебе-то уж о богатстве, кажется, и думать неловко. Видит Бог, что я не виноват. Это была исключительно инициатива твоего супруга. Он нас засек во время осмотра места происшествия одного печального события и настойчиво зазвал к себе. Но, насколько я его понял, только для того, чтобы пожаловаться на поведение дочери. И не больше. Твоих замечательных достоинств мы не обсуждали ввиду отсутствия оных за обеденным столом.

– Ух, как ты излагаешь, нечестивец! – уже почти мурлыкала Валерия. – Жаль, что я не вижу в настоящий момент твоих хищных глаз, нацеленных на вышеуказанные достоинства!

Батюшки, этого еще не хватало тебе, Александр Борисович! В образе какого зверя, интересно, она готова предстать сегодня? Тигрицы? Пантеры? И что замыслила? Рвать и терзать или ласкаться мягкой кошечкой? И с чего это вдруг? Или проблема с дочерью уже решилась?

И он ненавязчиво задал соответствующий вопрос.

– А я не понимаю, чего он паникует! – сердито ответила Валерия, видимо, уязвленная тем, что ее прервали на самом интересном месте. – Сейчас лето, детишки великовозрастные бесятся. А мы все им усиленно в этом безобразии потакаем. Ты разве сам не был свидетелем того базара, что они устроили за столом? Ну так чего же тогда и требовать, если уже сами заранее все позволили? Пусть ждет, когда нашей Светочке придет в голову мысль, что о ней могут беспокоиться родители. Но ведь не приходит, как видишь! Значит, и обсуждать нечего. А я, между прочим, звоню не из поселка, я в Москве.

– Значит, вы решили с Игорем временно переселиться из рая в задымленную столицу? И чем вызвано такое нелепое решение?

– Ну, во-первых, я одна и никакого Игоря поблизости нет. И сегодня не будет. А во-вторых…

– Я уже понял. Задачка нетрудная. Вероятно, ты, как заботливая… мамаша или мачеха… как у вас принято?

– Просто Лера.

– Ага, как просто Лера, решила поделиться со мной как со следователем Генеральной прокуратуры своими соображениями по поводу того, где следует искать исчезнувшую девочку?

– Если ты желаешь ставить вопрос именно в такой плоскости, я совсем не возражаю. Нет, – отбросив игривость, сухим тоном сказала она, – поговорить мне с тобой действительно надо. Но, понимая, что у тебя еще могут быть сегодня какие-то служебные проблемы, я не собираюсь настаивать. Ты можешь выбрать любое другое удобное для тебя время.

– Но я даже адреса этого вашего московского не знаю. А насчет дел…

– Не придумывай. Адрес я тебе продиктую. А ты где сейчас находишься территориально?

– По-моему, уже в районе Люберец.

– Ах, так ты в Москву едешь? И что ж так поздно? У нас засиделись?

– Куда там! И вообще, я был с коллегой, таким же следователем, как и сам. Но он очень серьезный человек, почти сухарь. Уж, во всяком случае, не такой легкомысленный, каким бываю я. А мы всего и сделали-то, что похлебали супчику да пожевали куриные котлетки. Даже твоего изумительного кофе с той субботы так нигде и не пил! Увы, увы, увы!

– И поделом, нечего было сбегать по-воровски. Получил бы все тебе обещанное.

Это прозвучало весьма двусмысленно. И Турецкий громко хмыкнул.

– В чем дело? – тут же отозвалась она. – Ты, возможно, подумал о чем-то непристойном?

– А что ты, дорогая, называешь непристойным? Хотелось бы знать.

– Ну-у…

– Вот только без «ну», пожалуйста! И еще прошу заметить, что наш с тобой, мягко выражаясь, фривольный диалог может завести очень далеко! Мы ведь, кажется, уже однажды обсуждали эту тему? Не помнишь? В застолье у вас. Так хорошо ли это? Подумай.

– Уже. Записывай адрес…

Этот звонок вмиг изменил все благочестивые вечерние планы государственного советника юстиции третьего класса. Александр подумал, что сильная встряска именно сейчас никак бы ему не помешала. Потому что впечатления от беседы со Щетинкиным все еще тягостно давили на него, а что касается вечера, как такового, то, по большому счету, как пел великий бард, «и прав был капитан, еще не вечер»…

Турецкого ждали. Стальная сейфовая дверь открылась на миг раньше, чем его палец ткнулся в кнопку звонка.

– Только ты, пожалуйста, не вбивай в свою башку, будто я так уж совсем без тебя и жить не могу.

Ни здравствуй, ни до свиданья, ни просто чисто формального поцелуйчика. Молча открыла дверь, так же молча пропустила в прихожую, захлопнула, после чего произнесла эту заранее выученную фразу. Но голосом явно охрипшим и потому напряженно низким. Слишком уж гладкая у нее получилась фраза, вот что.

