Текст книги "Черные банкиры"

– Ну, пока суд да дело… – снизился до саркастической усмешки Казанский. – А с компроматом на Савельева вы разберитесь. И доложите.

Турецкий вышел из кабинета с чувством брезгливости. Общение с прямым начальством он всегда переносил трудно, поэтому избегал лишних встреч.

В коридоре столкнулся с Олегом Величко, несшимся прямо на него.

– Куда летишь, орел? – спросил Турецкий, остывая от «беседы».

– Александр Борисович! В аэропорту задержали Козлова! Поехали?

– Ух ты! – обрадованно воскликнул Турецкий. – Жди в машине! Сейчас бегу!

39

Козлов находился в дежурной комнате ЛОВД Шереметьево-2. Опустив голову, поскольку руки его были скованы за спиной наручниками, он сидел на обшарпанной скамейке, отделенный от помещения барьером.

– Здравствуйте, гражданин Козлов! Рад вас видеть, – поздоровался Турецкий.

– Здравствуйте! – пожал тот плечами. – Не имею чести вас знать.

– Ничего, познакомимся.

Козлов был прекрасно одет: в модной шляпе, отлично сшитом пальто с длинным белым шарфом на шее. Джентльмен, да и только! Турецкий невольно подумал, что наши проходимцы умеют ловко рядиться в такие одежды, что выглядят действительно не хуже английских лордов.

– Моя ошибка исправлена! – радостно сказал Олег Величко.

– Тебя только это, наверно, мучило? – усмехнулся Турецкий. – Забирай его и веди в машину. Я сейчас буду.

Олег с оперативниками вышли, Турецкий спросил дежурного, каким образом они сумели задержать Козлова.

– Очень просто, – сказал дежурный. – У нас был фотоснимок. Сержант Антонов его и опознал. Сняли уже с посадки, в Англию едва не улетел.

– Спасибо вам, братцы, чисто сработали! – Турецкий с чувством пожал руку милиционеру.

У здания аэропорта стоял оперативный «рафик», в котором ждали Турецкого. Как только он сел в машину, она тронулась и помчалась в город.

– Вы не имеете права меня задерживать, – вдруг заявил Козлов.

– Естественно. Это вы имеете право воровать, мошенничать, убивать. А вот задерживать вас не смеет никто. Но иногда наступает время, когда приходится отвечать за содеянное. Для вас оно, кстати, сейчас наступило, – ответил Турецкий.

– И в чем же вы меня обвиняете?

– Как говорится, следствие покажет. Я буду лишь задавать вопросы, а вы искать ответы, обращаясь к собственной совести. Хотя допускаю, что совести у вас уже, возможно, и нет, остались только некоторые инстинкты.

Старенький «рафик» трясло на промерзлой, с наледью, дороге, он отчаянно тарахтел, гудел и заглушал слова. Козлов попытался возразить, но Турецкий махнул ему рукой, сказав, что у них еще будет достаточно времени для задушевных бесед.

В кабинете Турецкого стало вдруг тесновато, когда сюда вошли несколько оперативников, Олег Величко и Козлов.

– Александр Борисович, я вам еще нужен? – спросил Олег.

– Будешь участвовать в проведении допроса подозреваемого Козлова.

Оперативники, усадив Козлова на стул, вышли. Турецкий сел за стол, закурил, предложил сигарету задержанному, тот категорически отказался, сказав, что бросил курить.

– Разумное решение, – одобрил Турецкий. – Вы там, на Западе, теперь активно пропагандируете здоровый образ жизни, а к нам, грешным, вывозите свои сигареты. Не так ли?

– Вы правы, – ответил Козлов, – по некоторым западным меркам Россия еще не вышла из туземного состояния.

– Нам это очень приятно слышать. Так куда же вы, Владимир Афанасьевич, собрались уезжать со своей туземной родины?

– В Англию.

– И что вы там потеряли?

– Многое, – Козлов самодовольно улыбнулся. – Вам, конечно, будет трудно в это поверить, но я являюсь, видите ли, английским лордом.

На лице Турецкого возникло удивление:

– А каким же образом туземцы становятся английскими лордами? Надеюсь, вы этот титул не украли? По привычке, знаете ли.

