Текст книги "Есть во мне солнце"

– Как же так? – не выдержала Динка.

– Лучше не начинай, – отозвался Андрей.

– Но ты же любил меня… говорил, что любишь.

– Любил.

– Тогда что? Почему?

– Ну, невозможно было дальше, пойми.

– Почему?

– А можно жить на вулкане, который то спит, то начинает действовать? И никогда не знать, в какое время начнется извержение?

Это было правдой. Характер у Динки был импульсивный, сдерживаться она пока не научилась, и сама знала, что причиняла боль окружающим своей непредсказуемостью. Мама постоянно твердила, что ей надо менять характер. Только как его изменишь? Она порой сама от себя не ожидала того, на что оказывалась способна в запале.

– Прости меня, – заплакала Динка, – Я понимаю. Я изменюсь.

– Тебе обязательно надо постараться, – произнес Андрей прежним, казалось, любящим голосом, – Не ради меня, я ушел насовсем. Но ради самой себя. Тебе же среди людей жить.

– Не уходи, – взмолилась Динка.

– Я ушел месяц назад.

Андрей достал из кармана сложенную матерчатую сумку и уложил в нее свои пожитки.

– Почему ты раньше ничего мне не говорил?

– Я пытался. Но ты не умеешь слушать. Не слышишь. Ты инстинктами живешь. Тебе не человек нужен, а дрессировщик. Чтобы ты опасалась, что ли. А иначе ничего ни с кем не получится.

– Прости меня, – зарыдала Динка.

– И ты прости. По-другому не получилось.

Так они и расстались. Динка поняла, что навсегда, но надежда все равно жила в ее сердце. Надежда эта подпитывалась вот чем. Как-то, года два назад, Андрей принес ей в подарок экзотическое комнатное растение, пышное, роскошное. Динка восхитилась, а он в шутку сказал:

– Береги его: пока он жив, жива моя любовь к тебе!

Динка тогда настолько была уверена в их (и без цветка) вечной любви, что особого значения этому не придала. Она, конечно, ухаживала за растением, как полагается, но много значения этому не придавала. А за полгода до их расставания листья у комнатного дерева пожухли, оно уже не радовало глаз. Динка снимала с ветвей засохшие листья, совершенно не вспоминая того, что сказал когда-то Андрей. Всему когда-то конец приходит. Так думала она про цветок. Жил-жил, мол, и состарился. И взялся умирать. Про смерть любви она тогда даже вообразить не могла. Когда же Андрей попрощался с ней навсегда, она вдруг все поняла! Как же не видела она этот знак! Насколько же она была самоуверенной и бесчувственной! Цветок ясно давал ей понять, что дело плохо, а она, тупая дура, листья чахлые выбрасывала – и только. И взялась Динка выхаживать бедный цветок. Она даже специалиста пригласила, и тот прописал нужные удобрения и лекарства. Она соблюдала все предписания неукоснительно, словно от цветка зависела вся ее жизнь. И растение ожило! Вот чудо! Да так быстро, так охотно, так благодарно! Значит – есть надежда? Есть у их с Андреем любви будущее? Ведь он же сам сказал!

Жизнь вернулась к цветку, жизнь вернулась и к Динке. Она попросила маму приглядывать за растением, которое сейчас представлялось ей совершенно живым существом, одушевленным, все понимающим и чувствующим, а сама полетела отдохнуть к морю, где и произошла наша встреча.

История с цветком, конечно, звучала обнадеживающе, но мне что-то не верилось, что Андрей вернется. Хотя как об этом скажешь страдающему человеку? Мы много говорили о будущем, о том, как Динка работать над собой, чтобы не быть вулканом…

– Ведь я себе обещала, что буду жалеть людей, не бросаться на них, а вот же – при первом же вопросе чужой женщины нагавкала на нее, как цепная шавка, – сетовала Динка.

– Сразу все не бывает. Главное, ты быстро поняла, что что-то не так, – утешала я.

– А со мной всегда так. Я все понимаю, но потом. Когда уже поздно, и ничего нельзя исправить.

– Откуда же в тебе это? Ты не думала?

