Текст книги "Есть во мне солнце"

Гулять с собаками и котом на поводке Вика тоже ходила одна. Не всегда, конечно. По вечерам мы все дружно выходили на Патрики со своими зверями. Кто мог, тот и шел. Но по утрам Динка порой не могла продрать глаза: она была типичной совой, работала по ночам, а утром отсыпалась. У Вики все было устроено с точностью до наоборот: вставала она легко, на попугая, орущего «С добрым утром!» не обижалась, поздравляла его с новым днем и бежала гулять «с малышами». В любую погоду, заметим. Мы, конечно, поначалу инструктировали ребенка, боясь, что на пути встретится ей сексуальный маньяк и затащит обманом в свои убийственные сети. Мы-то сами когда-то гуляли одни, до темноты, пока не наступал час, в который велено было возвратиться домой. Конечно, меня тоже предупреждали о дядьках, которые сначала предложат конфетку, а потом уведут, украдут и станут делать страшные вещи, о которых нельзя даже вслух говорить. Однако во времена Викулиного детства угрозы из гипотетических превратились в совершенно реальные.

Дина считала главным в воспитании – растить ребенка в безусловной любви. Да у нее и не получилось бы иначе. Однако ей очень хотелось иметь какую-то теоретическую платформу, опираясь на которую она смогла бы вырастить счастливого человека. Ей более всего подходили установки Марии Монтессори:

Она отказалась ругать своего ребенка, говорить о ее недостатках, потому что ребенок, которого все время критикуют, учится осуждать.

Дина хвалила дочку, всегда находя для этого повод, потому что, по Монтессори, ребенок, которого постоянно хвалят, учится давать себе положительную оценку и уважать себя.

Агрессия пробуждается в ребенке, если с ним враждебны. Если его бьют, будет бить и он.

Ребенок, с которым ведут себя честно, учится справедливости.

Насмешки над ребенком приведут лишь к тому, что он станет робким, все время боясь выглядеть смешным.

Ребенок, живущий в безопасности, учится доверять миру, который ее окружает.

Если воспитание ребенка построено на стыде, он научиться быть всегда виноватым.

Ребенок, которого одобряют, учится хорошему отношению к себе.

Ребенок, с которым терпеливы, учится быть терпеливым.

Ребенок, которого подбадривают, учится верить в себя.

Ребенок, живущий в атмосфере дружбы и ощущения, что он нужен, учится находит любовь в этом мире.

Все так, все верно. Только как управиться с положением о безопасности? «Ребенок, живущий в безопасности, учится доверять». А это хорошо или плохо? Как можно доверять чужим в этом мире, ставшем таким враждебным и непонятным? Нельзя было растить трусливую неженку. Да с Викой это бы и не получилось. Но отпускать ребенка одного гулять с питомцами – не слишком ли это высокий риск? Или на людном бульваре это не так уж страшно?

В любом случае – мы все ее готовили к возможным опасностям.

– Не разговаривай с чужими! Даже если кто-то тебя попросит помочь поднять собачку и подать ему в машину, не выполняй эту просьбу. Это – табу! Это опасно! Вот только что был случай…

– Если тебе скажут, что с твоей мамой случилась беда, надо бежать ее выручать, ни в коем случае не верь! Спроси пароль. Давай договоримся о пароле. Если за тобой пошлет мама, она сообщит пароль тому, кто придет за тобой. Если человек не знает пароля, беги от него, зови на помощь.

Вот в таком духе мы ребенка постоянно предупреждали, наслушавшись жутких новостей.

Вика уже сама перечисляла ситуации-табу перед тем, как выйти из дома:

– Ма, я пошла! С чужими разговаривать не буду, тебе на помощь не побегу, конфетку у чужого дяди не возьму!

– И у тети! – дополняла Дина, – Тетям тоже нельзя доверять.

– И у тети не возьму! – звонко смеялась Викуля.

Кстати, один раз произошел небольшой, но важный эпизод, показавший нам важность и, как оказалось, бесполезность предшествующей подготовки.

