Текст книги "Черные банкиры"

– Вы нам праздник подарили, – сказала медсестра. – Вдруг вырваться из города и оказаться в лесу – такая прелесть!

– Я рад, что доставил вам удовольствие.

Суркова молча пошла вдоль забора, спина ее сутулилась, походка была неуверенная, старческая. Она остановилась у маленького кустика, оглянулась на Турецкого, сказала:

– Здесь. Видите, холмик еще даже не осел. Тут песок, сухо. Мы Мирточку положили в ящик из-под бананов и закопали…

Губы задрожали, из глаз брызнули слезы, речь ее прервали рыдания.

– Что вы, Марина Демьяновна, успокойтесь, – сказала врач и взяла ее под руку.

Суркова вдруг упала на колени, а потом и вовсе растянулась на могиле Мирты, стонала и плакала.

Медсестра, врач и Турецкий едва уговорили ее подняться. За оградой залаяла чья-то собака. Суркова рванулась к ограде, закричала:

– Это Мирта! Она живая! Пустите меня! Смотрите! Вон Аллочка ходит, такая красивая! Такая нежная! Пустите меня к ней!

Суркову быстренько усадили в машину, сделали укол. А она все тихо плакала, потом успокоилась и уснула, склонив голову на плечо медсестры. Обратно возвращались в полной тишине, боясь разбудить больную. А она спала отрешенно и тихо, словно душа ее действительно отлетела к родным, ушедшим из жизни.

Всю обратную дорогу размышляя о странной смерти собаки, Турецкий пришел к неожиданному для себя выводу: надо срочно позвонить Борису Львовичу Градусу – великому судебному медику и матерщиннику, одно у Градуса было тесно связано с другим. Ведь если считать, что Акчурин отравился слишком большой дозой кокаина, кто может исключить, что нечто подобное не могло случиться и с его любимой собакой? Скажем, она выла, действуя убийце на нервы. Или что-то иное, пока неизвестно. Но если в тканях ее организма может быть еще обнаружен наркотик, значит, отравление было не случайным. Интересно, что на этот счет известно Градусу?

Отвезя больную с медперсоналом в клинику и выслушав от врача и медсестрички массу комплиментов, Турецкий тут же, прямо из машины, позвонил Борису Львовичу. Тот был очень занят, но когда Александр повторно объяснил санитару, кто просит Градуса подойти, старик взял-таки трубку, предварительно отматеря старшего следователя по особо важным делам.

Турецкий с улыбкой выслушал длинную тираду и тут же, в первую же паузу, вклинился и возразил, что от частого приема неразбавленного спиртика у некоторых, даже закаленных, бойцов этого невидимого фронта случается, в конце концов, разжижение мозгов: они начинают повторяться. Хохма была очень старая, в спорах с Градусом Турецкий постоянно ею пользовался, но всякий раз она оказывала на Градуса оглушающее действие: он мгновенно замолкал и начинал слушать собеседника.

Градус осекся, может, на минуту, не больше, но Александр за это короткое время успел изложить судмедэксперту суть своей проблемы.

– Давно? – кратко спросил Градус.

– Что вы имеете в виду, Борис Львович?

– Твою мать! – взорвался Градус. – Я тебя русским языком спросил, давно ли похоронили эту самую собачку, в организме которой ты намерен обнаружить следы наркотика? Неясно?!

– Ша, доктор! Если быть абсолютно точным, то тогда был ноябрь, и если сейчас у нас декабрь, то, значит, с того дня прошло, чтобы не соврать…

В трубке послышались звуки, которые могут издавать сцепившиеся в смертельной схватке саблезубые тигры.

– Прошел месяц и восемь дней! – быстро сообщил Турецкий, внутренне рыдая от счастья, что сумел-таки достать самого!

– Ну и ни-и… трах-тах-тарарах-тах-тах! – там уже нет. Все к черту давно разложилось.

– Животное в картонной коробке из-под бананов и засыпано песочком, – вставил Александр.

– Ты предлагаешь мне самому заняться этой…? – далее последовало нецензурное название эксгумации.

– Побойтесь Бога, вы, нехристь! – завопил Турецкий. – Для этого в Москве найдутся специалисты почище некоторых. Я хотел знать ваше просвещенное мнение. Может хоть что-то обнаружиться?

