Текст книги "Есть во мне солнце"

– Так, – сказала Динка, – Насчет зоны – посмотрим, кто куда попадет. Ты за это ответишь!

Говорила она страшным голосом, волчица проснулась в ней. Опер отшатнулся, не выдержав ее горящего взгляда.

– А на лице – это что? – спросил Виктор Михайлович.

– Он меня потом отвел вот сюда, это обезьянник называется, да? А Ника там еще допрашивали. И ударили его. Он вскрикнул. Он до этого молчал, они орали. И наверняка ударили. Да? – Вика взглянула на Ника.

Он кивнул.

– А я подошла вплотную к решетке и стала кричать, чтобы его отпустили, что это незаконное задержание. И тогда он подошел, схватил меня вот так за футболку и изо всех сил дернул к решетке. И вот – страшно выгляжу, да? Кровь из носа пошла. Сильно двинул.

Мы, не сговариваясь, достали телефоны и сделали несколько фотографий Виктории. И в этот момент за нашими спинами послышались торопливые шаги и раздался крик:

– Никуша! Никуша! Что они с тобой сделали?

Мы все обернулись на этот отчаянный крик. Навстречу нам почти бежала бабушка Ника. Бледная, измученная, с седым пучком – эти негодяи из отделения, затевая свои игры, разве думают о том, сколько человек погружаются в горе и отчаяние от их развлечений.

– Бабуль, ну что ты, ну не волнуйся, все же хорошо, ну что ты! – повторял Ник обнимая расплакавшуюся бабушку.

Виктор Михайлович смотрел на них с улыбкой.

– Ну все, убедилась – живой. Успокойся, – произнес он наконец, – у нас тут дел полно. Виктория с мамой едет побои снимать, Ник дает подробные показания о произошедшем. И можешь его забрать. А потом мы уж тут свои дела откроем. Со статьями разберемся. И с вещдоками… И, кстати, познакомьтесь друг с другом. Я оказался связующим звеном. Один общий друг – повод для общей дружбы. Таша, вот – это Геля, моя давняя коллега. Геля, вот Таша, мы дачные соседи, а это, считай, родственники…

Таша? Я боялась поверить своим ушам. Но волосы у седой дамы были уложены в точно такой же пучок, какой когда-то, целую жизнь тому назад, укладывала подруга моей тети, Тамара Николаевна, наркомовская вдова.

– Ташка! Неужели это ты? – прошептала я.

– Геля! Гелечка! – прорыдала в ответ подруга, о встрече с которой я столько думала в последнее время.

– Интересное кино! – прокомментировал Виктор Михайлович, – Ну что, все за дело. Вы в больницу, Ник со мной, а вы тут общайтесь, девчата.

– Никуша, ты в порядке? – на всякий случай повторила свой вопрос Ташка.

– Я в полном порядке, бабуля, – улыбнулся ей внук.

Хороший мальчик. Теперь и я могла подтвердить – Динка не ошиблась, мельком взглянув на него в прихожей, провожая дочь. Зря я на нее рычала. Мальчик действительно хороший. Вике повезло. Я взяла Ташку за руку. Рука была холодная, пальцы дрожали. Она только-только начинала приходить в себя от пережитого ужаса. Мы уселись на деревянную скамейку у входа в отделение.

– Перенервничала, – вздохнула я, стараясь согреть ее руку, – Давай успокаиваться… Ведь нам судьба такой подарок преподнесла…

– Геля, Гелечка, ты все та же… Как жить в этом страшном мире? Ведь не осталось милосердия. Нет его. Совсем нет. Как детям жить?

– И милосердие есть, и воля к жизни есть, и дети прорвутся. Сама же знаешь: жизнь – не молочные реки и кисельные берега. Ты лучше расскажи, как ты. Вижу – внук прекрасный. А родители его где?

– Внук – мой главный друг и опора в этой жизни.

Ташка слово в слово повторила слова своей бабушки о ней: «Таша мой главный друг и опора.» Так говаривала Тамара Николаевна. Как все в семьях повторяется!

– Родители его сейчас в Италии. Полетели на две недели, когда стало ясно, что все с университетом у Никуши в порядке. Работают много, у них своя жизнь. А моя жизнь – в нем. Я ведь давно уже вдова, Гелечка. И на пенсии. Всю душу вложила в этого мальчика. Он вчера пошел погулять. Один. Я раньше его одного не отпускала. Хоть он и спортсмен у нас, но все равно. И со спортсменами беды случаются. А теперь я не могу запретить ему – он же студент.

