Текст книги "Вспомнить себя"

Но, пребывавшему в понятной эйфории Плетневу как-то и в голову не пришло, что не только его сын, но и он давно уже, если быть совершенно откровенным хотя бы с самим собой, должен был понять, что сам уютно устроился на шее жены своего товарища и слезать как-то не собирался. Может, по той причине, что не считал такую постановку вопроса справедливой для себя: все-таки не он напросился, а, наоборот, именно его та же Ирина Генриховна, с подачи своего мужа, вытащила из омута глухого пьянства и фактически заставила вспомнить все свое прошлое. Что, между прочим, и дало им возможность поймать маньяка-террориста. И это не он, Антон, а конкретно Ирина Генриховна лично, по собственной инициативе, взялась за воспитание Васьки. Антон никогда не просил ее об этом. И сам же Турецкий прежде не возражал. Напротив, покупал Ваське всякие игрушки, тот же ноутбук подарил, с которым теперь сынишка не расстается. В комнате своей дочери поселил, чтоб Ирина не носилась ежедневно на край света, на окраину Москвы. Даже в школу на Комсомольском проспекте, фактически напротив своего дома, помог устроить! О чем это говорит? Да о людской порядочности, в первую очередь...

А ревность? Что поделаешь, конечно, слепое чувство... Она у каждого может возникнуть, даже и без веской причины. На пустом месте.

Не мог он, да и не хотелось Антону разбираться со всеми семейными сложностями Турецких. Но уж если начистоту, то Сашка сам кобелина порядочный, по себе небось обо всех мужиках судит. Но сказать ему об этом, понимал все-таки Антон, это значило обрести в его лице заклятого врага. Причем до конца дней. Ну, что поделаешь, такой характер. Правда, у Плетнева проскальзывала мысль, что Сашка с этой его Капитолиной тоже маленько зарвался, баба-то она видная, эффектная, таких мимо рта, что называется, пропускать грех, а их с Сашкой откровенная уже связь просто в глаза бросается. И если Ирина что-то почует, то придется Турецкому самому до конца дней своих в виноватых ходить. И вот в этом случае ему вполне можно будет оказать дружескую услугу, убедить Ирину, что никакое это у ее мужа не увлечение, а та же бесконечная работа неутомимых мозгов. Ну, втемяшилась ему в голову идея отыскать следы прошлого в биографии какого-то полковника, впавшего в амнезию! Вот и Меркулов – в курсе, даже помогает. И Антон поможет всегда, если Саша просто попросит, а как же! Спокойно так убедить. Помирить, наконец, и снять вопрос навсегда. И такое решение показалось Плетневу наиболее вероятным и правильным. Не мог он и догадываться о том, какой милый сюрприз уже приготовил ему любимый сынишка...

Дежурный оператор диспетчерского пульта управления электростанцией, проводивший тестирование в тот злополучный день, когда произошла авария, был доставлен из СИЗО, где он содержался последние несколько дней, – а это почти с городской окраины. И пока его везли в прокуратуру и закованного – по закону – в наручники, вели в кабинет следователя, Мила успела тоже подъехать. Антон встретил ее внизу и провел мимо дежурного, который хитро подмигнул ему, мол, не теряйся, девочка ничего!

Встретились они уже в кабинете Липняковского. Конвоир еще стоял у двери, ожидая распоряжения. Антон обратил внимание, что парень, лет тридцати, явно не старше, стоит в наручниках.

– А это зачем? – кивнул он на наручники Липняковскому, и тот мгновенно отреагировал по-своему. Приказал конвоиру:

– Наручники снять! Сам пока свободен. Ожидай внизу. Мы тут недолго, и повезешь обратно.

Мила с недоумением посмотрела на Антона, потом с еще большим удивлением на Липняковского и пожала плечами. Подошла к дежурному оператору.

– Это ты – Борис Платонов?

Тот кивнул.

– Рада знакомству, – она протянула руку. Платонов как-то неловко пожал ее ладонь. Немного по-мальчишески шмыгнул носом.

Мила взяла его под руку, подвела ближе к окну и подвинула ногой стул.