– Очень нужно? – сухо спросил Градус.

– До разрезу, как вы говорите.

– Ладно, пусть эксгумируют и везут… Нехристь! Это надо же!

– С меня… – заикнулся было Турецкий, но Градус его мгновенно оборвал:

– А ты что думал? За так? Ты скоро мне дохлых крыс таскать станешь! Тоже мне, Том Сойер!

Турецкий расхохотался, положил трубку и стал писать постановление о проведении эксгумации собачьего трупа с указанием координат могилы, адреса поселка и своих соображений, как туда лучше подъехать.

В коридоре прокуратуры Турецкий встретился с Казанским, который, судя по его лоснящимся, жирным губам, возвращался из буфета. Он был сыт и потому благодушен. Изволил покровительственно поинтересоваться ходом расследования по делу банка «Ресурс». Но по привычке не дослушал, махнул ладонью.

– Ну и ладно, главное, что дело движется… Да, чуть не забыл. Звонил Савельев, благодарил, что вы помогли ему провести так называемое семейное расследование. Каков у него зятек-то, а? Не повезло старику… – Но в голосе начальника следственного управления не было сожаления, скорее, скрытое торжество.

Турецкий вошел в свой кабинет, разделся, потом достал из сейфа пакет с документами, изъятый в офисе Долгалева. Пора уже было засесть за них и хоть бегло познакомиться с деятельностью этой фирмы. Был бы жив Крохин, он мог бы прокомментировать, а так придется разбираться самому.

Просмотрев несколько платежных поручений, Турецкий обратил внимание на договор с немецкой фирмой на поставку нефти. Сделка оценивалась в одиннадцать миллионов долларов. Здесь же лежало и постановление правительства России «О квоте на поставку нефти». Документ касался выделения экспортной квоты на сырую нефть в объеме двух с половиной миллионов тонн.

«Это уже ни в какие ворота не лезет, – подумал Турецкий. – Коль у Долгалева хранятся такие документы, так что-то в нашем государстве неладно. Неужели это подлинный документ? Надо показать Моисееву».

Следователь отложил бумагу в сторону. И сразу наткнулся на разрешение о вывозе нефти за подписью заместителя министра топлива и энергетики Сорокина.

Появление этой фамилии в документах вовсе привело Турецкого в замешательство. Не далее как несколько часов назад Турецкий узнал, что этот крупный госчиновник и одновременно тайный хозяин огромной финансовой империи, пытавшийся развалить Северобанк, промышлял еще и таким образом. Не исключено, что и к банку «Ресурс» он приложил свою руку. Невольно возникал вопрос, кем же Сорокин являлся на самом деле? Правительственным чиновником, финансовым воротилой или мошенником, создающим свой капитал на умении пользоваться тем, что плохо лежит в государстве? Очень интересный вопрос…

Затем он снял трубку и набрал грязновский номер.

– Слава, я тут снова к тебе с одной просьбой. Ты уж прости, что я окончательно сел тебе на шею, но ведь ты и сам вроде бы не возражал… Короче, – заторопился он, почувствовав, что Грязнов тоже тихо стал закипать от его наглости, – директор клуба «Парадиз», в котором ты изволил бывать, некто Никита Воронин, бывший козловский шофер и телохранитель. Он был в доме, когда умер Акчурин, понимаешь? Надо бы его допросить. Он, кстати, мог знать и какие-то подробности гибели собаки банкира. Сделаешь, Слава?

– Ну куда от тебя денешься? Отправлю Саватеева. Ему будет полезно.

– Главное, чтоб Воронин побольше деталей вспомнил. А завтра с утра я намерен провести обыск квартиры и загородного дома Козлова. Ты, с твоим острым и опытным глазом, был бы просто незаменим. Как, не уговорил?

– Да ладно тебе притворяться наивной девочкой. Давай съездим.

– А я сейчас просматривал документы, найденные у Долгалева. Знаешь, что нашел? Подпись Сорокина.

– Это который из Министерства топлива и энергетики?

– Вот именно!

– Министерство сотрудничало с Долгалевым?

– Перекачивало нефть. С его помощью, надо понимать. Хочу несколько документов показать нашему главному эксперту.