Викуля как-то светлым вечером выгуливала своих малышей, все шло как обычно, вокруг ходили люди. Никаких оснований для малейшей тревоги. И тут к ней подошел очень приличный и приятный человек. «Взрослый», как определила Викуля. Этот взрослый человек приветливо спросил:

– Ведь ты Вика, я не ошибся?

Несмотря на постоянные напоминания не заговаривать ни с какими чужими людьми ни под каким видом, Вика, как под гипнозом подтвердила:

– Да, верно.

– Как же это хорошо, что я нашел тебя! Я понимаю, насколько это глупо звучит, но мы друзья с твоей мамой, она шла к тебе и подвернула ногу. И к тому же у нее сел телефон, она даже позвонить тебе не может. Я случайно встретил ее – она совершенно в беспомощном состоянии. Пойдем скорее, поможем ей.

А ведь Вика все знала! Надо спросить пароль! Нельзя идти с чужим! Но как иначе – этот добрый и милый человек знает ее имя! И как неудобно проявлять недоверие и трусость, когда мама подвернула ногу!

Она нерешительно, тихонько пошла за незнакомцем. Пока они шли среди людей, бояться было нечего. Но Вика вдруг остановилась и спросила:

– Простите, а мама ничего вам не сказала?

– Ты спрашиваешь про пароль?

У Вики прямо камень с души упал. Сейчас она услышит пароль, и можно будет спокойно бежать к мамочке. Она с широкой улыбкой кивнула:

– Да, конечно, я про наш с мамой пароль.

– Она мне сказала, что потребуется пароль. Но ей было так больно! Она его забыла!

– Ой! – только и смогла произнести ошеломленная Вика.

Незнакомец ускорил шаг, она поспешила за ним, говоря себе, что нельзя быть настолько недоверчивой, ведь он сам сказал про пароль!

И тут… Господи, какое счастье! Тут она увидела нас: свою маму и меня, которые бежали к ней со всех ног.

– Вика! Вика! Стой! Вика! – вопила Дина страшным птичьим голосом.

Все прохожие смотрели на нас.

Приятный достойный во всех отношениях человек буквально растворился в воздухе. Мгновенно исчез.

– Куда он тебя вел? – задыхаясь, прижала к себе дочку Дина.

– Мамочка, прости, я круглая дура!

– Но что он сказал? Что именно он сказал? – спрашивала я, пытаясь понять, чем же и как можно было обмануть нашу разумную и подкованную девочку.

– Он назвал меня по имени! – рыдая и заикаясь, объясняла Викуля, – он знал про пароль! Только сказал, что ТЫ его забыла. Ты, говорит, ногу подвернула, тебе так больно, что ты велела мне передать, что забыла пароль.

– Они обучаются быстрее детей! Эти сволочи в курсе всех новейших способов защиты, – установила я.

– Единственный способ: не заговаривать с чужим, даже если он знает всю твою родословную! Не идти за чужим, ни при каких условиях не идти за чужим! – закричала задыхающаяся Дина.

– Откуда он узнал, как меня зовут? – всхлипывала Вика.

– Ну, это проще простого. Посидел на скамеечке пару вечеров. Понаблюдал. Заметил нас. Мы друг с другом разговариваем, по имени называем. Услышал твое имя. Дальше стал поджидать, когда ты окажешься одна. Вот и все! – объяснила я.

– Давай на него в полицию заявим! – загорелась вдруг Динка.

– А что мы скажем? Подошел? Заговорил? Нет состава преступления, – отвергла я Динкино предложение.

– Тогда я, знаешь, что сделаю? Я в фейсбуке все опишу! И опубликую его словесный портрет! У тебя есть художники, которые смогут сделать портрет по описанию? – решила Дина.

– Есть, конечно. Только заплатить придется.

