Текст книги "Умная пуля"

Глава 9
Гамлет Алексинского уезда

Елагин сидел рядом с водителем и рассматривал пролетавшие пейзажи. Перед ним стояла практически невыполнимая задача: разыскать в Туле мастера, о котором было известно только его отчество – Анатольич. И то оно могло быть псевдонимом. Информация о военнослужащих, оказывавших военную помощь Эритрее в семидесятых годах, была настолько засекречена и запутана, что ответ на запрос Генеральной прокуратуры мог и вовсе не прийти. Фамилии и имена, под которыми регистрировались и проходили службу, были вымышленными. И только на отчество такой запрет не распространялся. Потому и молодой лейтенант мог быть Петровичем или Анатольичем.

Для поездки Рюрику выделили служебную «девятку» с шофером. Трасса была одной из немногих, содержавшихся в идеальном состоянии. Поэтому водитель не стеснялся давить педаль газа. Елагин отметил, что через каждый километр стоит синяя палатка с надписью: «Тульские пряники» и поделился с водителем:

– Странный бизнес… Похоже, держит одна фирма. Однако к чему столько точек с копеечным однотипным товаром, не пользующимся спросом? У них что, задача просто занять людей?

– Да нет, – ответил опытный шофер. – У них, похоже, бизнес как раз процветает.

После такого намека Рюрик взглянул на палатки под несколько другим углом и наконец понял, что ему в них показалось с самого начала странным. Продавщицы, все как на подбор, были молодыми, раскрашенными девицами в коротких юбчонках. Одна из палаток была закрыта. Рядом стоял автомобиль с московскими номерами.

– Это что? Публичный дом? – догадался Рюрик.

– Причем самый длинный и самый дешевый. Все знают, но сделать ничего не могут. Любовь отдельно, наценка на пряники отдельно.

Добравшись до города, Елагин прежде всего направился в военкомат. Пенсионный отдел располагался в старом, насквозь пропитавшемся влагой строении начала прошлого века. Он нашел отделение учета и, раскрыв скрипящую дверь, заглянул в комнату. Увидев нескольких пожилых женщин, спросил:

– Скажите, могу я как-нибудь узнать адрес военного пенсионера, если известно только отчество Анатольич и то, что он умелец?

– А ты кто сам-то будешь?

– Я из Москвы, из прокуратуры, – тряхнув кудрями, произнес Елагин. – Нужна его консультация.

– Да здесь, милок, почитай, весь город умельцы.

– Скажите, а база компьютерного учета имеется?

– Подымись на второй этаж. Ежели начальник разрешит, копайся скока душе угодно.

Елагин, пообщавшись с военкомом, был допущен к компьютеру. Вскоре он вышел с распечаткой из ста пятнадцати имен, подходивших под временные условия и имевших нужное отчество. Теперь все зависело от оперативности местных оперативных служб.

– Ну как, получилось? – поинтересовалась одна из женщин.

– Да как сказать? – произнес Рюрик. – Вот список на сто пятнадцать человек. Теперь буду бегать по городу. А вы не взглянете, быть может, знакомый попадется, так вычеркнем за ненадобностью?

Женщины, обрадовавшись появлению небольшого развлечения, сгрудились над списком. Действительно, многих они знали. Пошла в ход авторучка. Вычеркивали инвалидов и тех, у кого руки растут не из того места. И тут одна из них закричала, тыкая пальцем в конец списка:

– Степановна, ему же этот нужен! Рыбак, блин, теоретик.

– Рыбак-теоретик? – заинтересованно переспросил Елагин.

– Ну да. Он – Анатольич. Мы тут так одного прозвали. Умный. Все знает. Но ленивый. Видишь, дверь скрипит. Так как зайдет, рассказывать начинает, почему скрипит и каким маслицем надо смазать и из какого дерева сделана. Или, скажем, пылесос сломается. Все объяснит, как устроен, какие системы пылесосов бывают, что с ним надо делать. А сам не берется. Занятой слишком. Щас, дам. Вот, улица Красноармейская, дом семнадцать. Я здесь на листочке все написала.

– Молодой человек, а вы женаты?

– Да, – соврал Рюрик, заранее зная, что сейчас последует.

