Текст книги "Кровные братья"

Прежде чем ответить, Вишневский перегнулся через стол и негромко спросил:

– Может, коньячку, Вячеслав Иванович? Вы мне разрешите вам предложить? У меня здесь есть довольно неплохой «Курвуазье», я в «дьюти-фри» купил, когда за границу ездил.

– Нет, благодарю, – с улыбкой ответил Грязнов. – В другой раз.

– На службе нельзя? Понимаю, – улыбнулся администратор. – Жаль.

– Я генерал, – вдруг жестко, хотя и очень тихо сказал Вячеслав Иванович, разом сбрасывая с лица улыбку. – Мне можно все. Просто не хочу. Отвечайте на вопрос.

– Простите, – испугавшийся было Вишневский снова взял себя в руки. – Да, видите ли, так вышло. Ну, во-первых, вы же сами справедливо говорите «не совсем» по специальности, то есть согласны, что это все ж таки немного близко. Видите ли, Вячеслав Иванович, администратором нужно родиться. – Он встал из своего кресла, подошел к бару и достал оттуда толстобедрую бутылку. – А я, с вашего позволения… Если передумаете, угощайтесь, пожалуйста.

– Спасибо, – холодно ответил Грязнов. Ростислав Львович плеснул в пузатый стакан на палец коричневой жидкости и продолжал:

– Администратором нужно родиться. Я, например, несомненно имею к этому способности, а что касается образования – ведь правда, будь я не искусствоведом, а музыковедом, вас бы ничего не смутило?

– А прежде вы, простите, чем занимались?

– Учился. Я очень поздно пошел учиться, когда закончил, мне уже за тридцать было. Самый старый на курсе.

– А как это так вышло?

– После армии задержался, – ласково объяснил Вишневский, – и послужил Родине еще немного.

«Свое чекистское прошлое парень не афиширует», – подумал Грязнов.

– А, простите, почему вас так занимает моя скромная персона? – Вишневский поглядел на генерала невиннейшими глазами. – Я вхожу в список подозреваемых?

– А никакого списка подозреваемых нет, – ответил Вячеслав Иванович. – Есть два случая, которые я и мои коллеги расследуем и соответственно собираем всю информацию о людях, которые встречаются в том и другом деле. А вы, Ростислав Львович, связаны с обоими этими делами.

– С обоими? – искренне изумился Вишневский. – Позвольте, ну одно – это кража скрипки, это я понимаю.

– А второе – покушение на Анатолия Орликова. Вы ведь знакомы с потерпевшим?

– Да, конечно, я знаком с Анатолием Николаевичем. И с Олегом Сергеевичем Лисицыным тоже.

– Это вы продали им картину Азовского, которую обнаружили в багажнике взорванного автомобиля?

– Нет, уважаемый Вячеслав Иванович, – Вишневский снова расплылся в улыбке, – тут у вас неправильная информация. Целых две ошибки.

– Поправьте меня.

– Извольте. Во-первых, я не торгую картинами. Но поскольку я по образованию искусствовед, то у меня есть знакомства в соответствующих кругах.

– В каких именно кругах? – Грязнов становился все более дотошным.

– Я знаю многих художников, экспертов, галерейщиков. Так вот, ребята спросили у меня совета, и я порекомендовал им купить именно эту картину. Более того, я даже привез ее им лично в ресторан ЦДЛ.

– То есть выступили в роли посредника.

– Точно так.

– Можно поинтересоваться, вы сделали это по дружбе или имели какой-то материальный интерес? Процент с продажи?

– Пусть это останется между мной и продавцом. В конце концов, так ли это важно? Ведь вы не представляете налоговую инспекцию.

Вишневский подмигнул, причем, как показалось Вячеславу Ивановичу, довольно-таки развязно.

– Хорошо. Расскажите, пожалуйста, о картине.

