Текст книги "Кровные братья"

Разумеется, не остался не замеченным Диной и тот откровенный, отнюдь не художественный интерес, с которым взирали на нее «кровные братья»: именно так, со смешками и улыбочками, характеризовали себя ее новые знакомые. И если Орликов вел себя достаточно сдержанно, то разудалый Олег Сергеевич Лисицын, всеми своими повадками и разнузданными манерами так напоминавший Тимашевской ее бывшего, недоброй памяти, «жениха», демонстрировал свои намерения достаточно недвусмысленно. Они встретились на следующий день, встретились, чтобы не только приятно провести время, но и заложить основы совместного предпринимательства.

Лисицын охотно согласился финансировать Динины деловые операции – естественно, за определенный – и весьма немалый! – процент. Более того, суммы, которые он готов был инвестировать в «совместное предприятие», позволяли задуматься о значительном расширении делового оборота.

В личном же плане Олег Сергеевич и действительно оказался необыкновенно схож с незабвенным Игорем Васильевичем. Те же наглость, грубость, нахрапистость, хамство.

Пожалуй что, Лисицын своей жесткостью и какими-то периодически находившими на него приступами безудержной агрессивности даже превосходил приснопамятного Игорёшу. Впрочем, как уже говорилось выше, подобный тип мужчин импонировал Дине Леонардовне.

«Диночка, ты могла бы служить эталоном современной бизнесвумен, если бы не твоя слабость „на передок“. Сколько раз я уже тебе говорил, что нельзя смешивать деловые вопросы и коечные интересы!» – «Ростик, отстань от меня со своими занудными нравоучениями. Я же не лезу к тебе в штаны!» – «Это было бы весьма пикантно!» – «И не спрашиваю, с каким очередным слюнтявым хлыстом ты сейчас вошкаешься». – «Как бы там ни было, Динуля, все мои мальчики абсолютно безвредны, чего я отнюдь не могу сказать о твоей последней пассии. Ты играешь с огнем, Диночка. Лисицын – очень опасный человек. И меня серьезно беспокоит твоя дальнейшая судьба!» – «Уж позвольте мне, Ростислав Львович, как-нибудь самой распоряжаться собственной судьбой!» – «Разумеется-разумеется, Дина Леонардовна!»

До поры до времени Дине успешно удавалось сдерживать эксцентричные до дикости выходки Лисицына. Но в один из вечеров, основательно «набравшись» за ужином – по части спиртного Олежек всегда был более чем неумеренным, – Лисицын вдруг уставился на нее сумасшедшими глазами и не проговорил, а как-то злобно прохрипел:

– Еще раз услышу о твоих блядских похождениях – порву на куски!

– Что-о-о?

– То, что слышала! – И ткнул непогашенной сигаретой в ухоженную, наманикюренную ручку Дины Леонардовны.

Естественно, все альковные отношения тут же были прерваны.

«Сволочь! Какая сволочь!»

О том, что Лисицын располагает целым штатом телохранителей и соглядатаев, Дина конечно же знала. Догадывалась она и о том, что ревнивый «кавалер» и к ней приставил «наблюдателей», что каждый ее шаг отныне под контролем. Но чтобы из-за какого-то двухчасового свидания с молоденьким, обаятельным скульптором устраивать подобное варварское «представление» – увольте, господа любезные! (Скульптор, как выяснилось позже, был избит в тот вечер до совершенно нечеловеческого состояния и, собранный в институте Склифосовского из мельчайших сохранившихся деталей, навсегда, вероятно, потерял интерес к свиданиям с интересными, респектабельными бизнес-дамами.)

Увольте-то увольте! Это легко сказать в порыве гнева и возмущения. Но как уволишь и уволишься, когда на этом мерзавце завязана вся финансовая основа процветающего бизнеса? И вновь Дина Леонардовна не могла не вспомнить мудрых поучений «дяди Ростика».

Олежек, судя по всему, тоже довольно быстро понял, что хватил через край. Буквально со следующего утра начались звонки покаянного содержания, присылаемые в неумеренном количестве корзины цветов, посылки с обильными, дорогостоящими подарками.

Помариновав Лисицына недельку-другую, Тимашевская соизволила сменить гнев на милость.

