Текст книги "Кровные братья"

– Все равно здорово!

– А ты, Лисицын, кроме того, что любишь по-бузить на улицах и во дворах, чем, собственно, занимаешься?

– Ну чем… Так. Всяким.

– Например?

– Ну учусь… Орликов усмехнулся:

– Так учишься или ну учишься? Теперь уже настал черед улыбнуться Лисицыну.

Собственно, ни одному человеку в мире Олег не позволил бы вмешиваться в свои личные дела, учиняя форменный допрос. Но попытаться грубо отшить парня, который только что спас его от неминуемой жестокой взбучки, было бы беспардонным хамством, это понимал даже Лисицын, не слишком, в общем-то, поднаторевший в вопросах хорошего тона. Да и вопросы Орликов задавал как-то легко, необидно, с хитрым прищуром, словно он заранее уже знал все мыслимые ответы.

– Честно говоря, ну учусь…

– Это значит, перебиваешься с двоечек на троечки?

– Ничего подобного! То есть «неуды», конечно, хватаю иногда, но к концу четверти все железно исправляю. Да и «трояков» не так уж много. Вот поднажму и выйду в чистые «хорошисты».

– И когда же ты «поднажмешь»?

– Ну не знаю…

– Ясно. А что еще?

– Что «еще»?

– Читаешь что-то, занимаешься спортом?..

– Читаю, конечно. Вот недавно прочел эту… как ее?.. – Лисицын пощелкал пальцами. – Вот черт! Забыл название. А потом еще другую…

– Тоже забыл?

– Забыл. Не держатся они у меня в голове, названия эти. Телевизор смотрю, видик…

– И все боевики, конечно?

– Ну, в общем, да.

– А спортом почему не занимаешься?

– Как не занимаюсь? Мы с пацанами почти каждый день в футбол гоняем. Вон в том дворе площадка есть. Маленькая, правда, тесная. Но ничего.

– Знаю я эту площадку. Какой там может быть футбол? Там трем человекам развернуться негде.

– Ну уж что есть.

– Я не об этом. Я тебя о спорте по-настоящему спрашивал. Чего бы тебе, например, боксом не заняться? Парень ты вроде бы не слабый…

– Боксом! Да кто ж меня возьмет?

– А ты пробовал?

– Ну, в общем-то, нет.

– А почему?

– Что же я, приду вот просто так: «Здрасте, я Олег Лисицын, хочу стать чемпионом мира».

– Ну если ты с порога такую глупость сморозишь, тебя, конечно, тут же выгонят. У нас дурней и паяцев не любят. А если по-серьезному, то и посмотрят, и попробуют, и дадут возможность себя проявить.

– Да и куда идти-то?

– Ты даешь! Да на всех городских досках, у всех станций метро без конца: «Приглашаем», «Проводится набор», «Открывается секция». Ты что, никогда не видел таких объявлений?

– Видел, конечно.

– И что же?

– По-разному. То телефон забуду, то ручки нет, чтобы адрес записать… Один раз совсем собрался было…

– Ну и?..

– Да как-то… застеснялся. Орликов громко расхохотался:

– Ну уж на кого, кого, а на застенчивого скромника ты совсем не похож. Скорее, на лентяя и оболтуса.

– Знаешь что, ты все-таки…

– Не обижайся. Я понял. Ты из тех, кого надо взять за ручку, повести и ткнуть носом.

– Никуда не надо меня водить! Вышел из этого возраста!

– Не ерепенься. Затра покажу тебя нашему Нилычу. Парень ты крепкий, кажется, с характером, он таких любит, если, конечно, дурака валять не будешь.

– Это еще что за Нилыч такой?

– Мой тренер. Федор Нилович Кубин. Слыхал?

– Не-а.

– Вот темнота! Да он совсем недавно еще сам выступал. И как выступал! Считался одним из лучших средневиков страны. Сейчас уже, конечно, окончательно ушел на тренерскую. Кучу классных парней выучил.