– Думала. И думаю постоянно. Мама меня учит терпению, а сама она такое нам с отцом устраивала – вспомнить страшно. Я никогда не знала, откуда и что прилетит. Потом это куда-то девалось. Уж не знаю, как и куда. Может, после операции. Мне было девятнадцать, мать тяжело заболела, две операции перенесла, и вот после них превратилась в ангела. Такая спокойная, терпеливая, тихая. Но мне бы не хотелось такой ценой меняться. Может, как-то иначе получится? Стараюсь. Теоретически прорабатываю. Но на практике пока не получается.

Мы быстро перешли на ты. Удивительно: Динка ни разу не проявила свой характер по отношению ко мне. Дар судьбы: мы даже оказались, по меркам Москвы, соседями: от моего дома до Динкиного было пятнадцать минут пешего ходу. Наши совместные каникулы сдружили нас. Динка ожила, повеселела, взялась за работу. Как-то мы гуляли на Патриках, и Динка радостно сообщила, что растение ее вошло в такую силу, что дало ростки. Теперь надо будет позвать того доброго цветочного доктора, чтобы он пересадил ростки в новые горшочки.

– Ведь это что-то значит! – ликовала Динка.

– Да! Это значит, что и тебе надо подумать о ребенке. Новый росток – это же ребенок. И любовь – это ребенок. Вечная любовь!

Этот совет невольно вырвался, я давно думала о том, что Динкино время неумолимо уходит, а женщина, не родившая дитя, считай, половины не постигла из того, для чего пришла в этот мир.

– Мы с Андреем думали ребенка родить! – воскликнула Динка с надеждой, – Вдруг он вернется, и мы родим ребенка?

– А если не вернется, Дин? Подумай об этом. Цветок говорит о ребенке, пустив ростки? Да?

– Да!

– И цветок – хранитель любви! Да?

– Да!

– И с Андреем он завял. Ведь правда?

– Правда.

– А ожил потом, уже без него. И цветок не ваш с Андреем, а твой. Что из этого следует?

Динка некоторое врем молчала, исподлобья глядя на меня. Видимо, вулкан медленно просыпался… Но вдруг она встряхнула головой и улыбнулась.

– Геля! Ты права! Все так, как ты говоришь! Но где же взять ребенка? Он же сам собой не появится!

– Думай. Это уже твоя забота. Цель ясна? Действуй!

Я ответила так расплывчато, потому что совсем не знала, как Динка справится с поставленной задачей. При ее характере и ее боли от потери любимого человека это было очень непросто, почти невозможно. Я не представляла, сколько времени должно пройти, чтобы преодолеть такую боль и перейти от страдания к ровной радости.

Все же Динка справилась и осуществила задуманное. Она вообще была человеком настырным и целеустремленным. Однажды в Москву на презентацию переведенного Динкой романа приехал его автор. В России он пробыл десять дней. И все десять дней рядом с ним находилась, что вполне естественно, его переводчица. Писатель поначалу боялся ехать в неведомую страну с такой страшной репутацией. При первой встрече в аэропорту Динка удивилась выражению его красивого и умного лица: он был встревожен, глаза его бегали, он оглядывался, видимо опасаясь тайных или явных агентов. Писатель, что скажешь! Воображение богатое. Впрочем, уже за ужином в ресторане отеля, от которого гость пришел в восторг, он сам со смехом говорил о своих опасениях и сомнениях. Первые дни они проводили вместе с утра до вечера. Потом после очередного прекрасного ужина, фоном которого была сентиментальная живая музыка 50-х годов, писатель попросил Динку подняться к нему в номер для уточнения расписания на завтра: у нее, конечно, листки с расписанием лежали в сумочке, а он свои забыл. В лифте он взял ее за руку. Дело явно двигалось к заветной цели. Писатель Динке нравился: один литературный талант его стоил многого. Слегка смущал Динка его нескрываемый страх в аэропорту после прилета. Нормальный русский человек так явно не трусит. То есть, постарается никак не показать свой страх и тревогу, будет держать марку. Но что ей до того? Ей с ним детей не крестить. И не растить. У нее цель другая. К тому же все происходило так мило, романтично, нежно…

В номере писатель сразу же обнял ее, погладил по волосам. Она слышала, как часто-часто бьется его сердце. В этот момент он был абсолютно искренним. Она явно ему нравилась. Он хотел ее. Он был взволнован, но не смущен – опытный мужчина, привыкший к прелестям любви. Они целовались, потом улеглись в его широкую прекрасную постель с белоснежными простынями. И тут он произнес:

– Ты можешь полностью доверять мне: я здоров и чист.