– С удовольствием. Перво-наперво необходимо уточнить важную деталь. Вы, Вячеслав Иванович, произнесли слова «картина Азовского». Возможно, нечаянно оговорились. – Искусствовед быстро взглянул на генерала и тут же снова отвел глаза. Кстати, эта манера практически никогда не смотреть в глаза собеседнику начала раздражать Грязнова. – Так вот, картина эта ни в коем случае не принадлежит перу Георгия Азовского, и никто никогда не пытался представить дело так. Вишневский допил свой коньяк.

– Это блестящая – заявляю вам как профессионал – именно блестящая стилизация, виртуозно выполненная даже не одним, а целой группой молодых художников.

– Вы говорите, никто и никогда не пытался? А как же быть с подписью Азовского, которая довольно-таки узнаваема? Тоже стилизация?

«Ты у меня запоешь… соловьем!» – довольно зло подумал Вячеслав.

– Ну… в принципе подпись довольно неразборчива. Я бы сказал, что это вопрос для экспертов, – уклонился Ростислав Львович.

– Рад был с вами познакомиться. – Грязнов поднялся, таким образом внезапно закончив беседу. – Спасибо, что уделили мне время.

– Я всегда в вашем распоряжении.

– Думаю, мы с вами еще не раз побеседуем. Дело это сложное… оба дела. И требуют самого внимательного расследования.

– Всего вам доброго.

– До свидания.

– Итак, – произнес Константин Дмитриевич Меркулов.

– Итак, – перехватил инициативу Турецкий, – мы можем обобщить то, что стало известно к теперешнему моменту.

Они сидели в кабинете Александра Борисовича старой, проверенной командой: Меркулов, Грязнов и сам хозяин.

– Скрипка Райцера принадлежала прежде русскому эмигранту из белогвардейских офицеров, которого звали Леонтий Владимирович Вишневский. Откуда она ему досталась, еще предстоит узнать. Леонтий Владимирович, 1895 года рождения, эмигрировал в 1920 году, прошел традиционным путем через Константинополь в Париж и в итоге осел в Лондоне, где продал вывезенный им из России инструмент лорду Нэшвиллу. В Москве у Вишневского остался младший брат Лев, 1899 года рождения. Лев Владимирович был репрессирован в 1937 году, отсидел десять лет, освободился и жил в ссылке в Казахстане. Туда к нему приехала Анна Сергеевна Морозова, женщина, которую он любил и которая ждала его, и в 1949-м они поженились. В том же году Лев Вишневский был арестован снова, освобожден по амнистии в 1953-м. В 1954 году в Караганде у них с Анной Сергеевной родился сын Ростислав. В 1956 году Лев Владимирович был реабилитирован и смог вернуться с семьей в Москву, но насладиться жизнью не успел, так как в 1957 году умер.

Турецкий перевел дыхание.

– До сих пор все понятно, – констатировал Меркулов.

– Далее, – продолжал Александр. – Анна Сергеевна одна воспитывала их с мужем позднее дитя. Дитятко получилось трудное, училось неважно, в школе числилось на плохом счету и в конце концов засыпалось на фарце. В результате оказалось завербовано нашими бравыми чекистами, некоторое время было простым осведомителем, но позже каким-то непонятным образом вступило в сами доблестные ряды. Прослужив девять лет, Ростислав Вишневский демобилизовался и закончил университет как искусствовед. Известен в художественных кругах, имеет там многочисленные связи. Несколько лет назад проявил свой талант в новой для него, смежной области: в области менеджмента, став администратором оркестра «Москва», художественным руководителем коего является наш уважаемый господин Владимирский.

– Это тоже понятно, – удовлетворенно кивнул Меркулов.

– Вишневский придерживается нетрадиционной сексуальной ориентации, не скрывает этого, но и не афиширует своих связей в мире секс-меньшинств, не «засвечен» ни в каких гей-тусовках и так далее. Никогда не был женат даже формально, живет один, и есть ли у него… хм, друг – неизвестно. Много общается с госпожой Диной Тимашевской, но отношения их сугубо дружеского характера.