– Жаль. Дочка у меня…

…Приобретать карту города водителю показалось неразумной тратой денег. Поэтому до улицы Красноармейской добирались, расспрашивая местных жителей.

Автомобиль затормозил у частного дома, украшенного странным механизмом, напоминающим вечный двигатель. Рюрик вошел в распахнутую калитку. Постоял у двери. Толкнул. Она открылась без скрипа. Спиной к Елагину за заваленным хламом столом сидел мужчина в авиационных наушниках. Перед ним по девятнадцатидюймовому монитору проносились горящие «юнкерсы» со свастиками. В верхнем углу экрана были изображены три большие красные звезды, что, вероятно, свидетельствовало о высоком рейтинге игравшего. Рядом стояла глубоко несчастная женщина.

– Да иди ты со своей доской, Степановна! Я трижды Герой Советского Союза. На столе погладишься.

– Извините, я из Москвы, от Прохорова, – громко произнес Елагин.

Женщина толкнула игрока в бок. Мужик встрепенулся. Снял наушники и обернулся.

– Я из Москвы, от Прохорова, – повторил Елагин.

– Мечтал об истребительной, – как бы объясняя свое увлечение, произнес Анатольич. – Да ты присаживайся. Не получилось. Давление. Служил в дальней авиации. Летать пришлось побольше иных пилотов. А вот до штурвала дорвался только сейчас. Хорошая игра. Все натурально. Я же, как только выдавалась возможность, сразу на место второго пилота. Вот и воюю на старости лет то со старухой, то с фашистами виртуальными. Надо бы еще памяти докупить да процессор раскачать… Так, говоришь, Прохоров? Помню такого. Толковый парнишка был. Все железом «иховым» интересовался. Вот «клондайк» где! Представляешь: пустыня. На расстоянии ну ста метров друг от друга штук тридцать единиц разбитой бронетехники. Соляру высосут, аккумуляторы снимут, карманы выпотрошат и все. Оружие, шикарнейшея оптика, приборы ночного видения, радиостанции никому не нужны. Им вообще ничего не надо! Головой у нас бомж работает больше.

– Что, на самом деле? Второй раз слышу эту характеристику.

– Места там райские. Работать не надо. Все само родит. Наблюдаю такую картину. Идет баба. А они хоть и черные, но не негры, ближе к евреям, но красивые, высокие. Девки попадаются, это надо видеть. Трахаться любят. Наши пытались вывозить, но климат. Приучить голую с рождения одеваться просто невозможно. Это как лечить женский алкоголизм… Так вот. Идет, здоровая такая, в одной юбке. Груди, как узбекские дыни, огромные, стоят. Представляешь? Плывет, они колыхаются. А сзади привязаны в каком-то мешке два младенца. Проходит, поворачивается на углу дома, и один со всей дури хрясть… головкой об кирпичный угол. Реакция? Малой молчит, мамаша не обращает внимания. А ты спрашиваешь, тупые? Откуда там мозги вообще?.. Ну кое-что удалось вывезти, а так все добро на тысячи баксов наверняка в ящиках так и лежит. Вот электроотверточка оттедова. Планетарка, таскала авиационную пушечку. Попробуй удержи! Я один раз вкручивал болты да зазевался. Через себя кувыркнула.

– Вот это вам ни о чем не говорит? – произнес Рюрик, показывая фотографию орудия убийства академика Жбановского.

– Как же! Моя работа! Кузьмин Николай привел одного. Сталь шикарную приволок СРМ-15. Американская. У нас не делают. Какие присадки! Углерода содержание самое большое три и пятьдесят пять сотых процента. Режущая кромка практически не тупится. Почти алмаз. Много хрома – пять двадцать пять. Он увеличивает твердость и прочность на растяжение. И молибден – один и три. Это антикоррозийная устойчивость. Немного хрупковата и без марганца и кремния теряет вязкость. Главная же слабость: быстро происходит кристаллизация, но зато топориком из нее бриться можно, после рубки дубов. И заметь, заточки повторной не требуется на всю жизнь. Заказал десять ножей. Я ему каталог дал. Форму выбрать. Он всяческого дерьма навыбирал. Но я ему затем все пересчитал и сделал по-своему. Слабость у меня к ятаганским мотивам. Да, еще комплект для резьбы по дереву.