Динка оторопела. Никогда от своих отважных и безоглядных отечественных кавалеров не слышала Динка такой человеческой фразы.

– Я тоже здорова, – успокоила его Динка, – И я уже давно совсем одна.

С Андреем у Динки все происходило по любви. Здесь же все осуществилось исключительно в связи с поставленной ею целью и по обоюдной симпатии и влечению. Но то, что случилось тем прекрасным вечером, пусть без любви, пусть с ее четким расчетом, ни в какое сравнение не шло с тем, что было у нее с Андреем. Только сейчас, с этим совершенно чужим человеком, Динка поняла, почему близость мужчины и женщины называлась любовью. Ее случайный и нелюбимый партнер так любил ее (именно ее, не себя), так чутко прислушивался к ней, к ее ощущениям, так проживал каждый момент наслаждения друг другом, что Динка невольно отдалась этому порыву и стала учиться любить мгновения жизни, которые так редко посылаются человеку. Она ощущала его стремление почувствовать ее, уловить степень ее наслаждения, чтобы не прийти к финишу первым. И в самом конце он с такой нежной заботой спросил:

– Могу ли я?

Это касалось всего: готова ли ты? нет ли опасности забеременеть?

– Да! Да! – прижалась к нему Динка.

Вот так все и случилось у них в первый раз. без любви и по плану.

Потом они уже не расставались даже на ночь. Как-то писатель спросил ее:

– Тебе ничего за это не будет?

– За что «за это»? – не поняла Динка странный вопрос того, кого она назначила в отцы своему будущему желанному ребенку.

– Ну вот за то, что ты со мной… Это не опасно для тебя?

Динка стала хохотать.

– А если бы мы были с тобой в Париже? В Лиссабоне? В Стамбуле? В Мадриде? Это было бы опасно для меня? Ты бы опасался?

– Нет, – покачал головой писатель.

– Почему же ты спрашиваешь меня об этом, когда мы в Москве?

– Ты считаешь это глупым? – с улыбкой склонился он над ней.

– Невероятно глупым. Ты же здесь. Давай походим по улицам, хотя мы и так ходим. давай поспрашиваем у любых прохожих, как обстоят дела.

– Я только хочу, чтобы у тебя не было неприятностей. Я улечу, а ты останешься здесь. И я ничем не смогу помочь.

– Спасибо. Не думай об этом.

– Слушаюсь, мой генерал.

В аэропорт провожать его Динка не поехала. Они разлучились поздним вечером, а утром за ним должен был приехать лимузин, водитель которого обязан был помочь с багажом и регистрацией.

Они долго прощались вечером в его номере. Он сказал с каким-то ожесточением, что любит ее. Она только улыбнулась в ответ. Потом он, решившись, сообщил, что женат. А то она не знала этого! Он рассказал о жене, хотя она его и не спрашивала, об их настоящей и проверенной годами дружбе и надежном сотрудничестве, об их прекрасном взаимопонимании и доверии. Он не сможет ни в коем случае ее оставить, но хотел бы как можно чаще видеться с Динкой.

– Любовь моя, любовь моя, – шептал он, предвкушая близость – самую приятную часть их вечера.

Динка поддавалась его нежности, его умению остановить прекрасное мгновенье, его медленным ласкам. И при этом непрестанно думала: «Беременна ли я уже? Или это произойдет именно сегодня?»