– Или делового? – переспросил Грязнов.

– Или делового. Дина – по имеющимся подозрениям – возглавляет некую мафию, занимающуюся подделкой и продажей картин. Вероятнее всего, Ростислав Львович также связан с данным бизнесом. Именно он продал Орликову и Лисицыну поддельного Азовского. И сколько бы все трое ни повторяли элегантное слово «стилизация», речь идет именно о подделке.

– Фальшивке, – согласился Константин Дмитриевич.

– Что мы из этого можем вывести? Вишневский непосредственно связан с двумя из трех наших дел. Он мог захотеть выкрасть именно скрипку Райцера, чтобы вернуть себе семейную реликвию или же нечто в этом роде. И он может, и даже наверняка участвует в преступном арт-бизнесе мадам Тимашевской. Косвенно он связан и с третьим делом, но мне кажется, у него нет ни малейшего мотива покушаться на господина Орликова. Поэтому универсального преступника из него не выйдет, все три дела он своей персоной не объединит.

– Слежка за этим господином установлена? – хмуро спросил Меркулов.

– Разумеется, – так же хмуро ответил ему Грязнов.

– Кроме того, наша дорогая Галочка Романова, – подхватил Турецкий, – в данный момент находится в той самой квартире в Замоскворечье, где после ссылки жили Лев Владимирович с Анной Сергеевной. Пытается выведать все, что возможно, у соседей.

…Гале Романовой повезло. Правда, не сразу, но все-таки повезло. Поначалу, отправляясь в дом в Можайском переулке (задние дворы Кутузовского проспекта), она даже и не надеялась напасть хоть на какой-то минимальный след. Шутка ли, столько времени прошло! Полвека… Поэтому на пятый этаж она поднималась в основном для очистки совести. Ох, какой это был неприятный подъем. Солидно строили при «отце народов», нечего сказать: пролет – так пролет, лестница – так лестница. Этажи высокие, ступеньки ядреные.

– Ничего мне здесь не светит, – прошептала Галочка, нажимая на звонок. – Тут уже давно живут начинающие «новые русские», или какой-нибудь профессор, или…

Дверь открылась. Интеллигентная дама лет пятидесяти с небольшим встретила ее довольно приветливо. Внимательно изучив Галино удостоверение, сказала:

– Очень приятно, Галина Михайловна. Меня зовут Наталия Николаевна. Чем я могу вам помочь?

Галя вкратце изложила суть дела.

– Сожалею, – мягко и даже ласково проговорила Наталия Николаевна. – Мы здесь люди новые. Муж получил эту квартиру от работы, он преподает в Международном институте общественных отношений.

«Точно! Профессор», – отметила про себя Галочка.

– Но могу дать вам подсказку. Прямо под нами живет одна потрясающая старушка. Да, собственно, ее и старушкой-то назвать как-то неудобно. Пожилая дама. Зовут ее Васса Александровна. Фамилия – Бунина. Запоминается легко, от Ивана Алексеевича, известного писателя, лауреата Нобелевской премии.

Наталия Николаевна улыбнулась.

– Васса Александровна живет, по ее собственным словам, в этом самом доме уже полвека. Очень может быть, что она знает нечто такое, что может вас заинтересовать.

– Огромное вам спасибо, – сказала Галина. Сорок секунд спустя резкий звонок нарушил тишину в квартире ниже этажом.

– Сейчас, сейчас, – донесся до Гали старческий голос. – Одну минутку.

Дверь приоткрылась, фиксированная ржавова-той цепочкой. В образовавшуюся щель Галочка сумела просунуть свое удостоверение капитана МВД, а кроме того, сбивчиво объяснила цель своего визита.

После этого дверь распахнулась широко, и старушка – древняя, сморщенная, но с острым и цепким взглядом – впустила Галю в прихожую.

