Текст книги "Вспомнить себя"

– Ну и что мне теперь с тобой делать прикажешь? – жестко спросила Ирина. – В милиции оставить, чтоб за тобой присмотрели, пока не подъедет Катерина? Ты мне совершенно не нужен. Я не к Антону Владимировичу улетаю, а к своему мужу, ты это понимаешь, дурная голова? – вот сказала и поморщилась: нельзя так с ребенком, которого сама же пытается отвлечь, избавить от грубых и дурных детдомовских привычек. Но ее «несло»: – Ты, кажется, забыл, что у меня есть мой муж? Вы вообще, я вижу, многое забываете, ты и твой папа!

– А зачем вы сердитесь? – резонно и без всякого раскаянья спросил он. – Я же не прошу, чтобы вы везли меня к дяде Саше. Я хочу видеть папу. Я соскучился. И потом, я хочу посмотреть, как они работают. Может, я в сыщики пойду. Разве нельзя?

И Ирина Генриховна вдруг почувствовала какой-то непонятный стыд. Ну зачем она раскричалась, едва не привлекая внимание посторонних? Кому нужны их сложные отношения в семье? Да и, с другой стороны, это тоже было бы подходящее решение: вручить папаше его предприимчивого сына и сказать: «Займись-ка его воспитанием сам! Тоже мне сыщики!» А с авиабилетами, что ж, можно попросить Костю внести коррективы, оправдывая свой телефонный звонок неожиданной, незапланированной ситуацией. Ничего не поделаешь: это мы предполагаем, а Господь, как говорится, располагает... Да, скорее всего, этот мелкий босяк невольно сам и подсказал выход...

– Я и деньги сохранил, тетя Ира, – сказал Васька, доставая из кармана свернутый носовой платок и показывая свои деньги – несколько сотенных, пятидесятирублевки и десятки. – Я рассчитал, должно хватить. – Сказано было совсем по-взрослому, и сердиться на него теперь как-то уже расхотелось...

«Возможно, он и прав, иногда надо разрешать маленькому человечку совершать самостоятельно „взрослые“ поступки, так устанавливается искреннее доверие между воспитателем и воспитуемым... Где-то она читала об этом, определенно – в научных трудах по психологии.

Следователь Липняковский торжествовал. Его круглая, лоснящаяся от жары физиономия сияла блеском того пресловутого медного таза, в котором, в зависимости от обстоятельств, то отражается ясноликий образ великолепной Луны, то им же накрывается важная, но недобросовестно произведенная работа. В данном случае имел место первый вариант. На запрос из краевого Управления ФСБ, – а Москва, несмотря на все потуги Турецкого и его бывшего шефа Меркулова, все еще «телилась», пришло сообщение о том, что личность, указанная на фотоснимках, присланных из Новороссийской городской прокуратуры, идентифицирована. Указанное лицо является бывшим старшим уполномоченным оперативно-розыскного отдела Управления, Фроловым Иваном Терентьевичем, 1940 года рождения. В возрасте 50 лет он был уволен на пенсию. Причина увольнения, правда, не указана. Вероятно, и на это обстоятельство указывает сама дата увольнения, декабрь 1991 года, это могло быть что-нибудь, связанное с событиями вокруг ГКЧП в Москве, когда мнения сотрудников Управления госбезопасности кардинальным образом разделились. И совместное продолжение служебной деятельности в дальнейшем уже не представлялось возможным, с точки зрения руководства, как в Центре, так и на местах. Короче говоря, прошла крупная чистка в собственных рядах.

Но, исходя из накопленного десятилетиями опыта, можно не сомневаться, что сотрудник службы безопасности с опытом работы, исчислявшимся четвертью века, без пристального внимания некоторых заинтересованных структур, и в первую очередь криминальных, не останется. «Обиженных» чекистов, как и вообще представителей правоохранительных, следственных и судебных органов, всегда ценили их вечные антиподы. Поэтому можно высказать предположение, что и господин Фролов не избежал «лестного», а главное, «денежного» предложения о сотрудничестве с уголовным миром. И, как показывает факт наличия немалой валюты в сумке, принадлежавшей, теперь уже ясно, – Фролову, тот успел не только вкусить радость обладания некими недоступными ему, вероятно, ранее возможностями, но и заработал в конце именно то, чего добиваются практически все без исключения отступники, то есть пулю от своих же хозяев.

