Текст книги "Кровные братья"

– Н-да? Ты забыл, что здесь объезд, все едут медленно, – возразил ему Еременко.

– Ну не настолько же медленно. А сверху мы снежком присыпем, будет выглядеть, как кучка мусора.

– А сами мы где будем?

Валера Лобанов стал вертеть головой, якобы в поисках подходящего укрытия.

– А что это там за будка? – Он указал рукой на покосившееся строение около дороги, чуть дальше поворота.

– А хрен его знает. Ты меня спрашиваешь? – огрызнулся Тарас. – Может, автобусная остановка?

– Да вроде автобус здесь не ходит. Впрочем, неважно.

Лобанов был очень горд тем, как он сумел изобразить «случайное» обнаружение укрытия. На самом деле будку эту, абсолютно ненужную на объездной щебеночной дороге, установили вчера по прямому указанию генерала Грязнова.

– Ну какая разница, блин. Укроемся там.

– Ага.

– Все, начали. – Еременко посмотрел на часы. – До появления объекта у нас примерно сорок минут. Заказчик будет здесь через полчаса. Работаем!

– Успеем, не волнуйся, земеля.

В какой-нибудь сотне метров от них в снегу залегли бойцы спецназа МВД. Одетые в белую камуфляжку, они полностью сливались с пейзажем. Предводительствовал лично сам генерал Грязнов, он же и руководил операцией по захвату. Слава, тоже впечатанный в снег, испытывал то самое знаменитое «смешанное» чувство. С одной стороны, участие в настоящем, живом деле бодрило, горячило кровь и наполняло жизнь смыслом гораздо сильнее, нежели монотонная руководяще-аналитическая работа в кабинете. С другой стороны, было холодно, непромокаемая ткань камуфляжки не пропускала влагу, но зато отлично пропускала мороз, ныли кости от неудобной позы, и вообще Вячеслав Иванович казался сам себе уже немного староватым для подобного «экшена». Впрочем, отступать было некуда. Он – руководитель операции. Слава покосился на лежавшего рядом с ним Турецкого (будучи главой данного расследования, тот тем не менее на данной операции присутствовал лишь на правах наблюдателя) и заметил, что Саня, по крайней мере с виду, свеж и юн и, судя по всему, чувствует себя в этой оперативной обстановке прекрасно.

– Ну что там у тебя? – крикнул Еременко Лобанову, согнувшемуся в три погибели над крупным свертком и яростно зачищавшему плоскогубцами какой-то провод.

– Сейчас, – пропыхтел тот, соединяя проводки. – Последние штрихи… Вот… Все…

Из-за поворота дороги показалась пешая фигура. Коренастый человек в дубленке стремительно приближался.

– А вот и заказчик.

– Здорово, Тарас. – Человек в дубленке пожал Еременко руку. Затем он и Лобанов также обменялись рукопожатием. – Все готово?

– Да, босс, – лихо ответил Тарас. Пришедший скинул дубленку.

– Камуфляжку для меня взял?

– А как же! – Еременко достал из рюкзака куртку и протянул ее заказчику, который сразу же в нее облачился.

– Автоматы?

– Вот. – Еременко достал из рюкзака два маленьких «узи» и «калашникова».

– Запомните: когда машина взорвется, стреляем на поражение. Пошли в укрытие.

Трое мужчин устремились к покосившейся будке. Внутри было тесно. Еременко снова полез в рюкзак и извлек маски с прорезями для глаз, надев которые трое заговорщиков сделались совершенно одинаковыми. Один из них посмотрел на часы.

– Еще минут пять, не больше, – сказал заказчик.

– Откуда вы так точно знаете? – спросил Тарас Еременко.

– Он, сука, очень пунктуален. Приготовились. Где пульт?

– Пульт у меня, – ответил Тарас.

– Дай мне.

– Вы хотите сами? Вообще-то…

– Нет, я хочу сам.

– Ну что же, дело ваше. Тогда нажимать надо вот сюда. Но строго по моей команде, когда машина поравняется с зарядом.

– Ладно, дашь мне сигнал. Потянулись томительные минуты ожидания.

Наконец из-за поворота показался автомобиль – серебристый «Вольво» Анатолия Орликова. Он сам сидел за рулем.

– Приготовились, – прошипел Еременко. – Три! Два! Один! Жми!