– Здравствуйте, Васса Александровна.

– Здравствуйте, здравствуйте, милая. Чем могу вам помочь?

Голос старушки звучал абсолютно ясно и холодно, хотя и скрипуче. Галя обратила внимание, что та не пыталась назвать ее «дочкой» или «внучкой», не тыкала и вообще вела себя строго.

– Вас интересует Ростик? – произнесла Васса Александровна после того, как Галя рассказала ей, зачем она пришла. – Что ж, слушайте. Ростик всегда рос шалопаем. Говорю это прямо и не стесняясь, поскольку я его люблю. Можно убояться сказать правду про человека постороннего – побояться навредить, например, – а про своего, родного, скрывать нечего.

– Если можно, поподробнее, – попросила Галочка.

– С удовольствием. Этот мальчуган никогда не мог жить, как все. Со школьной скамьи он постоянно находился в конфронтации с социалистическим обществом. Когда ему было пятнадцать, у нас в доме впервые появился сотрудник детской комнаты милиции. В семнадцать его едва не посадили.

– За что, не помните?

– Да я и тогда не шибко этим интересовалась. Знаю, было за что, потому что парень рос хулиганом и шпаной.

– Вы ведь не жили с ними в одной квартире?

– Нет, они жили этажом выше. Собственно, и знакомство-то наше началось с того, что Вишневские залили меня, потому что этот негодяй Ростик, – Васса Александровна хмыкнула, – что-то там экспериментировал с водопроводом. А потом мы стали дружить – мы с покойницей Анной Сергеевной.

– Вы близко общались?

– Да, достаточно. Ну так, знаете… по-соседски. Свои интимные тайны она мне не поверяла.

– А про скрипку вы что-нибудь знаете? – наугад ляпнула Галя.

– Конечно, знаю. – Васса Александровна посмотрела на капитана Романову своим сухим и цепким взглядом. – Это же старинная семейная легенда.

– Расскажите, пожалуйста, все, что вам известно.

– Я знаю только то, что рассказывала Анна Сергеевна, царствие ей небесное. Ее муж, Лев Владимирович, происходил из приличной дворянской семьи. Папа их был якобы каким-то фабрикантом, впрочем, этого я точно не помню. Лева с детства бредил музыкой, мечтал стать скрипачом, много занимался. На восемнадцатилетие богатый папаша подарил ему потрясающую скрипку, чуть ли не работы самого Страдивари.

– Так-так. – У Гали засосало под ложечкой, и она невероятным усилием воли подавила желание немедленно позвонить Турецкому.

– А потом она пропала.

– Скрипка?

– Она самая. Но не бесследно. Оказалось, что старший брат, Леонтий, гулена и бабник, разгильдяй и пьяница, короче, гусар-одиночка, перед тем как сбежать с деникинской армией в Константинополь, умудрился, будучи проездом в Москве, свистнуть эту самую драгоценную скрипку.

– Потрясающая история! – искренне ахнула Галя.

– Впрочем, как говорят, счастья она ему там, в эмиграции, не принесла. Зарезали его в какой-то пьяной кабацкой драке.

– А что сталось со Львом Вишневским? Старушка скривилась:

– Тут-то у нас как раз и случилась революция. Старика-фабриканта вроде бы расстреляли. Леве тоже стало не до музыки, он окончил бухгалтерские курсы и работал счетоводом в Маслотресте. Потом его посадили. Вышел он из лагерей уже абсолютно сломанным, добитым человеком. Я его помню абсолютнейшим стариком, когда они въехали в наш дом. Это, кстати, сама по себе отдельная история.

– Почему?

– Они же были оба ссыльные. После реабилитации 1956 года, когда развенчали усатого людоеда, им позволили вернуться в Москву. Но тут, понятное дело, их особенно-то не ждали. Это вообще просто чудо, что у Анны нашлась престарелая тетка, которая успела прописать ее к себе, в комнату в коммуналке, вот тут, – Васса Александровна ткнула костлявенькой ручкой в потолок, – в этой самой квартире. Прописала ее и спустя месяц померла.