И еще любопытная деталь: на момент увольнения Фролов И.Т. оставался убежденным холостяком. Тоже ничего странного, ведь семья обязывает ко многому, если относиться к ней серьезно, а работа сотрудника госбезопасности к сердечной откровенности с подругой не располагает. Но и порочащих связей за годы безупречной службы за ним тоже отмечено не было. Значит, умел действовать ловко. Но теперь и этому его качеству завидовать уже не имеет смысла.

А в принципе ничего особо интересного о Фролове не узнали. Но что этот человек и был Куратором, осуществлявшим прямую телефонную связь между «заказчиком» Григорием Алексеевичем Переверзиным и «исполнителем», выступавшим под ником в Интернете – Уайт Спайдер, теперь уже можно было не сомневаться.

Итак, на данный момент неопознанным оставались только двое: «уголовник» – бывший или выпущенный на свободу специально для проведения «разовой операции», – и такое случалось, да задушенный Фроловым второй «утопленник». Кстати, Турецкий заметил, что утопленником этого, второго, называть никак нельзя – даже условно, он ведь не из воды извлечен, а из-под лестницы. Ну, может, потому, что обнаружен на пляже? Но вот привязалось слово, и никто словно не решался первым от него избавиться. Оставалось переквалифицировать как задушенного. Но и это несерьезно. Рассчитывали найти хоть какие-нибудь сведения о нем при обыске в квартире Ивакина, у которого не нашлось никаких родственников, зато подвернулась веселая и словоохотливая соседка, которая едва не ударилась в обморок, узнав о смерти Леньки-логопеда. Так его и во дворе звали, такое прозвище он и среди нынешних своих приятелей носил. А кто были его приятели? Так известно же – братва. Соседка смогла опознать по фотографии и задушенного. Его Ленька звал почему-то Химиком. Вот и все сведения. И Турецкий предложил Липняковскому подключить к расследованию ребяток из уголовного розыска, которые занимаются организованной преступностью, пусть-де порыщут среди своей агентуры, кто это мог выступать в сводках и донесениях «с мест» под «погонялом» Химик?

Таким вот образом и выстраивалась уже в окончательном виде картинка перестрелки и резни, обозначаемой термином «зачистка».

– Кстати, а где проигранный коньяк? – неожиданно вспомнил и тут же вопросительно посмотрел на Липняковского Александр Борисович.

Следователь покраснел, словно его уличили, и рукой показал на свой сейф.

– Значит, в конце дня предлагаю откупорить, – безапелляционно предложил Турецкий. – А то прокиснет на такой жаре.

Пошутили, посмеялись.

Словом, работа шла своим чередом, когда дежурный позвонил снизу и сообщил Липняковскому, что к следователю Плетневу явился посетитель и ожидает в дежурке. Правильнее сказать, поправился дежурный, не явился, а явилась, поскольку посетитель – женщина и, стало быть, посетительница. Да, ухмыльнулся Турецкий, порассуждать здесь любят вне зависимости от интеллектуального уровня и занимаемой должности. Однако новость, тем не менее, вызвала живейший интерес у присутствующих, а Антон, даже и не смутившись, попросил извинения и вышел из кабинета.

Вернулся он несколько минут спустя и вошел, пропустив впереди себя симпатичную девушку в модной короткой футболке и джинсах, порезанных на коленях. Этакие «боевые» шрамы. Но она не смущалась: мода есть мода. Через плечо у нее висела сумка, в которой, как определил Турецкий, мог находиться компактный ноутбук из последних моделей.

– Здравствуйте. Я – Мила Слонютина, – сама представилась она.

– Слонютина? – удивленно переспросил Липняковский и даже привстал, глядя на Турецкого, который поднялся первым при появлении девушки. Привычно, из «врожденной» вежливости, можно сказать.