Заказчик нажал на кнопку, но взрыв не раздался.

– Что за хрень? – в бешенстве зарычал он. Еременко схватил за грудки Лобанова:

– Ты что там накрутил, механик долбаный?

Заказчик выскочил на дорогу и продолжал яростно жать на кнопку. Машина остановилась возле будки, словно ожидая чего-то. Ничего не соображая, заказчик схватил автомат и выбежал на дорогу, но серая фигура преградила ему путь и выбила из руки «калаш», а возникший неведомо откуда генерал Грязнов прокричал:

– На землю! Руки за голову!

– Сдал! – крикнул Еременко Лобанову, которого он, впрочем, не мог видеть, лежа на земле в неудобной позе. – Сдал, сволочь! Крыса! Сучара!..

– Молчать! – пророкотал Грязнов. На запястьях троих хрустко защелкнулись наручники, после чего сильные руки снова поставили их на ноги. Анатолий Орликов вышел из своей машины и стоял, полуоблокотясь на дверцу. Подошедший мужчина средних лет с лицом киногероя сдернул маску с заказчика и произнес:

– Ну здравствуйте, господин Лисицын, Олег Сергеевич. Меня зовут Александр Борисович Турецкий, помощник генерального прокурора. Вот и познакомились наконец-то. А генерала Грязнова вы уже знаете.

Орликов подошел ближе:

– Олег! Как же? Почему? Неужели ты так меня ненавидел, что хотел убить? Ведь мы же «кровные братья»! За что же ты меня так ненавидел?

– «Кровные братья»! – передразнил Лисицын, пытаясь вырваться, но чужие руки крепко держали его за локти. – «Кровные братья»! Ты всегда и во всем был лучше меня! Ты был умнее, ты был богаче! Ты был удачливее в делах! Тебя любили женщины! А я всегда плелся в хвосте!

– Я не могу поверить…

– Ты не можешь поверить! – шипел и плевался Лисицын, в которого словно вселился бес. – Конечно! Ты же не знаешь, как это было унизительно всегда чувствовать себя вторым сортом. Бежать за тобой, будто шелудивая собачонка за тем, кто ей дал кусок колбасы.

– Но ты ведь мог мне сказать!

– Сказать тебе! Ну как же! – продолжал бесноваться закованный в наручники «кровный брат». – Да я же по гроб жизни тебе обязан! Ты же меня вызволил из колонии. Ты меня вообще вытащил из говна, вернул к жизни, сделал своим заместителем. Что это я мог тебе сказать? Да ведь ты, блин, меня купил со всеми моими потрохами. Я же твоя собственность. И бабу ты у меня увел, чтоб показать мне, чего я стою! Что я – дерьмо, а ты – хозяин. И я решил тебя убить! Просто чтоб показать тебе…

– Но послушай, Олег…

– Да, конечно! Она тебе на хрен не была нужна, ты просто хотел лишний раз мне дать понять, что ты – господин, а я – говно. Из говна вышел и говном остался.

– Олег…

– А у меня, может, это была любовь всей моей жизни. – Лисицын обмяк и заплакал от жалости к самому себе.

– Анатолий Николаевич, – приблизился к нему Турецкий, – извините, но, по-моему, это бессмысленно. Олег Сергеевич Лисицын только что признался в совершении уголовно наказуемого деяния, а именно – покушения на убийство, статья сто пятая Уголовного кодекса Российской Федерации, предусмотренное наказание – от восьми до двадцати лет лишения свободы. Дальнейшее сейчас несущественно. Если захотите выяснить отношения с этим человеком…

Турецкий едва заметно кивнул Грязнову.

– Уведите, – рявкнул генерал, и спецназовцы уволокли Олега Лисицына и двоих его подельников в подъехавший к месту событий милицейский автобус.

– Если захотите выяснить с ним отношения, – продолжил Александр Борисович, – вы можете попросить с ним свидание. Лично от себя я искренне вам сочувствую, полагаю, что это большое потрясение для вас – узнать, что ваш ближайший друг и помощник покушался на вашу жизнь.

– Да уж, – пробормотал Орликов, – потрясение – это не то слово.

– И я как руководитель следственной бригады благодарю вас за оказанную нам помощь в раскрытии этого дела и в задержании преступников.