– И тебя в том числе?

– Ну и меня, наверное. Завтра в пять у моего подъезда. Договорились?

– Ладно, приду, посмотрим.

– Форма какая-нибудь спортивная найдется?

– Уж как-нибудь.

– Ну пока. У меня еще на сегодня куча дел.

ТУРЕЦКИЙ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ

Поезд мягко подплыл к перрону, и вечно торопящиеся пассажиры уже рванули к дверям вагона, но Александр Борисович Турецкий не спешил. Если по правде, то он лукавил, говоря своим товарищам, что отбывает в Питер знаменитой «Стрелой». С точки зрения представительства это было бы, конечно, правильно – естественно, что помощник генерального прокурора, государственный советник юстиции третьего класса А. Б. Турецкий должен передвигаться между Москвой и Санкт-Петербургом исключительно на «Красной стреле», и никак иначе, – так вот, это было бы во всех отношениях правильно, но не вполне логично в плане личного удобства: уж больно рано прибывает в имперскую столицу этот самый знаменитый, прославленный поезд. «Там же, блин, в этой промозглой Северной Венеции, зимой светает только в полдень, и притом сразу же начинает снова темнеть, – рассуждал Турецкий. – „Стрела“ приходит в восемь утра – это же еще темная ночь и только пули свистят по степи! Тьма-тьмущая! А главное, и делать-то мне там в такую рань абсолютно нечего: люди искусства в эти часы еще не принимают следователей из прокуратуры. Они мирно почивают и набираются творческих сил и энергии».

Таким образом, помощник генпрокурора выехал из Москвы скромным «Афанасием Никитиным», впрочем, взял себе СВ, и с вполне приемлемым комфортом достиг Санкт-Петербурга, подарив себе при этом лишний час сна.

Встреча с господином Райцером была назначена на десять утра. Турецкий взял такси и доехал до Гостиного Двора, а оттуда, поскольку время еще было, решил пешком прогуляться до Исаакиевской площади. Мировая знаменитость жила именно там, причем не иначе как в «Англетере». Зимний Петербург Александру Борисовичу нравился: было что-то сказочное в этом морозном оцепенении каналов, будто кто-то там, наверху, играл в детскую игру «замри-отомри», и вот воды Мойки замерли, покрывшись коркой, до весны. Да, было в этом что-то сказочное, но сказка получалась невеселая: в десятом часу только еле-еле светало, и эти утренние сумерки навевали на Турецкого тоску.

«А ну-ка, Александр Борисыч! Ать-два, равняйсь-смирно! Не раскисать! Вам еще головой работать. И не вздумайте мечтать о завтраке, это – только после разговора с господином британским гастролером».

Райцер Турецкому понравился. Ничего звездного, никакой дистанции. Нет, конечно, понятно было, что цену мировая знаменитость себе знала, но держалась запросто, по-свойски.

– Господин Райцер, во-первых, я, как лицо официальное, – начал Александр Борисович очень серьезно, – хочу выразить свое сожаление о случившемся. Мы примем все возможные меры…

– Да-да, спасибо, я вас понял. Только давайте договоримся обходиться без господ, – Райцер протянул Турецкому руку, – меня зовут Гера. Можно Геральд Викторович.

– А меня Саша, – не растерялся Турецкий, пожимая протянутую руку. – Можно Александр Борисович.

– Итак, официальные слова вы уже сказали, я все понял и принял. Давайте к делу, поскольку времени у меня, откровенно говоря, немного. В без четверти одиннадцать за мной пришлют машину.

– Я не отниму у вас много времени. В сущности, – Турецкий запнулся, – в сущности, Геральд Викторович, я хотел задать вам один-единственный вопрос.

– Задавайте.

– А почему именно ваша скрипка?

– Простите?