– Вас послушаешь, мечта, а не ножичек.

– Ладно, гони рубль. Для хорошего человека сэкономил.

Анатольич нырнул в кучу хлама и вытянул оттуда завернутый в тряпицу охотничий нож. Рубанул им пару раз по стоявшему рядом металлическому сейфу. На нем остались глубокие зарубки. Затем размотал рулон туалетной бумаги и на весу провел лезвием. Бумага разрезалась, словно провели опасной бритвой. Рюрик принял оружие и, поймав режущей кромкой лучик света, пробежался им по лезвию. На нем не было ни одной зазубрины.

– Вот спасибо! – растерялся он.

– Да не за что. Будешь вспоминать Анатольича на рыбалке-охоте. Какие вопросы еще остались?

– Кузьмина как найти?

– Работал когда-то на заводе, общались, а теперь? В основном от меня что-то нужно. Даже не знаю. Он, кажется, сейчас в Алексине живет. Наверное, через милицию. Он же сидел несколько раз. Да, а затем заказчик сам приезжал. Еще пяток ножей я ему отковал. Он подозрительно так взвесил все тесаки, словно законов физики не знает. Да если надо, я ему сталь бы поменял, и он не заметил бы. И если вам интересно, любопытный разговор у нас произошел. Почему-то он затронул тему механики. Способен ли я собрать некое устройство по чертежам. Ну я и рассказал одну историю. Там же, в Африке, все готовили на примусах. А о керосине и не слыхали. Ну от соляры, естественно, сопла и засерались. Насмотревшись однажды на мучения одного аборигена, я проявил оплошность. Разобрал примус. Почистил сопло, промыл иглу, расправил поршень насоса. Когда после сборки аппарат заработал, да еще как новенький, мне показалось, что бедуин слегка тронулся. Вел себя, словно встретился с живым божеством. На следующее утро я проснулся знаменитым. Весть мгновенно разлетелась по стране. Выйдя из своего вагончика отлить, увидел очередь, конец которой терялся за горизонтом. Все свободное время, проклиная себя за слабость, я ублажал местное население.

– А послать их нельзя было? – спросил Рюрик.

– Нет. Таковы тамошние законы. Если ты никчемный человек, то валяйся всю жизнь под деревом. Если хоть раз вскопал грядку, будешь пахать землю, пока не загнешься. Запел? Будешь петь и день и ночь по просьбе каждого, пока не сорвешь голос. Поэтому таланты стараются не раскрывать как можно дольше. Но, в конце концов, человек не выдерживает безделья и начинает шить обувь или водить автомобиль. Лодыри там почитаются как самые стойкие… Поначалу замполит сгоряча выговор мне вкатил. Затем начальство даже освободило от служебных обязанностей. Оказалось, что с американской стороны такого мастера не было, и начались массовые переходы через линию фронта… Америкосы срочно вызвали своих инженеров, которые растерянно пытались разобраться в устройстве и принципе действия примуса. У них ничего не получалось. Они вообще не могли понять, зачем такое сложное устройство, когда можно пользоваться баллонным газом, электричеством или сухим топливом. Проведенные расчеты показывали, что данное устройство вообще не приспособлено для работы на солярке. Короче, паника была еще та… Ну так вот, однажды у местного начальства сбили последний вертолет и ему не на чем стало летать в родовое селение за молоком. И тут вождю поведали о русском, который умеет чинить примусы. Ко мне явилась делегация во главе с шаманом местного племени, одновременно исполняющим обязанности секретаря райкома коммунистической партии. Меня попросили из трех разбитых вертолетов собрать один! Мало того, один был французский, другой американ–ский, а третий наш Ми-8. И что? Собрал. Представляешь, что творилось в стане врага, когда пошла весть о летающих примусах!

– Как же? – изумился Елагин. – Там ведь полно электроники.

– Так я, прежде всего, электронщик. А механика – это хобби. Вот поэтому и посылаю старушек с прохудившимися кастрюлями. А этот обещал большие деньги за интересную работу. Но, как понимаю, серьезно проштрафился.

– Да уж. Украл особой важности разработку нового оружия и хочет бандитам толкнуть.