Он заказал в номер шампанское, фрукты. Он любовался ею и говорил о переполнявшей его любви. И снова любил. Динка говорила себе: «Это будет дитя любви. Дети любви рождаются сильными и красивыми. И пусть это будет девочка. С его глазами, волосами, высоким лбом, с его стройностью, сухощавостью, тонкими пальцами…»

Она не осталась на ночь, хотя очень этого хотела, он все не отпускал ее, шептал о своей любви и желании, говорил, что ему всей жизни не хватит, чтобы надышаться ею, чтобы излить ей всю свою любовь… Динка уступала его ласкам, не позволяя сердцу раскрыться, она лишь говорила себе: «Пусть, пусть… чтобы наверняка…» И ушла она еще до наступления полуночи, пообещав, что обязательно будет переводчицей его следующего романа, что они обязательно будут встречаться по мере возможности.

Вскоре Динка узнала наверняка, что беременна. Значит, все было правильно и не зря. Цветок радовался вместе с ней. Пересаженные ростки росли не по дням, а по часам. Динка сообщала цветку о своем состоянии, показывала растущий живот, прикладывала широкие листья растения к нему, чтобы цветок чувствовал росток новой жизни в ней.

Писатель тем временем дал интервью на родине, в котором очень взвешенно, осторожно, но, в целом, правдиво описал свою поездку. Интересно, что в творчестве своем он отличался полной открытостью и смелостью, а в жизни оказался искусным дипломатом. На просьбу журналиста описать основные черты русских, какие он, тонкий знаток человеческих душ, увидел у этих людей, отец ее будущего ребенка дал следующую характеристику: чрезвычайно умные, с быстрой реакцией, целеустремленностью и волей к победе, при этом чувственные и чувствительные, широкие, бесстрашные, обаятельные и – очень закрытые. Динка, читая интервью, которое ей прислали для перевода, улыбалась: она-то поняла, кого ее любовник описывает под обобщенным названием «русские». Это ей он говорил о ее закрытости, о невозможности понять, что она хочет, к чему стремится.

– Почему я должна к чему-то стремиться? – врала Динка, – Я просто живу и все.

На самом-то деле она прекрасно знала, что ей от него нужно. Ни деньги, ни почести, ни его слава и возможности не занимали ее. Ребенок – вот ее цель. И все получилось, как и было задумано. Она и не подозревала, что он внимательно изучает ее и была поражена, что он действительно многое разглядел в ней.

Они не списывались, не созванивались месяца полтора после расставания. Динка не скучала по нему. Она испытывала к нему большое и настоящее чувство. И чувство это было – благодарность. Он, пусть и не подозревая об этом, помог ей исполнить ее заветную мечту. Ей стало не так больно жить. Она совершенно перестала думать об Андрее и ждать, не вернется ли он. Она целиком устремилась в будущее, которое открывало потрясающие перспективы. Она целиком повернулась к настоящей живой прекрасной жизни с ребенком. И у нее не было никакого желания продолжать общаться с человеком, который доставил ей столько удовольствия. Она совершенно к нему не привязалась. Такое ощущение было ей до тех пор неведомо. Люди встречаются. Им очень хорошо вместе. Потом они прощаются и не тоскуют друг о друге. Может быть оттого, что в ней поселилась новая жизнь – из совсем другого мира – она поняла, что любовь возможна без тоски, скандалов, упреков, ожиданий, рвущих сердце. Такая легкая кратковременная любовь одного живого существа к другому. «Мой ребенок будет не похож на меня», – догадалась Динка, и это привело ее в восторг.

Через полтора месяца она получила письмо по электронной почте. Увидела, что от него. Даже не разволновалась. Ей просто стало интересно, что же он написал.

«Дорогая!

Как много я думал о тебе, о себе и о нас. Ты – настоящее чудо, сокровище, подарок жизни – даже не знаю, заслужил ли я подобный подарок. Однако он случился.

Все это время я молчал не потому, что наша встреча ничего не значила для меня. Напротив, она слишком много для меня значила. У меня было много вопросов. И вопросы эти предназначались не тебе – самому себе.