Но к подобным оскорблениям Дина Леонардовна не привыкла и оставлять их безнаказанными не была намерена. Придуманный ею план мести вполне мог бы возникнуть в кельях и трапезных достойного ордена иезуитов, но в российской скромной действительности он зародился в обычной – правда, роскошной – московской квартире, в увенчанной изысканной прической незаурядной женской головке.

Орудием мести Дина Тимашевская избрала Олежкиного «кровного брата», Анатолия Николаевича Орликова.

За время общения с Лисицыным Дина составила для себя точную картину взаимоотношений «братцев». Внешне большинство своих дел они вели как бы независимо, но по сути главную роль в их тандеме играл Орликов: он и по возрасту был немного старше, и капиталами располагал несомненно большими, и образованностью, опытом и осторожностью безусловно превосходил авантюрного и излишне дерзкого Лисицына.

Братство – братством, но некоторые реплики Лисицына позволяли предполагать, что он тяготится столь очевидным лидерством Орликова и его «дружеские» чувства к Анатолию Николаевичу далеко не столь искренни, как он стремится это показывать. И, решив направить свой удар именно в эту больную точку, Дина Леонардовна подняла телефонную трубку.

– Акционерное общество «Мировые инвестиции». Добрый день.

– Добрый. Мне, пожалуйста, Анатолия Николаевича.

Сладко-зазывный голос, которым секретарша «пропела» вступительную фразу, тут же сменился сухими и деловитыми интонациями, как только она услышала, что звонивший – женщина.

– Анатолий Николаевич проводит совещание и ответить вам в настоящий момент не сможет. Оставьте, пожалуйста, свое имя и номер телефона. Вам перезвонят.

Что-что, а разговаривать с сексапильными длинноногими куклами, секретарствующими при «значительных фигурах», Дина умела прекрасно.

– Передайте, пожалуйста, Анатолию Николаевичу, что ему звонит Дина Леонардовна Тимашевская. Только сделайте это сейчас же. Для меня у Анатолия Николаевича найдется время в разгар самого серьезного совещания.

Секундное замешательство.

– Я, право, не знаю, господин Орликов просил ни с кем его не соединять…

– Делайте, что вам говорят, деточка, если не хотите вызвать недовольство своего патрона.

Еще несколько секунд молчания.

– Хорошо. Не отсоединяйтесь, пожалуйста. Минута-другая ожидания, какие-то шорохи в трубке, затем отдаленный, но хорошо различимый голос Орликова: «Переведите разговор на гостевую комнату, Олечка». И после легкого щелчка:

– Рад вас слышать, Дина Леонардовна.

– Анатолий Николаевич, мне, право, так неудобно, ваша секретарша сказала мне, что у вас важное совещание, а я вас оторвала…

– Дина Леонардовна, вам ли объяснять, что секретарши всегда говорят то, что им приказано говорить. Совещание у меня действительно серьезное, но мы уже так заговорились, что давно пора сделать паузу и немножко перевести дух. А что может послужить большим отдохновением, чем беседа с такой изумительной женщиной, как вы?

– Анатолий Николаевич, ваши слова – бальзам на душу. Но, увы, вынуждена воспринимать их как банальные, отговорочные комплименты.

– Простите?..

– Вот уже несколько месяцев, как вы не появляетесь в нашем салоне, на наших выставках, встречах… Вы полностью охладели к живописи? Или, возможно, лично я вас чем-нибудь обидела?..

– Боже сохрани, Дина Леонардовна, о чем вы говорите? Чтобы вы – и могли обидеть?!..

– Тогда что же?

– Работа, Дина Леонардовна, проклятая работа, которая ни на секунду не дает расслабиться. Состояние дел на бирже, сложные отношения с иностранными партнерами, проблемы с… Впрочем, чего это я? Вам все это, вероятно, неинтересно.

– Отнюдь, Анатолий Николаевич. Не забывайте, что я тоже занимаюсь бизнесом. Конечно, не таким масштабным и серьезным, как ваш, но тем не менее… И от советов и консультаций такого выдающегося знатока своего дела, как вы, конечно бы, не отказалась.