В груди Динки разгорелся пожар. Составленный со слов Викули словесный портрет она разместила на своей страничке в ФБ, подробнейшим образом описав ситуацию. Дошла ли эта информация до «милого и приятного» господина, неизвестно, но на Патриарших его больше никогда не видели. А в качестве побочного эффекта от этой шокирующей информации Дина получила несколько недоуменных сообщений в личку, содержащих один и тот же вопрос: «Как так? У тебя есть дочь? Почему ты ничего о ней не пишешь? Где фотки?» На эти недоуменные восклицания Динка отвечала однообразно: «Да, дочь есть. Это страница моя, она нужна мне исключительно для делового общения. Я и свои фото не размещаю. А дочка, когда вырастет, заведет свою страничку, тогда появятся и фото». Знакомые поудивлялись и успокоились. Есть дочка и есть. И что такого? Кто-то любит жить напоказ, кто-то не хочет ничего афишировать. Право каждого.

Самой мучительной темой во взаимоотношениях с дочкой неожиданно для Дины стал вопрос об отце. Впервые он прозвучал, когда Викуле было года четыре.

– Мама, а у меня есть папа?

Очень простой вопрос. Но грянул он, как гром среди ясного неба. Динка почему-то испугалась. Надо было заранее подготовиться, а она все откладывала на потом, все ей казалось, что ребенок, который растет в любви и покое, может и не заметить отсутствия одного из родителей. Тем более не она одна такая. У многих так. И все-таки готовиться было надо. Тогда Динка ответила просто:

– Есть. Конечно, есть.

– А где он? – последовал естественный вопрос.

– Он далеко.

– Очень-очень?

– Да, – ответила Динка, – он очень далеко.

– А где?

– Ты не поймешь сейчас, ты еще маленькая, – залепетала Динка полную чушь, – когда ты вырастешь, я все тебе расскажу.

– Хорошо, – внезапно согласилась дочка и ушла играть одна.

Наверняка почувствовала нежелание матери продолжать разговор. Она всегда отличалась какой-то удивительной врожденной деликатностью.

Она сама нашла место, где живет ее папа. Об этом мы узнали, когда собрались отмечать ее пятый день рождения. Были приглашены самые близкие. И несколько детей из детского сада, в который ходила Викуля. Дети замечательно играли, пели песенки, которые мы заранее подготовили. Потом принялись рассматривать подарки. Я подарила ребенку большой глобус, о котором она давно мечтала. Путешествия манили ее, как и меня, с раннего детства. Прекрасный глобус на тяжелой бронзовой подставке привлек внимание маленьких гостей. Все они были детьми хорошо обученными, умеющими читать и немало уже повидавшими разных стран, путешествуя с родителями. Они принялись крутить яркий глобус, отыскивая страны, в которых уже побывали. И вдруг мы услышали вежливый голосок Вики:

– А вот, посмотрите, где живет мой папа.

Мы с жадным любопытством уставились на глобус.

– Вот, смотрите.

Вика указывала пальчиком на Новую Зеландию.

– Я ей сказала, что папа живет очень далеко, – шепнула мне Динка, – год назад сказала, а она запомнила. И нашла самое далекое место.

– Далеко, – уважительно загалдели дети.

– Очень! – подтвердила довольная девочка.

– Все-таки надо ей рассказать, – шепнула я Динке.

– Всю правду?

– Да, как есть. Человеку надо знать про себя.

– Чтобы она потом вот так всем детям стала говорить, кто ее папа, как его зовут и откуда привезут?

Я не знала, что ответить. Действительно, не стоило, наверное, маленькому ребенку открывать все-все. Но хоть страну по-честному назвать вполне можно было бы.

– Я ей скажу. Обязательно. Вот исполнится ей четырнадцать. И скажу, – пообещала Динка.

– Это ей столько ждать! Тяжко.

– Все тяжко. Жить вообще тяжко, – сердито возразила Динка.

Она так и придерживалась установленного срока. Четырнадцать лет. И точка. Но все случилось не по ее хотению. В тринадцать Викулиных лет они с матерью отправились на все лето во Францию. Там, в Провансе, открылся международный детский лагерь для изучающих французски язык. Динка определила туда дочь, а сама сняла крохотную студию поблизости – не могла же она на все лето отпустить свое сокровище в чужую страну к чужим людям.

Дина в то лето как раз переводила очередной весьма объемный роман отца Викули и часто представляла себе, как она расскажет дочери тайну ее рождения.