Как ты, конечно, понимаешь, в жизни взрослых людей происходит много непредвиденных ситуаций. Именно поэтому человек обязан, по меньшей мере, ответственно относиться к своему здоровью. Ты понимаешь, о чем я. Я всегда предохранялся, если шел на близость с незнакомой женщиной. И вот я спрашиваю себя: почему же с тобой все было иначе? Почему я был словно околдован и почему настолько доверился чужой и непонятной мне девушке? Ты не играла со мной. Не призывала меня – ни взглядом, ни телодвижениями, ни определенными намеками. Я первый потянулся к тебе. И ты первая, кому я доверился настолько. То есть – беспредельно, как ты понимаешь. Ты не обманула меня. Мой (и твой) риск не имеет пагубных последствий. Но все же я спрашиваю себя (снова и снова) почему я был так неосмотрителен? И почему так потянулся к тебе? Что это было? Я до конца дней своих буду спрашивать себя об этом, зная, что не получу ответа. Его не знаешь и ты. Буду считать то, что произошло со мной, с нами, знаком судьбы, которая выше человека. Прежде я не очень верил в подобное. Сейчас – на собственном опыте – убедился.

Могу обещать одно: я тебя не забуду.

Все время, что прошло с той последней нашей встречи, я ждал: что будешь делать ты? Напишешь ли мне? Позвонишь ли? Но ты никак не пыталась связаться со мной, и я увидел, насколько ты глубокий и тактичный человек, насколько умеешь владеть собой, насколько уважаешь приватную жизнь другого человека. Я о себе, конечно. Должен тебе сказать: я мечтал о наших с тобой встречах. Помнишь, ты как-то назвала города, спрашивая, тревожился ли бы я там, если бы мы любили друг друга? Париж, Лиссабон, Стамбул, Мадрид… Я представлял себе отели, в которых происходили бы наши встречи. Мечтал о прогулках по этим городам, которые я хорошо знаю и люблю. Что могло бы нам помешать? Все это представлялось таким достижимым и реальным. Но ничему этому не суждено сбыться.

Я не скрывал от тебя, что женат. Моя жена – экстраординарная женщина, она умна, чутка, добра. Она, как никто, понимает меня. И этот брак для меня незыблем. Уверен, что ты понимаешь меня. У нее есть особое видение. Она всегда чувствует, когда со мной происходит что-то необычное. И вот недавно она сказала мне, что видела во сне… тебя. То есть – она увидела во сне меня, с бокалом вина, а напротив девушка, тоже поднимающая бокал. Она не слышала, о чем мы говорили, но подробно описала мне тебя: глаза, прическу, даже некоторые манеры. Даже то, что у тебя ногти не покрыты лаком и коротко подстрижены. Она почувствовала о нас все! Немыслимо! Описав свой сон, она не спросила меня, правда ли то, что она чувствует. Я ничего ей не ответил. Тогда она сказала, что, очевидно, нам с ней лучше расстаться. Она к этому готова и ничего от меня не требует. Я не выдержал, умолял ее остаться. И дал ей слово, что она больше не увидит таких снов.

Прости, любовь моя. Видимо, нам суждены были только эти десять дней в России. И это все. Я прошу тебя быть переводчицей моих романов – лучше тебя это не сделает никто. Но больше не будет встреч, свиданий.

Я отправляю тебе это письмо, а потом удалю его из своей почты. Я целиком доверяю тебе нашу тайну. Никогда не забуду тебя.»

Динка переводила мне это письмо, что называется, с листа. Она не обижалась. Наоборот, была очень рада, что ничего не придется ему сообщать, объяснять. Она-то все думала, порядочно ли с ее стороны молчать о своей беременности. А информировать очень не хотелось. Тем более у него своя семья, зачем все это? Он получил свою энергию любви, а она – ребенка, о котором так мечтала.

– Но ты представь только, какие мы разные! Он долго боялся, не заразила ли я его чем… Страдал… Рисковал… Бздун.

– А по-моему, вполне приличный, честный, порядочный человек. И, как мне кажется, очень доверчивый. По-мужски доверчивый. Они, мужчины, доверчивы как дети. Особенно если их обманывает человек, которого они любят, – возразила я.

– В смысле – доверчивый?