– Таш, а помнишь, как мы – всюду одни, без взрослых? И ничего…

– Тогда ничего, а сейчас – видишь, что вышло?

Рука Ташки снова начала дрожать.

– Он сказал мне, что взрослый. Чтоб я не волновалась, когда вернется, тогда вернется. И телефон при нем. А я просто места себе не находила. Но сама себя ругала. Говорила, что психопатка, что надо считаться с тем, что он уже самостоятельная личность.

– Он и есть личность. И это доказано.

– Я держалась, как могла. Родители его позвонили, я сказала, мол, все в порядке, ушел с девочкой гулять. С однокурсницей. Они же однокурсники, да? Я приняла снотворное, чтоб прекратить панику. Ну, а дальше ты знаешь. Проснулась – нет его. Стала Виктору звонить. И вот…

– И вот мы с тобой сидим рядом. И сбылась моя мечта. Я же в последнее время все думала, как бы мне тебя найти.

– И я о тебе все время вспоминала. Как странно все устроено в жизни. Такой ужас оборачивается огромной радостью.

Ташка теперь улыбалась. Глаза ее были прежними, совершенно детскими, чистыми… Нам столько предстояло рассказать друг другу. Но не сейчас. Не здесь. Не на этой скамье скорби.

– А знаешь, – сказала я ей, – Только давай не будем повторять, что нет худа без добра. Я ненавижу это «худо». Меня от него тошнит. И пусть это «худо» идет лесом, и «худо-бедно» тоже… Мы с тобой все равно сегодня встретились бы, ты это понимаешь? Ведь вечером мы все собирались идти праздновать Викино поступление! И твой Никифор тоже был приглашен, со своими родными. А это значит, что и без этого поганого «худа» мы бы прекрасно увиделись.

– Ох, да! Мы же сегодня… Точно! Встретились бы! А насчет «худа» – как его ни гони, у нас без него не могут. Обязательно надо кошмар какой-то устроить. На ровном месте, но обязательно…

И все-таки нашу торжественную встречу пришлось перенести: надо было перевести дух после пережитого нами ужаса. Да и кровоподтеки на лице Вики должны были зажить. Иначе не очень праздничный вид получался.

У меня совсем закончились силы. По опыту я знала, что они вернутся, надо только побыть одной – под солнцем, у воды, среди деревьев. Но где такое отыщешь в городе? Чтоб без людей, в полной тишине. Я просто села во дворе на скамейку у песочницы. И нежданно-негаданно обрела желаемое одиночество. Вот она, благодать лета! Все разъехались по дачам, наслаждаться природой. Я сидела на детской площадке совершенно одна, закрыв глаза, и думала о том, что ни о чем не спросила Ташку. Я даже о Вове не спросила, а она-то наверняка все о нем знает. И мы даже не обменялись телефонами в той пустой суете. Но ничего, не потеряемся. Теперь уж нет. Такими дарами судьбы не разбрасываются. Сейчас надо просто дышать. Просто набраться сил.

А Динка тем временем и не думала отдыхать. Она не знала, куда девать свою ярость. Воображение ее услужливо показывало – картинку за картинкой – все, что происходило с ее дочерью в тот вечер. Да что там воображение! Ей показали и запись с камеры видеонаблюдения. Вот они с Ником стоят у железной двери. Красивая пара! Воплощение юности… Вот она отпирает ключом дверь… Проходит время… У двери появляются защитники порядка. Открывают – рывком. Видно, не ожидали, что заперто не будет. Вот удача-то! А потом… Потом – Вика выходит в наручниках! И Ник за ней. Его толкает в спину опер. Где взять силы и терпение, чтобы все это как-то выбросить из памяти, чтоб – не простить, но хоть забыть на время…

Забыть у Динки никак не получалось. И тогда она – впервые за много лет – подробно рассказала о происшествии в фейсбуке. Поместила две фотографии своей дочери – ДО и ПОСЛЕ. На фотографии «ДО» Вика смотрела прямо в объектив, ее огромные глаза сияли, она легко улыбалась – всему миру. На фото «ПОСЛЕ» та же Вика, но с разбитым лбом, носом, с кругами под глазами, с измученным лицом…