– Ну насчет выдающегося это вы конечно же преувеличиваете. Но если бы смог как-нибудь оказаться вам полезным, почел бы за счастье.

– Ловлю вас на слове, Анатолий Николаевич. Собственно, повод для моего звонка несколько более прозаический. У меня появилось несколько интересных работ, которые, как мне кажется, соответствуют вашему художественному вкусу.

– Благодарю за добрую память. Завтра же выкрою часик-другой и подскочу в салон этой симпатичной супружеской пары, извините, запамятовал их фамилию.

– Анатолий Николаевич, картины, подобные тем, о которых я упомянула, в салоне не выставляются. Это мои, так сказать, личные находки, и храню я их дома.

– Ну если позволите…

– Позволю, позволю, Анатолий Николаевич. Более того, держать их у себя мертвым грузом продолжительное время я не имею возможности, такие вопросы надо решать оперативно.

– Так как же быть?

– Подъезжайте сегодня вечерком.

– Боюсь, я сегодня задержусь допоздна…

– Ничего страшного. Я – полуночница с огромным стажем.

– …потом я собирался проехаться на свою дачу в Марьино…

– Дачка, я полагаю, этажа в три-четыре?

– Ну что-то в этом роде. А то, знаете, жена за границей, дом без присмотра.

– Вот и отлично. Ваш центральный офис где-то на Ленинском проспекте, правильно?

– Да-а…

– Ну а я живу на улице Чехова. Можно сказать, под боком.

– Да-да, конечно. Совсем незначительный кружок. (Пол-Москвы в обратную сторону. Но когда тебя приглашает такая яркая и неординарная женщина – сама приглашает! – любое направление – по пути.)

– Заскочите на полчасика – и езжайте себе на дачу.

– Договорились. Я так и сделаю.

– Жду вас, Анатолий Николаевич.

Периодически Дина вывешивала у себя в гостиной какие-то наиболее интересные и предназначенные для избранных клиентов картины. Сейчас, увы, ничего мало-мальски путного у нее не было. Ну да не в этом дело, не для торговых же операций она приглашала Анатолия Орликова.

Сигнал домофона прозвучал в начале десятого. «Ага, засуетился мальчишечка!»

– Прошу, Анатолий Николаевич.

Со степенным достоинством приняв огромный букет свежайших роз, Диночка сокрушенно покачала головой:

– Знаете, Анатолий Николаевич, пока вы ехали, я очень критически изучила свою экспозицию и поняла, что, вероятно, зря вас побеспокоила. Определенно, ни одна из этих работ вас недостойна и предлагать их вам я не имею никакого морального права. Уж извините!

– Господи, Дина Леонардовна, о каких извинениях вы говорите? Я невероятно счастлив встретиться с вами, а картины… Ну если вы считаете, что они недостаточно хороши, бог с ними, как-нибудь в другой раз.

– Чего-нибудь выпить, Анатолий Николаевич? Коньяк, виски…

– Я вообще-то практически не пью. Но поскольку день у меня и действительно был непростой, пожалуй что, глоточек виски…

– Шотландский «Grants» вас устроит?

– Я вас умоляю! Я вовсе не такой гурман и знаток. И уж если вы предлагаете…

– Ну что же, вопреки своим правилам, я и себе капну чуть-чуть «Hennessy».

– А вот если бы еще и глоточек кофе…

– Пойдемте на кухню, чтобы каждому из нас не скучать в одиночестве. Для дорогих гостей я не признаю кофе из автоматов. Только в джезве. А это требует некоторого времени.

Дальнейший сценарий был примитивен и банален. Разумеется, ни на какую дачу Орликов не поехал. Единственно, на что его, с трудом продравшего глаза в шестом часу утра, хватило, это заехать на свою городскую квартиру, переодеться, навести приемлемый марафет и вновь отправиться в свои «Инвестиции».

«Ну вот и выстроен классический любовный треугольник. Интересно, посмеет ли теперь что-то выкинуть ревнивый Олежек?»