Бунина улыбнулась:

– Вот вам и причуды новой русской истории. А Лёва умер через несколько лет после того, как они сюда переехали. Но по сути дела, он был уже абсолютно мертвый, когда я впервые его увидела. Живой труп. И приехал он сюда – умирать.

Галя глубоко вздохнула:

– А что все-таки было с Ростиславом? Вы остановились на том, что он вырос шалопаем и едва не загремел в тюрьму.

– Да-да. Но, видимо, пронесло. То ли Анна Сергеевна что-то для этого предприняла… Хотя что именно, ума не приложу, денег на взятки у нее не было, какого-то, как говорят, блата – тоже. А может, просто повезло. В общем, все обошлось, а он теперь стал приличным человеком. Искусствовед, администратор оркестра.

– А вы с ним общаетесь? – искренне изумилась Романова.

– Разумеется! – энергично кивнула старушка. – Я же говорю: вырос приличным человеком. Конечно, очень близко мы с ним не контактируем, но и сказать, что он меня забывает, не могу. Что ж, это и правильно, ведь мы с его покойной мамой дружили. Пожалуй, кроме меня, она ни с кем и не общалась в эти московские, послессылочные, годы. И он тоже часто торчал у меня в доме, все книжки просил почитать. А теперь заходит иногда, поддерживает. Я-то живу одна, детей у меня нет, как говорится, – Бунина язвительно захихикала, – Господь не сподобил.

Галя слушала, затаив дыхание.

– А он прилично зарабатывает, ну вот и балует иногда старуху. То что-нибудь вкусненькое принесет, то коньячку бутылку… А вы не смотрите, что я с виду дряхлая, я еще хоть куда, уж рюмашку-то опрокинуть точно никогда не откажусь.

Васса Александровна оценивающе посмотрела на гостью.

– Кстати, не угодно ли? Я вас угощу. – Она прищурилась.

– Нет-нет, спасибо. – Галя замахала руками. – Очень мило с вашей стороны, правда, но… в другой раз.

– Ну как хотите.

– А когда вы его в последний раз видели?

– Ростика? Да вот же, сравнительно недавно. Он еще, помню, звал меня на концерт Геры Райцера, у них, с их оркестром. Ну вы же знаете Геру, правда? А я-то его помню еще студентом, ах, какой был талантливый мальчик!

– Так вы были на концерте?

– Нет, увы. Здоровье не позволило. Все-таки я уже, – Бунина рассмеялась, – не новая.

– И с тех пор его не видели?

– Милая Галина… э-э-э…

– Галя.

– Послушайте, Галя. Вы заметили, что до сих пор я не задала вам ни одного встречного вопроса? Наверное, ваши свидетели обыкновенно только и делают, что задают встречные вопросы: что, да как, да за что? Я надеюсь, вы оценили мою скромность, но теперь пришло время уже вам объяснить: что же там натворил наш негодник Ростик?

Галя принужденно рассмеялась:

– Ну почему же сразу «натворил»? Просто… э-э-э… совершено покушение на одного приятеля Ростислава Львовича, бизнесмена Орликова, и мы внимательнейшим образом изучаем весь круг знакомств…

– В самом деле? – Васса Александровна смотрела чрезвычайно иронично. – А при чем здесь скрипка?

– Ну… скрипка, это же просто семейная легенда…

– Вы меня не убедили, Галя, – грустно произнесла Бунина. – Ну что же, в каждой профессии свои секреты. Надеюсь, что я вам помогла, и еще надеюсь, что ничем не навредила Ростику.

– Я вам очень благодарна, – искренне и горячо воскликнула Галя.

На столе у Турецкого затренькал городской телефон.

– Алло!