– Не за что, – криво ухмыльнулся бизнесмен.

– Однако должен сказать вам, что вы, в свою очередь, являетесь одним из главных подозреваемых по делу о преступном бизнесе с фальшивыми картинами, то есть речь идет о статье сто пятьдесят девятой УК РФ – мошеннические действия, от пяти до десяти лет лишения свободы с конфискацией имущества.

– Что-о?! – вытаращил глаза Орликов.

– Поэтому, – продолжил Турецкий, полностью игнорируя изумление бизнесмена, – вы сейчас проедете с нами и дадите подписку о невыезде. В случае, если следствие подтвердит подозрения против вас, вам, в свою очередь, грозит арест. И суд.

– Это какое-то недоразумение, Александр Борисович.

– Нет, никакого недоразумения нет, и я с удовольствием вам все объясню, – улыбнулся Александр Борисович, изо всех сил стараясь быть любезным. – Но мы же не будем беседовать в лесу, на морозе.

– Хорошо, – кивнул Орликов. – Тогда давайте сделаем так. Я зайду к вам сегодня вечером, или еще лучше – на днях. И мы обо всем подробно и спокойно поговорим.

– К сожалению, это невозможно, – улыбнулся Александр Борисович еще лучезарнее.

– В любом случае сейчас я никак не могу, – засуетился бизнесмен, – у меня очень важное деловое совещание, и я, – он посмотрел на часы, сверкнувшие швейцарским золотом на его левом запястье, – откровенно говоря, уже опаздываю.

– Боюсь, вы меня не поняли, Анатолий Николаевич.

– Я вас отлично понял, Александр Борисович. Вы подозреваете меня в мошенничестве. Я знаю, что это недоразумение, и сумею это доказать. Я не помчусь в аэропорт, чтобы улизнуть в Южную Родезию, и вообще не собираюсь от вас удирать. Даю вам честное слово бизнесмена. У меня действительно важное совещание в офисе – сейчас, утром, и еще важная деловая встреча днем.

– Случайно не с Диной Леонардовной Тимашевской? – по-прежнему улыбаясь, спросил Турецкий. – Жаль, если так, потому что эта встреча не состоится.

– Да, именно с ней, – удивился Анатолий Николаевич. – Откуда вы знаете? И почему не состоится?

– Потому, – с удовольствием объяснил Турецкий, – что госпожа Тимашевская арестована. Вчера была арестована, – уточнил он.

Орликов оторопел.

– Также вчера был арестован господин Вишневский Ростислав Львович – знаете такого? И еще супруги Раевские, Евгений Михайлович и Александра Павловна, это хозяева картинной галереи под названием «Русские художники». И это еще не все. Кроме этого генерал Грязнов, – Александр Борисович кивнул в сторону Вячеслава Ивановича, – с минуты на минуту ожидает звонка полковника Шарова с докладом об аресте еще троих господ – это некие Павел Сергеев, Григорий Рогов и Владимир Пинский. Так называемые «Братья Серпинские», художники. Слыхали о таких?

Воцарилось молчание.

– Я же объясняю вам, Анатолий Николаевич, что вы меня с самого начала не так поняли, – продолжал Турецкий после небольшой паузы. – У меня достаточно оснований для вашего ареста. И только тот факт, что сами вы являетесь жертвой другого преступления, плюс то, что вы действительно помогли нам взять преступника с поличным, согласившись изобразить из себя живую мишень, что было сопряжено с известным риском, заставляет меня отнестись к вам с чуть большим снисхождением. И ограничиться пока – пока! – подчеркнул Александр Борисович, – более мягкой мерой пресечения, а именно подпиской о невыезде.

Бизнесмен молчал, глядя на Турецкого с высоты своего гигантского роста.

– Поэтому давайте прекратим эту дискуссию. Мы с вами беседуем как интеллигентные люди, так не вынуждайте меня и моих товарищей к неинтеллигентным мерам. Поверьте, это мы тоже умеем. – Турецкий кивнул в сторону автобуса, намекая на то, как волокли в него закованных в наручники взрывников. – Слава, будь так добр…

– Анатолий Николаевич, я прошу вас следовать за мной, – очень твердо сказал генерал Грязнов, так же твердо беря Орликова за локоть своими железными пальцами. – О вашей машине мы позаботимся, вы можете совершенно не беспокоиться.