– Садись. – И взяла себе второй, от стола следователя, уселась рядом. – Можно на «ты»?

Тот опять кивнул – несколько уже растерянно. Но тут же вмешался Липняковский:

– Это наш подследственный!

Непонятно, против чего он протестовал: против нормального человеческого разговора, что ли? Или приличествующего интеллигентным людям обращения друг с другом? Мила подняла на него глаза, пожала плечами и спросила:

– И что? Уже не человек?

Следователь не знал, что ответить, и промолчал.

– Это ты писал программу? – спросила она у Платонова.

– Не я один. Наше бюро.

– Отличная работа. Поздравляю, – Мила хлопнула Платонова по руке. – Значит, мы – коллеги. Давай смотреть...

Мила достала из сумки, висевшей у нее на длинном ремне через плечо, ноутбук, поставила себе на колени, раскрыла.

– Э-э, простите, Людмила Сергеевна, есть же стол, – Липняковский показал ей на свое место за столом, предлагая, видимо, сесть, а подследственного вернуть на положенный ему стул по другую сторону стола.

Но Мила небрежно отмахнулась:

– Здесь нам удобней!

Антон сдержал усмешку и, обратив на себя внимание следователя, негромко сказал ему:

– Давайте, Витольд Кузьмич, не будем им мешать работать. Я так вижу, что в этом деле, – он с улыбкой кивнул на ноутбук, – мы с вами все равно не понимаем.

– Ну, почему же? – попытался было возразить Липняковский, но не стал продолжать спорить, сам уселся за столом, не спуская, однако, глаз с подследственного.

– Четкая работа, – сказала Мила. – Да, я – Людмила, – она протянула ладошку.

– Борис, – ответил тот и снова осторожно пожал ее руку. Он все потирал свои запястья, видно, наручники натерли, непривычная «одежка».

– Ну, что скажу, Боря, сходила я на вашу электростанцию, покопалась в твоей программе... Слили мне все логи за сутки. Проверила я их вдоль и поперек...

– Я тоже, – подхватил Борис. – Первым делом в логи доступа к системе полез. Но там – абсолютно ничего...

– Правильно. Я их все просмотрела, и за ночь, и за весь предыдущий день. Чисто! А вот в логах нагрузок и переключений, ты только посмотри, какая сразу ерунда полезла!..

Борис уставился в экран монитора. Долго смотрел, потом откинулся на спинку стула и потер кулаком глаза.

– Понимаешь, какое дело, Люда?

– Лучше – Мила.

– Извини, Мила, я тоже только собрался залезть, да не успел. Времени не хватило. Меня вызвали и сразу арестовали.

– Вы неправду говорите, Платонов! – немедленно вмешался Липняковский. – Во-первых, и вас, и вашего товарища, э-э... Столешникова Дмитрия Алексеевича, мы вызвали в прокуратуру в качестве свидетелей. И здесь нами ни одна статья закона не нарушена, так что я попрошу... А вот задержаны, а вовсе не арестованы, лично вы, Платонов, были уже здесь. Я вам и причину объяснил. Чтобы с вашей стороны не чинились следствию вполне возможные помехи. Это, кстати, общая практика, а не наше открытие.

– Буквоедство это, а не практика... Да и как же я мог что-то чинить вам? И какие там препятствия, если я сам же первый и заинтересован найти истинную причину? А наручники? Они зачем, чтоб я тоже не мешал вам думать?

– Порядок такой при перевозке. Это не я выдумал! Хотите жаловаться, я не возражаю, вон – прокурор! – следователь махнул рукой на дверь.

Но Борис Платонов поморщился и обреченно отмахнулся, вновь уставившись в монитор.

Мила посмотрела на него, обвела взглядом Липняковского и Плетнева, сидевших в ожидании объяснений. Потом усмехнулась и сказала Платонову:

– Бери свой стул, Борь, пойдем им покажем. Надо же объяснить, а то мы тут только с тобой вдвоем и понимаем, что происходит, а для них наш разговор – темный лес. Ведь так, Антон?

Плетнев засмеялся.