– Нет, зачем же, я его купил. За хорошие деньги все можно купить.

– Что, разве это теперь так доступно?

– Да. Недавно, к примеру, проходил аукцион, на котором были выставлены атрибуты и титул лорда Уимблдона. Они принадлежали его светлости Спенсеру, брату принцессы. Я и выложил за этот титул сто восемьдесят восемь тысяч фунтов.

– Любопытно, – с удовлетворением заметил Турецкий. – К этому бы титулу да еще безупречную репутацию честного человека – цены бы вам не было!

– Короче, в чем вы меня обвиняете? Намеки мне непонятны! Я хочу знать, по какому праву вы меня здесь держите?

– Я же сказал: несколько вопросов, на которые нам необходимо получить ответы.

– И кто же эти – мы?

– Генеральная прокуратура.

– Ах, вон кто? Ну что ж, слушаю ваши вопросы.

– Итак, приступим. Скажите, пожалуйста, какие объекты недвижимости, принадлежавшие банку «Ресурс», находятся за рубежом, и в частности в Англии?

– Лично я таких объектов не знаю.

– Тогда позвольте узнать, где вы жили с госпожой Бережковой, когда находились в Великобритании?

– В моем собственном доме.

– А дом вы приобрели на деньги, заработанные в банке «Ресурс»? Так надо полагать?

– Я должен для вас заполнить декларацию своих доходов?

– Я вас прошу назвать имущество упоминаемого банка не из любопытства. Гибнут люди, горят здания, пропали вклады тысяч граждан, а вы, новоявленный английский лорд, делаете вид, что ничего не знаете и не понимаете.

– Никакого отношения лично я к перечисленным проблемам не имею, – категорически заявил Козлов.

– Владимир Афанасьевич, вы готовили последнюю тюремную продуктовую передачу для Бережковой?

– Я готовил ей передачи, но не знаю, была ли моя последней.

– А первитин у Мирека вы брали?

Козлов запнулся, опустил голову, словно раздумывая, что ответить, после некоторого замешательства сказал:

– Брал для себя, иногда люблю расслабиться.

– Давно употребляете наркотики?

– Нет. Начал совсем недавно.

– А вы знаете, Владимир Афанасьевич, что тот, кто начинает, в конце концов оказывается с психическим расстройством в клинике? Конечно, я не имею в виду первитин, изготовленный кустарным способом Шайбаковым. Что касается этой отравы, то у нее и действие соответствующее.

– При чем здесь Шайбаков? И вообще я ничего не понимаю.

– Добрый десяток девушек, которым Шайбаков подсыпал в питье первитин, сейчас лежат в клинике. Они находятся на грани потери рассудка. А дело в том, что Шайбаков добавлял в свое снадобье транквилизатор противоположного действия для усиления сексуального возбуждения. Как вам это нравится?

Козлов пожал плечами, нахмурился, но ничего не ответил.

– А ведь это вы подтолкнули Мирослава на производство первитина. Он мне подробно рассказал, как это было.

– Я только привез несколько журналов, в одном из которых случайно оказалась статья о первитине. И думаю, что в этом невозможно усмотреть состав преступления.

– А в том, что вы отравили Бережкову лошадиной дозой первитина, тоже никто не виноват? Вы хотели доставить приятные ощущения любимой даме? Но немного перестарались. Да?

– Я никому ничего не подсыпал. Это вам придется долго и безуспешно доказывать.

– А кто же подсыпал?

– Возможно, ее сестра. Она была влюблена в меня, не раз склоняла к сожительству. Говорила открытым текстом, что ревнует к Алле. Почему бы ей и не отравить сестрицу из ревности?

– Мы этот вопрос с Сурковой уже обсуждали. Да, она сама употребляла первитин, но в очень малых дозах. Алла не одобряла этого ее увлечения, ругала за тягу к наркотикам.

– Вот видите – ругала. Вполне могла быть и месть. Обида там или оскорбленное самолюбие. А я ничего не знаю, я не травил Бережкову. Это однозначно.

– Хорошо. Внесем в протокол ваши слова. Почему Бережкова вернулась в Москву из Англии, ведь она знала, что здесь ею интересуются правоохранительные органы?