– Ежели так, готов к сотрудничеству. Вы мне мобильник оставьте. Как приедет, нажму на вызов и дверь оставлю не запертой. А там как успеете.

– В Алексин знаешь дорогу? – спросил Елагин.

– Найдем, – потянувшись, произнес водитель.

Через полчаса, проехав табличку с надписью «Алексин», автомобиль затормозил. То место, где он остановился, на город походило менее всего. Пустырь с непонятными строениями. Вдалеке виднелись жилые кварталы. Рюрик высунулся и спросил у стоявших на остановке:

– В центр как проехать?

– А какой микрорайон нужен? – не поняли заданного вопроса люди.

– Где управление милиции? – уточнил Елагин.

– А так это тут, по улице Героев…

Несмотря на красивое название, город на берегу живописной Оки оказался странным конгломератом, состоящим из осколков тяжелой, легкой, химической и оборонной промышленности с расположившимися вокруг них поселениями. Они и назывались районами. Каждый район благоухал своим, одному ему присущим, ароматом. Имел свой оттенок серого цвета. Лишь центр представлял собой стандартный провинциальный вариант. Почта, бывший горком, ныне мэрия, гостиница, городское управление милиции.

Рюрик, приметив скопление милицейских автомобилей, указал водителю, где припарковаться. В принципе, он понимал, что значит визит представителя Генеральной прокуратуры в провинциальную ментовку. Обычно возникает острая необходимость бросить все и выслуживаться, словно от него зависит их судьба. Он вошел в здание и спросил у сержанта:

– Где я могу найти оперативного дежурного?

– Подождите. Сегодня капитан Лаврушкин. Сейчас спустится.

Через несколько минут после звонка сержанта по лестнице сошел капитан милиции с черными, кудрявыми, как у цыгана, волосами и огромными бровями. Он подошел к Елагину и произнес:

– Документы есть?

Елагин протянул ему удостоверение. Капитан его рассмотрел и вернул обратно, не проявив никаких эмоций. Рюрик отбросил с глаз непослушную прядь и спросил:

– Где я могу раздобыть информацию о ранее не–однократно судимом Николае Кузьмине?

– Может, у его участкового? Хотя вряд ли.

– А как насчет директивы регулярно обходить всех бывших?

– У меня тысяча триста таких. Если в день буду обходить хотя бы четырех, времени на писанину не останется. А вы там все отчеты требуете. А есть еще и оперативные мероприятия и дежурства.

– Почему так много? – удивился Елагин.

– Про сто первый километр слыхал? – спросил Лаврушкин.

– Ну да.

– Так вот, он здесь.

– Но ведь здесь почти двухсотый!

– Сто первый – просто линия. А живут они здесь.

Елагин по натуре был человеком мягким и предпочитал идти на компромиссы. Но когда того требовало дело, внезапно становился жестким, как стальной трос. Многие отступали, чувствуя силу несокрушимую. Вот и сейчас, видя, что этот заросший цыган в погонах давал понять, что разговор закончен, напрягся. Он поднялся и, глядя в черные мохнатые глаза, твердым голосом произнес:

– Товарищ капитан, вы внимательно изучили предписание? Перед вами не корреспондент «Московского комсомольца», а старший следователь по особо важным делам. И для вас сейчас нет дела важнее, чем содействие следствию.

– Нет, значит? – зло переспросил милиционер. – Ну прошу, господин сыщик из столицы, прокатиться со мной и решить: есть оно или нет.

С этими словами Лаврушкин направился к двери. Рюрику не оставалось ничего, как последовать за ним. Сели в милицейского «козла» и через двадцать минут неимоверной тряски остановились на разбитой улице частного сектора.

На асфальте лежало тело молодой женщины со следами крови в области живота.

Рядом с трупом стоял младший сержант. Поодаль – толпа зевак. Лаврушкин и Елагин вышли и подошли к телу. Рюрик остановился и стал наблюдать.

Капитан несколько раз обошел вокруг убитой. По его поведению было понятно, что он толком не знает, что делать. Немного потоптавшись, спросил:

– Ничего не трогали?

– Все на месте, – ответил младший сержант.

– А бригаду давно вызвали? – снова спросил Лаврушкин.