– Ты права. Я не знаю даже, что такое эти ваши логи. Если ты объяснишь, буду премного благодарен, – он отвесил ей шутовской полупоклон.

– Ну, – переглянувшись с Борисом, ответила Мила, – это, к слову, не самое трудное. Логи – это посекундные протоколы... Чтоб понятнее было, скажу так: лог – вроде постоянных записей в судовых журналах. Типа: в семь часов пятьдесят девять минут сорок пять секунд в систему вошел такой-то пользователь и сделал то-то... Понятно?

– Очень популярно, – хмыкнул Антон. – А вы как, Витольд Кузьмич?

– Да ясно мне, – ответил тот с мелькнувшей на лице недовольной гримасой, будто для него все эти разговоры были семечками.

Но чувствовалось, что ему просто нечего сказать, и это его раздражало. Антон это, естественно, видел, не надо быть великим психологом, чтобы понять растерянность непрофессионала в специфических проблемах. Его так и тянуло пошутить, что ли, чтобы развеять неловкость и напряжение. Сказать что-нибудь вроде: «Витольд, будь проще, и народ тебя поймет и оценит!» Но, увы, он сам, наверное, не поймет и обидится еще больше. А хуже обиженного чиновника, облеченного властью, нет никого на свете... Ладно, авось пройдет...

– В общем, мы поняли, Мила, о чем вы беседуете. Но каковы ваши выводы? – спросил Плетнев, чтобы придать разговору мягкость и доверительность.

– Дело в том, Антон, понимаешь ли, что в тех логах, в которых фиксируется, кто и когда входил в систему, ничего нет. Просто нет, и – все!

– А что, по-вашему, там могло быть?

Это Липняковский словно проснулся и стал вытирать лицо и шею скомканным носовым платком. Но, похоже, не от жары и духоты, а от собственного внутреннего напряжения. Оно и понятно: в кабинете производится не допрос, не очная ставка, не какие-то необходимые следственные действия, а нечто совершенно непонятное, на что не знаешь, как и реагировать. Вот же бедняга... Ну, пусть немного поволнуется, может, на пользу делу? Кто знает...

– Вы спрашиваете, что мы ищем? – Мила посмотрела на него. – Объясняю: ищем следы взлома. Следы хакерской атаки. Которая могла произойти в момент аварии. Может быть, и чуть раньше, скажем, на час, на два, даже на двенадцать часов! Но ничего, указывающего на взлом, нет и в помине. Никакие неизвестные пользователи в систему не входили. Только свои...

– А своим-то что там надо было? – Липняковский с подозрением уставился на Платонова.

– Это делается затем, чтобы система работала нормально. Для поддержания работы, понятно? – и обернулась к Борису. – Ничего, понимаешь, подозрительного! Однако вот, смотри!

Движениями пальца по тач-паду Мила начала прокручивать бесконечные столбцы цифр, текущие вниз. Похожие друг на дружку строчки из цифр и букв. Но тут на экране появились строчки, выделенные оранжевым цветом.

– Вот, смотрите! – повторила она, и все наклонились к экрану. – Это – логи нагрузок и переключений. Я тут выделила... Обратите внимание, – она обернулась к Антону, и тот наклонился над ней совсем близко и почувствовал запах волос, пахнущих солнцем. – Девять-пятьдесят... Нагрузка на подстанции возрастает. Причем смотрите, не вдвое и не втрое возрастает!..

– Ни фига себе! – присвистнул Антон. – Какой мощный скачок! А что, разве такое возможно? В натуре?

– Ты понял? – Мила снова быстро посмотрела на него. – Это же и... каждому, – она, вероятно, хотела сказать «каждому дураку», но не стала обижать следователя, – извини, ясно, что такого в реальности быть просто не могло! Действительно фантастика! Что-то запредельное...

– Этого быть не может, – резко заметил Борис, – у нас вообще никаких перегрузок не было. Бред какой-то! Это невозможно!..

– Ты сюда смотри, Борь... Вот, отмечай: девять-пятьдесят четыре... девять-пятьдесят девять... Ваша система фиксирует совершенно дикие перегрузки! Это же миллионы киловатт! Естественно, любая система немедленно отключится автоматически...