– У нее были свои дела и привязанности. И потом в Англии, знаете ли, произошло некоторое охлаждение наших чувств. Хотя мы по-прежнему оставались друзьями. Я уговаривал ее не ехать, но мои аргументы были тщетными. Все мы, русские, больны Россией. Я и сам-то приехал сюда, чтобы в первый же вечер ощутить, что ничто меня здесь уже не ждет – ни семья, ни друзья, ни подруги.

– Расскажите мне, как вы провели тот вечер, когда умер банкир Акчурин? Что тогда произошло? Как это случилось?

Козлов не спешил отвечать, словно пытался разгадать ход мыслей Турецкого.

– Я уже плохо помню, когда это было! – нехотя сказал он.

– Не так уж и давно. Я понимаю: вам просто не хочется вспоминать! Или чувствуете опасность для себя?

– Не надо вешать на меня всех собак! – повысил голос задержанный. – Ну, приехали мы в загородный дом Акчурина. Втроем, был еще с нами Никита Воронин. Поужинали, посмотрели видак и легли спать. Утром Акчурин оказался мертвым.

– Отчего же он умер?

– Врачи говорили, что-то случилось с сердцем.

– А кто этот Воронин? – притворился простаком Турецкий.

– Мой приятель, из клуба «Парадиз».

– Ах, вот оно что! А а не мог вспомнить, где слышал эту фамилию. А в то время чем он занимался?

– Был моим шофером и телохранителем.

– Понятно. Хотите, я скажу вам, отчего умер Акчурин?

– Какое теперь это имеет значение? У каждого своя судьба. Каждый получает то, что заслужил.

– Значит, вы считаете, что Акчурин заслужил, чтобы вы отравили его кокаином?

Козлов растерянно посмотрел на Турецкого, глаза его беспомощно забегали, но из чувства самосохранения в нем вдруг произошла перемена, наигранная мягкость сменилась агрессией:

– Хватит! – заорал он. – Мне надоело ваше вранье! У вас нет никаких доказательств! Я требую адвоката! Больше не скажу вам ни одного слова!

– Бросьте истерику, Козлов! – спокойно оборвал Турецкий.

– Вы шьете мне два убийства, а я должен молчать? Извольте представить доказательства! И вообще, вы еще не знаете, с кем имеете дело!

– Я понимаю вас, Владимир Афанасьевич, вы изнервничались, устали, вам нужно отдохнуть. Сейчас вас проводят в следственный изолятор. Мы с вами встретимся в ближайшие дни, а вы подумайте, каким образом будете оправдываться.

Козлов, казалось, успокоился, напустил на себя важный вид, словно одержал победу в неравной схватке. Турецкий же в свою очередь наметил себе задачу: немедленно встретиться по крайней мере с двумя свидетелями, людьми, близкими с семьей покойного банкира, – с Мариной Сурковой и Никитой Ворониным, неожиданно всплывшим только сейчас. В деле Акчурина он еще не фигурировал.

Козлову дали прочитать протокол. Он внимательно изучил его в поисках подвоха, но ничего не обнаружил и решительно поставил подписи там, где ему указали.

– Может, стоило еще на него надавить? – сказал Олег, когда Козлова вывели. – Он заметно занервничал.

– У меня, Олег, слабая фактура. Придется усиленно поработать в ближайшие дни на более предметном уровне. Но с кокаином он сорвался.

– Какой оборотень! Английский лорд! Не схвати мы его в аэропорту, так и улетел бы в новую жизнь со старыми грехами, – заметил Величко.

– Ну, если быть до конца честными, то не мы с тобой схватили. А потом, как раз грехи-то его и удержали, – улыбнулся Турецкий. – Факт! Но, видишь, показания дал, протокол подписал. Не матерился, вел себя почти прилично. Все, Олег, ты свободен. Занимайся намеченными делами, а на мне еще одна препротивная, скандальная, кляузная забота.