Олежек пока что вел себя тихо. Дина Леонардовна продолжала с ним встречаться, не так интенсивно, как раньше, но тем не менее… Встречи же с Анатолием воскрешали какие-то почти забытые воспоминания далекой юности: вполне половозрелая, раскрепощенная, но еще не набравшаяся достаточной наглости и дерзости старшеклассница, пока еще стесняющаяся выставлять напоказ свою связь со взрослым, солидным мужчиной. Впрочем, в роли «старшеклассницы» скорее выступала не Дина, а Орликов, изо всех сил стремящийся избежать возможной огласки и прилагавший массу усилий для сохранения законспирированности их отношений. Смешно, честное слово! Взрослый мужик, дочери учатся в Англии, жена большую часть года курсирует между Ниццей, Багамами, Бахрейном и Тирольскими Альпами. От кого скрываться? Да еще с такой тщательностью и мудреными предосторожностями. От Лисицына? Дина была убеждена, что уж кому-кому, а Лисицыну об их интрижке с Орликовым стало известно с первых же минут. Собственно, именно этого она и добивалась.

Но временами Дину Леонардовну охватывал какой-то первобытный ужас. Зная характер Лисицына, зная, на какие безумные выходки он способен, Дина понимала, что затеянная ею игра может привести к самым непредсказуемым последствиям.

– Ну так мы можем все-таки сосредоточиться сегодня на делах текущих, Дина Леонардовна?

– А я ни на секунду от них и не отвлекалась, Ростислав Львович. Итак, послезавтра вы отбываете в Швецию, получаете там свои музыкальные контейнеры вместе с нашими посылочками, встречаете коллектив, проводите первые концерты и перебираетесь для организации дальнейших гастролей в Копенгаген, где именно в это время, по сообщениям наших людей, проводится очень интересующий нас аукцион. Все правильно? (Черт! Не надумал бы этот идиот Лисицын переломать кости моему вчерашнему мальчишке! Одно дело – безызвестный и не включенный в бизнес скульптор, а совсем другое – причастный к нашим делам юный талант, почти что сотрудник, можно сказать. Надеюсь, у него хватит ума… А впрочем, ум и Лисицын…)

– Все верно, Дина Леонардовна. Восхищен! Прямо-таки наполеоновский талант обдумывать несколько дел одновременно.

– Так с богом, Ростислав Львович!

– А-а-а…

– А подачки вашим таможенным ребятам мы увеличим. Лишь бы они не наглели чрезмерно.

– Счастливо оставаться, Дина Леонардовна.

– И вам того же. То есть я хотела сказать: счастливого пути!

ТУРЕЦКИЙ И ДРУГИЕ

В аэропорту Шереметьево-1 Турецкого встречала машина из прокуратуры. Уютно устроившись в теплом салоне служебной «Волги», Александр сразу же достал мобильный телефон и принялся звонить своим сотрудникам.

– Славка! Да, привет. Вернулся. Все в порядке. Да, с пользой. Ну вечером расскажу. Да, буду у себя.

– Алло, Галочка, здравствуй, это Турецкий. Спасибо. Да, нормально долетел. Ну что? Удалось что-то узнать? Ага… Так-так. Очень хорошо. Да. Буду у себя. О-кей, все доложишь. Пока.

– Илья Петрович? Турецкий на проводе. Что слышно по нашему делу? Да. Да, все понял. Очень хорошо, жду с докладом.

Дошла очередь и до супруги:

– Разрешите поговорить с Ириной Генриховной? Кто спрашивает? Это из милиции. То есть из этой, как ее… из прокуратуры. Да, дорогая. Прилетел, да. Нет, к обеду не жди. Напрасно старушка ждет сына домой. Что-что? Очень связь плохая. Ах, за старушку мне еще вломишь? Ну хорошо, я дома реабилитируюсь, а то я что-то соскучился. Кто кобель? Так, гражданочка, эти слова будут занесены в протокол! Все, конец связи. Целую крепко, ваша Репка. К ужину буду.

Добравшись до своего кабинета, Александр Борисович еще раз позвонил полковнику Малькову, с которым уже беседовал прежде, и вызвал его к себе.

– Илья Петрович, мне не терпится вас услышать. Итак? Что узнали?

Полковник Мальков почему-то коротко вздохнул, а затем улыбнулся:

– Узнал кое-что, Александр Борисович. Конкретно – биографию господина Вишневского, Ростислава Львовича, искусствоведа, эксперта, администратора и так далее.