– Какую бригаду? – удивленно переспросил милиционер.

– Криминалиста, прокуратуру, – объяснил капитан.

– Я думаю, что дежурный по рации вызвал, – предположил милиционер.

Капитан оглянулся на Елагина и прокомментировал:

– Это вам не столица. Пока из города приедут, стемнеет.

Рюрик подошел к телу. Присел. Рукоятку ножа он узнал сразу, но решил пока подождать с подозрениями. Как бы для себя произнес:

– Крови мало. Удар поставлен. – Заметив заинтересованный взгляд Лаврушкина, разъяснил: – При ножевом ранении в область живота обычно сильнейшее кровоизлияние. А здесь – сразу печень. – Потом обратился к младшему сержанту: – Сумочку вы вскрывали?

– Да.

– Кто разрешил? Что за самодеятельность? – вскрикнул капитан.

– Думал, может, родственников вызвать или кто убийца узнать, – начал лепетать в свое оправдание парень.

– Ладно, капитан, – примирительно произнес Елагин. – Паспорт положили на место?

– Да.

– Американский?

– Да. Наверное. Он какой-то импортный, – произнес виновато младший сержант.

– Блин! – с досадой выругался Лаврушкин. – Не хватало еще и этого дерьма! Сейчас начнется. А деньги? Деньги были?

– Нет, – ответил покрасневший милиционер, – я при свидетелях проверял.

– Думаю, если мы тоже в паспорт взглянем, ничего страшного не случится? – обращаясь к капитану, произнес Елагин.

– А, после этого любопытного идиота, – махнул, давая добро, оперативник.

Рюрик приоткрыл свой чемоданчик. Вынул из него белоснежные тонкие хлопчатобумажные перчатки и, расстегнув замок сумочки, выудил паспорт.

– Так, гражданка США Маргарет Стингер, – прочитал Елагин.

Снова присел. Осмотрел лицо и задумчиво произнес:

– Капитан, она такая же американка, как ваш сержант – китаец. То есть достаточно большой срок прожила в англосаксонской стране. Скорей всего в Штатах. Лет восемь, не больше.

– Откуда такие сведения? – недоверчиво спросил Лаврушкин.

– Ну, это азы. Любой начинающий физиономист вам расскажет. Знаете, из-за чего у людей, разговаривающих на различных языках, появляется акцент? Каждый язык требует напряжения определенных групп мышц. В результате они влияют на формирование челюстно-лицевого аппарата. Почему славянки симпатичнее скандинавок? У тех техника речи ведет к жесткой челюсти. Если человек попадает в чуждую языковую среду до шестнадцати лет, он способен освоить произношение. С шестнадцати до двадцати четырех частично, в зависимости от индивидуальной предрасположенности, усидчивости, степени созревания. После двадцати четырех обречен на пожизненный акцент. Вспомните актеров, выходцев с Кавказа или из Прибалтики. Попадаются, конечно, исключения, но, как правило, не чаще, чем артисты пародийного жанра… Итак, женщине, судя по паспорту, тридцать два года. Англиканская челюсть не сформирована, несмотря на значительное увеличение продольных мышц. Как правило, в Америке людям, не владеющим в совершенстве речью, успешная карьера не светит. Их участь – домработницы, официантки, проститутки, маляры и плиточники. Кстати, грубоватые и загоревшие руки и лицо свидетельствуют скорей об официантке открытого кафе, но не в южных штатах. Имея низкий социальный статус, подобного рода личности испытывают сильнейшую потребность в его поднятии через информирование о своей успешной карьере на родине. Они тщательно продумывают, кому необходимо сообщить весточку, чтобы достичь максимального охвата друзей и знакомых. Проверьте, из этого района лет восемь назад никто не эмигрировал?

– Петров, задачу уловил? Вперед, по дворам!

– Далее. Ничего, что я рассуждаю вслух? Не люблю шерлокхолмскую театральность. Как правило, убийца, назначая свидание, прибывает на него раньше жертвы. Обычно много курит. Даже лежа со снайперской винтовкой на крыше, оставляет горы окурков. Бороться с приливом адреналина в таких случаях способны только суперпрофессионалы. Я знавал одного, сосавшего никотиносодержащие конфетки. Его взяли по фантикам.