В морозные свежие дни Турецкий чувствовал себя бодро, хотелось слепить снежок, запустить в прохожего, чтобы тот азартно ответил тем же. Началась бы озорная перестрелка, и в пылу сражения сладостно было бы ощутить себя по-прежнему молодым. Хотелось стряхнуть снег с ветки на проходящую мимо девушку, пугнуть ее, чтобы потом вместе рассмеяться: кто же боится снежной россыпи? Однако ничего этого себе не позволял старший следователь по особо важным делам, глядя из окна на спешащих по своим делам людей. Сейчас дни самые короткие. При свете уличных фонарей приходишь на работу и возвращаешься домой тоже в темноте. Уже в четыре часа дня на город опускается мрак, а хотелось света и солнца, мечталось о весне и о чем-то желанном, чему еще не было названия, что только вызревало в душе, словно недостижимая надежда на счастье.

Турецкий, поймав себя на этом ощущении, удивился, стал искать объяснения и вдруг понял, что просто устал. Он решил: как только покончит с банком «Ресурс», сразу же уйдет в отпуск. И не столь важно, какой месяц тогда будет на дворе – февраль тоже может быть прекрасным.

Турецкий лишь вздохнул, дав себе такое обещание, и стал набирать номер телефона заместителя министра финансов. Учтиво осведомился о здоровье. Спросил, что он думает о газетной статье.

– Я сегодня плохо себя чувствую, – сообщил Савельев. – Просмотрел и подписал несколько важных документов и поеду домой болеть. Приезжайте ко мне, там и поговорим.

Степан Макарович продиктовал адрес, Турецкий пообещал приехать.

Помня уверения Пыхтина, что все кассеты тот передал, Александр на всякий случай решил перепроверить себя, позвонил Пыхтину на дачу, где у охраны был телефон. Услышав от очередного дежурного, что с Пыхтиным все в порядке, Турецкий попросил подозвать его самого.

– Привет. Как отдыхаете?

– Спасибо, Александр Борисович, у нас проблем пока нет. Отпуск мне оформили.

– Информация о Савельеве сегодня выплыла в печать. Скажите честно, вы никому из журналистов не показывали видеоматериалов?

– Никому! Честное слово!

– И никаким иным путем она не могла от вас уплыть?

– Исключено.

– Подумайте, прошу вас, – настаивал Турецкий.

– Нет, я вам повторяю, что собирался брать мзду только с чиновников, зная, что у всех у них рыльце в пушку.

– Ладно, если вдруг что-то вспомните, позвоните, – сказал Турецкий на прощание.

Если действительно от Пыхтина информация не уходила, значит, источником ее мог стать сам Савельев. Или его окружение. Хотя не исключено, что в той же сауне нашелся еще кто-то мудрый, кто решил подзаработать таким же образом, как и Пыхтин.

Турецкий вызвал служебную машину и отправился к Савельеву, продумывая возможные ходы утечки информации. Но так ничего путного и не придумал. За окном мелькали автомобили, люди, окна, вывески, рекламы. Все жило своей непостижимой жизнью, независимо друг от друга. Но что-то и связывало эту картину воедино, заставляло все эти массы людей думать об одном и том же, волноваться, переживать. Это была информация. Она вертела судьбами, создавала мнения, дарила славу и известность, оскорбляла и унижала, рождала и убивала.

Савельев в богатом домашнем халате встретил Турецкого, проводил в свой кабинет. Лицо у него было багровым.

– Давление прихватило, Степан Макарович? – участливо спросил Турецкий.

– Оно. Беда, знаете ли, одна не ходит. Теперь вы понимаете, что меня отправят в отставку? Не знаю, кто эту подлость сделал. Но так нельзя, понимаете? Я всю жизнь работаю, с шестнадцати лет! И вдруг такое!

– Степан Макарович, отвести вашу беду я, конечно, не могу, но попытаться установить виновника утечки информации попытаюсь.

– Простите мое старческое брюзжание, присаживайтесь, пожалуйста.

В Савельеве за несколько дней действительно произошла перемена. Из крепкого моложавого мужчины он превратился в старика с отечными мешками под глазами, отвисшим подбородком и дряблыми щеками.

– Степан Макарович, давайте-ка вместе еще раз посмотрим вашу кассету, – предложил Турецкий.

– Что вы? Зачем смаковать? Не понимаю. – В голосе Савельева послышалось раздражение.

– Ну, ладно, смотреть не будем, принесите ее сюда, я хочу подержать в руках.

Савельев порылся на книжной полке, обеспокоенно оглянулся на гостя, опять стал искать, потом растерянно остановился, развел руками:

– Ее нет. Что ж такое? Куда она могла деваться? Соня! Соня! Иди сюда! – крикнул он гневно.