– Вот тут и ключ наверняка, – задумчиво заметил Антон и выпрямился, спина затекла от долгого стояния в согнутом виде.

– Ну вот, все теперь понятно, – тоже откинулся от экрана Липняковский и полез за своим мокрым платком в карман. – Вы же сами сознались. Раз зафиксированы невозможные в реальности перегрузки, значит, сама система была неисправна...

– Да о чем вы говорите?! – поморщился, как от зубной боли, Платонов. – Не в системе дело!

– А в чем же? Ведь ясно, что она врет...

– Ничего подобного, – пришла на выручку Мила. – Система как раз действовала вполне логично и четко.

– Слушайте, а может, кто-то все же проник в систему? Хотя вы утверждаете, что это практически невозможно. А теоретически-то как, Мила? – спросил Антон.

Она улыбнулась ему.

– Насчет теории давай пока не будем. А касательно практически? Невозможно! Но очень похоже на то, что... тем не менее было.

– Я уже говорил, что защиту не предусмотрели, – мрачно сказал Липняковский и поднялся со своего скрипящего кресла. – Уф-ф! Дышать совершенно нечем? Ну и что, долго еще вот так совещаться будем? А вы, Платонов, на ужин опоздаете.

– А вы что, обратно его? – удивилась Мила.

– А куда же? Задержание произведено с санкции прокурора. Отменить или пересмотреть постановление может только он. Я на себя такое решение взять не могу, пока у нас нет на руках конкретных фактов, опровергающих вашу прямую ошибку, господин Платонов.

– Ну и ну! – протянула Мила. – Кстати, насчет защиты, чтоб вы не сомневались, – она сердито посмотрела на следователя, – она тут хай-класса! Ребята отлично постарались. Молодец, Боря! И чтоб ее обойти, нужно быть гением. Вот таков мой вывод.

– Подожди! – вдруг насторожился Платонов. – Ты хочешь сказать, что хакер мог написать самостирающийся вирус? И запустил в систему?!

– Я еще этого не сказала, но и другого быть не может... Хотя?.. – Она тоже поднялась и посмотрела за окно, перевела взгляд на Липняковского. – Любой вирус оставляет следы. И пытаться хакнуть систему такого уровня – очень опасно. Слишком много улик оставишь... Но если мы предположим, что кто-то все-таки написал самостирающийся вирус?..

– Да кто же он, этот ваш неизвестный? – почти закричал раздраженный Липняковский, у которого, кажется, вся его стройная система обвинительного заключения рушилась прямо на глазах, да еще по вине какой-то девчонки, пусть даже дочери уважаемого человека.

– Я не знаю. И думаю, этого никто не знает.

– Мила, – осторожно сказал Плетнев, – я думаю, ты не совсем права. Такого не может быть, чтобы специалисты, подобные вам, не смогли обнаружить следов вируса... Или найти способ отыскать самого хакера. Подумайте, и вы найдете... Вы меня, ребятки, конечно, извините, но я хочу сослаться на свой собственный опыт. Он, разумеется, с вашим, компьютерным, не сравнится, и даже ничего общего не имеет, но... Как бы сказать? Это реальная жизнь, в которой тоже случаются ситуации, из которых практически, да что там, даже теоретически нет и не может быть выхода. Понимаете? А вот вам пример: я-то живой, и перед вами! Так что убедительно прошу: не вешайте носы! Если сейчас вы не видите следов, то, значит, они будут найдены вами завтра. Я уверен. Думайте!.. Представьте себе, что теоретически невозможно, а вот практически – возьмем да и найдем...

– Ну, давайте, до завтра, – согласился Липняковский. Он снял трубку и сказал: – Пусть конвоир зайдет.

– Что, опять в наручники? – возмутилась Мила.

– Положено, – словно огрызнулся следователь.

– И вы не можете на себя взять решение такого сложного, глобального вопроса? И еще хотите, чтоб мы помогали?!

– Не надо, Мила, – остановил девушку Антон, боясь, что она зря обострит обстановку. – Витольд Кузьмич, вы что, боитесь, что Боря убежит? Да он же сам заинтересован, чтоб мы, все вместе, правду отыскали. Зачем эта формальность, что он, преступник, что ли?