– Ну что, Славик, кажется, мы закрыли еще одно неслабое дело? – обратился Турецкий к Грязнову, когда автобус с арестованными и бойцами спецназа, трясясь по гравийке, завернул туда, где за заснеженным лесом должна была находиться Москва.

– Почему одно? – переспросил Грязнов.

– Да, конечно, ты прав. Три. Правда, теперь предстоит еще масса нудной, кропотливой работы. Рутинной, в общем-то.

– Да, самое интересное в этом деле уже произошло.

– Как ты думаешь, Славик, если мы с тобой лично доставим автомобиль господина Орликова в прокуратуру…

– Я считаю, что это большая честь для арестованного…

– Он же еще не арестован.

– Но ведь будет арестован!

– Несомненно.

– Большая честь для будущего арестованного иметь в качестве запасных водителей…

– …генерала МВД и государственного советника юстиции третьего класса…

– Но ведь ему невдомек, что, несмотря на седины и регалии…

– …мы остались такими же хулиганами, какими были в молодости.

И, чтобы проиллюстрировать свои слова, государственный советник юстиции третьего класса мгновенно слепил снежок и запулил им в лоб генерала МВД, который немедленно ответил ему тем же.

ЭПИЛОГ

– …И теперь мы можем со всей ответственностью сказать всем ценителям настоящей живописи: никто больше не будет дарить вам на день рождения подделки, – так говорил на коллегии вернувшийся из отпуска по болезни генеральный прокурор Кудрявцев – посвежевший, поправившийся. – Время подделок закончилось, и все это благодаря блестящей работе, проделанной Александром Борисовичем Турецким и его командой. И если вам, господа любители живописи, – обращался он виртуально к отсутствующим на этом собрании коллекционерам, – кто-то дарит картину, вы можете быть уверены, что это не фальшивка.

– Боюсь, что я такого обещания дать не могу, – шепнул Турецкий на ухо Меркулову. – Сказать, конечно, можно все, что угодно, особенно подводя итоги…

– …блестящей работе, – вторил ему Меркулов.

– Вот-вот. Но, насколько известно мне, а я эту тему изучил довольно основательно…

– Я помню.

– Так вот, – Александр еще понизил голос, – на рынке сейчас циркулирует около шестидесяти тысяч полотен, приписываемых кисти Айвазовского. Тысяч!! Конечно, художник был весьма плодовит, но все же в самом лучшем случае за свою жизнь он мог написать не более шести тысяч картин.

– Причем это только один Айвазовский!

– Вот именно. А кроме него хватает и других живописцев.

– Так что работы нам с тобой, дружище…

– …непочатый край.

– Может, это и к лучшему. Нет, то есть расцвет преступности – это, разумеется, плохо, но зато хорошо, когда есть интересная работа.

– Это верно. Не дает заржаветь.

Кудрявцев строго посмотрел на Меркулова и Турецкого. Делать им замечание ему не хотелось, ведь, в конце концов, именно их работу он только что так нахваливал, но он дал им понять, что не одобряет болтовни на официальной коллегии. Оба юриста изменили позу, сели прямее, сделали невинные лица, и вообще всячески показывали, что не имеют представления, кто это сейчас тут разговаривал, более того, сделали вид, что практически незнакомы друг с другом. То есть вели себя абсолютно как провинившиеся школяры.

Александр Борисович возвратился домой полумертвый. Группа Турецкого заканчивала три сложных уголовных дела. Все было очень запутано.

Некоторые из обвиняемых, в частности Олег Лисицын и Ростислав Вишневский, проходили сразу по нескольким делам. И хотя опытный следователь Турецкий четко расписал план окончания и того, и другого, и третьего дела, работы у него и его команды было невпроворот.

Он открыл ключом дверь своей квартиры и жалобно позвал:

– Ира! Ириша! Ирина Генриховна!

Однако на его зов вместо жены явилась дочь Нина, она же Ника, – повзрослевшая и вытянувшаяся.

– О! – удивился Турецкий. – Дочечка! Здравствуй, дочечка, ты какими это судьбами дома?

– Как это «какими»? Я тебя жду, чтоб накормить, – гордо ответила Ника.

– А ну-ка дай папке тебя поцеловать! Накормить, говоришь? Хм, заманчиво!