В комнату заглянула жена Савельева, немолодая, полная, ярко накрашенная женщина.

– Господи, что случилось?

– На полке лежала кассета. Ты ее не брала?

– Нет. Я в твой кабинет вообще не захожу, ты же знаешь. Приходила Поля, убирала. Может, она взяла?

– Господи! Это же дурдом! Как Поля может выносить вещи из дома?

– Подумаешь, вещь! Кассета!

– Уходи! Уходи с глаз моих!

– Степан Макарыч, веди себя прилично! – с достоинством одернула жена мужа и царственно удалилась.

В кабинете Савельева было душно и тесно, вдоль трех стен громоздились стеллажи с книгами, стол завален бумагами и газетами, какие-то папки валялись на полу подле стола. Это был хаос, понятный только хозяину кабинета, который, очевидно, неплохо ориентировался в этом развале.

– У вас есть дети? – спросил Турецкий.

– Дочь замужем, живет отдельно, но часто навещает меня.

– А какие у вас отношения с зятем?

– Сволочь он. Но я терплю. Что мне остается делать?

– А почему, Степан Макарович, вы о нем такого мнения?

– Червяк земляной! Ползал, понимаешь, ползал, мы уж его с женой всеми силами отвадить пытались, нет, влез-таки в семью. Забрюхатил девку, деваться было некуда.

– Чем он занимается?

– Черт его знает! Клерк в каком-то банке! Все они теперь скороспелые. Ни образования, ни опыта за душой, а туда же, к деньгам руки тянут!

– Какие у вас с ним отношения?

– Да никаких! О чем я с ним буду говорить? Приходят иногда с дочерью, попьют чай с женой на кухне. И все…

– А вы не допускаете, что кто-то именно из вашей семьи устроил вам эту подлость?

– Об этом я и не подумал, – сразу насторожился Савельев. – Минутку, сейчас позвоню дочери.

Он снял трубку, набрал номер, поздоровался с дочерью, спросил ее:

– Люся, ты когда к нам с Иваном приходила в последний раз? В субботу? О, давненько я тебя уже не видел. Ты приди специально ко мне. Хочу на тебя посмотреть, а то тут дела, дела… Люся, ты с Иваном не брала у меня кассету? Да. Рылся, значит? Взял несколько штук? И где они теперь? У тебя лежат? Слушай, доча, привези мне их скорее, пожалуйста! Очень нужно. Я взял их на время у одного человека, надо срочно вернуть. После обеда? А раньше никак? Ну, хорошо. До встречи. Жду. Целую, приезжай!

– Что-то наклюнулось? – спросил Турецкий.

– Говорит, что зять взял несколько кассет, обещала привезти их после обеда. Одну минуту, я еще Поле позвоню.

Савельев опять стал крутить диск телефонного аппарата.

– Алло, Поля? Это Савельев, – сказал он строго. – Ты когда убирала у меня в комнате? В пятницу? А кассету на полке видела? И что? Ах, ты, ворона старая! Я же просил тебя никогда не трогать мои вещи! Просил!

Он разъяренно бросил трубку, засопел, шумно и зло, наконец, немного придя в себя, сказал:

– Женщина, которая у нас убирает, увидела кассету и отнесла ее на полку под видак, там ее Иван, наверно, и нашел. Втихаря посмотрел и решил отомстить. Вот сволочь! Родному тестю! Ничтожество!

– Что ж, Степан Макарович, моя помощь вам, надеюсь, больше не нужна. Позвольте откланяться. Как видите, в вашем несчастье нашей вины нет.

– Спасибо, Александр Борисович, за помощь в семейном расследовании. Я позвоню Казанскому и извинюсь за свою резкость. Ну, вы подумайте, какой подлец, как он меня достал! Разве думал я когда-нибудь, что от собственной дочери придет такое бесчестье! Ну что ж, за что боролись, на то и напоролись… Когда я стану просто пенсионером, они потеряют еще больше.

Савельев проводил Турецкого до двери, ворча под нос. Но это было похоже уже на старческое брюзжание. Из кухни вышла жена, заметила с укором:

– Степан Макарыч, у тебя давление, а ты все злишься! Может, пора подумать о здоровье?