– Вот, друзья, познакомьтесь, – писала Динка, – это моя дочь. Ей только исполнилось восемнадцать. Теперь она студентка МГУ. Я никогда не размещала ее фото в ФБ. Не считала нужным. Есть же просто жизнь, вне социальных сетей. И есть реальные, а не виртуальные друзья. Но сейчас я обращаюсь ко всем, потому что промолчать не смогу. И забыть не смогу. Что каждая мать хочет для своего ребенка? Хочет вырастить, научить, подготовить к жизни. И чтобы ребенок мог дать жизни то, что получил от меня и от всех тех, кто его любит. Мой ребенок получил многое. И в ее сердце много доброты и участия. Она и специальность выбрала себе по душе, она живет, чтобы помогать другим. Тогда почему же? Как могло случиться то, что случилось с ней вчера? …

Динка писала и писала, подробно рассказывала о том, что произошло прошлым вечером с ее дочерью.

– … Я, конечно, не оставлю это, не дам спустить на тормозах. В моих руках все доказательства. И сил моих хватит на то, чтобы виновные были наказаны. Вопрос только в том, сколько подобных дел открывают на наших детей? И что делать тем матерям, у которых нет никакой поддержки?

Динка пообещала друзьям, что будет держать их в курсе событий. И почувствовала некоторое облегчение. Выговорилась. Выпустила пар. Можно перевести дух и успокоиться. Она заглянула в комнату дочери. Викула спала, завернувшись в одеяло, безмятежно, как в детстве. Можно было немного успокоиться.

Динка и представить себе не могла, что ждет их с дочерью после ее публикации в фейсбуке.

Прошло несколько дней. Все шло своим чередом. Нос Викула зажил, на лбу еще оставался синяк, но он потихоньку желтел. Обидчики Вики и Ника находились под следствием. Ник попросил разрешения приехать в гости. Ребята не виделись несколько дней, только непрерывно болтали по телефону.

На полчаса раньше назначенного времени раздался звонок в дверь. Собаки помчались к дверям, как по команде, издавая при этом какие-то незнакомые доселе звуки, словно пытаясь сказать что-то человеческим голосом. Динка слегка встревожилась. За это время к ним пару раз пытались прорваться журналисты с камерами – публикация в фейсбуке сделала свое дело. Появился информационный повод. А раз так – и лишние хлопоты по отражению репортерских атак. Собаки на них лаяли, само собой. Но сейчас… Их лай не шел ни в какое сравнение с тем, что было до этого. Не будь этого лая, Динка открыла бы дверь, не задумываясь, ведь это наверняка был Никифор. Но тут она глянула в глазок. Да, на площадке маячила мужская фигура. Вроде не Никифор. Или он? Собаки бросились на дверь и побежали к Викуле, оглашая квартиру странными звуками, похожими на визг и хныканье. Потом снова помчались к двери, и снова к Вике. Тем временем мужчина у двери снова позвонил. Вика вышла в прихожую, ничего не понимая.

– Мам, открой, это же Ник, – попросила она.

И мать открыла.

На пороге стоял отец Вики. Собаки ринулись к нему и принялись радостно прыгать, виляя хвостами.

Дина остолбенела, потеряв дар речи. Но тут навстречу гостю ринулась Вика:

– Папа! – завопила она и бросилась ему на шею, – Папочка! Ты приехал!

Она кричала по-русски, но отец, будто понимая ее слова, взволнованно повторял на своем языке, крепко держа ее в объятиях:

– Я прилетел. Я прилетел. Как только смог. Визы не было. Но я сразу все понял! Сразу!

И тут Динка услышала звук открывающейся соседской двери. Неравнодушные соседи заинтересовались криками и собачьим воем, понятное дело.

– Проходите в дом, – потребовала она, – Быстро проходите. Не стойте на лестнице.

И вовремя. А то не в меру любопытная соседка испортила бы все волшебство этой нежданной встречи.

Они сидели на кухне, по московской привычке. Динка собиралась варить кофе, однако не могла оторваться от сумбурного, но очень всем троим понятного разговора.

– Так ты знала, что я твой отец?