– Раздевайся и мой руки, – совсем по-взрослому скомандовала Ника.

«Дочка-то выросла, – подумал Турецкий. – Совсем выросла, пока я бандитов ловил. Скоро эти пойдут, ну как их… кавалеры. Мальчики, короче. Будут тискать мою маленькую девочку по подъездам… сволочи. Ух! Поубиваю всех на фиг!»

– А где, собственно, у нас находится мама, а, дочка?

– Ирина Генриховна на лекции.

– Что-то я совсем отстал от жизни. Ты мне объясни-ка толком, что еще за лекция и о чем?

– Как, ты разве не знаешь? Мама два раза в неделю посещает лекции академика Владимира Кудоярова.

– Кудоярова? Я его знаю, это великолепный юрист. Но при чем тут наша с тобой Ирина Генриховна?

– А это последнее мамино увлечение. Она у нас теперь юный криминалист.

– Что-о?

– Да-да. Посещает конференцию под названием… сейчас, минуточку, я записала. Такое не запомнишь. Конференция называется «Экспертиза и атрибуция произведений изобразительного и декоративно-прикладного искусства».

– Ни себе чего! Ай да Ирина Генриховна!

– И проходит, между прочим, не где-нибудь, а в самой Третьяковской галерее. Вот так! Ты руки мыл? – спросила дочь.

– Да, – привычно соврал отец.

– Тогда марш за стол!

– Йес, мэм! «А здорово все-таки! Надо же, до каких седин я дожил, что Нинка уже меня обедо-ужинами кормит на правах строгой хозяйки».

– Приятного аппетита.

– Спасибо, Ника. «Н-да, еда-то, конечно, еле теплая. Ну да ладно, не будем делать замечания из-за пустяков. Нужно поощрять в ребеночке хозяйственность и инициативу. И потом, она так старалась».

– А я знаю, что нужно сделать! – гордо заявила Ника.

– Ты о чем, дочка?

– Ну как отличить фальшивые картины от настоящих.

«Боже мой, эти картины сведут меня с ума. Уже и дома от них не укрыться. А между прочим, котлеты недожаренные. Да и пюре какое-то комковатое».

– И как же?

– Очень просто. Нужно взять отпечатки пальцев у всех художников – ну пока они еще живы. И потом, после смерти, сравнить с отпечатками на картине.

– Остроумно, остроумно. А с мамой ты делилась?

– Нет еще, это я только сегодня придумала. Потому что мама мне рассказала о новой технологии. Оказывается, подлинность полотен известных мастеров могут доказать их отпечатки пальцев.

– Серьезно?

– Да-да. Ну… – Ника замялась, – правда, это не доказано, пока еще только гипотеза. Но мама собиралась поделиться с тобой… ой, какая я дурочка, – вдруг спохватилась Нина. – Мама же хотела сама тебе рассказать, а я все разболтала.

– Ну ничего, – успокоил ее Турецкий, – мы сделаем вид, что я ничего не знаю.

– Ты сможешь сделать такой вид?

– Конечно. Любой юрист немного актер.

– Ну тогда все в порядке. Она так хотела с тобой поделиться, думала, что тебе это поможет в работе.

«Нет, просто сойти с ума! Жена, как выясняется, не просто усердно грызет гранит науки криминалистики, но и дает поучительные, почти экспертные советы мужу, следователю, на тему „как лучше расследовать дела о фальшивых картинах“! Дочь выступает с собственными подростково-максималистскими рацпредложениями с размахом, достойным идеи поворота рек вспять…»

Турецкий, пожалуй, впервые всерьез задумался о том, кем станет его любимая дочка, когда вырастет. Собственно, она уже практически выросла. А ну как черт ее дернет пойти на юрфак! Удивляться этому не придется.

«А что? Будет даже забавно. Вырисовывается некая преемственность. Есть же династии поваров, а у нас будет юридическая семейная династия».

Турецкий наконец-то дожевал малосъедобную котлету и улыбнулся.

«А вот в повара я бы Нике идти как раз-таки не порекомендовал».

Раздался телефонный звонок.

– Господин Турецкий, тысяча извинений. Это Владимирский вас беспокоит.

– Здравствуйте, Юрий Васильевич. Как поживаете?

– Благодарю вас, все прекрасно. Я, Александр Борисович, хотел просить вас о встрече – буквально на пять минут.