Наверное, для этого разговора стоило бы повезти Викулю снова во Францию, но не в Прованс, как сейчас, а в Париж, откуда родом ее отец. Заказать столик в лучшем ресторане с видом на прекрасный город, который она для себя называла городом любви. И там, любуясь этим, не совсем чужим ей прекрасным городом, очаровательными людьми, глядя в глаза дочери, прямо ей рассказать об отце. Это было бы красиво. И сохранилась бы память – на всю оставшуюся жизнь. А если девочка захочет пообщаться с отцом? Тогда можно будет показать ей то самое прощальное письмо, где написано про любовь к жене и прочее.

Динка поделилась тогда со мной идеей сценария, и я, в целом его одобрив, попросила ее не делать подлости. Она жутко обиделась.

– Какие подлости? Это что, не он написал то письмо?

– Он. Но он писал тебе это письмо, не зная, что ты ждешь от него ребенка. Не имея ни малейшего представления о том, что ты изначально наметила его в отцы. Он спрашивал тебя, предохраняешься ли ты. И ты ответила утвердительно. Он прощался с тобой как свободный человек со свободным человеком. А не как подлец, из трусости бросающий беременную женщину, которая случайно оказалась в этом положении.

– Ну, знаешь ли, Геля… – начала было закипать Динка и разревелась.

– И мало того: он там написал, что надеется на твою порядочность: свое письмо он уничтожит, а ты, со своей стороны, тоже не вправе его никому показывать. Тем более дочери, о которой он и представления не имеет и перед которой он ни в чем не виноват.

– Да, я не покажу то письмо. Или, если покажу, объясню всю правду. Вот так. Годится?

– Давай сначала доживем до этого события, – так я всегда отвечала, когда не знала точного ответа на поставленный вопрос.

За тринадцать лет жизни дочери Дина перевела на русский пять книг ее отца. Она ухитрялась почти не общаться с ним при этом. Иногда, сомневаясь в точности значения подобранного ею при переводе слова, она посылала ему перечень возможных толкований. Он выбирал наиболее подходящее. На этом коммуникация заканчивалась. На презентации в Москву он больше не прилетал, видимо, держал слово, данное своей жене.

Не было у Динки повода для обиды на человека, который по наивности попал в расставленные для него сети. Но чем дальше, тем сильнее росла эта самая обида на без вины виноватого. Дина даже в минуты раздражения, которые случались у нее нередко, обвиняла его в том, что из-за него у нее не складывается личная жизнь, ведь подобного ему она никогда не встретит, а когда какие-то отношения все же завязывались (в строжайшей тайне от дочери), она лишний раз убеждалась в очередной своей ошибке.

– Из-за него я так и останусь на всю жизнь одна, – сетовала она, не желая теперь быть объективной и справедливой.

Перевод в то лето давался ей с трудом. Стояла страшная жара. Кондиционер в дешевой квартирке работал еле-еле, и то спасибо. Прогулки не доставляли радости, она задыхалась от зноя. К тому же она постоянно словно слышала поблизости его голос, ощущала на себе его взгляд. Дочь же была счастлива, как никогда. Ей очень нравилось в лагере, среди сверстников, приехавших из разных концов света. Каждый день – новые впечатления, яркость красок местной природы: синева неба, морская лазурь, желтизна выгоревшей на солнце травы и зелень растений, в воде не нуждающихся – все это дарило невероятную жажду жизни. Она прекрасно говорила на языке своего отца, ее очень хвалили. Результатом трехмесячных занятий должно было стать литературное произведение любого жанра, написанное на изучаемом языке. По результатам голосования почтенного жюри устроители конкурса определяли победителя и вручали награду.

Дочь сказала, что напишет рассказ. Она ни словом не обмолвилась о сюжете и названии своей фантазии. Да Динка особенно и не интересовалась. Она никогда ни на какие награды не рассчитывала и Викулю учила, что главное в любом конкурсе не победа, а участие. Мол, делай, что должен, и будь, что будет. Кто же мог подумать, что рассказ Вики не только получит блестящие оценки жюри, но и будет опубликован в ведущих СМИ Франции. За день до официального оглашения итогов Динка купила в киоске красочный журнал и застыла, увидев портрет дочки, ее имя и название рассказа:

«Мой папа из Новой Зеландии».