Елагин быстро оглядел пространство и обошел несколько кустов.

– Здесь! – он позвал капитана. – Здесь он поджидал ее. Место необходимо огородить. Смотрите, лепесток розы. Срочно необходимо опросить всех продавцов цветов в округе. Это было свидание. Местный не стал бы таскаться с цветами по всему городу, а купил бы в ближайшей к встрече точке. Кстати, недалеко должен найтись и весь букет. Хотя не обязательно.

– Откуда такое знание провинциальной психологии? – ехидно полюбопытствовал Лаврушкин.

– Я в Москве всего три дня, а до этого служил в такой же дыре.

– Вообще, так, к сведению, цветы здесь не покупаются. Обычно они косятся в саду у соседа.

– Но продаются! Я, проезжая мимо рынка, видел кавказцев с импортными цветами. Роза привозная. Голландская, чайная.

– Не забывайте. У меня в распоряжении три человека.

– Отлично. И нас двое. Двоих можете уже посылать. И еще. Тело надо накрыть. Теперь, выбор места. Убийство явно готовилось, но как заставить жертву прийти? Оно должно быть чем-то примечательно. Чем? Может, память. Тогда здесь должен жить общий знакомый.

Через пятнадцать минут Петров привел полную конопатую женщину. Она, немного запинаясь, начала рассказывать:

– Люська Степанцова жила вон в том доме. А Колька Кузьмин в этом.

Лаврушкин и Елагин переглянулись, однако у них хватило выдержки не прерывать рассказчицу. Она продолжала:

– Любовь у них была с детства. За одной партой сидели. Но девки раньше зреют. Пока он на мотоциклах гонял, она замуж и выскочила за Генку. Здоровый был. Морда, как у бандита, огромная, волосы ежиком. Ну что-то у них не заладилось. Бить он ее начал. А Колька все слышал и переживал. Не забыл, видно. Однажды пришел и подрался. Генка ему тогда руку сломал. А Люська успокоилась. В обнимку со своим ходить стала. Она так всем и говорила, что силу уважает. Только Колька, оправившись, собрал ребят и так отделал Генку, что он попал на два месяца в больницу. Николай на два года сел. Люська ему на суде сказала, что он неудачник, и осталась с Генкой.

Вот Колька, когда вышел, Генку и порезал. Сам сел еще на восемь, а она осталась жить у его родителей. Но, не дождавшись, сбежала в Москву, а потом в Америку. Родители померли, ухаживать за ними некому, брат у Кольки был, тот угорел в бане пьяный. Колька вышел – никого нет. Поклялся отомстить. Поначалу бесился, гулял, хулиганил, еще сидел. А потом ничего, человеком стал. Деньги появились. Живет неплохо. Соседи за помощью на операцию обращаются. Или у кого машину угонят, к нему идут жаловаться. И если в милицию заявления не писал, обязательно вернет.

– Слыхал о процветании такого рода услуг? – спросил Елагин.

– Разберемся, – проглотил Лаврушкин. – Ну, продолжайте.

– А че? – развела руками женщина. – Все.

– Одна просьба. Сейчас вам покажут тело. Она? – произнес милиционер, приподнимая простыню.

– Не. Не она, – уверенно ответила женщина. – Люську я бы сразу признала. Молодая. Это что ж творится? Выходит, и на улицу не выйти!

Лаврушкин махнул рукой, мол, свободна. Однако Рюрик вновь обратился к свидетельнице:

– Опишите, пожалуйста, Степанцову.

– Ну, роста примерно с нее, – кивнула головой свидетельница. – Помоложе тогда была. Чернявая. Нос у этой как-то поострее, а брови у Людки погуще. О! А колечко… Людкино!

Лаврушкин, обращаясь к Рюрику, произнес:

– Мы за Кузьминым. Он, не он… Разберемся. Подъезжай к дежурной части.

Капитан, забрав одного из двоих милиционеров, вскочил в свое подобие джипа и умчался. Вскоре появился милиционер, посланный на опрос торговцев цветами. Он оглядел толпу в поисках Лаврушкина. Не обнаружив, подошел к Елагину. Взяв его за локоть, отвел к забору и произнес:

– Букет чайных роз покупал сегодня только Сеня Шарко.