– Да, а что здесь странного? – спокойно отреагировала она. – Сергей Васильевич – мой папа.

– Вон оно что? – заулыбался следователь. – Так вы, надо понимать, Людмила Сергеевна, его младшая дочь?.. – И, не дожидаясь ее ответа, обернулся к Турецкому: – Александр Борисович, разрешите вам представить Людмилу Сергеевну, дочь нашего уважаемого, можно сказать, легендарного мастера с цементного комбината – Слонютина. Известнейшая личность, я имею в виду их, – он указал на девушку, – отца. Мальчишкой оставался в этих краях во время войны. Знаменитого героя нашего Цезаря Куникова, вот как я вас, видел, с самим Брежневым еще с тех лет знаком был, лично встречался с ним, когда Леонид Ильич приезжал на Малую землю уж после войны, вот ведь как! Живая история Отечества!.. А вы, позвольте спросить, по какому вопросу к нам, Людмила Сергеевна?

– Людмила Сергеевна, – со значением сказал Плетнев, – является экспертом в компьютерных технологиях, и мы хотели бы предложить ее в качестве консультанта по вопросам, связанным с проводимым следствием. О себе она может рассказать и сама, но я полагаю, что для экспертизы кандидатура более чем достойная.

– Ну, – Мила взглянула на Антона с легкой усмешкой, – в эксперты я, наверное, возрастом не вышла, так вы наверняка полагаете. Но что абсолютная правда, это то, что я являюсь ведущим специалистом отдела коммуникационных сервисов компании «Яндекс», если это вам говорит о чем-нибудь. Антон Владимирович рассказал мне отчасти о ваших трудностях...

Турецкий с легким удивлением мельком взглянул на Плетнева и заметил, что его взгляд не остался не замеченным девушкой. Но она ничуть не смутилась и продолжила:

– Я здесь в настоящее время в отпуске, катаюсь, можно сказать, по побережью, но могу, если у вас появится нужда во мне, сделать остановку на несколько дней, чтобы ознакомиться с программой, которую запустили ваши энергетики, и помочь им выяснить возможную причину сбоя. Посмотрим, протестируем, я думаю, разберемся. А если вас интересует причина, по которой я сегодня оказалась здесь, то это может сделать Антон Владимирович, – и она с улыбкой взглянула на Плетнева.

– Мы познакомились с Милой... Людмилой Сергеевной, – поправил себя Антон, – в интернет-кафе «Снасть». Разговорились, я поделился своими проблемами: мало что понимаю в компьютерных делах, она предложила свою помощь. А когда я узнал, чем она занимается, подумал, что лучшего специалиста нам, пожалуй, и не сыскать. Можно сказать, подарок судьбы.

А «подарок» во время этого монолога «наблюдал» за Антоном с почти незаметной, мягкой такой иронией. Но Александр Борисович, уделявший обычно наибольшее внимание нюансам, «усек» этот момент. И подумал, что Плетнев хоть и «козел», но этот вариант лично его, Александра Борисовича, вполне устроил бы – хотя бы на время пребывания Ирины здесь. Поскольку ее появления здесь уже никак не удастся избежать. Ну а раз так, то пусть девушка консультирует себе что хочет и сколько хочет, и чем дольше, тем лучше, отвлекая на себя внимание Плетнева.

И тоном, исключающим всякие сомнения, он поддержал предложение Антона, сказав, что «материя», которой они в настоящий момент вынуждены заниматься, настолько тонкая и специфическая, несмотря на ее кажущуюся, может быть, простоту, что отдавать ее на волю случайных экспертов было бы категорически неправильно. В то время как Людмила Сергеевна, являясь дочерью того-то и того-то и будучи сама тем-то и тем-то, определенно подходит по всем параметрам. И это просто большая удача, что они теперь имеют возможность воспользоваться знаниями и умением специалиста фирмы, одно название которой не может вызывать сомнений в высокой компетентности ее сотрудников, особенно ведущих. Комплимент был хоть и несколько витиеватым, но вполне заслуженным. И Мила снисходительным кивком подтвердила свое согласие помочь следствию.