– Я знала. Уже пять лет знаю. Мама сказала мне тогда, в Провансе. Когда мой рассказ победил на конкурсе.

– Все-таки это была ты! Я тогда, читая рассказ, подумал, что так могла бы написать моя дочь, о которой я никогда не слышал. Но я не сомневался в тебе, Диана! Я верил, что ничего не могло произойти. Прости меня…

– Вам не за что просить прощения. Это я должна…

– Мы с мамой договорились, что я напишу тебе, когда мне исполнится восемнадцать. Чтобы ты не думал, что нам что-то нужно от тебя.

– Я должна вам сказать… Моя дочь получилась не случайно. Я с самого начала хотела от вас ребенка. И не хотела, чтобы вы думали, что я расставила ловушку.

– Женщины всегда расставляют ловушки. Настоящие женщины это умеют, а мы всегда в них попадаем. Я столько об этом написал! Но и сам попался.

– Но как ты узнал? – опомнилась вдруг Вика, – Как ты догадался?

– Это было несложно. О, я и сейчас не верю своим глазам. Ты – моя прекрасная дочь. Я отец прекраснейшей дочери. Все эти дни мне казалось, что все это сон. Я знал. И не был уверен. И твердо знал… А как я догадался? Ну, если кто-то делает публикацию в фейсбуке, которая доступна всем, это значит, что ее могут увидеть не только в России. Не так ли? И там было два фото. ДО и ПОСЛЕ. Первой эти фото увидела моя жена. На фото ДО ты просто моя копия. У меня есть точно такое же фото в 18 лет. С длинными волосами. Я тогда поклялся всю жизнь не стричься. Решил, что в волосах моя сила. Я смотрел на мир настороженно тогда. Но – вот, смотрите, вот мое фото. А это ты. Есть ли отличия? Моя жена увидела, позвонила мне и сказала, что я все-таки скрыл от нее свою дочь. И что она не может больше жить во лжи. Но я не лгал ей. Это был принципиальный вопрос в наших отношениях. Я не лгал. А она, как сейчас говорит, делала вид, что верит мне.

– А почему она увидела? Она у меня не в друзьях, – удивилась Динка.

– Она заглядывала на твою страничку, как выяснилось. Не каждый день, но почему-то именно тогда, когда ты опубликовала свой пост, она решила посмотреть, что там у тебя происходит.

– Никогда не знаешь, кто смотрит на тебя из тени, – покачала головой Дина.

– Особенно если ты сама ярко освещаешь себя по собственной воле, – улыбнулся отец ее ребенка, – Но все это, очевидно, должно было случиться. Так или иначе. Она позвонила мне. Я по-прежнему живу в Париже, а она уже несколько лет переехала в наш дом в Альпах. Там другой воздух. И почти каждый день синее небо. А в Париже все дождь и дождь. Она позвонила мне и сказала, что я лгал все эти годы. Я посмотрел на твою страничку и все понял.

– Но я писала по-русски! – довольно глупо возразила Динка.

– Мам, ну ты что! Там же внизу всегда есть опция «показать перевод».

– Вот именно. Я прочитал перевод. Фото не оставляло сомнений. И я сопоставил дату рождения с нашей встречей. Я собрался немедленно лететь в Москву, но вспомнил, что немедленно не получится. Виза! Проклятая виза! К счастью, у меня много друзей в вашем посольстве. Я презентовал там мои книги в русском переводе. Они помогли. Я получил визу в кратчайший срок. Проблема оказалась в другом. Я же не знал ваш адрес!

– Да! Как же удалось узнать? – спросила Вика. Глаза ее сияли, она светилась от счастья.

– Я написал в издательство. И попросил твой адрес. Сказал, что хочу послать тебе букет цветов, но у меня нет твоего адреса. И хочу, чтобы это был сюрприз для тебя. Я написал по-английски, ваш редактор знает английский. Я хитрый. Даже сам не ожидал от себя такой хитрости. И немедленно получил ответ с адресом. Тебе скоро доставят от меня букет, Диана! Я обозначил дату и время, чтобы сначала к вам пришел я, а потом появился букет.

В этом весь он, подумала Динка. Все сюжетно, все продумано. Но при этом чувства самые настоящие. Как это уживается? Она от чувств вполне могла потерять голову, хотя… как сказать. С ним тогда, почти девятнадцать лет назад, она продумывала каждый шаг…

Тут в дверь позвонили.