На подгибающихся ногах Динка доковыляла до скамьи под огромным платаном, плюхнулась на нее и начала читать:

«– Я не помню, когда мне впервые приснился этот сон. Знаю одно: это точно было ранее детство. В состоянии дремоты перед самым пробуждением я вдруг почувствовала прилив счастья и силы. Мне казалось, что кто-то стоит рядом с моей кроваткой – кто-то, безгранично любящий меня и готовый защитить от всего, что может причинить боль. И еще я ощущала, что это не мама, всегда нежная и самозабвенная в своей любви ко мне. Кто-то другой, большой, сильный и так необходимый мне, находился рядом. Я позвала:

– Папа! Папа!

Я открыла глаза. В комнате никого не было. Но весь день я была счастлива, зная, что мой отец приходил ко мне.

Я никогда его не видела и стеснялась спрашивать о нем у мамы. Я видела, что ей не хочется отвечать на мои расспросы. Почему? Мог ли мой отец обидеть ее? Может быть, он не желал моего появления на свет? Может быть, оставил ее, так и не узнав, что я буду жить? Я не хотела строить предположения. Я надеялась на одно: на то, что папа будет приходить ко мне в моих снах. И я не ошиблась. Он приходил. Никаких разговоров, никаких касаний, никаких намеков. Перед самым моим пробуждением папа оказывался рядом и посылал мне свою силу и радость. Это было что-то огромное и непонятное мне. Но я приняла такой способ нашего общения. Мне только очень хотелось знать хотя бы одно: где он живет. Однажды я спросила у мамы об этом.

– Где живет мой папа?

– Далеко.

Эта информация показалась мне достоверной и полной. В слове «далеко» я угадала (или мне показалось, что угадала), что мой папа живет не в нашей стране. Потом близкая подруга нашей семьи подарила мне на день рождения глобус. Этот роскошный макет нашего земного шара до сих пор украшает мою комнату. Куда я только ни путешествовала, разглядывая горы и океаны, реки и леса на глобусе! Но первым делом я определила для себя, что же такое «далеко».

Новая Зеландия! Вот что такое настоящее «далеко»! Я это сразу поняла. И немедленно объявила об этом своим маленьким гостям. Ах, как они мне завидовали! Весь вечер меня расспрашивали о далекой стране моего отца. И я гордилась Новой Зеландией как собственной родиной.

Конечно, я понимала, что все это – моя выдумка. Но если веришь в то, что придумал сам, это становится чем-то важнее реальности. Мне нравилось место жизни моего отца. И я прощала ему его отсутствие. Он слишком далеко. Потом я стала расти и уже не чувствовала себя ребенком. Оставаясь дома одна, я любила рассматривать себя в зеркале. Я пыталась найти в себе черты моего отца. Я мало похожа на маму. Конечно, у нас есть общие словечки, я переняла ее мимику, у нас часто совпадают вкусы, но все остальное – откуда? Откуда мои глаза, мои волосы, длинные пальцы, форма ногтей, губ? Я понимала, что все, что не я не унаследовала от матери, получено мной от отца. Вглядываясь в себя, я смогла составить словесный портрет человека, которого никогда в жизни не видела. Мой отец – высокий, худой, немного сутулящийся человек с большими темными глазами и доброй улыбкой. Его черные волосы падают на высокий лоб, и он все время смахивает челку, поднимает ее выше. Наверное, это его автоматический жест, который он сам не замечает, но окружающие считают это движение руки его спецификой. Он красив, добр и умен. В конце концов я так отчетливо представила его, что он теперь в моих повторяющихся снах является ко мне, не скрывая лица. Мы не разговариваем, мы лишь смотрим друг на друга. И это заполняет мою пустоту. Да, порой я испытываю мучительное чувство пустоты. Как будто где-то, в глубине моей души остается незаполненная часть в том месте, где у каждого человека должна находиться любовь к отцу. Я долго думала, могу ли я сама заполнить эту пустоту? Ведь с этим надо что-то делать. И оказалось, что тоску пустоты можно заполнить только верой, надеждой и любовью. Я решила твердо верить в то, что обязательно встречу своего отца. Я надеюсь на то, что моя мама когда-нибудь решится раскрыть мне тайну моего рождения. И я люблю человека, который дал мне жизнь. Люблю и буду любить, каким бы он ни оказался.