– Что ж, Витольд Кузьмич, очередь за нами. Давайте предоставим Людмиле Сергеевне все материалы по программе компьютеризации и проводимому тестированию ее и послушаем, что скажет специалист. На этом, я полагаю, мы можем сейчас закончить наше краткое совещание. По материалам краевого Управления надо немедленно провести расследование, найти жилище фигуранта и провести там тщательнейший обыск, опросить соседей. Ну, с этим, я уверен, ваши коллеги справятся без особых затруднений. А я, с вашего разрешения, оставлю вас. На мне, как вам известно, висит еще одно расследование, согласованное с заместителем генерального прокурора, и оно требует моего непременного личного присутствия. Антон Владимирович знает, где, в случае крайней нужды, меня найти. Продолжайте работу. Людмила Сергеевна, чрезвычайно рад знакомству с вами, хочу надеяться, что вы нам поможете.

После ухода Турецкого Липняковский вопросительно посмотрел на Плетнева, потом на Слонютину и словно опомнился.

– Да, ну, конечно, сейчас я передам вам все материалы, касающиеся программы компьютеризации, и предоставлю возможность ознакомиться с ними в соседнем кабинете. Там тоже есть кондиционер, – поторопился он добавить, вытирая промокшим уже носовым платком свой лоб и имея в виду надвигающуюся дневную жару. – А Антон Владимирович вам поможет, объяснит, если что, он в курсе. Поможете, Антон Владимирович?

– Разумеется, – ответил Плетнев. – Чем могу...

По губам Милы скользнула снисходительная усмешка, будто она наперед знала, чем закончится плетневская «помощь».

Телефонный звонок оторвал Липняковского. Он с неохотой взял трубку.

– Кто? Дежурный? Какой еще? Ах, опять ты, Сидор?.. Кто пришла?.. Василиса Захаровна? Фамилия как? Коптева? Не знаю такой. А чего надо?.. Чего, к Рогаткину? Ну и пусть идет к Рогаткину, я-то при чем?.. А где он?.. Надолго?.. Ну, ладно, пропусти, вот, не было печали... Эй, Сидор, сейчас москвич подойдет, отдай ему ключи от десятого. Мое распоряжение, понял? Исполняй. Вы идите, пожалуйста. Антон Владимирович, ключи от десятого возьмите на вахте, я, вы слышали, распорядился. А материалы сейчас достану, они в сейфе... Тут какая-то посетительница, у нее срочное дело к прокурору, но тот отъехал... Словом, письмо какое-то о пропавшем человеке.

Плетнев усмехнулся:

– Так, может, это по поводу Турецкого? Которого кто-то все еще продолжает искать? Мы ж с вами дали отбой! Ну, ментовка!.. Пойдемте, Мила.

В коридоре они встретились с пухленькой и довольно симпатичной женщиной средних лет, типичной такой южной казачкой – с крупными бедрами, узкой талией и черной косой, уложенной короной вокруг темени. Она шла по коридору, держа в руках большую хозяйственную сумку, и, шевеля губами, читала номера кабинетов.

– Вы не к Липняковскому? – улыбаясь, спросил Плетнев.

Она с некоторым опасением взглянула на Антона, потом на бумажку в руке, где была, видимо, записана фамилия, и кивнула.

– Вон его кабинет, входите не стучась, он ждет вас... А вы, простите, не по делу Турецкого?

Она почему-то испуганно посмотрела на рослого Антона и отрицательно покачала головой:

– Я не знаю никаких турецких... не видела...

– А-а, ну, понятно, проходите, – Плетнев хмыкнул и взглянул на Милу, наблюдавшую без всякого интереса за разговором. – Сейчас она ему объяснит!.. Ладно, подожди чуток, я сейчас ключ возьму, – и он в два прыжка, по-мальчишески, преодолел лестничный пролет.

А женщина вошла в кабинет без стука, как ей велел тот рослый мужик, и, щурясь, вперилась в бумажку:

– Липни... ляпни...