– Здравствуйте, простите, могу я поговорить с Александром Борисовичем Турецким?

– Слушаю вас.

– Добрый день еще раз. Вас беспокоит Владимирский, Юрий Васильевич.

Турецкий насторожился.

– Юрий Васильевич, здравствуйте! – Он сделал вид, что обрадовался так, словно его лучший друг позвонил ему после долгого отсутствия. – Слушаю вас.

– Мне необходимо с вами встретиться.

– Так-так…

– Мне говорили… – Голос в трубке сбился. – В общем, я слышал о вас как о человеке чутком и гибком.

– Спасибо. Но в чем, собственно, дело? Нет, спрошу по-другому: это срочно?

Человек на другом конце трубки задумался.

– Это не дело жизни и смерти. Но это срочно. «Он умен и владеет собой, – отметил Турецкий. – Несмотря на волнение».

– Через час будет хорошо, Юрий Васильевич?

– Отлично. А где?

– Вы хотите подойти ко мне в прокуратуру? Или в городе где-нибудь?

– Лучше в городе, если вас не затруднит.

– Никаких проблем.

– Я весь день преподавал и с удовольствием выпил бы чашку кофе где-нибудь. А то даже и чего покрепче.

– Вы где сейчас, в консерватории? На Новом Арбате подойдет? – спросил Турецкий.

– Великолепно!

Спустя час с небольшим Турецкий и Владимирский сидели в уютном ресторанчике на Новом Арбате. Александр Борисович пил пиво, Юрий Васильевич – виски.

– Выслушайте меня, Александр Борисович, – начал Владимирский. – То, что я собираюсь вам рассказать, не знает никто.

– Я слушаю вас очень внимательно, – поощрил его Турецкий.

– И… мне было бы проще и спокойнее, чтобы никто никогда ничего и не узнал. Но… – Музыкант отхлебнул солидный глоток виски. – Я просто так больше не могу. Ведь Герка Райцер мой старинный друг. Мы с ним, как бы это сказать? – Он на мгновение задумался. – Как кровные братья.

Владимирский умолк, Турецкий тоже молчал, зная, что в подобной «исповедальной» ситуации лучше не мешать наводящими вопросами. И точно, через полминуты Юрий Васильевич заговорил снова.

– Это я во всем виноват! – выпалил он довольно-таки патетически.

Турецкий молчал.

– Я во всем виноват, – повторил Владимирский тихо и замолчал.

Турецкий решил все-таки вмешаться:

– Что вы хотите сказать, Юрий Васильевич? Что это именно вы украли скрипку Райцера?

– Нет! – нервически засмеялся музыкант. – Это было бы чересчур. У меня есть свой собственный Страдивари.

– Тогда что же?

И Владимирский расcказал Турецкому про поздний звонок администратора его оркестра и его настоятельную просьбу выманить Райцера из артистической комнаты.

– Я сразу понял, что дело нечисто. Что меня втягивают в какую-то грязную, отвратительную историю, но я не мог, понимаете, просто не мог послать его ко всем чертям, как следовало бы это сделать. Он держит меня на крючке, этот мерзавец.

– То есть? – поднял брови Александр Борисович. – Шантажирует? Чем именно?

Владимирский глубоко вздохнул, на секунду задержав воздух. Потом он заговорил:

– Когда-то давно, в юности… Словом, была такая глупая история, имевшая очень серьезные последствия. В студенчестве меня пытались завербовать.

– Органы?

– Да, они самые. Я не хотел быть стукачом, но и откровенно отказать им боялся. Я учился, делал карьеру. Конечно, я все понимал и не строил себе никаких иллюзий насчет нашего самого гуманного советского строя. Но приходилось играть по неким правилам.

– Я прекрасно вас понимаю.

– Словом, так получилось, – он сделал еще один глоток из широкого бокала, – что я написал некую бумагу. Что-то вроде товарищеской характеристики, что ли.

– На кого? На Райцера?