Теперь, когда я выросла, я понимаю, что Новая Зеландия – это лишь моя фантазия. Мой отец может жить в любой другой стране. Поэтому я и решила выучить как можно больше языков нашего прекрасного мира для того, чтобы когда-нибудь при встрече рассказать папе о своей любви к нему на его родном языке. И я благословляю каждую страну мира – ведь я могу оказаться ее дочерью. А если нет, я же все равно дочь своей планеты по имени Земля».

Только сейчас, прочитав этот рассказ, Дина поняла, что чувствовала ее дочь все эти годы. Да, такое понимание не дается тем, кто не испытал подобное и кому хорошенько не объяснили. Она была потрясена портретным описанием, приведенном в рассказе – точнее внешность отца Вика не могла бы передать. Все, вплоть до жестов – как это возможно! Какова же жажда встречи с тем, кому она обязана жизнью! Теперь ей стало понятно, что чувствовала ее дочь, обращаясь к ней с вопросами об отце. Она наконец-то признала право дочери на знание о своих корнях. И при этом Дина не могла сдержать внутреннюю дрожь при мысли о том, что отец ее дочери узнает свое дитя на фото. К счастью, на маленьком фотопортрете Вика выглядела совсем на себя не похожей, к тому же лицо ее скрывал козырек бейсболки, которую она в то лето постоянно носила. Она выглядела как среднестатистический подросток с лицом, лишенным ярких индивидуальных черт.

Не узнают, никто по этой фотографии не узнает – с облегчением решила Дина. Но тут новая деталь заставила ее разволноваться. В послесловии к рассказу приводились короткие – в две-три фразы отзывы членов жюри конкурса, первым из которых был родной отец Виктории. Три ничего не значащих предложения о таланте девочки, который требует дальнейшего развития и об ответственности отцов за рожденных от них детей. О, знал бы он, о чем пишет! Знал бы, что эти слова он говорит о самом себе.

Виктория, как уже было понятно, одержала победу в конкурсе, ей вручили награду – сертификат на курсы французского языка при университете в Сорбонне со скидкой 70 %. Дина очень боялась, что на вручение награды приедет знаменитый писатель. Если они встанут рядом, ни у кого ни малейшего сомнения не возникнет, откуда родом отец победительницы и кто он. Но этого не произошло. Он и не собирался приезжать в какой-то лагерь на какое-то там награждение. Устроители сказали, что большая честь для них уже то, что он согласился стать председателем жюри и честно прочитал все, что ему прислали. И даже отзыв написал.

Перед отлетом в Москву Дина решилась. Они с дочкой, как и планировала когда-то мать, отправились в очаровательный ресторан с видом на набережную и море.

– Ну что ж! На следующий год в Сорбонне! – Динка подняла свой бокал с вином, Викуля – с газировкой, – поздравляю и горжусь.

– Спасибо, мамуля! – широко улыбнулась дочка.

Улыбка ее была такой беззаботной, легкой, сияющей, что Дине сейчас с трудом верилось в те слова из рассказа об отце – о пустоте и надежде.

Может быть, не говорить ничего, подумала она, но вдруг в глазах дочери она ясно увидела ту самую надежду. Огромные глаза словно подбадривали и просили – скажи, мамочка, скажи.

– Я понимаю, что ты от меня ждешь, – решилась Дина, – и я признаю твое право знать о себе все.

Дочь пристально смотрела ей в глаза. Отступать было некуда. И Дина рассказала все-все. И про расставание с любимым человеком, и про отчаяние, и про желание, чтобы у нее появился ребенок.

– Ты его сразу наметила? – спросила дочь.

– Нет. Я его не намечала. Он захотел быть со мной. И я обрадовалась. Он мне очень понравился. Очень. Но я знала, что он женат. И вообще ни на что не претендовала.