– Это Ник, – вскочила Вика, – пойду открою.

– Это ее друг? Тот самый? – спросил отец.

– Да! – подтвердила Динка и крикнула вслед дочери: – Посмотри в глазок! Это может быть кто угодно.

– Букету еще рано, – сказал писатель по-французски, словно отвечая на возглас Динки вслед дочери. Казалось, он прекрасно понимал, о чем они говорили.

Он серьезно и грустно взглянул на Динку:

– Мне жаль, что все ее годы жизни, от младенчества до детства, от детства до тинейджерства, прошли без меня. И это ничем не восполнишь. Но я сам виноват. Нельзя было писать то письмо. Это было письмо труса. Мне было за него чем дальше, тем стыднее.

– И мне было стыдно. Я чувствовала себя обманщицей. И злилась на себя. Но все равно – я так была счастлива, что у меня есть Вика. Она – главное в моей жизни.

– Я вижу, я знаю.

Он обвел глазами их кухню, уютную девчачью кухню с цветами на подоконнике, с большой клеткой их говорящего попугая, который почему-то все это время молчал и смотрел в окно, будто все происходящее не имело к нему никакого отношения.

– Здесь живет моя дочь! Невероятно! Я так счастлив! В последнее время я думал, что все самое главное уже произошло в моей жизни, что пора начать жить воспоминаниями. И тут эта весть. Это же чудо!

Динка смотрела в его глаза. Она могла вслед за ним повторить то же: она думала, что все самое главное в ее жизни уже произошло. Но все время что-то происходит. И, возможно, она еще будет счастлива. На счастье с ним она не имеет права. Как тогда не имела, так не имеет и сейчас. «И не мечтай», – приказала она себе.

– Мам, это все-таки был Ник! – сказала Вика.

– Здравствуйте, – вежливо поклонился Ник.

– Ник, это мой папа! Только он не говорит по-русски. Он француз.

– Очень приятно, – сказал Ник.

– Рад познакомиться, – протянул ему руку гордый Викин отец, – Я Джулиан.

Динка столько лет старалась даже мысленно не называть его по имени. Только «он» и «автор». Все. Чтоб никогда не проговориться и не выдать голосом свое отношение к нему, произнося его имя.

– Джулиан, – повторила она и улыбнулась.

– Пойдем, Ник, им надо поговорить. Они давно не виделись.

– Так ты француженка? – услышала Динка возглас Ника уже из коридора.

– Наполовину – да.

– Круто!

О чем-то они еще говорили…

Джулиан взял ее руку в свою.

– Поедем ко мне?

– К тебе?

– Ну да. В тот наш отель. Я забронировал номер. Не помню, какой был тогда. Но этот тоже будет не хуже. Я еще не заезжал туда. Из аэропорта сразу к тебе.

– К Вике, – поправила Динка.

– К тебе и к Вике. К моей дочери и ее маме. Поедем. Пусть они будут тут вдвоем.

Динка решительно встала.

– Прошу тишины! – истошно крикнул попугай из гостиной, – Любовь – одна!

– Спокойной ночи! – немедленно отозвался его недруг из кухни.

– Как у вас тут весело! – расхохотался Джулиан, – Жизнь кипит… Что сказали птицы?

Дина перевела.

Он привлек ее к себе, будто они и не расставались. Это был он! Невозможно в это поверить, но так и было: ее обнимал тот, о ком она не позволяла себе мечтать столько лет! И ведь у нее почти получалось.

– Едем! – решительно сказала она, – Едем! Вика, мы с папой уходим! Если принесут букет, сразу не открывай, посмотри в глазок, спроси, кто.

– Когда вы вернетесь, мам? – крикнула из приоткрытой двери своей комнаты Викуля, – Скоро?

– Не думаю, – ответил ей отец, – Но ты можешь звонить маме. И мы будем звонить тебе.

– Конечно! – легко согласилась Вика, и дверь за ней закрылась.

– Я ни о чем не хочу думать, – сообщила Динка, – Я собираюсь быть просто счастливой и глупой.

– Как раз то, что мне надо. Глупая женщина – мечта любого мужчины. Не будем терять время…

Динка тоже не собиралась ничего терять. И сейчас можно было не притворяться. Просто счастливая и глупая – что может быть прекраснее?