– Рассказывайте.

– Ростислав Львович Вишневский родился в 1954 году…

– …в простой советской семье, – докончил Турецкий, доставая сигарету.

– Не совсем. Папа, Лев Владимирович, из дворян, в сталинские годы сидел. Вышел по амнистии пятьдесят третьего года фактически полуинвалидом и протянул на свободе очень недолго. Мать растила долгожданное и любимое чадо одна. А чадо оказалось своевольным и малопредсказуемым. С ранних лет оно выкидывало разнообразные фортели, которые в период отрочества находились уже на грани фола. Ну и, разумеется, вскоре засыпался на достаточно мелочной, но тем не менее предусмотренной соответствующей статьей фарцовке. Тут-то его и прибрали к своим ласковым, но могучим рукам гуманные и вездесущие органы.

– Ах вот как?

– Да, господин Вишневский служил в КГБ.

– Продолжайте, я вас слушаю очень внимательно. – Турецкий придвинулся к собеседнику. – Итак, подцепили на фарцовке?

– А потом ему еще и сто двадцать первая статья светила. – Мальков тоже достал сигареты.

– Да ну? – отчего-то развеселился Турецкий.

– Да-да, господин Вишневский, как теперь говорят, гей. Сейчас он это почти что афиширует, ну, во всяком случае, уж явно не скрывает, а вот тогда…

– Все понятно. Короче, парень влип. И что ж, ему пришлось, так сказать, активно и действенно сотрудничать?

– Одна из странностей в биографии господина Вишневского – именно то, что он не просто сотрудничал, а действительно служил. Это чрезвычайно удивительно. Зная традиции и пристрастия нашей уважаемой «конторы», типчиков, подобных Вишневскому, с удовольствием прихватывали «на короткий поводок» и охотно пользовались их «стуками-перестуками», но включать на полных правах в свои доблестные ряды… Тут, извините, что-то не совпадает. Видно, сработали какие-то особые механизмы, тайны которых, разумеется, похоронены в совершенно недоступных для нас секретных архивах.

– Да и черт с ними, с этими их «фирменными» тайнами! Своих проблем хватает. А скажите, и долго ли наш уважаемый Ростислав Львович сражался с врагами в рядах достославной «железной когорты»?

– Не очень. Всего-навсего девять лет. Причем никогда и ни с кем он не сражался, не имея никакого отношения ко всяким там пресловутым номерным управлениям, а всегда трудился по каким-то хозяйственно-административным направлениям. Ну да и ценность его для органов, по всей вероятности, была весьма относительной, поскольку с началом «гласности и перестройки» он попал чуть ли не в первую волну сокращений.

– Вот как? Это интересно.

– Но поскольку Вишневский – человек, безусловно, способный и возможно, я бы даже сказал, незаурядный, перспектива пребывания на полупенсионерских основаниях в возрасте чуть больше тридцати его, естественно, не привлекала. Он поступил в провинциальный университет, успешно его закончил и сделался дипломированным искусствоведом. На сегодняшний день он является одним из самых авторитетных экспертов в кругах любителей живописи. Он тесно связан с такими, например, известными среди коллекционеров деятелями, как супруги Раевские.

– Кто это? – заинтересованно спросил Александр Борисович.

– Евгений и Александра Раевские, владельцы частной галереи «Русские художники».

– Чем они занимаются?

– Торгуют русской живописью, как следует из названия, – терпеливо пояснил Мальков.

– Хорошо. Дальше.

– Дальше – больше. Ростислав Львович Вишневский является ближайшим другом и правой рукой госпожи Дины Тимашевской.

– А это кто?

– Некая дама, несомненно замешанная в каких-то махинациях с картинами, но, хотя мы давно ее подозреваем, до сих пор не удавалось ее поймать «на горячем».

– А кто она по профессии?

– Тоже искусствовед. Они с Ростиславом Львовичем давние друзья.

– Просто друзья? – уточнил Турецкий.

– Ну понятие «дружбы» в этой среде весьма своеобразно. Определим точнее, старые знакомые. А если вам пришло в голову то самое…

– Именно что «то самое»!