– Я получилась случайно?

– С моей стороны – нет. Ты стала осуществлением моей мечты. С его стороны – он был озабочен тем, чтобы не произошло ничего непредвиденного. Но я его обманула. Сказала, что он может быть спокоен, я обо всем позаботилась. Не знаю, можно ли уже с тобой об этом…

– Можно, мам, я же не с Луны свалилась. Я знаю, как получаются дети.

Вика задавала вопросы без остановки. Про все-все. Про вкусы отца в еде, про стиль его одежды, про образ жизни, про его семью.

– У него уже тогда был вполне взрослый сын. Жену он любил и уважал. Одевается элегантно, но не особенно об этом задумывается. Можно сказать, небрежная элегантность… – предалась воспоминаниям Дина.

Но ей почему-то стало очень больно все это вспоминать. Она сказала дочери, что та легко может узнать о своем отце – в интернете о нем написано столько, что даже если читать все это, не отрываясь, годы жизни уйдут.

– Ты можешь читать его книги в оригинале. А если захочешь, в переводе.

– В твоем?

Дина кивнула.

– И как же – все эти годы ты ни словом не обмолвилась, что у тебя растет его дочка?

– Не обмолвилась. И никогда не обмолвлюсь. Ты теперь знаешь все, захочешь – сама его найдешь. Только лучше сделать это после того, как тебе исполнится восемнадцать. Я не очень хорошо его знаю, но думаю, он может очень испугаться и встревожиться, если ты появишься раньше. Он решит, что я такая алчная хищница и потребую от него алименты. Будет обвинять меня в обмане. Мне бы этого не хотелось.

– Мамочка, я очень тебя люблю! Очень! Спасибо, что ты все мне рассказала. И я с тобой согласна: раньше восемнадцати я не буду искать с ним личной встречи. Мне бы хотелось, чтобы встреча с папой принесла ему радость, а не страх.

На том они и порешили. Пять лет можно было и подождать, зная, кто твой отец.

Вика очень изменилась после разговора с матерью. В ней чувствовалась теперь большая внутренняя сила и радость. Она становилась все больше похожей на своего отца, и это почему-то причиняло Дине большую боль. Она предчувствовала расставание с дочерью.

Конечно, когда та познакомится с отцом, они уже не расстанутся. Не смогут. В этом Дина была уверена. А с чем же останется она? Ей-то никто не простит ни обмана, ни того, что молчала столько лет. Она будет достойна презрения и одиночества. Она порой даже завидовала дочери, ее юной красоте и тому, что ей предстоит общение с собственным отцом. Это называлось простым словом – ревность. Но как признаться даже самой себе, что ревнуешь собственную дочь к ее же будущему?

Разглядывая себя в зеркале, Динка старалась быть беспристрастной. Она отмечала и морщинки, и изменение овала лица, и общее его выражение, на котором все чаще виделось уныние и угнетенность, а самое грустное – исчезла ее легкость и стройность, ведь для того чтобы заработать им с дочерью на достойную жизнь, ей приходилось целыми днями сидеть за компьютером. Она представляла себе сцену их свидания и тот ужас, который отразится на его моложавом лице, когда он увидит, во что она превратилась…

Вику ждала прекрасная жизнь: юность, молодая сила, встреча с отцом, куча возможностей, а ее перспективы? Остаться на обочине жизни. Все! Жизнь прошла. И, по сути, нечего вспомнить. Только какие-то увертки, исхитрения, старания выжить и выжать что-то для себя полезное из любой ситуации.

Этим она со мной не раз делилась во время наших прогулок. И накручивала себя до одышки. Я не знала, как с ней говорить. Она говорила:

– У меня впереди только одиночество и тоска.

Что можно было ответить?

– Нет, у тебя впереди очаровательная компания и радость?

– У меня впереди только старость и пустота.

– Нет, у тебя впереди юность и полнота жизни.

– Я никому не буду нужна.

– Нет, ты будешь невероятно востребована.