И потом, в его номере, так похожем на тот, в котором все получилось так, как она задумала, они любили друг друга и говорили, говорили, открыто и просто, два человека, у которых получилось подарить жизнь еще одному…

Динка сбивчиво рассказывала ему все-все: и про цветок, который так и давал ростки, так и тянулся навстречу свету, и про прыжки с парашютом, на которые она решилась от отчаяния, и про то, как однажды заблудилась в горах, в Италии. Просто на прогулке. Шла вверх, светило солнышко и вдруг…

– В горах все случается вдруг, дорогая, – подтверждал Джулиан.

– Вдруг пошел снег. Он встал, как стена, я не видела пути. Я хотела скорее спуститься. Я знала, что если спущусь, если это у меня получится – спуститься хоть на сколько-то, вполне возможно, там, ниже, будет идти не снег, а дождь. А сквозь дождь я разгляжу дорогу. Но был у меня и шанс свалиться с обрыва. В горах бывают обрывы, знаешь?

– Ты не свалилась! – торжественно провозгласил Джулиан, – Я догадался!

– Ты ясновидящий! – хохотала Динка, – Я всегда это знала.

– Но тебе удалось обвести вокруг пальца этого ясновидящего. Знаешь, я ведь тоже искал приключений на свою голову. Однажды я подумал о себе и испугался, что так и проведу остаток жизни за компьютером, превращая в слова свои фантазии. Как мыслящее растение. Помнишь, было время, когда у мониторов компьютеров ставили кактусы? Чтобы они поглощали вредное излучение… И я испугался, что превращусь в такой кактус. Я тоже однажды заблудился. В пустыне.

– Я знаю. Это описано в твоем романе. Сильный фрагмент. Не думала, что ты это сам пережил. Но я тоже была таким мыслящим растением. Тоже – жила за компьютером, переводя чужие слова и чужие фантазии на мой язык. В том числе и твои.

– Я оформлю свое отцовство, ты не возражаешь? Виктория сможет переехать в Париж. У меня есть там маленькая квартирка, помимо всего прочего. Я думал уходить туда писать свои книги, пока жена не переехала в наш дом в горах. Мне нужно было собственное пространство. Я отдам эту квартирку Вике. Она сможет жить в прекрасном городе и наслаждаться свободой. Воздух Парижа – воздух любви. И как она прекрасно говорит по-французски! Как я должен быть тебе благодарен! Ты чудо! Я хочу, чтобы ты тоже переехала жить ко мне. Ты не возражаешь? Тем более с тебя нельзя спускать глаз. Ведь ты можешь исчезнуть. Опять. И потом я случайно узнаю, что где-то растет мое дитя. Ведь сегодня мы не были осторожны…

– Но Вика только что поступила в университет. Она об этом несколько лет мечтала. Ее дом тут… Впрочем – ты обо всем спросишь ее сам. Как она решит, так и будет.

– А ты ко мне приедешь?

– Я ничего не знаю. Вообще ничего. Я же сказала: хочу быть просто счастливой и глупой. Хотя бы один вечер.

– Один вечер – это ничто. Ты поедешь?

– Мы как-то все решим. Все решим так, чтобы было хорошо всем. И у нас здесь прекрасная жизнь – дом, звери, птицы… Мне надо, чтобы хорошо было всем.

– Всем – не получится. Я думаю сейчас только о нас. Разреши себе быть счастливой.

– Разрешила. Поэтому я сейчас здесь. С тобой.

– О, дорогая…

* * *

А мы тем временем сидели на даче у Ташки. На той самой даче, за тем самым столом, над которым когда-то парила шаровая молния. Все те же высоченные сосны, те же запахи, то же ощущение ожидания счастья и неминуемого чуда. И мальвы! Дивные мальвы, выше человеческого роста, белые, желтые, красные, фиолетовые. Нигде больше не видела я так пышно цветущих мальв.

– Цветут с мая до поздней осени, – заметила Ташка, – Бабушка так любила их.

– Я помню, как она учила меня, что мальва по-другому называется шток-роза. Так и запомнила на всю оставшуюся жизнь. Не думала, что тут все останется, как было при ней.