– …то я же говорил уже, что господин Вишневский придерживается нетрадиционной ориентации, – улыбнулся Мальков.

– Подружки, стало быть, – понимающе кивнул Турецкий.

– Да, что-то вроде этого. Кстати, вас, наверное, заинтересует, что госпожа Дина Тимашевская – любовница весьма деятельного и успешного предпринимателя, известного вам бизнесмена Анатолия Орликова.

Турецкий замер, как охотничий пес перед броском.

– Черт возьми, полковник, вы не зря провели время. Все это становится необыкновенно интересно.

– Тогда, возможно, вас еще больше заинтересует, что в объятия господина Орликова госпожа Тимашевская перекочевала из-под крыла, так сказать, другого известного бизнесмена, лучшего друга Анатолия Орликова, господина Олега Лисицына. Впрочем, не исключено, что, пойдя на интимные контакты с господином Орликовым, Дина Леонардовна Тимашевская вовсе не прервала своих отношений с господином Лисицыным.

– Ч-ч-черт! – Александр Борисович хлопнул ладонью по столу. Глаза его радостно блестели. – Кажется, лед тронулся, как говорил один литературный персонаж. Вот порадовали, полковник! Вот это действительно называется – порадовали. А в чем вы подозреваете эту самую госпожу Тимашевскую?

– Вырисовывается весьма интересная комбинация. Некая преступная артель закупает оригинальные картины девятнадцатого века.

– Поскольку холст и часть красок соответствуют, да?

– Совершенно верно. Притом, возможно, закупают за границей. Кстати, экспертиза той самой картины из багажника «Мерседеса»… – Мальков закашлялся.

– Так-так…

– …свидетельствует именно об этом. – Мальков раздавил окурок в пепельнице. – А потом в дело включается толковый и даже по-своему очень талантливый художник. Или художники.

– Которые превращают иностранную картину в русскую, – продолжил Турецкий.

– Да не просто пририсовывают луковки церквей или крестьян в лаптях, – подхватил полковник. – А конкретно стилизуют под какого-то известного художника.

– Например, под Георгия Азовского, как в случае с картиной из «Мерседеса».

– Совершенно верно. Но при этом талантливо стилизуют. Можно сказать, виртуозно.

– Вы считаете, что Дина Тимашевская входит в эту преступную группу?

– Мы считаем даже, что именно она ею и руководит. Она, так сказать, мозг.

– А господин Вишневский?

– Вот его роль мне пока не вполне понятна.

– Ну а что же галерейщики?

– Супруги Раевские? Им досталась самая черная работа: сбыт товара. Они у нас практически под колпаком, но я не хочу их брать, пока не раскручу всю комбинацию.

– Погодите брать, Илья Петрович. Брать кого бы то ни было из этой шайки теперь можно только по моей команде.

– Есть.

– Итак, имеем мозг, имеем эксперта-консультанта, рабочие руки… Кстати, а кто художник?

– Подозреваем некую команду, выступающую под псевдонимом Братья Серпинские.

– Но вот вопрос: кто же во всей этой истории является кошельком? Кто-то ведь должен вкладывать деньги. Уж не господа ли Орликов и Лисицын за этим стоят? Кстати, а что это за братья-художники?

– Братья Серпинские – это некая инициативная творческая группа, которая рисует сообща. Выставляются в том числе и в галерее Раевских. Состав группы – Павел Сергеев, Григорий Рогов и Владимир Пинский. Есть подозрения, что эти художники творят не только под псевдонимом Серпинские, но и под другими.

– Серов, Репин?

Полковник Мальков молча кивнул. В дверь постучали.

– Да, – крикнул Турецкий.

– Разрешите, Александр Борисович? – В проем просунулась хорошенькая головка Гали Романовой.

– Заходи, Галочка. Садись, – Турецкий ласково улыбнулся, невольно любуясь ею. Несмотря на некоторую склонность к полноте, для борьбы с которой периодически предпринимались титанические усилия и не жалелись никакие средства, она была чрезвычайно симпатичной молодой женщиной. Уж Турецкий-то знал в этом толк…

– Полковник, если вы не торопитесь, посидите с нами. Мне нужно выслушать доклад капитана Романовой, а потом мы сможем еще обсудить некоторые подробности.

