Текст книги "Есть во мне солнце"

В последний вечер в Белграде, прямо перед поездкой в аэропорт, я была в гостях у дочери сестры Душана, такой же нежной и женственной, какой была ее мать. Прекрасный дом, замечательная семья, надежная профессия… Когда-то ее мать показывала мне в Москве фото маленькой девочки, с любовью рассказывая, что уже умеет ее малышка. А сейчас малышка заведовала клиникой. И никакого каменного века. Жизнь продолжалась. Я не удержалась – спросила: простили ли они эти бомбардировки. И ее муж ответил:

– А что нам остается? Простили. От этого мира никуда не деться.

И у меня заболело сердце. Реакция такая моего непонятного организма. Я вспомнила почему-то 19 век. И наших русских офицеров, которые гибли за свободу и независимость Сербии. (И даже у Толстого Л.Н. Вронский из романа "Анна Каренина" поехал в итоге воевать в Сербию, где и погиб).

И подумала я: «Все-таки мы другие». Так мне показалось. А потом: «На хрена мы за всех гибнем, если все равно все всё с радостью прощают?!» И потом – я себя не переделаю уже. Мы такие. И много чего подумала. И даже то, что, видимо, можно народу хребет переломить… Чтобы ползали, извивались, боялись. Можно… Неужели можно?..

Я ничего не знаю о том, что будет. И в большом знании – великая скорбь. А без большого знания – выходит обычно предательство себя и всех вокруг… И теперь вот что. Я за сочувствие. за примирение. И ни в коем случае не за уничтожение людей. И, если что, война теперь ведется так, что сильный побомбит и улетит. И военнопленных не будет… Будут трупы. И искалеченная память. Но все равно – именно побежденный будет извиняться и прощать. У меня было серьезное подозрение насчет нас (в связи с тем, что мы проглотили события октября 1993, как должное). Потом дал силы Бессмертный полк. А сейчас – не знаю. Кто у нас вырос? И за сколько продадутся?

Вскоре после возвращения из Белграда я собиралась лететь в Берлин. В аэропорт приехала слишком рано, прошла все контроли и сидела перед выходом на посадку, читала.

– Ба, вот вода, на, – услышала я рядом с собой юношеский ломкий голос.

Я невольно взглянула в сторону говорящего. Он оказался удивительно похожим на моего внука. Высоченный, тощий, лохматый. Конверсы, худи, наушник в ухе. Все, как положено. Вытянулся вверх, а сам еще птенец желторотый. Мне очень захотелось, чтобы мой птенец был сейчас рядом.

– Спасибо, друг, – ответила низким голосом «ба», – с тобой не пропадешь.

– А то! – гордо отозвался внук и уткнулся в телефон.

А мой желторотик в последнее время перестал называть меня бабушкой. Вернее, они говорили «бабуля». А потом старший стал обращаться ко мне безлико – «привет», «как дела»… Ну да, какая-такая бабуля у взрослого самостоятельного человека. А этот вот все еще «бабкает». Когда-то, вспомнила я, моя школьная подруга обращалась к родителям «ма» и «па». Больше ни от кого не слышала. Откуда у нее были эти «ма» и «па»? Тогда не спросила. А теперь – как спросишь? И у нее получалось так естественно, даже любовно. Она вообще была любимой дочерью своих родителей. Были братья, старший и младший. А она – одна. И все ее оберегали. А ее это тяготило – независимая была, сильная, взбалмошная. Такие женщины умеют сводить с ума, как я понимаю теперь. Ничего для этого не делают, просто кружат головы и влюбляют в себя… Но в юности мы ничего не понимали про себя. Жили себе, росли…

– … И вынь ты уже наушник из уха. Мы договорились общаться в полете, – снова послышался низкий голос.

Такой голос может принадлежать только роковой женщине, разбивательнице сердец. Хотелось посмотреть на «ба» с глубоким низким голосом.

– Но еще не полет, ба, – мотнул головой внук, – В полете будем общаться.

– А это практически полет, – начала упорная бабушка…

– Не манипулируй, ба. Будет, как договорились!

Ха, «не манипулируй» – тоже любимое словечко. Кто ими манипулирует? Любой совет – манипуляция. Любая просьба – манипуляция… Нашли словечко.

Теперь я только делала вид, что читаю. Я прислушивалась. Интересно же было, кто победит – юность или опыт? Юность обычно психует, опыт давит… Кончается тем, что стороны разбегаются.

– Ладно. Ты мужчина. Твое слово – закон. Посмотрим, что будет в полете, – услышала я ответ «опыта» и удивилась. Хитро. Во всех отношениях. И еще – где-то я слышала этот голос. Его ни с кем не спутаешь, один он такой.

Я встала, сама себе не веря.

– Простите… Ленка! Это же ты!

Ленка, та самая подруга, что устраивала когда-то голодовку, чтобы проучить родителей! И сколько лет прошло! Вся жизнь! Ах! Кто это поместил нас рядом перед вылетом в Берлин?