– Ладно, – буркнул Липняковский. И, когда вошел конвоир, сказал: – Забирайте, да не надо никаких наручников! Не будьте формалистами! Я отвечаю, если чего. Давайте, к ужину не опоздайте. А вы, Платонов, думайте, правильно вам наш коллега сказал. Завтра снова встретимся и будем снова искать, пока не добьемся правды. Уводите... – И когда Платонова вывели, чтобы отвезти в СИЗО, Липняковский с каким-то безнадежным видом плюхнулся на свое место и выдохнул с тоской: – Не знаю, я в полной растерянности... Делаем, пашем, а никаких подвижек...

– Вы не правы, Витольд Кузьмич, – возразил Плетнев. – Есть подвижки. Вот когда возьмем Переверзина, сразу, со всех сторон, на вас навалятся такие подвижки, что взвоете! Так что пользуйтесь моментом, пока еще можете дышать... – он усмехнулся.

– Да я бы его прямо сейчас! – возбудился следователь.

– Надо Саше позвонить, – заметил Антон. – Без высокой санкции будет трудновато. Ну, до завтра, коллега... Мила, я провожу?

– Решим. Всего доброго, Витольд Кузьмич, я чувствую, что после убедительной речи вот этого товарища, – она легко хлопнула Антона по крепкой груди, – мы обязательно отыщем и следы, и самого хакера...

Глава шестая
КТО ПАУК?

Суматошной выдалась вторая половина дня у Александра Борисовича. Предоставив Володе возможность самому объясняться с его дамой, он отошел в сторонку и позвонил Лине. Та, по ее словам, только что вернулась от главврача, с которым имела беседу относительно госпитализации гражданина, потерявшего память. В принципе в настоящее время в кардиологии были пустые койки и взять Володю под врачебное наблюдение недели на две было можно. Но в любом случае требовалась пресловутая «сопроводиловка» из какого-нибудь солидного учреждения. Оно известно, без бумажки ты – никто. Тем более без медицинского полиса страхования.

Турецкий сострил, что гораздо проще Володе сейчас сесть в тюрьму и воспользоваться врачебной помощью бесплатно. Да, увы, это было именно так. Но выход все же нашли.

В конце концов, он, Александр Борисович, вовсе не обязан заниматься благотворительной деятельностью, и его участие в расследовании обстоятельств катастрофического отключения электроэнергии в городе – сугубо добровольное дело. Точнее, отклик на убедительную просьбу городского руководства об оказании помощи. Никаких денег и благодарностей бывший «важняк» из Генеральной прокуратуры ни от мэрии, ни от прокуратуры не ждет, но в ответ на свои оказанные совершенно бесплатно услуги убедительно просит рассмотреть вопрос о госпитализации такого-то гражданина и по такой-то причине. Вот, будьте любезны, и никаких разговоров!

Так он и сказал в телефонном разговоре Косте, когда тот позвонил Турецкому в середине дня, чтобы сообщить, что санкция на привлечение господина Переверзина в качестве свидетеля к расследованию дела о... и так далее, уже передана прокурору Рогаткину. Не тяните, работайте! Тут Александр Борисович и «встрял» со своей просьбой, прозвучавшей как требование. А то, мол, буду тянуть, а не работать!

Меркулов, разумеется, «вызверился», но Турецкий был неумолим. Он просто напомнил своему неверному другу о том, что его прямое участие в судьбе «потерявшегося человека» явилось, по сути, единственным условием, когда он, Турецкий, согласился на участие в расследовании. Так что извольте выполнять, господа, свои собственные обещания. Которые вам, кстати, ни копейки не стоят. Словом, устыдил.

И Костя, чертыхаясь, видимо, снова позвонил Рогаткину и попросил того посодействовать устройству безымянного гражданина в городскую клинику для проведения медицинского освидетельствования. Случай неординарный, а речь может идти действительно о судьбе бывшего работника правоохранительных органов.

Результатом всех телефонных переговоров явилось то, что Саше позвонила Лина и велела везти Володю в клинику. Договорились, мол, и согласовали.