– Это ты имеешь в виду Семена?

– Его, Моисеева.

– Передавай деду привет. Я б и сам с тобой навестил его, да назначил важную встречу одному нашему общему знакомому.

Моисеев, увидев Турецкого на пороге, обрадованно изрек:

– Простились осенью, а встретились зимой! Заходи, друг сердечный!

– Как поживал с тех пор, Семен Семеныч?

– По-стариковски. Копчу небо. Проходи, как раз к чайку.

Турецкий прошел за Моисеевым в комнату, к свету, и только здесь увидел, как осунулось его лицо, обвисли мешки под глазами и ссутулилась спина.

– Один же торчу! Что-то не живется мне на пенсии.

– А что беспокоит?

– Грипповал всю неделю. Думал, дам дуба.

– Чего же ты, Семен Семеныч, не позвонил? Я бы пришел, принес лекарства.

– Лекарей хватает. Тут сестричка из клиники таскает мне таблетки. Но от старости лекарства нет. Вот что печально.

Турецкий посмотрел на стол, заваленный инструментом, спросил:

– Что-то новое мастеришь?

– Нет, это у меня такой развал. Нет сил и желания убирать. Потом соседка заходила. Попросила ключ ей сделать. Вот с утра этим и занимаюсь. А как твои дела, Саша?

– Ничего особенного. Верчусь, как белка в колесе. Москва – второй Вавилон. Кипит и бурлит, как зелье в котле алхимика.

– Это уж точно! Теперь особенно, когда открылся «занавес». Похоже, люди вовсе ошалели.

– Тут один арестованный рассказывал, как он в Англии покупал атрибуты и титул английского лорда! – засмеялся Турецкий.

– Что поделаешь! Такова система ценностей. За деньги можно все купить. Здесь стол занят, пойдем-ка на кухню. Мне соседка принесла вареньица малинового. Водочки, к сожалению, нет. Не выхожу. А соседку просить как-то совестно.

– А у меня вот – по ошибке или по вредной старой привычке, – Турецкий вынул из кармана бутылку, – имеется. Это новая, кристалловская. Называется «Завалинка», с новогодним поздравлением. Ну, хоть до него пока далеко, мы, надеюсь, не будем смущаться. Как настроение?

– Да я думаю, рюмка никогда не повредит!

– Вот и славно.

Моисеев засуетился возле плиты, стал заваривать свежий чай.

Александр выжидал момент, чтобы показать документы, но все оттягивал, не хотелось пока разочаровывать старика: мол, опять явился по делу, а не просто навестил.

Чай с малиновым вареньем оказался замечательно вкусным. И рюмочка пришлась к месту. Тихий голос Моисеева был приятен Турецкому, это была добрая беседа двух друзей, давних и преданных.

– Ты знаешь, что меня с постели подняло? Получил письмо от одного из своих близняшек-сыновей.

– Что пишет?

– Опять к себе зовет. А куда я поеду? Как мне привыкать к Израилю? Москва – моя единственная любовь, первая и последняя. Хотя иногда становится страшно: один в квартире, умру – никто и знать не будет…

– Господи, ну что за мысли, Семен Семеныч! Лично для меня ты всегда самый необходимый и незаменимый человек. Пока не выйду на пенсию, буду бегать к тебе за консультациями.

– Приятно слышать. Ну, а что у тебя на этот раз? – спросил лукаво.

Турецкий рассмеялся и достал из кармана документы, касающиеся продажи нефти. Моисеев надел очки, долго читал, шевеля губами, наконец вынес заключение:

– Решение правительства – это явная фальшивка. А вот постановление о квоте – похоже, вполне реальный документ. И подпись действительная. Вот так.

– Спасибо, Семен Семеныч. Что бы я без тебя делал?

– Ты спроси у владельца этого документа, он тебе скажет то же самое. Я уверен.

– Владелец-то в бегах. Не могу его выловить.

– Тебя этот Сорокин, что ли, расстраивает? Так ведь, Саша, казнокрадство в России всегда процветало. Это ведь наша национальная черта.

– А как ты думаешь, можно привлечь Сорокина к ответственности?