– Кто он?

– Известен в городе. Ничего хорошего о нем сказать невозможно.

– Ну поехали в дежурную часть, – предложил Рюрик.

Кузьмина взяли тепленьким в постели. Капитан успел с ним пообщаться во время ареста. Ожидать, что бывалый рецидивист расколется в ходе предварительного допроса, было бы верхом наивности, но Лаврушкин радостно потирал руки. Увидев Елагина, произнес:

– Все. Спекся, голубчик.

– Знаешь, я хочу побеседовать с ним с глазу на глаз, – задумчиво произнес Елагин.

– Валяй, но я должен присутствовать, – заупрямился капитан.

– Пойми. Случай тяжелый. При тебе он не раскроется. Ты же уже беседовал с ним?

– Ну? – неопределенно ответил Лаврушкин.

– Я даже не спрашиваю о результатах, – теребя волосы, произнес Рюрик.

– Ничего. У нас есть такие улики, против которых ему не устоять, – похвастался капитан, забыв, кому он обязан раскрытием преступления.

– Ты имеешь в виду нож? – зевнул Рюрик.

– Да, – растерялся опер. – Но откуда?..

– Я приехал за ним. И нужные показания я у него добуду, – пообещал Елагин. – А ты поразмысли. Зачем опытному рецидивисту оставлять на месте преступления такую улику, как всем известный нож?

– Только для того, чтобы его взяли, – предположил Лаврушкин. – А может, ревность глаза залила? Может, у него свидание с цветами, а она ничего в жизни не поняла, и он внезапно решил, что не должна она больше землю топтать? А знаешь, сколько убийств просто по дури происходит?

– Ты лучше скажи мне, кто такой Сеня Шарко? – спросил Елагин.

– Сеня? – Лаврушкин растерялся. – Есть такой отморозок.

– Его надо срочно проверить.

– Слушай, перестань умничать! – разозлился милиционер.

– Да ты не дал договорить. Сержант твой вернулся и доложил, что тот покупал цветы.

– Ладно, – задумчиво сказал Лаврушкин, – болтай.

Рюрик вошел в комнату без окон. Вмонтированные в потолок лампочки, стол, два стула. Несколько листов бумаги, пластмассовая авторучка. Со стороны следователя – кнопка вызова и встроенный магнитофон. Он нажал на кнопку. Ввели задержанного. Елагин кивнул на стул. Кузьмина посадили. Сняли наручники.

– Сержант, подожди за дверью, – произнес «важняк».

– Есть.

Человек должен иметь свое персональное пространство. Обычно оно определяется расстоянием вытянутой руки. Многие люди очень ревностно относятся к физическому вторжению в свое персональное пространство. Они выходят из общественного транспорта морально изнасилованными и долгое время приходят в себя. Им легче стоять часами в пробках, чем проехать несколько минут в метро. Все, что за пределами этой зоны, человека не касается. А вот на самой границе наступают чудеса психологии.

Рюрик взял стул и сел за стол напротив преступника на расстоянии вытянутой руки. Тот настороженно начал присматриваться. Елагин вытащил корочку и произнес:

– Следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Елагин.

Заключенный лишь слегка приподнял и тут же опустил левую бровь.

– Не стоит удивляться. Я здесь не по твоему делу. Ничего, что на «ты»? Мы ведь одногодки.

– Мобай[4]4
  Мобать – говорить (жарг .).


[Закрыть] начальник.

– С тобой, в принципе, все ясно. Любовь, предательство, наказание. Доказательства неоспоримы, а тяжесть наказания будет зависеть от судьи и адвоката. Я занимаюсь проверкой работы местной милиции. Слишком много нареканий. Не просыхают, вымогают взятки, избивают и калечат задержанных. Поэтому хочу задать вопрос относительно условий содержания, корректности задержания, не нарушаются ли конституционные права и свободы.

– Ну ты загнул, начальник! На зоне расскажу – ржать будут. Хотя взяли аккуратно и условия ничего. Может, тебе спасибо надо сказать, что зубы целы?

– А вообще, на работу местной милиции жалобы есть?

– Ты что хочешь, чтобы я дал раскладку[5]5
  Дать раскладку – все рассказать (жарг .).