Значит, все-таки можно? То, чего вроде бы нельзя? А кобенятся так, будто невесть какой подвиг гражданский совершают. Вообще-то говоря, – это Саша сказал Лине, – он уже готов был снять со своего счета и заплатить в кассу клиники требуемую сумму за проведение обследования. Но, к счастью, не успел этого сделать, подумав, а точнее, вовремя вспомнив, что, по идее, государство само, в первую очередь, обязано заботиться о своих гражданах. Чай, не достроили еще капитализм, где человек человеку – волк. Это, мол, у нас в стране социализма он был все-таки товарищ волк, а у них, за бугром, всегда оставался истым зверюгой. Правда, улыбающимся... Лина, естественно, смеялась, и не напряженно, будто вынуждала себя, как накануне вечером, а открыто и искренно, словно радуясь, ну... хорошей погоде.

И очередная встреча с ней снова подняла ему настроение, которое стало портиться от общения с начальством – во всех его видах. Но теперь уже Турецкий твердо знал, что запасы приемов шантажа в отношении Кости им уже исчерпаны полностью и расследование придется продолжать до конца и без капризов. Ну что ж, сам подписался...

Александр Борисович имел теперь все основания сообщить полковнику Володе, – он его только так старался именовать в присутствии дамы, – что карета, как говорится, подана. Можно ехать, их ждут.

Немедленно «возникла» дама, которая решила, что некий интеллигентный гражданин, или господин, с определенным пиететом обращающийся к ее другу и называющий его полковником, вероятно, предлагает какую-то восхитительную прогулку, типа пикника. Она радостно захлопала в ладоши, демонстрируя свою радость и согласие. Пришлось вежливо объяснять даме, что речь идет не о том, о чем она, возможно, подумала, а совсем о другом. И к этому, другому, она не имеет ни малейшего отношения.

Не желая ставить Володю в неудобное положение, – кто знает, чем окончится эксперимент, а ему тут жить, что не исключено, – Турецкий мягко и вежливо донес до восторженной дамы, не успевшей еще остыть от полуденного кайфа, известную сентенцию из старого грузинского анекдота.

Там молодой грузин в ресторане безуспешно пытается пригласить на танец даму другого, не знакомого ему грузина. Он называет ее царицей, королевой, богиней, наконец! Но кавалер той дамы отказывает, и дама возмущается, почему никто не спрашивает ее мнения. И вот на это оба грузина, почти хором, заявляют: – А ты, б..., молчи, когда джигиты беседуют!

Поворот темы оказался для нее сложным, но все же она смогла понять, что вмешиваться в беседу мужчин ей не следует.

Турецкий доставил своих пассажиров на вокзал, по их просьбе, где дама вышла, пожелав своему другу скорого выздоровления. Кажется, она так и не поняла, от чего собирается лечиться полковник Володя, но уже сам этот факт несомненно возвысил его в ее глазах. С этим было покончено.

Все свое, по старой присказке, Володя носил с собой, главным образом что-то из белья и одежды, умещавшееся в большой пластиковый пакет. Была сумка, но ее украли еще весной. Турецкий решил спросить у Лины, что Володе потребуется, и купить тут же в ближайшем магазине. Когда сам валялся в госпитале, как-то об этом не задумывался, у Ирки об этом «голова болела». Но то, что было нужным, всегда оказывалось под рукой. Вот это и надо будет иметь в виду.

Вспомнил об Ирине, и настроение пошло на минус. Ну зачем она едет? Или летит? Да какая разница! Пока он не остыл, пока не пришел в себя окончательно, никакого разговора не получится, да он сейчас и не нужен никому.