– Ну почему эти пока что еще неизвестные нам злоумышленники похитили именно вашу скрипку? Ведь, я полагаю, в России есть другие инструменты работы Страдивари? Как вы считаете?

– Ну… я специально этот вопрос не изучал, но безусловно скрипки Страдивари в России есть… так, навскидку, я думаю, штук двадцать наберется – у видных солистов, включая того же Юрия Владимирского, у концертмейстеров ведущих оркестров. На одной из них я доигрывал тот самый концерт, на котором все произошло.

– Я забыл вам сказать, что был на вашем московском концерте. Моя супруга, она сама музыкант, приобщает меня к культуре, – Турецкий улыбнулся, – я получил огромное удовольствие и даже не подозревал обо всей этой произошедшей драме. Вы играли после перерыва, как будто ничего не случилось.

– Спасибо.

– Так что скрипку увели, можно сказать, буквально у меня из-под носа, – печально констатировал Александр. – Но к делу! Почему именно у вас?

– Вы думаете, что кто-то хотел насолить лично мне? Что ж, это возможно. Я не ангел. У меня не самый лучший в мире характер, и, возможно, кто-нибудь в Москве – из числа старых знакомых, полузнакомых, или незнакомых – считает, что я его чем-то обидел. Где-то когда-то кому-то наступил на некую мозоль – да, все может быть. Вы что же, считаете, это может быть месть?

– Я считаю, что если кто-то хотел завладеть просто скрипкой Страдивари – ради самого Страдивари, – то не нужно было дожидаться приезда знаменитого Райцера, все можно было сделать тихо и просто, по-домашнему. Разве не так?

– Хм… Звучит чертовски логично!

– А вы не можете предположить, кто именно хотел бы свести с вами счеты?

– Понятия не имею. Я ведь коренной москвич, я в этом городе вырос и учился, общался с огромным количеством людей, многих из которых, честно говоря, уже просто не помню.

– Есть и другой вариант: что дело не в вас лично, а, собственно, в вашей скрипке. Может быть, в ней самой есть что-то особенное?

Райцер, до этого расхаживавший туда-сюда по своему люксу, в котором происходил их разговор, внезапно остановился и захохотал.

– Надо же! Забавно. Буквально на днях я рассказывал это Юрке Владимирскому.

– Что именно?

– У этой скрипки действительно есть своя история, и даже очень непростая. Она досталась мне от лорда Нэшвилла, точнее, после его смерти мне ее продала леди Элизабет. А Нэшвиллы, в свою очередь, выкупили инструмент у некоего эмигранта, бывшего белогвардейского офицера.

– У белогвардейского офицера? Так-так, интересно. Кто он такой? Вам известна его фамилия? – уточнил Турецкий.

– Точно не помню, но что-то такое… ну помните, как у Чехова: «лошадиная фамилия»? А у этого какая-то плодово-ягодная. По-моему, Грушинский.

– Продолжайте, Геральд Викторович. Откуда же взялась такая вещь у бедного эмигранта?

– Этот офицер, как мне рассказывал лорд Нэшвилл, вывез ее из России, когда сам бежал из Крыма в Стамбул. Ну, вы «Бег» Булгакова помните? Вот, во всех этих самых известных нам по книгам эмигрантских скитаниях она, скрипка, якобы была его верной спутницей. И несмотря ни на какие беды и невзгоды, он ее не продал, привез на Британские острова, правда, нельзя сказать, что в целости и сохранности, все же такая непростая судьба…

– Он был музыкант?

– Едва ли. Но точно я этого не знаю.

– А скрипка принадлежала ему? Откуда же она ему досталась?

Райцер развел руками:

– А вот об этом история умалчивает. Факт то, что офицер скрипкой очень дорожил, и лорду Нэшвиллу с трудом удалось уговорить его продать инструмент. Как я понимаю, главным аргументом было то, что Страдивари после всех передряг нуждался в срочном ремонте, на который у этого самого Грушинского, или Грушина, денег, конечно, не было.