– Липняковский, – с раздражением перебил ее следователь, который терпеть не мог, когда его фамилию произносили неправильно. А это знали в прокуратуре многие и, желая подшутить над Витольдом, нередко называли его фамилию неправильно: то Ляпниковским, то Люпни..., даже Лопни... и так далее. И подслушивали под дверью, как испуганно приносил извинения посетитель. Ну, шуточки местного значения. Ничего зловредного в них не было, просто смеялись.

– Что у вас к Рогаткину? – строго спросил он у женщины, но, посмотрев на ее испуганный вид, смягчился и пригласил: – Садитесь. То есть присаживайтесь.

Почему поправился? Ведь не уголовница какая-то перед ним, а очень даже смазливая, если приглядеться, бабенка. «Ох, жарко... – подумал он, живот его заколыхался, и Витольд поймал вдруг себя на игривой мысли: – С такой бы, да зимой, когда норд-ост беснуется, вот бы и печка не пригодилась...»

Между тем женщина зачем-то подозрительно огляделась, потом нагнулась над своей хозяйственной сумкой, которую поставила на пол, у ног, и стала в ней рыться. Достала большой заклеенный конверт, скорее даже пакет, в которых курьеры по учреждениям депеши развозят. Протянула и положила на стол перед следователем. И тут же поднялась, взявши сумку.

– Ну, тогда я пойду?

– Погодите... как вас? Василиса Захаровна, – вспомнил Липняковский. – Дайте хоть в конверт заглянуть. А может, там пластиковая бомба? – пошутил он, и женщина с опаской отодвинулась от него.

– Да вы что такое говорите-то? – сердито спросила она. – Хороший, интеллигентный мужчина. Можно сказать, самостоятельный, не жадный...

– Это вы обо мне? – изумился Липняковский.

– Да вы чего?! Я ж вас и не знаю. Я про своего постояльца. Про Колю-Николая... Как уезжал, велел три дня ждать, а после к вашему главному отнесть. А про вас я и не знаю.

– А он вам кто? – спросил следователь, разглядывая плотный конверт, в котором лежало что-то твердое. – Родня? Знакомый?

– Да нет, жилец. Ну... – она вроде бы немного смутилась, потому что знала наверняка, что в прокуратуре надо говорить только правду, а иначе тебя посадят и засудят. – Постоялец. Приезжал, ночевал иногда, а так вел себя прилично.

– Николай, говорите, звали его? А фамилию не запомнили?

– Чего ж не запомнила? Евсеев, Николай Егорович.

– Как?! – в буквальном смысле подскочил на стуле, словно ужаленный, следователь. – Евсеев, вы сказали?!

– Да, – пролепетала вконец перепуганная женщина, у которой в голове только одна мысль и вертелась теперь: зря послушалась Колю, не надо было ходить сюда, ох не надо! И что ж теперь будет?..

Липняковский потому так отреагировал, что среди фальшивых документов, обнаруженных в сумке Фролова, были паспорта на фамилии и Курченкова, и Евсеева. Вот оно, значит, что!

– Садитесь, Василиса Захаровна, – стал он успокаивать растерянную женщину. – И ничего не бойтесь. К вам у нас никаких претензий нет, ну, разве пара вопросов, если не возражаете?

– Дак я...

– Вот и хорошо, вот и славненько! – воскликнул он и подумал, что это очень удачно, что и Турецкий, и Плетнев ушли. А то создавалось впечатление, будто это они руководили следствием, а он, «важняк», был как бы сбоку припекой. Вот он и покажет им... Что конкретно, он еще не знал, но крепко теперь рассчитывал на этот конверт.

Мелькнула даже мысль, что это судьба посылает ему весточку, засиделся, мол, в советниках юстиции, пора прикреплять на погоны по второй звездочке, к старшему советнику переходить.

А руки тем временем аккуратно, ножницами, надрезали конверт. Липняковский высыпал на стол его содержимое. Два лазерных диска и две записки, одна, вложенная в другую. Диски отложил в сторону, хотя сердце почему-то екнуло. А первую записку развернул, стал читать.