– Хм… это срочно? – нахмурился Турецкий.

– Ну как вам сказать… – Голос в трубке звучал заискивающе.

– Я объясню вам честно, Юрий Васильевич: дел сейчас в Прокуратуре по горло, я только что вполз домой и чертовски устал. Вылезать куда-то еще просто нет сил. Но если дело срочное, тогда, конечно, нечего делать.

– Нет-нет, ни в коем случае! Я не хочу вас тревожить и создавать вам проблемы. Но может быть, я заскочу к вам? Если вы позволите. Это буквально пять минут.

– Ну что ж, подъезжайте. Турецкий продиктовал адрес. Не прошло и получаса, как в дверь позвонили, и на пороге возник маэстро Владимирский: роскошно-избыточный в своей шубе, громкоголосый и артистичный.

– Пришел поблагодарить вас, Александр Борисович. Вы меня просто спасли.

– Ах, не преувеличивайте, Юрий Васильевич. Я делал свою работу.

– И тем не менее вы сочли возможным не наказывать меня за глупую ошибку молодости. Знаете, в молодости каждый способен натворить глупостей. Помните, у Оскара Уайльда «Идеальный муж»…

– В этом не оказалось необходимости. Раздевайтесь, прошу вас.

– Нет-нет, я не хочу вас беспокоить. Я тут кое-что вам принес. Надеюсь, вы не сочтете это за взятку должностному лицу при исполнении им служебных обязанностей.

– А я сейчас не при исполнении. Впрочем, смотря что вы принесли.

Владимирский достал из своего кейса картонную коробку.

– Это коньяк. Коллекционный, очень хороший. В наших магазинах такого нет, даже в самых элитных. Это я привез в прошлом году из Франции, и с тех пор он ждал своего часа. Прошу вас принять это от меня в знак благодарности.

– Наверное, это безумно дорого. Спасибо, конечно, я тронут, но не могу. Извините.

– Ах что вы, Александр Борисович, какая ерунда! Во-первых, я небедный человек, уж вы поверьте. А во-вторых, дело же не в этом. Просто мне хотелось подарить вам что-то особенное. Именно особенное, а не какое-то безумно-дорогое. Возьмите, пожалуйста.

– Вы меня убедили. Возьму. Спасибо вам.

– Нет, это вам спасибо!

В одиночной камере в Лефортовской тюрьме томился Олег Лисицын. Именно томился, а не просто сидел или скучал. Все его существо переполняло одно чувство: жгучая лютая ненависть. Ненависть и прежде владела им и руководила его действиями, ведь неспроста он задумал даже убить того, кого раньше любил, а теперь так неистово возненавидел. Но теперь он вышел на некую следующую, более высокую ступень: ему казалось, что его, как физической оболочки, больше нет, он был весь воплощенная ненависть. Порой он чувствовал, что сходит с ума, да, возможно, был и не так уж далек от помешательства.

Сознание того, что его друг-враг отделается легким сроком за мошенничество, а то и вовсе откупится при помощи ловкачей-адвокатов, в то время как он сам будет пожизненно гнить в лагере, отбывая наказание за деяние, которое он так мечтал совершить, но не сумел, заставляло его скрипеть от ярости зубами. И демон самоуничижения терзал его не очень стойкую душу.

– Правильно! – говорил он вслух, обращаясь к серым камерным стенам. – Все правильно! Потому что ты – ничтожество. Он всегда все делал лучше тебя. Лучше учился, лучше боксировал. Лучше клеил баб. Лучше делал бизнес. Уж наверное, если бы он собрался тебя убить, то ты бы уже давно жарился в аду на сковороде. А ты даже этого не смог. Ничтожество. Ноль! Поделом тебе.

Раздался душераздирающий железный лязг, дверь со скрипом отворилась, и в камеру вошел охранник.

– Заключенный Лисицын, на выход. Олег посмотрел на него вопросительно.

– Вам разрешено свидание. Он замер.

– Я не просил о свидании.

– Неважно. Ваш брат договорился с кем надо, – охранник подмигнул, – и вам разрешили его увидеть.

– Кто? – Охранник увидел, как глаза Лисицына наливаются кровью. – У меня нет никакого брата. Я никуда не пойду.