– Вряд ли. Он сошлется на фальшивое правительственное постановление. Судить можно только владельца этого документа. Как его фамилия?

– Долгалев.

– Вот-вот, ему можно припаять на полную катушку, если, конечно, он не вспомнит, где раздобыл эту фальшивку. А может, он сам ее сварганил? Теперь народ пошел ушлый. Любые деньги может напечатать, любой документ подделать. Что и говорить, в наше время работать было гораздо легче… Ты погоди бежать-то! Я даже и не рассмотрел тебя как следует! Эх, молодежь! Ну ладно, в следующий-то раз когда прикажешь ожидать?

– Я еще забегу. Тебе от Славки горячий привет. Мы постараемся, может, до Нового года успеем тебя навестить. А ты, Семен Семеныч, ради Бога, не стесняйся, звони – домой, на работу. Я всегда рад тебя и слышать и помочь при нужде. Ну, побегу. Всю эту неделю приходил домой поздно, сегодня появлюсь пораньше.

– Счастливый! Передавай привет жене, поцелуй дочку.

– Спасибо, Семен Семеныч. Не болей, дорогой. Завтра позвоню.

41

«Рафик» с оперативной группой уже стоял во дворе, когда подъехал на своем роскошном «форде» Грязнов.

– Смотри, не опоздал, – заметил Турецкий. – Если правильно тебя вчера понял, ты наверняка одну птичку навестил?

– Было дело.

– Какие новости?

– У станции метро «Новослободская» он видел Долгалева. Фото я ему показывал. Проезжая мимо, тот выскочил купить в киоске пачку сигарет.

– Я знаю, что он появился в Москве, прослушка зафиксировала его разговор с женой.

– Что-нибудь интересное?

– Нет. Справился о здоровье, сказал, что очень занят, появится не скоро. Она сказала, что приезжала милиция, забрала его фотографию. Он тут же закруглился.

– Догадывается, что его телефон прослушивается, поэтому ничего о себе и не сообщает.

– Другое хуже: дома он теперь не появится. Наверняка узнал, что мы его и в офисе поджидали, – уверенно сказал Турецкий. – У этих богатеньких по нескольку квартир имеется. Так что выловить его будет совсем не просто.

– А если по учету имущества попробовать поискать? – предложил Грязнов.

– Ты же видел сам, что у него все на родственников оформлено. Ребята все в сборе? Поехали! – приказал Турецкий, садясь в машину Грязнова.

«Рафик» вырулил за ними, влился в вереницу машин, исторгающих в морозное утро жаркое дыхание паров из выхлопных труб. Турецкий, Грязнов и группа оперативников отправились на обыск квартиры Козлова. Малоприятное это дело – рыться в чужих вещах…

Жена Козлова, худощавая женщина с заметными дугами морщин у рта, открыла дверь, вздохнула, узнав о причине визита работников милиции.

– Он уже около года с нами не живет. Иногда справляется о здоровье детей. Как-то звонил из Англии, хвастался, что стал лордом. Теперь, выходит, дети будут знатными людьми? Глупости все это, я так считаю.

– Где он тут обычно работал? У него имеется кабинет? – поинтересовался Грязнов.

– Какой кабинет? Двухкомнатная квартира на четверых. У него же большой загородный дом возле Молокова. Потом дача еще. На Ярославке. А здесь даже вещей его не осталось.

Турецкий лишь кивал. Про дачу он знал. Это там хранил Пыхтин свои видеокассеты.

– Вам известно, чем занимался ваш муж? – продолжал Грязнов. – Владельцем каких предприятий он является?

– До поездки в Англию у него было кафе и заводик колбасных изделий. Но он все это продал, говорил, что завел какой-то бизнес за бугром.

– Вы разведены с ним?

– Пока нет. Мне, в сущности, все равно. А он, может, и поставил штамп, богатые люди все могут себе купить, в том числе и новый чистый паспорт. Но вы проходите, смотрите сами. Обыскивайте чего надо. Я вам платяной шкаф открою, но там только моя и детская одежда.

Грязнов и Турецкий прошли в квартиру, огляделись. Обычная «хрущевка», тесная, обставленная дешевой мебелью. За столом сидел мальчик, что-то писал.