– Как вы считаете, возможно такое, что кто-то из родственников таинственного Грушинского хочет таким вот странным путем вернуть себе семейную реликвию? Абсурдное, конечно, предположение, но вы все же подумайте.

– Не думаю, что у него остались родственники. Хотя… – Райцер задумался.

– А что с ним вообще сталось? – спросил Турецкий.

– Вскоре после продажи скрипки он исчез из поля зрения. Вроде бы его убили в какой-то кабацкой драке.

– Интересная фигура этот ваш Грушницкий. А нельзя ли все-таки уточнить его плодово-овощную фамилию? Мне кажется, что в его биографии может скрываться ключ к разгадке.

– Я должен спросить у леди Элизабет Нэшвилл, возможно, у нее это где-то записано. Позвоните мне завтра вечером в Лондон. Я вам дам номер своего мобильного.

– Спасибо. А теперь расскажите еще раз, как все это произошло. Я имею в виду похищение. Понимаю, что вы уже много раз излагали эту историю, я тоже читал протокол, но мне важно услышать это лично от вас.

– Хм… Рассказывать-то особенно нечего. Мы отыграли концерт Бетховена, довольно неплохо, я был доволен. Прошел к себе, в артистическую комнату, немного отдохнул. Потом пошел в зал послушать кусочек «Леоноры», ее играл оркестр в конце первого отделения.

– Помню, – кивнул Александр.

– Ах да, Александр Борисович, – улыбнулся скрипач, – я ведь и забыл, что вы были на концерте.

– Продолжайте, – произнес Турецкий без улыбки. – Постарайтесь ничего не упустить. Вы заперли комнату?

– Да, конечно. Там же инструмент!

– Сколько вы отсутствовали? – быстро спросил Турецкий.

– Совсем недолго. Пять минут, не больше.

– То есть вернулись раньше, чем закончилось первое отделение?

– Конечно. Я услышал то, что хотел: оркестр и дирижер прекрасно исполняют эту бетховенскую увертюру. Впрочем, я в этом и не сомневался.

– Так. Когда вы вернулись, комната была заперта на ключ?

– Да, – твердо ответил Райцер.

– Точно? Вы уверены? – Турецкий пристально посмотрел на него.

– Да, абсолютно точно. Я вообще не из мнительной породы: не возвращаюсь по пять раз проверить, выключил ли я утюг и запер ли дверь. Помню такие вещи четко и сразу замечаю, если что-то не так. Дверь была заперта.

– Что изменилось в комнате? – снова быстро спросил Александр.

– Все было в точности на своих местах. Только скрипичный футляр был открыт.

– А вы оставляли его закрытым? Вы всегда его закрываете?

– Как правило, да. В этот раз помню, что закрыл и защелкнул замки.

– Футляр запирается?

– Там есть замочек, но в тот раз я им не воспользовался, поскольку не видел в этом смысла. Может, это наивно с моей стороны, но, по правде сказать, я никак не ожидал такого «сюрприза».

– Послушайте, Геральд Викторович, я хочу вам задать такой довольно традиционный вопрос: не показалось ли вам что-то подозрительным? Погодите, не отвечайте. – Турецкий сделал мягкий жест рукой. – Я объясню вам, что я имею в виду. Вы – человек острого и притом аналитического ума. Так мне показалось.

Райцер осклабился.

– Я серьезно и не для комплимента. Так вот, мне не нужно, чтобы вы начинали сейчас анализировать и строить версии, пытаясь мне помочь. Меня интересует не ваш острый аналитический ум, а ваша интуиция. Голые чувства. Постарайтесь сейчас полностью расслабиться и ответить на мой вопрос. Нет, точнее, даже два вопроса, поскольку я хочу их разделить. Итак, «а» – не показалось ли вам что-то подозрительным. И «бэ» – не показалось ли вам что-то странным? Даже необязательно на концерте или именно вечером. Вообще в тот день. Кстати, «а» и «бэ» могут не быть связаны между собой. Понимаете? Странное может не показаться подозрительным…

Скрипач нахмурился:

– Была одна действительно странная штука. Но… да нет, этого не может быть!