– Только эта гостиная и ее спальня. Остальное переделали. Наши комнатки наверху совсем другие. Но я сплю в ее комнате. И обедаю за этим столом. Меня это утешает. Как будто все еще рядом. И бабушка вот-вот войдет… Как-то вдруг все ушли. И осталась я одна. За старшую. А я не была готова.

– А как твои? Развелись все-таки или так и жили?

– Развелись. Разъехались. Бабушка осталась с папой. Мама жила одна. Я – отдельно, с мужем, сынок у нас родился. А потом все съехались к бабушке, и мама туда же вернулась. Мамину квартиру сдавали. Нашу с мужем тоже. Как раз настали такие времена… Без этого мы бы не выжили. Но пока была жива бабушка, все шло своим чередом, несмотря на внешние катаклизмы. А потом как начали они уходить… Бабушка. Мама. Папа. Муж умер, когда уже Никифор родился. Вот мое утешение. Дружочек мой. Гель, ты уверена, что девочка хорошая? Ты гарантируешь?

– Девочка просто необыкновенная, Ташка. Лучше быть не может. Очень хорошая, правильная, надежная. Наш человек. Считай, им очень повезло, что они друг друга нашли. Только ты не ревнуй.

– Но ведь рано ему, – начала было Ташка.

– Что рано? Они же только познакомились. Что – встречаться рано? Ты сама-то когда замуж вышла?

– Ну, времена были другие. И мы другие…

– Таш, ничего не меняется. Мы просто придумываем себе про другие времена. У них сейчас самое время – учиться, влюбиться…

– Их, Гелечка, страшно за них.

– Страшно. Доля наша такая. Им жить, а нам за них бояться. Никуда от этого не денешься.

Мы пили чай и говорили, говорили – обо всем и ни о чем. Я не решалась спросить о Вове. Ташка молчала. А я опасалась услышать самое страшное – известие о том, что Вовы больше нет. Я мечтала о встрече с ними. Чтоб все было как когда-то в детстве. О страшном мне слышать не хотелось. Пусть уж будем мы с Ташкой на этой старой даче, за тем самым столом. Пусть в окна заглядывают мальвы, а по стволам сосен бегают белки. И больше ничего и никого. Никаких плохих вестей.

– И у меня никого не осталось, Таш. А вот недавно случайно встретила школьную подругу, она счастливая, родители живы. Вот чему я позавидовала. Ужасно – оставаться одной. Хоть и не одна, но дети и внуки не в счет. Очень хочется кого-то старшего. За что кому-то такое счастье?

– И я об этом думаю, Гелечка. Везучие люди. Вот у Вовы, помнишь нашего Вову? Тоже ведь счастье – папа жив-здоров. Работает, задачи решает.

Я не поверила своим ушам. Вот так просто и внезапно я узнаю о таком счастье!

– Что ж ты молчала, Ташка? А я про Вову и спросить боялась. Думала, вдруг с ним что-то…

– Но про Капитон Владимировича ты уж могла узнать! – недоверчиво и укоризненно проговорила Ташка. Словно упрекнула в чем-то.

– Откуда же я могла?

– Ну, в Википедию бы заглянула!

– В Википедию не догадалась. Может, и не хотела узнавать грустное. Ты что, злишься на меня? Что не так?

Я не могла понять, что происходит с Ташкиным лицом. Она будто старалась скрыть свою досаду или давнюю обиду. Хотя, о чем это я? Какие могут быть обиды через столько лет? И мы ли это были? И почему я – я нынешняя – помню о девочке за столом, которую так любила ее тетя, о словах молитвы, которые беззвучно произносила бабушка другой девочки… Боже Святый, Боже Крепкий, Боже Бессмертный, Помилуй нас… И маленькое огненное солнце, остановившиеся на миг напротив девочки, словно желавшее, чтобы та что-то поняла, о чем-то догадалась… А я так и не догадалась ни о чем. За всю жизнь… Или до сих пор не время?

– Что не так? – Ташка вздохнула, – Все так. Раз мы повстречались, значит, все так. Но… Ты всегда была легкомысленной, Геля. Ты ничего не хотела видеть и понимать. А я видела. И я тебе даже говорила, что Вова в тебя влюблен. А тебе было все равно!

Я застыла. Она до сих пор обижалась на что-то! С тех самых пор. Так долго! Но на что? Что было не так?