Турецкий злился, а как-то исподволь пробивалась хитренькая мыслишка: мол, самое лучшее для них обоих, это оттянуть стремительно приближающееся свидание, поскольку для возвращения к прежней жизни... или, точнее, для возвращения жизни в прежних параметрах, необходима обоюдная воля. А у себя Турецкий такого острого желания что-то не наблюдал. Нет, не то чтобы «свобода» одолела, голову вскружила, а появилось непонятное, но очень приятное чувство некоего освобождения, самостоятельности даже, когда ты можешь делать именно то, что хочешь ты, а не решают за тебя, не диктуют тебе поступки вечная необходимость, капризы близких, а главное, постоянные внутренние долги перед всеми. Этому должен, тому, жене, дочери, Косте, будь он неладен, родному государству, черт побери! Доколе же? Неужели человек так и не сможет раздать все свои существующие, а чаще всего, несуществующие, но тяготящие душу долги?!

Да вот же! Есть прецедент! Вот он, рядом сидит, без всякого уныния глядящий перед собой полковник Володя. Ничего и никому не должен... Все раздал, что мог. Никто ему не нужен, и сам он никому не нужен. Свободен, другими словами, самой высшей степенью свободы. И ведь не позавидуешь, вот в чем беда... Не тянет завидовать...

Но Ирка все равно зря этот вояж задумала. Ее-то понять как раз можно, себя Александр Борисович никак не мог понять...

Капитолина Сергеевна сама встретила и провела Володю в приемный покой. Турецкий, чтобы не мешать, вышел покурить. Лина осталась заполнять всякие бумаги. Потом она, видимо, проверила, что привез с собой пациент, и вышла к Саше с целым списком нужных предметов, начиная с обычных тапочек и зубной щетки с пастой.

– Можешь не торопиться, пока он помоется, успеешь...

Но Турецкий решил не затягивать. Он подъехал к городскому вещевому рынку и в течение получаса купил решительно все, что написала Лина. Привез, передал, даже в палату поднялся, посмотрел. Володя лежал на чистой постели, прикрывшись простыней, и отрешенно смотрел в потолок. Даже на приход Турецкого как-то не обратил внимания. Видимо, он был сейчас вещью в себе и переживал новое и необычное для себя состояние. Что ж, пусть привыкает. К сожалению, это его состояние будет продолжаться недолго...

Чтобы не привлекать ненужного внимания, – в палате было восемь коек, – Турецкий положил привезенные вещи в Володину тумбочку, молча попрощался и вышел. Обратил внимание на выходе на табличку у двери «Неврология», удивился. Но Лина объяснила, что, посоветовавшись с главврачом, к которому они сейчас и поднимаются, они решили положить больного не в кардиологию, где ему, по сути, было нечего делать, а сюда. Здесь персонал хороший, и уход будет правильный, а зав отделением – отличный мужик, он будет завтра. И с ним нужно обязательно встретиться и поговорить.

А по поводу кардиологии Лина спросила:

– У тебя какое давление?

– Понятия не имею, – Турецкий пожал плечами.

– Ну вот, наверняка повышенное. А у него, как у космонавта – сто двадцать на семьдесят.

– Почему у меня повышенное, я знаю, – заметил Александр, изображая, что он с трудом сдерживает наглую, «котячью», как назвала ее Лина, ухмылку. – А вот почему у него нормальное – даже и не представляю. Хотя...

– Что ты имеешь в виду? – она почувствовала, что у Саши опять какая-то каверза на уме.

– Я размышлял, когда ехал сюда, к тебе. Есть такая дурацкая привычка... Так вот, я вывел его формулу существования. Он абсолютно свободен, потому что никому ничего не должен, а также не ждет, что кто-то захочет вернуть ему мифические долги. И потому я не уверен, что мы делаем правильно, возвращая его в мир, где он снова вынужден будет отдавать давно уже не существующие долги. Увы, дорогая.

– Я понимаю, Сашенька, почему ты об этом думаешь... – тихо сказала она, пряча лицо у него на груди. Они стояли на лестничной площадке последнего этажа, и никого здесь не было. – Не надо, милый, так не бывает... Это звучит смешно, но я уверена, что человечек рождается на свет, уже опутанный многими непомерными долгами, и никуда мы от этого не уйдем... Давай лучше о деле. Ты, как я поняла, так и не удосужился узнать телефон своего профессора Зильбера?

– Увы... Я знаю, где записан номер, но не знаю, как достать. Но он работал, по-моему, в институте Сербского. Года четыре или чуть больше назад.