«Господин Рогаткин! Если этот пакет с моим письмом находится на вашем столе, значит, вы можете уже не искать меня. Женщине, которая передала вам мое послание, я велел отнести его к вам лишь в том случае, если я в течение трех дней не дам ей о себе знать. Но раз вы его читаете, значит, все именно так и произошло, как я предположил для себя. И в этой связи я хочу сделать свое последнее заявление.

Меня зовут Иваном Терентьевичем Фроловым, я был майором госбезопасности, сведения обо мне вы без труда найдете в краевом Управлении. В 91-м я был уволен после того, как в Москве провалилась попытка избавиться от бардака и навести наконец порядок в стране. Дальнейшая моя жизнь уже не может представлять для вас интереса. Но в начале этого года я получил предложение от одного из своих тайных работодателей, имевших представление о специфике моей деятельности, и не на словах. Отказаться от предложения значило подписать себе приговор. Я думаю, вы легко поймете, о чем речь, если скажу, что отключение света в городе и его пригородах – дело рук известного Уайта Спайдера, отлично известного всем хакерам мировой паутины, прямую связь с которым, по требованию моего хозяина, обеспечивал именно я. Не уверен, что удачная операция, проведенная нами, сыграет какую-либо роль в дальнейшей компьютеризации энергетики края, но то, что мы ловко, а главное, четко провели ее в точно просчитанное время, в этом вы уже, надеюсь, не сомневаетесь.

Мой хозяин повел себя нечестно. Поэтому, собственно, вы и читаете это мое письмо. И теперь я собираюсь назвать вам имя заказчика. Его я вычислил сам, хотя ни разу не видел его, но я записал все наши телефонные переговоры с ним, а также его выступления в эфире. Голосовая экспертиза без особого труда установит идентичность. А я вынужден уйти, потому что чувствую, что на меня объявлена охота, как на всякого свидетеля, который слишком много знает. Этого человека зовут Григорием Алексеевичем Переверзиным, он частый гость нашего города, крупный бизнесмен, владеющий одной из крупнейших в стране компьютерных компаний, находящейся в Москве. Для чего ему понадобилась эта акция, вы легко поймете, если прослушаете его выступление по телевидению. Оно мной тоже записано.

Вот и все. Прощайте. Иван Фролов, бывший старший оперуполномоченный Комитета государственной безопасности Советского Союза».

На второй записке был совсем короткий текст:

«У меня к вам, господин прокурор, имеется просьба личного характера. Женщина, которая передаст вам письмо с материалами против Переверзина, совершенно не в курсе моих дел. Но если ее имя, пусть даже случайно, прозвучит и где-то всплывет, она будет немедленно уничтожена. Об этом мне говорит весь мой опыт работы в системе госбезопасности. Среди тех, кто уже пущен по моему следу, я знаю, имеются бывшие мои „коллеги“. Поэтому я прошу вас, Геннадий Викторович, не трогайте женщину. Она действительно ничего сказать не сможет, кроме того, что я неоднократно ночевал в ее постели, прячась от преследователей в разные времена. И.Ф.»

– М-да...

Липняковский смотрел то на письмо, то на эту Василису, беспокойно ерзавшую на стуле. Ну, с ней-то было ясно. Конечно, ничего не знает. Но вот дом ее! Это большой вопрос. Хотя, если этот Фролов ушел навсегда, то он у нее ничего не оставил бы. Или все-таки оставил, чтобы однажды, когда погоня отстанет, вернуться потихоньку? И зажить новой жизнью? Такое возможно. Но если он чего и оставил, так речь может идти только о деньгах. С собой-то он унес хоть и крупную сумму, но, с другой стороны, и жить на эти валютные сбережения удастся недолго. И без всякого шика. Так на что он мог рассчитывать, убегая? А на то, что, если сам погибнет, хоть бабе достанется, которая согревала его в своей постели «в разные времена». И стоит ли ради каких-то денег?.. А что на это скажет начальство? Не прикажет ли оно перетряхнуть весь ее дом, с распарыванием перин и подушек? И, опять же, чего ради?..