Турецкий усмехнулся и сказал, о чем подумал. Валерия же, положив указательный палец на оттопыренную нижнюю губу, будто обиженная девочка, смотрела на него снизу вверх, чуть склонив к плечу голову, и казалась совсем маленькой.

Сразу и не сообразил: ну конечно же, она ведь не на каблуках! Босиком! Однако обнаженная круглая коленка была привлекательно выставлена из-под полы короткого атласного халатика. Для страстного созерцания, надо полагать.

– Ну что, сам или как?

– Что сам?

– Целовать! – почти заорала она. – Ты, наконец, мужик или нет?

– А что, если мужик, то, значит, хватай чужую жену в охапку и волоки прямо в койку?

– А ты как думал?! – с угрозой воскликнула она и вдруг кошкой прыгнула к нему на грудь. При этом халат распахнулся, а ее голые ноги и руки сжали его словно тисками. Ну спортсменка!

Вон оно как у нас! А мы-то, оказывается, совсем готовенькие! Ух какие мы уже возбужденные! Прямо до невозможности!

Оставалось лишь запустить обе руки под ее халат, подхватить покрепче упругие ягодицы и действительно страстно стиснуть их пальцами.

– Туда! – оторвав левую руку от его шеи, властно показала Валерия, даже и не помышляя теперь слезать на пол.

Понес.

И рухнул вместе с ней прямо на цветастый луг разостланной постели.

Остальное было делом техники…

Ее, между прочим, техники, которую она с неподдельным удовольствием и даже азартом начала немедленно демонстрировать Александру Борисовичу.

Бедные банкиры… Эта мысль мелькнула и как-то сама и погасла. Потому что каждый выбирает по себе… что там? Коня, женщину, рубашку? Жизнь окружающую, если коротко. Ну а где не угадал, кого винить?..

Девушка, видать, изголодалась. Но по мере ее насыщения вдруг стал показывать свой наглый остренький носик пошленький и банальный постельный цинизм. Валерия принялась настойчиво допытываться, кто Александру показался лучше – Верка или она? Вот уж воистину глупый вопрос! Конечно она! А кто бы посмел сказать иначе?

Позже, сделав очередной маленький перерыв, она заявила, что не собирается его ни у кого отнимать. Логично. Но только и он не мыслил никого бросать. В смысле свою семью. Это чтоб потом не было недомолвок и неясностей. Оказалось, он не о том подумал. Она у любовниц, которых у него наверняка несчетно, отнимать его не хочет. И не поверила, что он таковых вообще не имеет. Нет, ну, случается иногда, но обсуждать эту слишком уж личную тему как-то…

А вот Валерию ничто не смущало. Она и про Игоревы игрища с Веркой все доподлинно знает и не ревнует совершенно. И про Ольгины похождения – тоже. Та ведь уже клеилась к Александру? Ну, понятно, когда жена рядом… Но в принципе одно совершенно не мешает другому. В Солнечном живут свободные люди, и отношения там, может быть, кому-то покажутся не совсем обычными, но так уж устроен их мир. Им нравится.

Турецкий понял, что получил чуть ли не официальное приглашение. И на предмет дальнейших взаимоотношений с самой Валерией, и, если появится охота, с ее подругами. Свободные люди!.. Только что ж она такая голодная, эта пикантная хозяйка целого замка, если у них все так просто до примитива? Может, поэтому и к пропавшей девочке отношение столь же элементарное, как и к утолению собственных желаний? Быть свободным до такой степени – это представляется несколько бесчеловечным. Хотя, с другой стороны…

Но он не отказался от своего вопроса. Правда, вернулся к нему только тогда, когда утомленная Валерия заявила наконец, что сегодня, так уж и быть, готова отпустить его. Но пусть не обольщается, все главное еще впереди. Просто она сейчас немного не в форме.

А что касается этой Светки… Да ну, навыдумывали себе всяческих напастей и никак не успокоятся теперь. Своенравная, грубая девчонка. Переломный возраст. Жажда полной самостоятельности, которую до сих пор активно в ней подогревал ее отец. А в этой связи и тревоги Игоря не стоит брать в голову, все само собой образуется. Ну, в конце концов, натворит девчонка немного каких-нибудь известных глупостей, вернется, и все потечет по прежнему руслу. Пока она не повзрослеет… Валерия ведь тоже по молодости едва не наделала беды, но вовремя умные люди подсказали. Помогли…

Можно себе представить, что за люди. Во всяком случае, техника у Валерии была отменная. Тут либо гениальный учитель, либо собственный, прирожденный талант, помноженный на постоянную практику.