– Я на больничном, – сказала женщина. – Был грипп, сегодня вот хочу закрыть больничный, конец четверти, в школе запарка. Так что простите, ищите себе, что хотите, а мне надо уходить.

– От мужа не осталось никаких документов или бумаг?

– Ах, это? Немного есть. В ящике письменного стола, взгляните.

– Можно нам их с собой взять? – спросил Турецкий.

– Берите, – равнодушно отозвалась женщина.

Турецкий составил протокол добровольной выдачи документов. Один из оперативников собрал бумаги в саквояж. Турецкий обратил внимание на толстую записную книжку, взял ее, полистал, сунул себе в карман.

Уже на улице сказал Грязнову:

– Ты знаешь, чья это записная книжка?

– Нет, откуда мне знать? – пожал плечами Вячеслав.

– Акчурина. Понимаешь?

– Полистай, что там?

Турецкий раскрыл записную книжку, показал Грязнову. На каждой странице только телефонные номера и ни одной фамилии.

– Что это значит? – удивился Грязнов.

– Наверно, то, что у банкира была редкая память, он лишь фиксировал номера. На всякий случай. А если что и забывалось, тогда заглядывал в книжку.

– Феноменальный человек, никакой информации нам не оставил.

Оперативники загрузились в «рафик», и он бодро рванул с места, предстояла поездка в дальнюю и прежде глухую деревушку Молоково, которую в последние годы облюбовали «новые русские» под строительство коттеджей.

Жена Козлова указала им точный адрес, ехали наверняка. Опасались только, что вдруг загородный дом тоже Козловым кому-то продан.

Деревенька Молоково и дачный поселок находились посреди леса. Разделяло их пространство в километр, не более. Дом Козлова выглядел внушительно, пожалуй, он был самым привлекательным среди прочих строений. Две стройные колонны подпирали балкон второго этажа. Черепичная крыша издали манила ярким зеленым цветом. В наружной отделке благородно сочетались белый и кремовый цвета.

Оперативники вошли во двор, заваленный недавним снегопадом. Нигде не было видно никаких следов.

– Надо искать понятых, – сказал Турецкий и отправился в глубь поселка, к дому, над крышей которого поднимался столб дыма.

Сторож, которому Александр предъявил свое удостоверение, сказал, что в коттедже Козлова давно никого не было, и согласился присутствовать при обыске, пригласив своего напарника.

– Кто возьмется открыть дверь? – спросил Турецкий.

– Придется мне, – сказал Грязнов. Он порылся в карманах, вынул инструмент, напоминающий набор шпилек для волос, поколдовал над замком и распахнул дверь.

– Прошу, господа! – пригласил он широким жестом, пропуская Турецкого и понятых вперед.

В большой комнате стояло несколько мягких кресел, диван, телевизор. Но выглядело все это убранство как-то сиротливо.

– Так хозяин здесь, считай, и не живет! – объяснил сторож. – Далеко от Москвы, семья сюда не наезжала. Видно, он больше по гостям ходит.

– Тяжело быть богатым человеком, – поддержал сторожа его напарник, – никакого покоя нет из-за этого имущества. Дом без хозяина быстро ветшает, портится.

– Дойдет до суда, дом конфискуют, продадут с аукциона и вернут нескольким вкладчикам деньги. Может, хоть кто-нибудь нам спасибо скажет, – произнес Грязнов.

Оглядели кухню, которая тоже выглядела неухоженной. В мойке стояла грязная посуда, неизвестно какой давности. Один из оперативников открыл несколько стенных шкафов, но там ничего, кроме паутины, не нашел.

На втором этаже была только спальня. Кровать оказалась незастеленной, стояла обнаженно белая, со скомканными простынями.

Турецкий открыл ящик комода и нашел там только маленькую аптечную склянку с белым порошком.

– Что это может быть? – спросил он Грязнова.

Вячеслав осторожно понюхал содержимое, кивнул понимающе:

– Вполне может быть. Ничем не пахнет. Возьмем, химики определят. Пробовать не хочу. От них всего можно ожидать.

Когда почти все вышли из комнаты, один из оперативников заглянул под кровать и заметил чуть выступающий квадратик паркетной доски.

– Посмотрите, что я нашел! – крикнул он.