– Ну, эта история про сон – это такая дешевка, неужели не чувствуешь? Ну, почувствовала жена некоторое отчуждение, это все жены чувствуют рано или поздно, если муж изменил и думает о другой. Ну, она и поразведала. Вспомни, в нашей прессе были репортажи о его визите?

– Конечно, были.

– Вот и поищи. Если было фото с пресс-конференции, там обязательно должна быть и ты. Ты же все переводила…

– Но это в наших СМИ. Она же по-русски не умеет.

– Ну, это проще простого. Можно, к примеру, пойти в культурный центр при нашем посольстве, попросить полистать газеты. Кто же откажет жене известного писателя? С радостью дадут, еще найти помогут.

– Ха! А ведь точно! Конечно! Конечно! Вот молодец жена, а! Как она мудро все разрулила, есть чему поучиться, – восхитилась Динка.

Сначала она думала вообще не отвечать на его письмо. Зачем? И что писать? Но, с другой стороны, если не ответишь, он может обидеться или испугаться. Попросит, чтобы нашли другого переводчика. И у нас встревожатся: а почему? Что было не так? И он, чтобы избежать всяких скользких моментов может сказать, что не доволен ее работой. Не очень на него похоже вообще-то, но вдруг? Она решила написать ответ:

«Здравствуйте, дорогой господин Н.

Не беспокойтесь ни о чем. Я убеждена, что Вы приняли абсолютно правильное решение. Я с удовольствием продолжу работу над переводами Ваших романов. Они прекрасны. Конечно, такого человека, как Вы, невозможно забыть.

Я ни в коем случае не хочу быть источником Вашего волнения.

Будьте всегда здоровы и благополучны.

С неизменным уважением – Ваша переводчица Д.»

Динка хотела приложить к письму файл с фотографиями, на которых она неизменно находилась рядом с писателем, к тому же на каждой была обозначена дата публикации, но быстро передумала – зачем эти провокации. Все эти девичья шалости, вредности, уколы – это то, от чего она сама так хочет избавиться. Из-за подобных проказ и проявлений характера она навсегда потеряла любимого человека. Зачем же сейчас повторять? Что он ей сделал плохого? В чем обманул или разочаровал? Она-то получила от их близости то, что хотела, гораздо больше, чем он. И надо распрощаться красиво и по-людски, не подличая.

Вынашивая свое долгожданное дитя, Динка мечтала о том, чтобы сделать жизнь нового человека счастливой. И спрашивала себя – в ее ли это власти? Она теперь остро чувствовала, как много опасностей будет грозить ее ребенку, как много зла таится в каждом человеке.

Кто-то живет с ножом в спине, кто-то опутан паутиной или колючей проволокой, у кого-то под сердцем гнездится змея. Но как это все разглядеть? Как понять, что тебя предают? И неужели ее ребенка тоже ждет предательство и боль? Как разгадать загадки жизни? Что ответить на ее вопросы? И как помочь своему ребенку почувствовать себя живым, ощутить полноту жизни? В нашей ли власти сделать жизнь неперестающей радостью?

Она менялась, становилась мягче и одновременно сильнее и мудрее.

В положенный срок родилась девочка, которой было дано имя Виктория – поразительный во всех отношениях ребенок. Просто образцовый по всем параметрам. Забавным было ее абсолютное сходство с отцом. Это определялось с первого взгляда. Динка получила совершенно то, что загадывала: у девочки были огромные темные глаза, вьющиеся волосы, длинные пальчики, сияющая улыбка – все было папино. Жаль, что далекому ее отцу не суждено было узнать, что у него родилась такая повторяющая его во всем дочь. Даже когда Динка ворковала с ней, говоря двухмесячной малютке «агу, агу», та, улыбаясь, поднимала бровки точно, как ее отец, складывала губки точно, как он, чтобы пропеть ответное «агу».

– Он думает, мы расстались, – смеялась Динка, – но он со мной каждую минуту! И теперь-то я знаю, что люблю именно его. И благодарю непрестанно.