Галя приготовилась докладывать.

– Ну рассказывай, слушаю тебя.

– Итак, я встречалась сначала с господином Владимирским, а потом с администратором его оркестра.

– Итак?

– Юрий Васильевич Владимирский был очень любезен, но ничего интересного у него выведать не удалось. Поговорили мы с ним довольно-таки коротко, он торопился на репетицию. Администратор же, напротив, никуда не спешил, с большой охотой пересказал нам все то, что мы уже давно знаем и без него. Про концерт для скрипки с оркестром Бетховена, про увертюру «Леонора»…

– Номер три, – уточнил Александр Борисович, важно подняв указательный палец и подмигивая.

– Точно, – подтвердила Галя, не принимая его игру. – «Леонора» № 3. Но самое интересное, что связано с фигурой администратора, никак не относится к нашей с ним беседе.

– А ну-ка?

– Самое интересное – это то, кто он, собственно, такой. Дело в том, что мы с ним уже косвенно знакомы.

Турецкий напрягся и посмотрел на Галю очень тревожно.

– И кто же он? – спросил он сухо.

– Его зовут, – Галя тихонько откашлялась, – Вишневский Ростислав Львович.

– Что-о-о?! – вскричал Турецкий, срываясь со своего места. Внезапным смерчем пронесся он по кабинету к сейфу и наконец вынырнул из поднятой им самим воздушной волны, держа в руках какие-то бумаги.

– Протоколы первых допросов по факту кражи скрипки, – пояснил он. – Здесь фигурировал администратор Государственного академического симфонического оркестра «Москва».

Он лихорадочно листал бумаги.

– Вот! – завопил он. – Ну конечно! Ростислав Львович Вишневский, 1954 года рождения, проживает в Москве. Ах я, старый идиот!

Александр Борисович театрально хлопнул себя по лбу протоколами.

– Нет, ну это ж надо! Убивать таких следует. На месте! Как же это я проглядел? Даже внимания не обратил. Ну а ты-то что же молчал, полковник? А, Илья Петрович?

– Ну я, – сконфузился Мальков, – не по этому профилю его разрабатывал. Я знал, что Вишневский работает в каком-то музыкальном коллективе администратором. Не совсем по его специальности, но говорят, из него вышел неплохой этот… как сейчас говорят, менеджер. Или продюсер. А в каком именно коллективе, мне было не столь важно – для решения моей узкой задачи. Извините, – закончил он совсем уже виновато.

– Да ладно, это я так. Ты-то ни при чем, я сам во всем виноват. А ты молодец, Галочка! Просто умница.

– Да я ведь ничего особенного не сделала. Турецкий хлопнул в ладоши:

– Эх, ребята, здесь вырисовывается какая-то интересная комбинация. – Глаза его заблестели. – Я пока не могу понять, в чем она, но я сложу этот пасьянс. Я сложу этот пасьянс, – повторил он.

На столе хозяина кабинета затренькал его мобильный телефон.

– Номер не определен, – прочитал Александр, беря в руки аппарат. – Алло!

– Здравствуйте, Александр Борисович.

– Добрый день.

– Райцер вас беспокоит. Из Ленинграда. Ой, простите, из Санкт-Петербурга.

– А! Геральд Викторович, здравствуйте! – обрадовался Турецкий. Он состроил смешную рожицу, жестом указывая Малькову и Гале Романовой на телефон в попытке объяснить, кто именно скрывается внутри этой маленькой черненькой коробочки. Впрочем, это было излишне, поскольку редкое имя Геральда Райцера трудно было перепутать с каким-либо другим, и присутствующие в кабинете сразу же поняли, кто именно звонит их шефу.

– Как долетели, Александр Борисович?

– Все в порядке, спасибо. Вы вспомнили что-то интересное?

– Да, вспомнил. Поэтому я вам и телефонирую. Дело в том, что с полчаса назад мне позвонил Слава Ростропович. Ну это к делу никакого касательства не имеет. Он с супругой послезавтра приезжает в Лондон, ну, короче, неважно. Но у меня сработал некий ассоциативный ряд, и я вдруг вспомнил, как фамилия офицера-эмигранта, который привез в Лондон мою скрипку. И фамилию вспомнил, и даже имя-отчество.