– Молчи, коза старая! Надоела! Не имеешь мозгов, так хоть бы моими пользовалась!

Жена схватилась за голову и вдруг разрыдалась от обиды. Турецкий поспешил покинуть этот затхлый, заваленный ненужными вещами дом.

40

Медсестра, проводившая Турецкого в палату Геранина, сказала:

– Врач снова разрешил вам поговорить с больным пятнадцать минут, имейте это в виду.

Милое женское личико сегодня не было столь сурово, как вчера. Турецкий шутливо обнял ее за талию, прошептал, наклоняясь к уху:

– А вы не выдадите меня, если я пробуду с ним на пять минут больше?

– А что мне за это будет? – спросила она кокетливо.

– Вы хотите получить взятку от следователя Генпрокуратуры? – тихо засмеялся Турецкий.

– Вот именно, – заулыбалась она и прильнула к его плечу.

– Хорошо, определитесь с видом валюты, – ответил он и поспешил в палату.

Лицо Геранина на белой подушке выглядело безжизненным. Турецкий в нерешительности остановился у кровати, подождал несколько секунд, потом тронул руку больного. Геранин открыл глаза и, как показалось следователю, не сразу узнал его.

– А, это вы? – сказал он, и голос его прозвучал словно из-под земли. – Я думал о вас.

– А я нашел ту статью в «Независимой».

– Хорошо.

– Вы догадываетесь, кто мог бы написать этот пасквиль?

– Я знаю человека, который контролирует это издание. Его зовут Сорокин Геннадий Наумович.

– Это который в правительстве?

– Вот именно. Но, как это ни покажется вам странным, этот чиновник, вопреки общеизвестному запрету совмещать госдеятельность с частным бизнесом, является главой крупнейшей финансовой компании. Мы с ним недавно встречались. Вы знаете, что он от меня потребовал? Никогда не догадаетесь. Он хотел приобрести пятьдесят один процент акций Северобанка.

– А вы ему отказали?

– Да. Как вы уже поняли из статьи, охота на мой банк длится уже около года. Сначала они хотели разорить меня через финансовую компанию. Когда это не удалось, разразился скандал с Ярмошиным.

– Зачем это нужно Сорокину?

– Очевидно, его финансовая империя не очень прочно стоит на ногах, вот он и ищет банк-жертву, из которого смог бы, как вампир, высосать деньги, объявить банкротом и таким образом упрочить свои позиции. Нечто похожее произошло с банком «Ресурс». Та же российско-израильская фирма предложила двадцать пять процентов годовых по депозитным счетам. Банк клюнул на большие проценты, в принципе нереальные для Израиля. Началась перекачка денег. Правда, Акчурин вовремя спохватился, но его самого вскоре убрали, а «Ресурс» покатился по наклонной. Набежали хищники и разобрали то, что осталось…

Голос Геранина совсем ослабел, он прикрыл глаза, замолчал, отдыхая.

– Вы считаете, что этот террористический акт является результатом вашей несговорчивости с Сорокиным?

– То, что несговорчивости, – несомненно. Но вовсе не с Сорокиным. Пока я вас посвятил в ситуацию вокруг банка, в котором оказались заинтересованными высшие сферы. Но есть и другая сторона. Подождите, я немножечко отдышусь… – Геранин закрыл глаза и слегка откинул голову.

Турецкий терпеливо ждал: конечно, это варварство – заставлять тяжело раненного человека вести ответственный разговор, но и никакой другой возможности найти хоть какие-то следы у следствия не имелось.