– А с чем, если не секрет, связано было твое с ним знакомство?

– Да как тебе сказать? – По губам Турецкого снова проскользнула наглая усмешка. – Ты не поверишь...

– Ну, почему?

– Смотри сама, – он пожал плечами и чуть притянул ее к себе. – Было дело. Достали, понимаешь... Ну, и решил я, значит, это... ну, – он приставил себе указательный палец к виску, – чтоб бах! – и с концами. Проблемы, естественно, всякие возникли. Вот я и решил посоветоваться с этим Станиславом Густавовичем. На предмет стоимости, ценности, что ли, нашей жизни – в психологических аспектах. И кто выше в психическо-нравственном плане, нормальный человек или маньяк?

– Я смотрю, содержательной была тема беседы. И что? К чему пришли?

– Лично я к тому, что надо. Нельзя без конца позволять садиться себе на шею. А он, как ни странно, рассуждал о степени свободы маньяка. Убедительно. Из этого я сделал вывод, что он – очень знающий профессор.

– Но, поскольку ты здесь, – Лина чуть улыбнулась, – я так понимаю, что ты не стал рисковать ради самоутверждения?

– Напротив, произошла обыкновенная ошибка, один толковый мальчик, которого больше нет... ухитрился подменить мой пистолет. И получился фарс, а не эффектный выход. Стыдно было, я так тогда и признался своим друзьям...

– Это... Косте?

– И ему тоже, – Турецкий кивнул. – Но я не люблю об этом вспоминать, хотя приходится. Вот и в связи с Володей... Понимаешь, человек – не трава, ее скосишь, она снова вырастет, и он сейчас в этом состоянии – беззаботной травы. И по-своему самодостаточен... А я пожелал лишить его этого счастья быть самим собой. А вообще, я разве имею право? Распоряжаться?

– Ну вот, мой дорогой, и договорились, – усмехнулась Лина. – Пойдем-ка лучше поговорим с нашим главным. Он умный человек, доктор наук, профессор.

– Я смотрю, у тебя тут все умные, а я как-то не вписываюсь...

– Так что, пойдем? Или еще пококетничаем?

– Нет, что ты?! Ненавижу кокеток!

– Странно, а я обожаю... тебя, мой дурачок, философ...

– Это правильно. Но в связи с чем у тебя возник Зильбер?

– В связи с тем, что я сама нашла его координаты. Он уже на пенсии, сидит дома, консультирует кого-то. И не исключаю, что консультации его стоят дорого.

– Нет ничего проще, как узнать это.

– Каким образом?

– Позвонить и спросить, – засмеялся Турецкий. – Есть при себе номер?

– Нет, в кабинете. А как же с главным?

– Так позвоним, узнаем, а потом пойдем с готовым решением. Не проще?

– Конечно проще. Это ты заставляешь меня тормозиться, не о том думать.

– Так это же прекрасно! Какая тема для интеллектуальной беседы... в паузах.

– Нет, Сашка, ты просто невыносим, у тебя одно на уме.

– Кстати, я мог бы попросить тебя переговорить с одной подругой, чтобы она сегодня переночевала у тебя дома? Меня тяготит необходимость все время бояться тебя скомпрометировать. Может, поэтому такой нервный. Что ты на уме.

– А как же?..

– А-а, ты имеешь в виду загонщиков? Никак. Помнишь? «Тот, которому я предназначен, улыбнулся – и поднял ружье»? А чем закончилось, тоже помнишь? «Только сзади я радостно слышал удивленные крики людей»!

– Ты не можешь так!

– Не морочь себе и мне голову: я могу так, как я могу. Пошли звонить...

Станислав Густавович конечно же вспомнил Турецкого, как и ту причину, по которой они встречались в свое время. Да, да, именно на время он и сетовал, – давненько, давненько не виделись...

– Ну и как поживает ваша свобода? – спросил вдруг профессор. – Помнится, мы вели интеллектуальную беседу, насыщенную личными житейскими примерами, не так ли?

– Именно так. И ваш пример до сих пор стоит перед глазами, уважаемый Станислав Густавович! Вы и не представляете, как часто моя память обращалась к нему.