– И как же его звали? – спросил Турецкий, предчувствуя недоброе и заранее внутренне холодея.

– Никакой он не Грушин, и не Грушинский, и даже не Грушницкий. Это все Лермонтов виноват, сбил меня с толку. Звали его Вишневский. Леонтий Владимирович Вишневский. Штабс-капитан.

– Так-так, – почти простонал Александр Борисович.

– В общем, фрукты-ягоды, да только не груша, а вишня. Я еще помнил, что имя какое-то изысканное: не Леонид, а именно что Леонтий.

Турецкий записал на бумажке имя, отчество и фамилию, которые назвал ему Райцер.

– Геральд Викторович! Огромное вам спасибо. Вы даже не представляете, как вы нам всем помогли.

– Не за что. Ну ладно, мне надо бежать.

– Спасибо вам. И удачи вечером.

– Пока, – коротко ответил Райцер. В дверь снова постучали, и в кабинет вошел Вячеслав Грязнов.

– Не помешал?

– Садись, Слава, – тусклым голосом проговорил Турецкий. – Нет, ты как раз очень вовремя. – Теперь он встряхнулся и заговорил деловым тоном: – Только что звонил из Питера Райцер с чрезвычайными новостями. А до этого Галя разузнала нечто очень важное. Садись. Хочешь кофе?

И в нескольких словах он пересказал генералу Грязнову последние новости.

– Да, – присвистнул Вячеслав Иванович. – Вот это уже действительно становится интересно. А не пора ли пощупать этого самого господина за… как бы это сказать…

– Вот именно это я и хотел тебе предложить сделать, Славик, – широко улыбнулся Турецкий.

– А сам ты не хочешь?

– Нет. Не хочу. До поры до времени. Не могу объяснить почему, но пока не хочу. Пока…

Вячеслав Иванович Грязнов внимательно и изучающе рассматривал худощавого человека средних лет, который сидел напротив него и заканчивал телефонную беседу. За годы следственной работы генерал Грязнов сделался изрядным человековедом и физиономистом: увидев лицо незнакомца, мог набросать его внутренний портрет не хуже любого профессионального психолога. Сидящий перед ним щеголеватый эстет ему определенно нравился. Тонкие черты лица говорили о гибкости и даже некоторой изысканности, острый, цепкий взгляд глубоко посаженных глаз выдавал ум. Франтоватый вид свидетельствовал о том, что объект исследования не чужд некоторой театральности.

– Ну хорошо, свет-Леонардовна, дольше мне с тобой неудобно разговаривать, меня тут ждут, – проговорил Ростислав Львович Вишневский в трубку. – Генерал ждет, между прочим. Вот так-то, чтоб ты понимала. Ну все, целую.

После чего хозяин небольшого, но уютного кабинета, администратор Государственного академического симфонического оркестра «Москва», искусствовед и эксперт улыбнулся визитеру широчайшей улыбкой и сладко пропел:

– Почтеннейший Вячеслав Иванович, я всецело к вашим услугам.

Ростислав Львович был сама любезность и предупредительность, само воплощенное дружелюбие.

«А глаза у тебя, дружок, злые! Злые и тревожные», – подумал Грязнов.

Дело в том, что на самом-то деле он ничего не хотел выведывать у господина Вишневского. Раскапыванием подноготной жизни и карьеры Вишневского занимались в этот самый момент другие – тихо, незаметно для самого фигуранта, не будя в нем ненужных подозрений. А что до Вячеслава Ивановича, то он пришел понаблюдать его, а вопросы, которые при этом задавал для видимости, являлись не более чем прикрытием.

«У тебя колючий, холодный взгляд. Ты дорого дал бы за то, чтоб понять, что мне известно и что мне от тебя нужно. Тебе неспокойно, но ты умело это скрываешь. Ты – человек не просто с двойным дном, а с тройным и даже четверным. Тебе явно есть чего бояться, ты можешь быть преступником…»

– Скажите, Ростислав Львович, как получилось, что вы, искусствовед, работаете не совсем по своей специальности?