– Ты можешь мне сказать прямо, что именно тогда было не так. Открытым текстом, без намеков. Так, чтобы я, легкомысленный человек, все поняла в точности, – обратилась я к Ташке.

– Да уж куда прямее! – всхлипнула Ташка, – Я любила Вову. Любила по-настоящему. Но я видела, что он любит тебя, одну тебя! И я хотела, чтобы он был счастлив! Тебе даже сказала. А тебе было плевать на все: на его чувства, на мои чувства… Ты порхала, как бабочка на солнышке…

– Ну ты и дура!

Вот уж не думала, что, дожив до таких лет, перейду в разговоре с подругой на язык склочных обиженных пятиклашек.

– Ты дура, Ташка! Да, я помню. Ты сказала. Но я прекрасно видела, что влюблена в Вову ты. И отошла в сторону! Не стала тебе мешать! А ты взяла и замуж вышла раньше всех нас. И была очень даже счастлива тогда. И муж тебя ревновал ко всем, даже к подругам, при чем тут мое легкомыслие?

– А я замуж вышла, чтобы тебе дорогу освободить! – ожесточенно выкрикнула Ташка, – Да! Выходила замуж, а перед тем рассказала жениху, что люблю другого, с детства, а он любит тебя, а ты…

– Ума палата! – заорала я в ответ, – За всех все решила! А я-то думала, что это твой муж на меня волком смотрит? Хотя и сейчас не понимаю – ему-то что? Радоваться бы должен был…

– А он за меня переживал, – отозвалась Ташка и заплакала.

– Господи! О чем это мы? Ты хоть что-то понимаешь? – вздохнула я.

Мне хотелось, чтобы этот дурацкий разговор прекратился. О чем говорить?

– Ты понимаешь, что все получилось, как в песне? «Что касается меня, то я опять гляжу на вас, а вы глядите на него, а он глядит в пространство…»

– Вот ты и глядела в пространство, – подтвердила Ташка.

– Но все получилось, как и должно было быть! Разве ты хотела, чтобы у тебя был другой внук, не Ник? И я не хотела бы других детей, чем мои… Так записано в наших книгах судьбы. И нет такого ластика, который стер бы написанное…Встретились две бабки, и одна до сих пор обижается на другую. А та ни в чем ни перед кем не виновата, между прочим! И вы с Вовой были моими самыми дорогим друзьями и остались самыми лучшими моими воспоминаниями. И раз так, давай оставим этот разговор. Я лучше домой поеду.

– Никуда ты не поедешь! – сердито прикрикнула Ташка, – Тоже – бабочка нашлась! Сиди тут. Сейчас я позвоню Капитону Владимировичу, и мы пойдем к нему в гости.

– То есть как – пойдем? – остолбенела я.

– Нашими старушечьими ножками. У него же дача на соседней улице. У нас на Лесной, а у него на Центральной. Пять минут хода.

Что-то я про это совершенно забыла. Они с Вовой оказывается еще и на даче соседствовали. А почему же мы тогда с ним не встречались? Наверное, бабушка его в Карловы Вары возила. А я там не так уж много и бывала.

И мы пошли. Я не сомневалась, что меня узнать невозможно. И хорошо. И странно было бы, прожив жизнь, надеяться на то, что кто-то вспомнит в тебе ту девчонку. Да и какая разница? Мне очень хотелось поговорить с Капитоном Владимировичем об очень важном, о чем я продолжала думать и сегодня. О многом мне хотелось с ним поговорить… И сколько ему сейчас лет? Он ровесник моего папы. Папе было бы девяносто шесть. Значит, и ему тоже. А папы нет уже давно… Чем старше я становилась, тем больше мне нужен был папа рядом. А его не было. И я тогда обращалась к тем, невидимым, о которых мы когда-то говорили с Вовиным папой. Просила передать ему, что он мне очень нужен. И пусть поможет. И потом мне легчало, и казалось, что папа помогал…

… Ташка подошла к глухим воротам и решительно позвонила. Калитка щелкнула и открылась. Мы вошли. Дом находился, видимо, далеко от ворот. Во всяком случае за деревьями его видно не было. Мы пошли по аллее, свернули направо и увидели дом, большой, уютный, разумно построенный, старомодный. Я вдруг испугалась. Чего? Сама не знала.

– А Вова где? – вдруг вспомнила я.