А может, просто вторую записку убрать? Но как объяснить появление Василисы? Да бог с ним, в конце концов, пусть еще Турецкий посмотрит, может, у него дельная идея появится...

Липняковский протянул женщине конверт и шариковую авторучку.

– Напишите мне, пожалуйста, ваш адрес и номер телефона, если есть, и можете отправляться по своим делам. Но предупреждаю: никому ни слова, иначе за вашу жизнь я не отвечаю, это понятно?

Она потерянно кивнула и стала писать на конверте. Закончила, протянула следователю. Витольд посмотрел и сунул конверт в ящик стола.

– А телефона у меня нет, – сказала она виновато. – То есть Коля мне оставил, но я могу только кнопку нажимать, если он позвонит. А номер я не знаю. И он не звонит.

Хотел было сказать Липняковский, что никогда уже не позвонит ей Николай, но промолчал. Зачем лишние слезы? У нее и так в голове все перемешалось.

– Идите, Василиса Захаровна. Если чего потребуется уточнить, я найду возможность встретиться, чтобы не привлекать к вам внимание. А вы помалкивайте. Он, кстати, ничего не оставлял?

– Да... как сказать... – она потупилась, и Липняковский насторожился. – Денег оставил... не очень много. Хотя он аккуратный был, всегда вперед платил.

Что ж, следователь так и подумал.

– Ну и хорошо. Никому не рассказывайте, а я, считайте, и не слышал. Всего доброго.

Василиса вышла, а Витольд, поглядев ей вслед, подумал, что у Куратора, которого теперь, кажется, можно называть так уже без кавычек, губа была не дура. Он вспомнил тело Фролова, лежавшее на цинковом столе, в морге. Крепкое, жилистое. И пальцы стальные. Пятьдесят семь лет всего мужику было? Немного... Или очень много?.. «Чекист» из советского прошлого... Вон куда скатился... К бандитам... Значит, такая судьба выпала... Подумал вдруг о себе: а сам так смог бы, ну, если б сложилось? И первый ответ был: нет! Никогда... Но, подумав, покачал головой из стороны в сторону, не то чтобы сомневаясь, но... что-то вроде бы томило. А разве у этого, у Ивана, жизнь была? Система трещала и ломалась на глазах, а ты – в самом ее эпицентре... И как бы себя повел на его месте? Если бы самому, скажем, пришлось?..

Но Витольд Кузьмич вовремя вспомнил расхожую фразу, которой постоянно козыряли еще недавно журналисты всех средств массовой информации: «История не знает сослагательного наклонения»... Это верно. А раз так, то нечего и задаваться вопросом, что было бы, если бы все было иначе?..» Работать надо.

Телефонный звонок оторвал от размышлений на общеисторические темы...

– Витольд Кузьмич, срочно подойдите в приемную.

Это позвонила секретарша Рогаткина. Что за срочность такая? Опять, что ли, Генеральная прокуратура?

– На проводе наш мэр, – негромко, зажимая ладонью микрофон трубки, сказала женщина. – Кажется, очень взволнован. Искал Геннадия Викторовича, а я сказала, что на месте только вы. Вот, – она протянула трубку.

– Слушаю, Липняковский.

– Здравствуйте, это Смородин Виталий Семенович. Как вас, простите?

– Витольд Кузьмич.

– Я очень вас прошу, мне надо срочно переговорить с вами. Вообще-то я хотел бы с Рогаткиным, но он куда-то отъехал надолго, а дело не терпит отлагательства. Вы не могли бы прямо сейчас подскочить в мэрию? Если надо, я готов машину подослать.

– Нет, спасибо, не надо. А что за вопрос? Это я к тому, что, может быть, какие-то материалы с собой захватить, Виталий Семенович?

– Я думаю, вам ничего не надо брать с собой. Итак, я вас жду...

Черт возьми! Беги туда, вернись сюда... От прокуратуры до мэрии пять минут езды. Идти пешком – пятнадцать минут, но по этой жаре? Прошу простить...

– Мэр вызывает, срочно нужна машина, – сказал Липняковский.