Я только спросила однажды:

– Слушай, тебе действительно нравится быть несчастной и обездоленной? Если да, – это твой выбор, но, прости, я не смогу позволяться себе такую роскошь: тратить свое время на выслушивание пустых слов. Проблемы? Давай решать. Не хочешь? Тогда молчи.

Дина задумалась.

– Нет, мне не нравится быть несчастной. А что делать? Что мне делать?

– Ты говоришь, твоя дочь на пороге прекрасной жизни. Это факт. Для того ты и трудилась все это время. Чтобы подвести ее к этому порогу. А дальше – она сама. Ладно. Но ты-то? Ты на пороге чего? И учти – решать тебе. То, что ты сейчас скажешь, это твое решение. И я тоже кое-что решу насчет нашего общения.

– Ты серьезно? – начала вскипать Динка.

– Абсолютно. Ты же меня знаешь. Я для себя в свое время решила, на пороге чего нахожусь. Дети стали подрастать, уходить из дома, жить сами по себе. Что мне было делать? Ползти на кладбище?

– Геля, но ты такая… Ты такая… У тебя все иначе! В тебе столько жизни!

– Ну, конечно! А жизни в каждом из нас столько, сколько мы можем в себя вместить. Тебе бы подумать, на пороге чего ты находишься. И прекратить превращаться в бабку. Очнись, имей совесть.

– А как? Как очнуться? – возопила Динка, – Как очнуться, когда все уже позади?

– Все позади у покойника. У живого все впереди. Ты, похоже, растишь Вику, чтобы сделать ее несчастной, виноватой в твоем одиночестве. Ищи свою жизнь, пока жива.

Динка рычала от досады, но слушала. И думала.

Мы много тогда говорили о неизбежном.

О течении времени.

О жизни в целом и об отдельных ее этапах.

Кто-то сказал: "Всем хочется жить очень долго, но никому не хочется стареть."

Я много думала над этой фразой… Поначалу, конечно, соглашалась.

Да! Вот жить бы себе лет сто, скажем, и все сто лет быть примерно двадцатипятилетней. То есть не такой уж полной смутного ожидания глупышкой, как в пятнадцать лет, и не – о ужас – сорокалетней старушкой без всяких перспектив.

Такой умной, сильной, прекрасной, стройной и молодой. И так сто лет наслаждаться бы молодостью, а потом…

Ну, как в сказке: "Ваше время истекло! Ваше время истекло!"

Размышляя об этом, я примерила на себя эти сто лет. Представила.

И что-то мне не очень захотелось. Скучно почему-то стало.

А как же мои тридцать пять, когда я почувствовала, что только сейчас начинаю понимать что-то про любовь?

Как же мои сорок пять, когда я осознала, что могу в своей профессии все-все. Могу, понимаю, ставлю перед собой новые задачи….

Как же ощущение особой яркости окружающего мира и радости от каждого прожитого дня, приходящее после пятидесяти?

И доброта, и сочувствие ко всему живому, и мудрость, и – особая красота…

И много чего еще…

У нас в стране особое отношение к возрасту. Порой пугающее своей дикостью.

Когда-то Некрасов в своей поэме "Кому на Руси жить хорошо?" описал встречу с крестьянкой. Шли, мол страннички, видят, в поле старуха работает, окликнули… Ну – слово за слово… Разговорились, спросили, хорошо ли старухе живется.

А потом оказалось – старухе тридцать восемь лет.

Ой, мамочки!

Много в нашей литературе девятнадцатого века примеров, когда пятидесятилетнюю женщину считают уже полной старицей. Просто уж ничего, кроме смертного одра, ей в ближайшее время не светит. Пятидесятилетняя мать семейства Ростовых в «Войне и мире» так и молилась перед сном – чтобы не стала ее постель грядущей ночью ее смертным одром.

Жизнь продлилась, все сместилось. На все мы смотрим несколько иначе. Вот, например, мы все повторяем: "Бальзаковский возраст, бальзаковский возраст." Однажды о нашей всенародно любимой певице написали, что "женщина бальзаковского возраста вышла замуж за тридцатипятилетнего". И я очень долго смеялась. Потому что бальзаковский возраст – это тридцать лет!