– Я знаю теперь, как тебя добыть, – сказала она на прощание. – Но надоедать не буду, терпеть не могу никакой зависимости. Зато уверяю тебя, ты сам вскоре сюда попросишься, вот увидишь! – И она насмешливо кивнула на скомканные цветастые простыни.

Садясь за руль, Турецкий выключил мобильник, чтобы уже без помех добраться до дома. И добрался. Но уже в дверях его встретила встревоженная Ирина.

– Шурик, почему у тебя телефон отключен?

– Надоели! Уже дышать от звонков не могу. Затрахали! А что случилось?

– Тебе Игорь звонил. Ну тот, приятель твой, у которого мы были в гостях. И за женой которого ты откровенно приударял! В присутствии собственной супруги! Правильно говорят, что все мужики…

Ирина, конечно же, усаживаясь на своего конька, не могла обойтись без язвы, но Турецкий перебил ее:

– Когда он звонил? Мы же виделись с ним сегодня днем! Мы с Платоном, следователем из областной прокуратуры, заезжали к нему в поселок. Светка у него – помнишь ее? – сбежала куда-то. Вот он и жаловался…

– Я не в курсе ваших дел, но он звонил полчаса назад. И слезно умолял, чтоб ты перезвонил ему. Он сказал, ты знаешь. А что же там могло случиться? Голос у него и правда был какой-то… – Ирина сжала руками плечи и зябко вздрогнула.

– Не дай бог, если это…

– Что? – Ирина, готовая услышать нечто ужасно-кошмарное, заранее округлила глаза, но, шумно потянув носом, уставилась на мужа со странным выражением. – Слушай-ка, а чем это от тебя пахнет, друг любезный? И где ты вообще шляешься так поздно? Ночь же на дворе!

– Где пахнет? – Турецкий сделал вид, что не понял. – Ах, ты про меня? Больницей, наверное. Или женскими духами. – Он говорил небрежно. – Я жену того летчика, ну второго, Щетинкина, Инной Александровной ее зовут, возил в больницу. Долго беседовал там с ними. Вон, – похлопал он себя по карману, – целую кассету наговорили. Завтра отдам Славке на расшифровку.

– Богато живут?

– Ты про кого?

– Про летчика. Про Инну эту твою.

– Да что с тобой? – возмутился Турецкий. – При чем здесь какая-то Инна?

– Духи, говорю, дорогие больно. «Кристиан Диор». Твоей зарплаты не хватит. Неплохо, значит, живут жены летчиков?

– Ну, ей-богу, Ирка, мне сейчас только об этом и думать! Я устал как собака. И жрать хочу.

– Да, видок у тебя мало презентабельный, – усмехнулась Ирина и пошла на кухню. Крикнула оттуда: – Так не забудь позвонить своему приятелю!

Турецкий тут же набрал домашний номер Игоря. Не московский, естественно, а тот, что в поселке. Но ответил незнакомый голос, поинтересовался, кто звонит. Турецкий назвался.

– Игорь Валентинович безуспешно пытался вам дозвониться, Александр Борисович, но теперь отъехал. Я его секретарь и сижу тут на связи. Прошу вас связаться с ним по мобильному телефону, запишите, пожалуйста, номер… – и стал диктовать цифры.

– А что случилось, если не секрет? Простите, как вас зовут?

– Лев Моисеевич, к вашим услугам… Светлану нашли, Александр Борисович, – после паузы словно выдохнул собеседник.

– Где?!

– В лесу. Местные жители совершенно случайно обнаружили. Игорь сейчас там. Вызвали милицию. Позвоните, он не совсем в себе…

Турецкий торопливо набрал новый номер. Услышал сдавленное:

– Залесский…

– Игорь, это я.

– Саш, все ужасно плохо, – едва слышно ответил тот.

– Я уже в курсе. Держись. Еду к тебе.

– Спасибо, дружище. – Игорь всхлипнул.

– Ты куда? – сердито спросила Ирина, выходя из кухни. – Иди поешь, я там тебе приготовила.

– Светку убили… Я немедленно еду туда.

– Бо-о-же…

– Вот, – достал он из кармана телефонную трубку. – Больше я его не выключаю, если что, звони.

– Подожди! – Ирина метнулась обратно на кухню и через минуту появилась с целлофановым свертком в руках и пластиковой бутылкой. – На, захвати, пожуешь по дороге. Котлеты твои любимые. А тут холодный кофе, – тряхнула она бутылкой. – Шуринька, позвони, я же спать теперь не буду!

Он кивнул, прижал ее голову к своей груди.

Спускаясь в лифте, неожиданно произнес вслух: «Ну, Турецкий …а!» И выразил этим собственное к себе отношение с исчерпывающей полнотой.