– Есть и другая проблема, – тихо продолжил рассказ Геранин. – Ее решение активно стремятся взять на себя криминальные структуры. Интересы нашего банка, как вам, возможно, известно, связаны с Чечней. Если говорить более конкретно, то с Максудовым, заместителем верховного, так сказать, руководителя Ичкерии. Он занимается сейчас практически всеми работами, связанными с восстановлением Грозного. Их финансирование осуществляется исключительно через Северобанк, поскольку нам удалось доказать, что мы являемся устойчивой коммерческой структурой. Центробанк нам доверяет. Видимо, это обстоятельство и привлекло особое внимание чеченского криминала. Меня уже несколько раз так называемые московские чеченцы одолевали предложениями держать с ними контакт, перейти под их «крышу». Я отказался. Но сколько это может продлиться, один Бог знает. Или их Аллах. Метод этот старый и всем давно известный. Начинается с малого, затем аппетиты растут. Словом, как та лисонька на возу с рыбой… Не знаю, может быть, их раздражает моя неуступчивость? Я уже успел побеседовать на эту тему с Максудовым, и он обещал мне принять со своей стороны все необходимые действенные меры. Возможно, данный теракт относится к их числу? Как говорили еще недавно: человека нет – нет и проблемы. Кстати, ведь и «Ресурс» на первоначальном этапе тоже был завязан на чеченских деньгах. Но там, как вам, возможно, известно, пошли несколько по иному пути… Если сугубо между нами, – Геранин слабо пошевелил пальцем, и Турецкий понял его, нагнулся ближе к его губам, чтобы расслышать шепот: – Они решили прокрутить эти денежки… А их было много… очень много… Ну а потом, известно, банк быстро и ловко подвели к банкротству.

– Вот оно что, – покивал Турецкий. – И деньги, надо понимать, ни в какую Чечню не ушли?

– Сами изволите видеть, чем все кончилось… Но мы стоим твердо, даже если это кому-то очень и не нравится! – В слабом голосе Геранина вдруг прозвучали вполне здоровые, даже грозные нотки. – Ладно, рассуждать на отвлеченные темы, лежа в койке, очень просто и безопасно. Извините, я устал. Надеюсь выкарабкаться и тогда сам попробую разобраться со всеми этими вопросами.

Геранин неуловимо улыбнулся и закрыл глаза.

В палату зашла медсестра, тихо произнесла:

– Господа, позвольте прервать вашу милую беседу.

Турецкий выключил магнитофон, дал на подпись Геранину протокол допроса потерпевшего, где кратко были изложены показания банкира.

– Поправляйтесь, я навещу вас в ближайшие дни, – сказал Турецкий, пожал руку Геранина и вышел.

Следом за ним выскользнула медсестра. Следователь почувствовал притяжение этой красивой девушки.

– Определились с валютой? – шутливо спросил он.

– Нет, я еще думаю.

– А как вас зовут?

– Катя.

– Очень приятно. А меня – Александр.

– Я знаю, запомнила, когда смотрела ваше удостоверение.

– С вашей внимательностью вы вполне могли бы работать в нашей системе.

– Спасибо за комплимент, приходите к нам. Буду вас ждать, – сказала она наигранно, однако зарделась, словно смутилась от своей навязчивой смелости.

– До встречи, Катюша. Берегите вашего пациента. Нам еще много о чем надо с ним переговорить.

– Буду беречь пуще глаза, – ответила она, обнажив ровный ряд красивых жемчужных зубов. – До свидания.

«Симпатичная девочка, чем больше на нее смотришь, тем прелестнее становится. Словно раскрывается, расцветает под мужским взглядом, – подумал Турецкий. – И красота у нее чистая, и улыбка замечательная. Вот бы влюбиться!» И вздохнул, понимая, что и на это у него нет времени. И поскольку уж он отправился по клиникам, то, пожалуй, надо навестить и Суркову, уточнить с нею некоторые детали смерти Акчурина.

Марина Суркова в выцветшем больничном халате показалась Турецкому измученной и старой. А ведь недавно, правда под влиянием первитина, смотрелась бабенкой хоть куда – живой, страстной, с огоньком в глазах. Теперь она бросила тусклый взгляд на следователя, не узнав его, и спросила равнодушно:

– Зачем меня позвали?

– Поговорить с вами хочу, Марина Демьяновна.

– О чем?

– О прошлом.

– Разве мы встречались?

– Вы меня не узнали? Я следователь Турецкий.

– А, вроде вспомнила.

– Марина Демьяновна, я хотел бы, чтобы вы вспомнили обстоятельства смерти супруга вашей сестры – банкира Акчурина.

– А что я могу знать о его смерти? Жил, а потом вдруг умер. Мне бы такую легкую смерть. А то вот мучаюсь, страдаю, болею. Господи, какой ужас!

– Вы не вспомните, может, случилось тогда что-то особенное? Какая-нибудь значимая деталь?… Ну, не знаю! Сон, предвидение… У вас же светлая голова.