Турецкий не сводил с него глаз.

– Вы что-то вспомнили, «поймали за хвост» какое-то невнятное ощущение, но боитесь навести на кого-то подозрение. Не бойтесь! Вы не представляете, как важны для расследования такие вот «невнятные ощущения».

– Мне показалось весьма странным, – медленно выговорил Райцер после некоторого раздумья, – та настойчивость и даже горячность, с которой Юра Владимирский просил меня сходить послушать из зала, как оркестр под его управлением играет «Леонору».

– Почему? Что было в этом такого особенного? Ваш старинный друг и коллега хотел узнать ваше мнение…

– Да-да, конечно. Но просто дело в том, что мы уже перед этим сыграли вместе концерт. Этого было достаточно – по крайней мере мне, – чтоб понять, что коллектив это прекрасный, а Юрка научился очень хорошо дирижировать. А «Леонору» я в принципе и до того слышал раз этак двести.

– Так это показалось вам… подозрительным?

– Подозрительным – нет. А вот странным – безусловно, ведь Юра понимает, что после одного отыгранного концерта с оркестром и в ожидании другого лучше всего расслабиться и отдохнуть. Он же сам скрипач, сам солист. Ему ли не знать. Поэтому я удивился. Но я не верю, что Владимирский может быть как-то… Да нет же, это абсурд!

– Мы иногда не знаем, что стоит за теми или иными странными явлениями. Но очень хорошо, что вы об этом вспомнили.

– Я не хочу, чтоб вы подозревали Юрку.

– Я и не буду, – улыбнулся Турецкий. Он поднялся из мягкого англетеровского кресла. – Думаю, я достаточно злоупотребил вашим вниманием. Мы с вами остаемся в контакте, я уверен, что это недоразумение скоро разрешится и что вы не раз еще приедете в Россию. Удачи вам на сегодняшнем концерте.

– Спасибо. – Райцер пожал протянутую ему руку. «А рукопожатие крепкое, – подумал Турецкий. – Мужское. Не сырой мясной фарш, как у иных бывает, а нормальная твердая лапа нормального мужика».

Александр Борисович вышел на Исаакиевскую площадь. Было довольно холодно, но он все же решил прогуляться – во-первых, лелея надежду встретить по пути какую-нибудь уютную кафешку, которая, что называется, «западет ему в душу» и где он сможет в свое удовольствие позавтракать. Во-вторых, чтоб проветрить мозги и проанализировать состоявшийся разговор с Геральдом Райцером. В-третьих, он давно не был в Питере, а город этот, если откинуть некоторый присущий ему, как коренному москвичу, природный скептицизм по поводу северной столицы, ему в целом нравился. Наконец, в-четвертых, на его часах было одиннадцать утра, а самолет в Москву вылетал только в два часа.

Уютную кафешку, в которой ему показалось приятным провести три четверти часа, он вспомнил аж на канале Грибоедова. К этому моменту зимний Питер окончательно проветрил его мозги. Турецкий заказал блинчики с мясом и пиво («Пиво с утра – какой это разврат! Но с другой стороны, для чего же существует командировка, если не для разврата?»), закурил и погрузился в раздумья.

«Итак, что мы имеем, друг ты мой любезный Александр Борисыч? А имеем мы вот что: перечисляю по буквам. „А“ – кто-то люто ненавидит Райцера и хочет ему напакостить. Реально? Да, вполне. Но возникает вопрос: а почему именно скрипка? Не проще ли его избить, убить? Если рассуждать, что скрипка, мол, для него – самое дорогое, то расчет сорвался: вон он Райцер, живехонький-здоровехонький, хотя и лишенный своего любимого инструмента. Подавлен, конечно, да, но не убит. Приехал играть второй концерт в Санкт-Петербург, на чужой скрипке, кстати, тоже Страдивари. Так что если этот наш неведомый „кто-то“ хотел сорвать концерт мировой знаменитости, то у него не сработало».