– Да. Меня заставили. Я не написал ничего плохого, поверьте! – горячо убеждал собеседника Юрий Васильевич.

– Я верю вам, – очень серьезно сказал Турецкий. – Продолжайте.

– Этот подлец… ну чекист, одним словом… даже съязвил что-то типа «это какая-то рекомендация на награждение премией» или что-то в этом роде. Но тем не менее в архив легла бумага, написанная моей рукой и подписанная моей подписью. Бумага, в которой я – и никто иной – пишу что-то про своего друга Герку. А что пишу, уже не так важно. Вы понимаете, какая это бомба?

– Н-да, – протянул Александр Борисович. – Понимаю. И эта бумага теперь в руках у Вишневского?

– Так он, во всяком случае, говорит. Он мне ее ни разу не показывал.

«Бедняга ты, бедняга! – подумал Турецкий про себя. – Как можно быть таким дураком?»

– Почему вы решили об этом рассказать? – спросил он Владимирского уже вслух.

– Из-за меня пострадал мой друг. Я ужасно мучился все это время и понял: будь что будет, но если я смолчу, то перестану себя уважать.

– Вы, видимо, очень порядочный человек.

– Спасибо, если вы правда так считаете. А теперь разрешите, я скажу что-то? Заранее извините за пафос…

«Ну пафос-то начался уже гораздо раньше», – внутренне улыбнулся Турецкий.

– Я теперь в ваших руках. Если все всплывет на поверхность, это будет страшный скандал, а возможно, и конец всему: карьере, работе, моему доброму имени.

Турецкий помолчал.

– Если говорить о моем личном мнении, – произнес он наконец, – то я считаю, что вы ни в чем не виноваты. Жизнь вас, что называется, «подставила», вам просто не повезло. Кроме того, ваш приход ко мне доказывает, что вы – человек благородный. И наивный.

Владимирский вопросительно поднял брови.

– Да-да. Дурит вас ваш господин Вишневский как школьника. И уже много лет.

– Что вы имеете в виду?

– Нет у него никакой бумаги с вашей подписью. И вообще ее в природе давно не существует. Не станут наши доблестные хранить такую ерунду, тем более что стукача из вас не получилось.

– Вы хотите сказать…

– Вишневский действительно знал о существовании этого письма. Но самого письма у него нет, в этом я уверен. Он просто взял вас на пушку – или на понт, как вам угодно.

– Значит, я зря всю жизнь боялся?

– По-моему, зря! – сказал Турецкий.

– Спасибо вам! – Владимирский протянул ему руку. – Вы не представляете, какой груз вы с меня сняли!

– Ну, Юрий Васильевич, – улыбнулся Турецкий, – я все же не исповедник. Я просто сказал вам свое непредвзятое мнение со стороны. Я постараюсь раскрыть это дело, не вытаскивая на поверхность историю с вашим… э-э… неудавшимся превращением в осведомителя. Но для этого мне нужно как минимум найти скрипку. Дело в том, что ваш администратор уже задолго до нашего с вами знакомства привлек мое внимание. Его досье довольно-таки пухлое. Но главный козырь против него – это как раз скрипка, точнее, его причастность к краже скрипки. А это нужно еще доказать.

– Чем я могу вам в этом помочь?

– Боюсь, что пока ничем.

– И что ты собираешься делать? – спросил Турецкого Меркулов, когда вечером того же дня они сидели в уютном кабинете последнего и пили дагестанский коньяк из микроскопических рюмочек.

– Собираюсь выдать ордер на арест господина Вишневского Ростислава Львовича и санкцию на обыск в его квартире, а также у него на даче.

– Так, хорошо.

– А еще, ордер на арест госпожи Дины Тимашевской по обвинению в спекуляции предметами искусства.

– Все это очень мило и правильно, но что ты будешь делать, если не найдешь у Вишневского скрипку?

– Я найду скрипку. Вот увидишь.