– Но как же? – растерялся вертухай. – Мне приказано вас доставить…

– Я никуда не пойду. Хочешь – силой выноси.

Олег произнес эти слова тихим, сдавленным голосом, после чего вдруг вскинулся и принялся бешено орать:

– Нет у меня брата! Нет, понимаешь, ты? Коз-зел! Нет никакого брата и в помине! Не знаю я никакого гребаного брата! Раньше был, да, был брат, а теперь вот нет! Нет – и точка! Ишь чего придумали, ур-роды! Нет брата, нет! У меня! Нет! Ты понял меня, придурок?

Это была истерика. Изо рта у Лисицына пошла пена. Он орал и бесновался, не слушая увещеваний своего перепуганного тюремщика. Надо сказать, что к Олегу Лисицыну – личности важной и богатой – в Лефортове относились чуть более трепетно, чем к обычному рядовому заключенному. Через несколько минут прибежал тюремный врач, вызванный взволнованным охранником, сделал больному успокоительный укол.

Олег постепенно обмяк, глаза его потускнели – это начинало действовать снотворное. Последнее, что он еще проговорил слабеньким голоском, уже совсем засыпая, было:

– У меня нет никакого брата.

Юрий Васильевич Владимирский вышел из подъезда дома, где жил Турецкий, и сел в свой автомобиль. Но не успел он тронуться с места, как его мобильный телефон зачирикал марш из «Аиды».

– Алло.

– Юрка, это я, – прозвучал в трубке узнаваемый голос Геральда Райцера. – Привет!

– Герка-а!! – завопил Владимирский. – Герка, дружище! Я так рад тебя слышать!

– По правде сказать, старина, я уже пару дней собирался тебе позвонить, но ждал тут одного известия.

– Что такое? – насторожился Юрий Васильевич.

– Да ничего плохого, – рассмеялся Райцер в трубке. – Что ты сразу напрягся-то?

– Скажи мне, Герка, главное: тебе скрипку уже вернули?

– Да! – торжествующе воскликнул Геральд Викторович. – И это один из поводов, по которому я тебе звоню. Знаешь, я сначала хотел даже сам прилететь за ней в Москву, боялся кому-то ее доверить. Но, к сожалению, эта поездка совершенно не вписывалась в мой график, и тогда я подумал: а, чего уж там! Все равно она, бедная, была в чужих руках, столько натерпелась, ну что же, еще одна авантюра на ее голову. Как-никак, она у меня бывалая, у нее биография дай бог каждому. Или не дай бог.

– А кто тебе ее привез?

– Лично сам атташе по культуре нашего посольства в Москве. Я решил, что могу ему доверить свою девочку. Все-таки культурный атташе должен быть культурным человеком, – попытался скаламбурить Райцер.

– Как она, в порядке? – взволнованно спросил Владимирский.

Они разговаривали так, как будто речь шла о живом существе, а не о неодушевленном предмете. Впрочем, так ли уж и о неодушевленном?

– Да, в полном порядке. Старушке опять повезло. Надеюсь, это уже последнее ее приключение.

Владимирский облегченно вздохнул.

– Старик, я не могу тебе передать, как я рад! Знаешь, это меня сильно пригибало к земле, вся эта безумная история с похищением скрипки. Теперь я наконец вздохну свободно.

– А уж я-то как рад! – опять рассмеялся Райцер. – Будем называть вещи своими именами, эта история со скрипкой пролегла между нами чем-то… каким-то минным полем. Между тобой и мной. Хотя я прекрасно понимаю, что ты тут совершенно ни при чем, и я надеюсь, ты понимаешь, что я это понимаю. Но все же это лежало каким-то грузом на нашей дружбе. Я твердо знал, что ты наверняка винишь себя – ведь это именно ты так звал меня в Москву – и готов взять на себя ответственность за то, в чем ты лично не виноват.

– Так это и было. Но теперь…

– Но теперь все закончилось счастливо. И я еще раз хочу тебе сказать, что мне очень легко и удобно с тобой игралось. И я надеюсь, что не в последний раз.

– Ты приедешь к нам еще? – просиял Владимирский.

– Конечно, приеду! Отчего же мне не приехать? Но Москва – не единственная концертная площадка, где мы можем сотрудничать. А я уверен, что нам нужно чаще работать вместе, это может быть очень плодотворно. Не говоря уже – приятно.