Двое оперативников вернулись на окрик коллеги. Они отодвинули кровать. Паркетина, видно, слегка покоробилась от перепада температуры. Ножом ее поддели, а когда подняли, обнаружили железную пластину. Это была крышка небольшого сейфа, вмонтированного в пол.

Попытались ножом проникнуть в замочную скважину, но тщетно!

– Надо Грязнова позвать, – предложил один и отправился вниз. Второй оперативник отошел к окну. И это его спасло. Потому что в это время первый оперативник, обнаруживший сейф, ухитрился-таки каким-то образом зацепить крышку сейфа и нажать на рукоятку ножа. Рванул взрыв. Бедняга принял весь удар на себя…

Турецкий и Грязнов были уже на выходе, когда громыхнуло на втором этаже. Они замерли на миг, переглянулись и ринулись обратно. На убитого было страшно смотреть. Тот же, кто оказался у окна, был только контужен ударной волной. Он беспомощно мотал головой из стороны в сторону и, как рыба, безмолвно открывал и закрывал рот.

Загорелась кровать. Вспыхнули занавески. Все, находившиеся в доме, кинулись гасить пламя. Кровать вышвырнули со второго этажа на снег, сдернули занавески, шторы – и все это факелами полетело наружу. Кажется, огонь удалось победить.

На куске разодранного в клочья ковра опустили на первый этаж обезображенный труп пять минут назад еще веселого, живого человека. Оглоушенного под руки, аккуратно отвели в машину и уложили на носилки.

– Надо уходить из этого дома, мало ли что здесь еще начнет взрываться, – мрачно сказал Грязнов. – Проклятый хозяин. И дом такой же…

Было составлено два протокола. Понятые, напуганные происшедшим, быстро подписали документы и удалились восвояси.

Турецкий с тоской смотрел на жуткий сверток, который оперативники, закутав в брезент, устраивали в багажной части оперативного микроавтобуса.

Эксперт-криминалист ползал по полу на коленях, собирая остатки металла, какие-то обгорелые обломки, чтобы дома, в лаборатории, попробовать восстановить картину до взрыва, выяснить его причину и дать характеристику взрывному устройству.

Время тянулось томительно. Наконец он вышел, отряхивая черные от гари колени и локти. Сказал, что можно ехать.

Дом был заперт, закрыта на висячий замок калитка. Во дворе, под окнами, чернел обгорелый остов кровати.

Грязнов оглянулся на удрученного Турецкого.

– Езжайте… Что поделаешь, поторопился парень. А твоей вины тут нет никакой. Ладно. Поеду-ка я теперь сам в этот «Парадиз», – и пошел к своему «форду».

…Чтобы попасть к Никите Воронину, Грязнову пришлось преодолеть три заслона охраны, каждый раз при этом показывая свое удостоверение. «Быки» смотрели, читали, размышляли, но… пропускали до следующей двери и очередного стража.

Офис был отделан по высшему классу европейских стандартов, сверкал чистотой, пластмассой, зеркалами и стеклами.

На Воронине был строгий черный костюм с ярким галстуком, сверкающая белизной сорочка. Он встал из-за стола, поздоровался с гостем за руку, пригласил садиться. В манере и голосе хозяина кабинета была сплошная официальность и строгость. Начальника МУРа он принимал так, словно это был случайный и не очень нужный посетитель, явившийся с жалобой на обслуживание.

– Слушаю вас, – холодно констатировал Воронин.

Грязнова так и подмывало сказать, что как раз это он пришел сюда слушать. Но сдержался, все еще впереди, успеется…

– Я знаю, что некоторое время вы работали охранником и шофером у Владимира Козлова.

– Было такое.

– Для полного нашего взаимопонимания хочу предупредить, что я здесь провожу официальный допрос свидетеля. Ваши показания будут занесены в протокол. Впрочем, если вам угодно, я обяжу вас явиться ко мне на допрос на Петровку, 38.

Спесь заметно схлынула с Воронина. Он внимательно оглядел Грязнова, пожевал губами в задумчивости и сказал:

– Зачем же лишние формальности? Раз вы сочли возможным приехать сами, не будем усложнять. Я к вашим услугам. Как это? Правду и только правду? Я готов, спрашивайте.