– Водитель внизу. Спускайтесь, я ему скажу, – ответила секретарша, снимая трубку внутреннего телефона...

Мэр Смородин был явно взволнован. Или ловко делал вид. Он поднялся навстречу грузному Липняковскому, и Витольд Кузьмич подумал, что их встреча, вероятно, выглядит комично: мэр казался точной копией следователя, но только уменьшенной в два раза.

Пожали руки, Смородин показал рукой на стул у приставного стола, сам сел напротив, сложил руки под подбородком, придав себе задумчивую позу.

– Витольд Кузьмич, я хочу сделать официальное заявление. Вы будете записывать?

– Вероятно, лучше это сделать вам самому. И не надо будет никаких свидетелей, я имею в виду понятых, – кинул пробный шар следователь. Интересно, как он отреагирует?

– Нет, я думаю, что лучше, если станете записывать вы, дать вам бумагу, ручку?

Терпеть не мог Липняковский ненужной писанины, а здесь, чувствовал он, речь пойдет именно об этом. Но с мэром не поспоришь, многие в городе знали, какой крутой у него характер, и связываться не хотели. Запросто ведь может перекрыть кислород, а как это делается, никого учить не надо.

– Давайте, – безнадежно согласился следователь, доставая из кармана очки.

Но уже после первых двух фраз Витольд Кузьмич понял, что все трудности, связанные с проблемой вызова господина Переверзина в прокуратуру для дачи свидетельских показаний по делу о «конце света», отпали сами собой. Господин олигарх, или кто он там на самом деле, самостоятельно залез в капкан, выбраться откуда ему будет не так просто, как может показаться на первый взгляд...

Следователь старательно записывал свидетельские показания о том, как Переверзин вот здесь, в кабинете мэра, недавно требовал от него разорвать договор с местными программистами и заключить с его фирмой. А в случае несогласия угрожал всякими санкциями – и со стороны краевых властей, и со своей собственной, вплоть до угрозы подослать какого-нибудь маньяка.

Липняковский записывать-то записывал, но не верил тому, что рассказывал мэр. Это ж надо быть совсем сумасшедшим, чтобы действовать с такой наглостью и фактически открыто. А ладно, подумал он, мое дело записать, а Смородин пусть читает и подписывает собственные показания. И Рогатину – на стол. Решайте сами, что делать с этим бредом.

Когда странная исповедь закончилась, мэр, прочитав и расписавшись на каждой страничке, вернул следователю столь своеобразную «явку с повинной», после чего хитро ухмыльнулся и полез в ящик собственного письменного стола. Покопавшись и чем-то позвякав, он достал... магнитофонную кассету и протянул ее Липняковскому.

– А вот это – доказательства, свидетельствующие против Переверзина.

– Что? – не поверил следователь.

– Обычная кассета, – пояснил мэр. – Вы только никому не говорите, пожалуйста, но у меня здесь смонтирован магнитофон. Юг, понимаете, соблазнов много, ходоков еще больше, и каждый норовит что-нибудь урвать, пользуясь поддержкой властей. Вот и пришлось, не от добра, сами понимаете. А когда господин Переверзин посетил меня накануне для серьезного и важного разговора и изложил суть своего предложения, я сказал, что тут следует хорошо обдумать, прежде чем принимать ответственное решение. И перенес встречу и разговор на сегодня. И теперь вы с господином Рогаткиным можете убедиться, что в моем заявлении нет ни слова выдумки. Я по глазам вашим видел, что не сильно вы верите своему мэру. Ничего не поделаешь, молодой человек, это всеобщее заблуждение, что к власти рвутся, чтобы красть. И никто не хочет верить, что человек пришел работать – честно и добросовестно. Как это делали наши с вами отцы, как нам завещали, черт возьми! Так что можете располагать материалами по своему усмотрению и на пользу делу.

– Вы меня удивили, – честно сознался Липняковский, пряча кассету в карман. – Спасибо. Это для следствия хорошая помощь.

– А как продвигается, если не секрет? Только вы поймите, я никоим образом не хочу оказывать на вас какое-либо давление. Просто интересуюсь.