Оказалось, что не Андрей, а отец ее ненаглядного ребенка и был лучшим в жизни Динки. Она осознавала это без тоски – в ее доме теперь жила настоящая любовь. Никому из коллег Динка не сообщала, что беременна, ни с кем не поделилась рождением дочери – соцсетей еще не было, подобную приватность она могла себе позволить. На всякий случай она сделала на мое имя доверенность с правом подписи всех договоров и актов приема рукописей в издательствах. Ей не хотелось лишних разговоров. Достаточно было одного случайного взгляда на ребенка, чтобы человек, имеющий отношение к литературе, понял, на кого так фантастически похожа маленькая Виктория. Вот потому-то и не надо было посторонних глаз. С теми, кто не имел отношения к литературе и далек был от увлечения чтением, проблем не было никаких. Да, девочка была очаровательна, мила, но какое дитя лишено очарования? Да, папа не наблюдался. Ну и что? Это явление повальное. Кстати, Динка после родов удивительно похорошела, в облике ее появилась мягкость. К ней тянулись мужчины, предлагали встречи и отношения, но она ко всему подходила с одним вопросом: «Нужно ли это ребенку?» По всему выходило, что никто чужой им был не нужен.

Викуля росла ребенком спокойным и разумным. Динка не только внешне изменилась под влиянием дочери – куда девалась ее импульсивность и несдержанность! Она превратилась в умиротворенную молодую мамашу, стремящуюся к тишине и покою. Мы с радостью помогали Динке: оставались с малышкой, когда это требовалось, мои дети ее обожали, называя сестричкой.

Динка хотела, чтобы Викуля говорила на нескольких языках. Она была уверена, что дочь (при таком сходстве с отцом) унаследовала и его литературный дар, поэтому делала все, чтобы девочка свободно владела иностранными языками и чувствовала себя свободно в прекрасном разноязыком мире. И действительно, языки давались малышке очень легко, но, как оказалось, тянуло ее совсем к другому. Она любила все живое, тянулась к растениям и животным, как к самым родным для нее существам. Это Динка тоже хорошо понимала. Цветок-то пустил столько ростков, что дети его стояли теперь в горшках на всех подоконниках. Но во время прогулок Викуля всем своим маленьким добрым существом тянулась к собачкам, крича матери на всех языках, которыми владела:

– Мамуля! Собачка! Щеночек! Ава!

У нас в доме всегда жили собаки, и Викуля, только переступив через порог звала:

– Томи! Томи! Я здесь!

Пудель Томи летел, как угорелый, девочка и песик обнимались, их каштановые кудряшки сливались – не различить, где чьи.

Викуля была очень настойчивой и целеустремленной. В пять лет она смогла уговорить мать завести щенка. Динка, уверенная, что весь уход за собакой ляжет на ее плечи, тем не менее поставила условие: если щенок покупается по просьбе Виктории, ответственность за него будет нести Виктория.

– Я принимаю твои условия, мамочка! – серьезно пообещала девочка.

Самое удивительное заключалось в том, что она сдержала свое обещание. Она действительно ни разу не отступила от данного ею слова. Маленький йоркширский терьер Джон хвостиком ходил за Викулей. Они о чем-то своем разговаривали. Иногда казалось, что Джон отвечает девочке человеком голосом. Во всяком случае слова «дай», «мама», «I love You» он произносил совершенно отчетливо.

В восемь лет Викуля впервые сама подстригла Джона да так ловко, так мило, что на улице хозяева йорков просили дать координаты собачьего парикмахера. К четырнадцати годам у Викули уже был целый питомник, состоящий из двух говорящих попугаев жако, двух собак, одного кота и большого количества рыбок в огромном аквариуме.

Красавцы-попугаи, серые, с пурпурными хвостами, не переносили друг друга и жили по этой причине в разных комнатах. Один из них был настроен весьма философски и изрекал афоризмы: «У меня есть совесть», «Любовь – одна», «Мой дом – моя крепость», «Откройте смысл» и тому подобное. Второй обладал житейской хваткой и неиссякаемым жизнелюбием. Он жил на подоконнике кухни, любил смотреть в окно, в шесть утра кричал «Доброе утро!», перед сном вопил «Спокойной ночи!», когда на кухне ели, требовал еду и себе: «Яблочка Русичке!» Он пел песни во весь голос, на что из соседней комнаты попугай-философ восклицал «Прошу тишины!»