– В день смерти банкира Акчурина вы находились в его загородном доме. Вместе ужинали. Ночью хозяин умер. Расскажите подробно, как все происходило: приезд, трапеза, ночевка. И так далее. Максимально подробно.

– Но для чего теперь вам эта информация? Было ж установлено, что Вадим скончался от передозировки наркотика. По-моему, тут все ясно. Зачем к этому опять возвращаться?

– У следствия есть свои задачи, которые не принято обсуждать со свидетелями. Я прошу вас ответить на вопрос.

– Я был только водителем Козлова, шестеркой. Мое дело – доставить продукты на кухню. Остальным занимался Козлов. Иногда ему помогал хозяин.

– Женщин в свою компанию не принимали?

– Отчего же, там бывала Алла. Жена Акчурина. Но она предпочитала комфортабельную квартиру с кухонным комбайном и всем необходимым для цивилизованной жизни. На даче ей всегда чего-нибудь не хватало. Она была городским человеком, от свежего воздуха у нее болела голова, не любила комаров, боялась оставаться одна в доме…

– Акчурин был из однолюбов?

– Да, похоже на то. Алла ведь старше его. И он не просто любил ее, она ему как бы заменила рано умершую мать.

– Хорошо, вернемся к последнему вечеру, – предложил Грязнов. – Итак?

– Мы приехали втроем на машине. Акчурин и Козлов ушли в дом, а я выгрузил продукты, перенес их на кухню. Отвел машину в гараж. Тоже пошел в дом.

– А собака? – напомнил Грязнов.

– О собаке забыл. Акчурин привез ее с собой. Когда я пришел, она была в доме – рыжая овчарка Мирта.

– Она была здорова?

– Да. Веселая такая, виляла хвостом, ластилась к хозяину.

– Что дальше?

– Володя поджарил отбивные, заварил чай, в духовке спек картофель. Вместе с ним мы накрыли стол.

– А Акчурин чем занимался?

– Включил телевизор, просматривал газеты.

– Что еще было на столе?

– Фрукты и торт.

– Торт? – переспросил Грязнов.

– Да. Акчурин очень любил сладкое. Это у него с детства такой комплекс: обожал конфеты и пирожные. Ну и… в конце концов реализовал свою мечту. Володя еще меня предупредил, чтобы я его торт не трогал. Пусть, мол, останется хозяину, тем более что сладостей к чаю хватало. Было печенье, конфеты, рахат-лукум.

– Значит, торт ел только Акчурин?

– Да. Он, правда, пытался нас угостить, но я терпеть не могу эти жирные кремы. А Козлов… Не помню почему. Хозяину торта оказалось много, и он даже Мирту им накормил. После ужина легли отдыхать. Хозяин в спальне на втором этаже. Володя – в комнате на первом, а я, как обычно, на диване, в зале. Утром хозяин долго не вставал, мы пошли его будить и нашли мертвым, на коврике, возле его кровати, лежала Мирта. Мы тронули ее – тоже никаких признаков жизни. Вот и все, собственно.

– Вы знали, что Акчурин принимает наркотики?

– Нет, даже не предполагал.

– Как же вы могли поверить, что он умер от наркотиков?

– В чужую душу не заглянешь. Откуда мне знать, как и чем человек живет. Я не поп, он мне не исповедывался.

– Как потом разворачивались события в банке? – спросил Грязнов.

– Бережкова растерялась после смерти мужа, но Козлов ее поддержал морально, на собрании директоров выступил и заявил, что только она может занять пост после смерти мужа, так как осведомлена была обо всех его делах. Сам он стал ее правой рукой, ну а из кабинета быстро перекочевал в постель. А потом случился крах банка, но он продолжал работать, пока окончательно все не провалилось. Да это же все на глазах случилось. Буквально в течение месяца.

– А как сложилась ваша судьба после смерти банкира?

– Неплохо. Козлов с Бережковой тут же перетрясли кадры, нашлось и мне вот это местечко. Чем я весьма доволен.

– Вас охраняют, как Президента, – заметил Грязнов.

– А знаете почему? Я для них денежный мешок! У меня ночной клуб, сауны, казино, несколько баров. Хозяйство огромное!