– Герка! Ты прелесть!

– На самом деле у меня планов громадье. Я хочу все-таки заставить тебя тоже взять в руки скрипку. Например, было бы здорово сыграть вместе Симфонию Кончертантэ Моцарта, а я могу сыграть на альте. Ты сможешь одновременно играть партию скрипки и дирижировать?

– Что за вопрос, конечно, смогу! – радостно вторил Юрий Васильевич. – В прошлом сезоне мы таким макаром играли ее с Юрой Башметом. А между прочим, я тоже могу сыграть на альте, у меня есть прекрасный альт Амати.

– Ладно, мы бросим жребий, кому из нас суждено стать альтистом. Но это так, дальние прожекты. Давай поговорим о насущном.

– Ты о чем?

– Слушай меня внимательно. В субботу у меня концерт в Вене, в Музик-ферайне, с оркестром Венской филармонии. Дирижировать должен был Зубин Мета, но с ним приключилась какая-то неприятность, короче, он заболел.

– Та-ак, – ответил Владимирский, внутренне радостно холодея.

– Извини, Юрка, возможно, это нахально с моей стороны, но я, не спросив твоего согласия, предложил им твою кандидатуру.

– Да ты что!

– Ну да! И ты представляешь, они согласились. Но ты же знаешь венцев, это народ чванливый, они очень придирчивы к тому, кому позволяют приблизиться к их святая святых – филармоническому оркестру. Но поскольку они тебя знают…

– Да, я играл в Музик-ферайне в прошлом году, но только со своим оркестром, на фестивале. Встать за пульт Венской филармонии – это же мечта! Как тебе это удалось?

– Вот же я и говорю: они тебя помнят, знают, уважают. Ну и – без ложной скромности – моя рекомендация, видимо, для них тоже не пустой звук.

– Еще бы! Старик, я в полном восторге! Не знаю, как тебя благодарить.

– Ты погоди благодарить, ты ведь еще не дал мне согласия. Я понимаю, что «вскочить» в чужой концерт – это всегда несколько… э-э… ну чувствуешь собственную вторичность, что ли, ощущаешь себя дублером. Но это как раз должно для тебя компенсироваться Венским оркестром, так что за твое эго я относительно спокоен. А вот вопрос с расписанием, он не менее важный…

– Герка, что за ерунда! Конечно, я согласен. Ради такого случая я перекрою любое расписание. Так говоришь, в субботу?

– Да, репетиция в одиннадцать утра, концерт в семь тридцать.

– А что там нужно играть?

– Я играю концерт Брамса, стало быть, с тебя, старый, аккомпанемент.

– Заметано, – кивнул Владимирский. – А еще?

– Во втором отделении Седьмая симфония Дворжака.

– Ре минор?

– Она самая.

– Даже и не помню, когда играл ее в последний раз. Лет десять – пятнадцать назад… Но это не беда.

– Да уж, куда ты денешься, повторишь. Еще три дня у тебя в запасе. Программу менять, увы, невозможно, ибо она объявлена давным-давно, а гибкость австриякам нехарактерна.

– Это я знаю, – хихикнул Юрий Васильевич.

– У тебя есть шенгенская виза? – спросил Райцер.

– Да, конечно!

– И ты сможешь прилететь в Вену в пятницу вечером?

– Я постараюсь изо всех сил.

– Вот и отлично. Я скажу, чтоб тебе заказали номер рядом с моим. Я в Вене всегда живу в «Бристоле», помнишь – на Ринге, рядом с Оперой?

– Ого! Маэстро имеет вкус! – поддел друга Владимирский. – И бюджет.

– Ноблесс оближ! – парировал Райцер. – Положение обязывает. Тогда до пятницы.

– До пятницы. Черт, это все так неожиданно, что я не могу поверить.

– Да, это правда, в поганые неожиданности веришь легче, чем в приятные.

– Герка, дружище, это невероятно, и я не знаю, как и когда смогу тебя отблагодарить.

– Да ладно, перестань. Во-первых, в моем предложении кроется, помимо всего прочего, немало эгоизма. Потому что ты прекрасный музыкант и отлично аккомпанируешь. С тобой легко играть, а ты сам знаешь, что это не так часто встречается даже в самых верхних «эшелонах» знаменитостей. А во-вторых…