– Особенного? Было! Собака наша Мирта умерла вместе с хозяином в ту же ночь. Вадим был к ней очень привязан. Разбаловал ее. Она обычно во время обеда садилась возле него, а он кормил ее из своих рук.

– А в тот вечер она была с Акчуриным в загородном доме?

– Да. После работы Вадим заехал домой, Аллы не было, уехала в салон, он пожалел Мирточку и взял ее с собой. Она так радовалась, когда хозяин приходил с работы, просто смеялась! Удивительное было животное.

– И какова причина смерти собаки?

– Она умерла от горя! – безапелляционно заявила Суркова.

– Ну, это уже перебор, – заметил Турецкий.

– Собаки честнее и лучше людей, – возразила Марина. – Они не знают подлости, способны только любить и служить верой и правдой.

– Где вы похоронили собаку?

– Там же, за оградой.

– Можете показать?

– Конечно. Мы с Аллой на ее могиле посадили куст калины.

– Я попрошу главврача, чтобы отпустил вас. Поедете со мной на могилу Мирты?

– Поеду. Чего здесь киснуть?

– Как ваше самочувствие? Что врачи говорят, скоро выпишут?

– Не знаю, у меня постоянные головные боли…

– Подождите меня, я скоро…

Главный врач внимательно выслушал Турецкого, предупредил:

– У больной случаются срывы, возьмите с собой медсестру. Никто не может предсказать, как она воспримет посещение дома, связанного с ее прошлым. Вы очень рискуете.

– Это очень нужно для следствия. Я могу взять не только медсестру, но и врача, места в машине хватит.

– Хорошо пусть едет с вами и лечащий врач, надеюсь, это не займет много времени?

– Дом находится за городом, сами понимаете, времени на дорогу уйдет многовато. Только на то, чтобы выбраться из Москвы, час понадобится.

– Больную сейчас подготовят, а вам пока придется подождать. Я вызову лечащего врача и распоряжусь.

Турецкий простился с главврачом, прошел в палату к Сурковой, сказал ей, что получил разрешение на то, чтобы поехать с ней в загородный дом. Ему показалось, что женщина обрадовалась.

Он спустился к машине и стал ждать, когда выведут Марину. День выдался солнечный, снег таял, сосульки, висевшие под крышей, плакали. В солнечных лучах мир искрился, играл, ослеплял.

«Много ли надо человеку для счастья? – вдруг подумал Турецкий. – Вот такой яркий денек, немного удачи и душевного равновесия, немного любви и понимания. Но, к сожалению, все это часто бывает дефицитом, а человек чувствует себя потерянным и одиноким. И тогда остается психоневрологическая клиника, где лечат скорее тело, чем душу…»

На крыльце появились три женщины: Суркову сопровождали медсестра и врач.

Турецкий распахнул дверцы машины, пригласил садиться:

– Девочки, прошу! Сегодня мне будут завидовать все следователи России. Поеду в малиннике!

– А вы что думали! – отозвалась врач. – Только умоляю, везите аккуратно.

Суркова сидела тихо, ни в какие разговоры не вникала, была погружена в себя.

– Как вы себя чувствуете, Марина Демьяновна? – забеспокоилась врач.

– Ничего.

С остановками у светофоров и в пробках наконец выбрались из Москвы. На пятьдесят девятом километре повернули налево… Их уже от шоссе стало видно, эти дачи.

– А кому теперь принадлежит дом Акчурина? – спросил Турецкий у Сурковой.

– Не знаю, дом был продан. Алла не захотела его содержать после смерти мужа.

– Нам не придется вторгаться на чужую территорию?

– Нет. Это за оградой.

– Слава Богу.

Вскоре показался искомый дачный поселок, где тесно громоздились дома самых неожиданных архитектурных проектов, где смешивались в невообразимых пропорциях классицизм и барокко, ампир и готика.

– Который дом, Марина Демьяновна?

– Самый крайний, с черепичной крышей.

– Понятно, – удовлетворенно сказал Турецкий, показывая шоферу, куда надо подъехать.

Женщины вышли из машины, щурясь от солнца. Смотрели на высокие сосны, окружающие дачный поселок, восторженно улыбались.