– Хорошо, что вы упомянули о сауне. Вы читали сегодня статью о Савельеве в «МК»? Это ж о вашей сауне идет речь. Как же это так получается? Компромат на уважаемых людей? – Грязнов и не скрывал ехидства.

– Я знаю, о чем речь. И даже о ком – фамилия этого «кинооператора» мне известна. Ну, не уследили, бывает. Значит, потребуется соответствующая профилактика.

– Раз вам известен оператор, я бы настойчиво посоветовал оставить его в покое. А весь сыр-бор затеял зять Савельева, раздобывший кассету у тестя, который по стариковской скаредности не уничтожил компромат на себя, а видно, решил оставить на память, чтобы в глубокой старости, просматривая пленку, оживлять прекрасные воспоминания.

– Что ж, птичка вылетела, – холодно усмехнулся Воронин, – ее уже не догонишь. Это нам реклама. Мы можем этому зятю даже заплатить. Знаете, иногда скандал даже оказывается полезен делу. А к вашему совету я прислушаюсь.

– Хорошо. И последний вопрос. Не сочтите его странным. Мне хотелось бы знать ваше личное мнение, – сказал Грязнов.

– Спрашивайте, не стесняйтесь. Отвечу как на духу.

– Вам не приходила в голову мысль, что Козлов нарочно отравил Акчурина?

– А зачем? Он и так был приближен к банкиру.

– Но, может быть, ему нужно было больше? Сама банкирша? Банк, наконец?

– Не знаю. Не думал об этом.

– А вас не удивило, что вместе с хозяином умерла собака, которая ела торт?

– Нет. Мы подумали, что она умерла от преданности хозяину.

– Понятно. Больше пока вопросов не имею. Надеюсь, при необходимости мы сможем без труда уточнить то или иное положение?

– Да, разумеется.

– Сначала мы оформим протокол допроса свидетеля, а потом постарайтесь, пожалуйста, чтоб ваши люди выпустили меня отсюда.

Воронин позвонил, явился охранник с автоматом, который получил указание проводить господина полковника до машины. Стороны дипломатично раскланялись.

«Черт бы вас побрал! Государство в государстве… Теперь каждая фирма может охранять свое имущество с оружием в руках. Не потому ли, что сюда ходят мыться высокопоставленные чиновники? – думал Грязнов, садясь в машину и хмуро поглядывая на охранника, застывшего на крыльце. – До чего же мы доживем в такой стране? Они ж по приказу хозяина расстреляют любого…»

Турецкий сидел за столом, уставившись в одну точку. Не хотелось идти домой, и здесь оставаться было невыносимо. Он обязан был доложить о трагическом происшествии при обыске жилья Козлова Казанскому. Порядок есть порядок, никуда от него не уйдешь. Начальник же словно обрадовался такой удачной возможности прижучить строптивого и неуправляемого, по его мнению, любимчика заместителя генпрокурора. Он поставил и сформулировал вопрос так, будто во всем виноват именно Турецкий, пообещав при этом принять соответствующие дисциплинарные меры воздействия. Что до выговоров, так на это Александру было наплевать. Безумно жаль было погибшего парня, у которого осталась молодая жена и маленький ребенок. Зачем же он сам полез в этот сейф? Ведь рядом был специалист! Уж он бы справился с задачей…

Что ж это была за бомба такая? Эксперт обещал до конца дня дать более-менее ясный ответ.

В этом удрученном состоянии и застал Турецкого звонок Грязнова.

– По голосу слышу, что ты совсем раскис, – сказал Вячеслав.

– Думаю о превратностях судьбы. Почему не я обнаружил этот сейф?

– Потому что о тебе Бог позаботился. Да и не твое это дело – сыск и обыск. Ты мозгой лучше шевели.

– Но отсюда и выплывает подлая закономерность, что погибают лучшие ребята. Вроде сегодняшнего Толи Степашина. Ни в чем не виноватые, во всяком случае…

– Я только что от Воронина, – прервал Александра Грязнов.

– Узнал что-нибудь? – равнодушно спросил Турецкий.

– Козлов угощал своего друга Акчурина тортом, который сам не ел и запретил есть водителю Воронину. Сказал, что эта закусь предназначена хозяину. Акчурин ел торт. Собака тоже ела.