[Закрыть]

– Так ведь на ментов, – подмигнул Рюрик. – Или ты с ними сотрудничаешь? Так получается?

– Блин, совсем зафаловал[6]6
  Зафаловать – запутать, обмануть (жарг .).


[Закрыть] – растерялся Кузьмин. – Скажу – стукач, а промолчу – ссучусь[7]7
  Ссучиться – пойти на сговор с милицией (жарг .).


[Закрыть]

– Ладно, хрен с тобой, – смилостивился Елагин. – Если так трудно переступить свои принципы, считай, что я не задавал этого вопроса. Только вот просто как человеку скажи, для собственного понимания. Как же ты, такой правильный, у человека жизнь посмел отнять?

Рюрик впервые внимательно посмотрел в глаза собеседнику. Он знал, что творится на душе у преступника. Людей обычно тяготит молчание, внезапно наступающее среди напряженного разговора. Кузьмину просто некуда было деваться. Перед ним находился последний «живой» собеседник. Далее потянутся сухие казенные допросы скучающих следователей, мечтающих поскорей закончить формальности и закатиться к любовнице, рвануть попить пива с друзьями или собирать колорадских жуков на огороде. На зоне тоже сильно не пооткровенничаешь. Это не в чести. Он не вынес игры в молчанку и, театрально раздирая рубаху, заорал:

– Она ж, падла, жизнь мне переломала! – Затем, видя, что спектакль должного впечатления не производит, перешел на пониженный тон: – Сама жаловалась на издевательства. Поучить просила. А когда сел, жила у моих предков. Соблазнила отца и брата. Один грохнул другого, и я потерял обоих. Мать не выдержала, умерла. Стерва, еще и у сестры мужа увела. Узнав, что выхожу, исчезла на десять лет. Жизнь поломана. Три ходки… Веришь? Не трогал я ее. Не знал даже, что объ–явилась. А выходит, роковая она для меня, за собой в могилу тащит. А может, она сама себя того?..

– А как нож к ней попал?

– Потерял я его. – Николай напряг лоб. – Когда не помню. Давно. Все его знали. Если бы у кого объ–явился, мне бы сразу стукнули.

– Сталь шикарная, – похвалил Елагин. – Звенит, как струна. Жаль – вещдок. Я ж охотник. А там знаешь, что главное? Ножом похвалиться. Не подскажешь, где такие делают?

– Один с Москвы сталюку притаранил. Ему тут умелец отковал пару штук. Он мне и подарил.

– Блин, а у него как-нибудь можно достать металл? – с досадой воскликнул следователь.

– Ну и как ты это представляешь? Привет, Коромысло, я, «важняк» Елагин, по наводке Кузьмы. Где у тебя сталь хранится?

– Похоже, ты парень догадливый.

– Я почему его сдаю? Зверье. А ты еще на человека похож. Но уходи из системы. Говном станешь быстро, – дал совет от души рецидивист.

– А мастер? – вспомнил Елагин.

– Он, к сожалению, умер в прошлом году.

– Ответ неверный, – вздохнув, проговорил Рюрик. – Анатольича мы вычислили по почерку. И тво–его другана возьмем рано или поздно. Он же без тебя регулярно его навещает. Вот только правильно ты сказал: зверь. Людей невинных почем зря режет. И я с тебя не слезу, пока не узнаю все! Пойми, мне насрать на тебя с твоими соплями! Но чтоб сберечь еще одну невинную душу, я готов на все! Клянусь, когда возьмут, первое, что он узнает, что это ты его сдал. А тебя до тех пор подержат в нашем изоляторе, где никакая почта не работает.

Кузьмин напряженно молчал, вглядываясь в покрасневшее, внезапно покрывшееся многочисленными белыми шрамами лицо следователя.

– Я верю, что это не ты убил Степанцову. И могу это доказать. Сегодня же будешь спать в своей кровати. Но если не услышу то, за чем приехал, нары в три смены…

– Ну и чем ты отличаешься от нас тогда?

– Не волнуйся. Совесть меня мучить не будет. Я же тебя не от сохи отнял? – улыбаясь, произнес Елагин. – Под твой нынешний бизнес тоже статью подобрать можно.