Викуля точно знала, кем хочет быть: она собиралась поступать на биофак МГУ, потом открыть собственную ветеринарную клинику. Ясный путь. Динка все пыталась заинтересовать дочь искусством перевода и сокровищницей мировой литературы. Она чувствовала какую-то непонятную ответственность перед отцом девочки и думала, что у выдающегося писателя дочь непременно должна быть литератором. При этом она совершенно не понимала, откуда у дочки такой страстный интерес к животным, такое понимание бессловесных существ и бережное отношение к ним. У них в роду такого не было. Как же не хватало общения с отцом дочки, чтобы понять, откуда и почему возникла подобная тяга, голос каких предков заговорил в ее дочери. Но что было делать! Они же с отцом ее ребенка договорились больше не общаться. Хотя – кто знает, каков был бы договор, если бы он только знал о том, какой плод возник в результате его недолговременного пребывания в пугающем его городе.

Удивительно было наблюдать, как откликается душа девочки на поэтические строки, если они обращены к животным. Однажды Динка прочитала дочке Фета:

 
Кот поет, глаза прищуря,
Мальчик дремлет на ковре,
На дворе играет буря,
Ветер свищет на дворе.
 
 
«Полно тут тебе валяться,
Спрячь игрушки да вставай!
Подойди ко мне прощаться,
Да и спать себе ступай».
 
 
Мальчик встал, а кот глазами
Проводил и все поет;
В окна снег валит клоками,
Буря свищет у ворот.
 

– Ах, как хорошо, мамочка! Давай возьмем котика!

Динка не могла отказать дочери. И вскоре в их доме действительно пел, урчал котенок, обещавший стать огромным котом.

Некоторые стихи были совершенно противопоказаны Динкиной дочке. Как-то раз, рассказывая о Николае Олейникове, Динка на память прочитала «Птичку безрассудную». Просто это было одно из двух стихов Олейникова, которые она знала наизусть, вот и привела его как пример:

 
Птичка безрассудная
С беленькими перьями.
Что ты все хлопочешь,
Для кого стараешься?
Почему так жалобно
Песенку поешь?
Почему не плачешь ты
И не улыбаешься?
Для чего страдаешь ты,
Для чего живешь?
Ничего не знаешь ты, —
Да и знать не надо
Все равно погибнешь ты,
Так же, как и я.
 

Вика горько плакала и повторяла: «С беленькими перьями… С беленькими перьями…» Слова стихов были у нее тесно связаны с жизнью как таковой и проникали поэтому в самую глубину ее доброй души. Она даже ночью проснулась в слезах, повторяя эти стихи. А ведь Динка когда-то веселилась, читая строки «Почему не плачешь ты И не улыбаешься?» Ей это казалось абсурдным и забавным. Сейчас, благодаря дочери, она не могла понять свою тогдашнюю реакцию на эти строчки. Неужели это была она?

Дочь меняла ее взгляд на мир. И Динка с удовольствием менялась. В четырнадцать лет девочка стала сама зарабатывать. И очень неплохо зарабатывать. Она дала объявление о том, что опытный специалист стрижет собак, даже агрессивных и кусачих. Это дополнение привлекло многих клиентов. Вика выделила два дня для работы: среду и субботу. У нее образовались постоянные клиенты. Самые агрессивные и трусливые собаки доверяли Вике и стояли смирно, когда она их стригла. Вика им улыбалась, и они улыбались в ответ. Заработанные средства шли в общий семейный бюджет, на прокорм пернатых и хвостатых членов семьи и на Викиных репетиторов по математике (с этим предметом дело у девочки обстояло не самым лучшим образом).

Мы с Диной диву давались: неужели такой рациональный подход обусловлен отцовскими генами? Ведь мало кто у нас в четырнадцать лет точно знает, чего хочет. И мало кто зарабатывает на жизнь наравне с матерью, учась в восьмом классе.