Официантка, симпатичная блондиночка лет двадцати двух с миленькой родинкой на щеке, принесла пиво и блины.

«Эх, где мои семнадцать лет? – вздохнул про себя Турецкий. – Но не будем отвлекаться. Вариант „Бэ“. Кто-то хочет именно эту скрипку. Но кто? Наследники? Те, от кого она попала к загадочному Грушину-Грушевскому? Или его собственные потомки? Непонятно. Но неплохо бы выяснить, кто он такой, и раскопать его биографию. Кто, откуда, когда эмигрировал, в каком году умер? Да нет ли там чего интересненького. Такого-этакого, жареного-паленого. Эх, Александр Борисович, вот помяните мое слово, господин Грушницкий из тех, что приносят сюрпризы. Теперь вариант „Вэ“. А что у нас вариант „Вэ“? А не подстроил ли господин Райцер, то есть, простите, Гера, все это сам? Такой вариант никогда нельзя окончательно скидывать со счетов, когда речь идет о краже любого застрахованного имущества. Со времен, описанных Ильфом и Петровым, в сознании владельца страхового полиса ничего не изменилось».

Между тем с блинами было покончено. Турецкий помахал рукой симпатичной девушке с родинкой и попросил принести еще пива.

«Продолжаем. Вариант… э-э-э… „Дэ“. А что, если это господин Владимирский затеял всю эту аферу? Мотив? Возможно, творческая ревность? Хотя Владимирский тоже неплохо раскручен, весьма знаменит и уверен в себе. Но кто их знает, этих гениев! Сальери тоже был раскручен и знаменит и тем не менее нашел причину завидовать Моцарту. А что, если Владимирский с детства завидовал Райцеру – мало ли почему? Может, того больше любила учительница, или у него были лучше отметки, или его предпочла смазливая девчонка из соседнего подъезда. Или его родители были богаче… Кстати Райцер – из благополучной профессорской семьи, если я правильно помню. И вот, за долгие годы легкая ревность превратилась в лютую ненависть и… и что?»

Александр Борисович заканчивал свой анализ уже за кофе с сигаретой.

«Итак, остался последний вариант. Какая там получается буква? Ну неважно. Короче говоря, остается вариант, что Райцер и Владимирский задумали эту шутку вместе. Цель? Да хотя бы то же самое получение страховки. Впрочем, тогда не вполне понятно, с какой целью Райцер так явно „наводит“ на Владимирского всем этим рассказом про „Леонору“ и про то, что тот фактически намеренно выманил его из артистической. Нет, эта версия едва ли хороша».

Турецкий расплатился и вышел на канал Грибоедова. Зимнее солнце отражалось в куполах Спаса на Крови.

«Впрочем, нет! Есть еще одна версия, ну самая примитивная и дурацкая. Что некто, желая по какой-то причине завладеть скрипкой Страдивари, ничтоже сумняшеся нацелился именно на инструмент лондонского гастролера, но сделал это совершенно случайно. И, таким образом, похищение не имеет отношения ни к личности Геры Райцера, ни к его скрипке, как таковой. Вариант дебильный и примитивный, но именно такие часто оказываются верными».

Турецкий посмотрел на часы, после чего стал оглядываться в поисках такси.

«Ну что ж, дорогой друг Александр Борисыч, кажется, ваша поездка в этот туманный и загадочный город не прошла зря. А теперь, как там было у Чехова, которого уже поминал сегодня наш потерпевший Гера Райцер? В Москву! В Москву!»

Перед ним остановился желтый автомобиль с шашечками. Турецкий сел на переднее сиденье и победно провозгласил:

– В Пулково!