– Не может быть! – ахнула Ленка, – Гелька! Это же ты?

Внук вынул наушник из уха. Внешняя жизнь слегка заинтересовала его. И потом это все происходило явно без манипуляций. По воле иных сил.

Нас все еще можно было узнать. По голосу, по повадкам, с которыми мы в этот мир приходим.

– По волосам, по волосам твоим поняла, что ты, – повторяла Ленка.

– А я стала прислушиваться, когда внук тебе «ба» сказал…

Она была все та же! И волосы, закрученные в лихой пучок, и челка на глазах, и взгляд – острый, веселый, живой. Морщинки и все остальное внешнее – наносное. Через несколько минут я видела перед собой ту, юную и независимую особу, любительницу приключений.

– Вась, – позвала Ленка внука, – помнишь, я тебе недавно рассказывала, как мы с Гелькой на метро катались? Вот – та самая Гелька.

Василий смотрел во все глаза. Надо же! И она помнит. Да, одно из наших любимых развлечений, смешивших нас до умопомрачения. Сейчас такое счастье никому не дано испытать. А дело в том, что станции метро Проспект Вернадского и Юго-Западная построили с расчетом на будущее. Еще жилых домов там не воздвигли, но по плану предполагалось, а метро уже протянули. И мы с Ленкой нашли себе занятие. От станции Библиотека им. Ленина мы мчались в полном вагоне, который постепенно редел. На Спортивной выходили практически все. Иногда, редко, несколько пассажиров ехало до Проспекта Вернадского. Но дальше – никого! Наверняка! И наступало наше счастье! Мы бегали по вагону, орали, бесились, висели на поручнях, носились по сиденьям! Поезд прибывал на станцию Юго-Западная. В вагоне сидели две запыхавшиеся девочки в платьицах с оборочками. Очень примерные девочки, только немного слишком румяные. Но кому интересно вглядываться. Поезд несколько минут стоял, ожидая случайных пассажиров. Чаще всего никто не заходил. Поезд трогался. И мы начинали наши забеги по сиденьям. Это не утомляло и не изнуряло! Мы были несказанно счастливы! На Проспекте Вернадского заходили люди. С удивлением смотрели на истоптанные сиденья. Мы, тихие, с потупленными взорами, старались не обращать на себя внимание. Никто и не обращал. Так длилось больше года. Этого времени нам вполне хватило нашего легкого счастья. Мы даже сейчас, спустя целую жизнь, хохотали от воспоминаний. А Василий нам явно завидовал.

– Сейчас бы вас сразу повязали, ба. Камеры всюду. Не разбежишься, – вздохнул он.

– Не повезло вам, бедолагам, – согласилась Ленка, – Так хоть не сидите, мордами в телефон уткнувшись. Можно подумать, у вас там горячие новости планеты.

– Ладно, у вас свое, у нас свое, – мудро заметил внук.

– Ладно, сокровище мое, свое-не свое – все у нас общее. Ветви одного дерева, – любуясь внуком, сказала Ленка, можешь сейчас сидеть в своем наушнике, ладно. Мы с Гелькой говорить будем.

Но как же – наушник. Когда можно, кому ж интересно слушать что-то из телефона, когда тут такое.

Я любовалась ими. Ленкой, которую знала с детского сада и ее продолжением, которое увидела впервые.

– А он у тебя на Сашку твоего похож, правда? – спросила я.

Сашка был старшим Ленкиным братом. И однажды мы с ним даже поцеловались. Мы учились в выпускном классе, а он уже был студентом-второкурсником. У него отмечали день рождения. Мы с Ленкой случайно оказались в компании взрослых людей – студентов. И ничего. Никто нас не гнал, хотя обычно старший брат выпроваживал нас без церемоний. Начались школьные зимние каникулы, до Нового года оставались считаные дни. Стоял трескучий мороз, около минус тридцати. Мы с Ленкой долго гуляли во дворе, до одури скатывались по снежной горке. Сначала стоя, потом, когда устали, – лёжа. Нам было очень жарко, мы терли щеки снегом, чтобы освежиться. Только осознав, что ноги наши отказываются в очередной раз карабкаться на горку, мы решили передохнуть. Ленка пригласила к себе. Мы вошли в их квартиру – с красными лицами, как у Деда Мороза, с заледеневшими варежками и шапками, пальто наши были покрыты снегом. Пальцы стало крючить. Они замерзли, а размораживаясь, болели. Сашкины друзья бурно нас приветствовали, называя Снегурочками. Конечно, мы для них были малышней, с нами можно было обращаться, как с детьми. Родителей дома не было. Они с младшим сыном уехали в гости, чтобы не мешать молодежи. Ленка скинула пальто и прошла в комнату, а я все возилась: скрюченные пальцы болели, я их старательно терла. И тут в прихожую заглянул Сашка:

– Ну что же ты? Иди к нам!

– Да пальцы – вот…

Он принялся тереть своими теплыми руками мои синие пальцы, а потом поцеловал их. Мы смотрели друг на друга во все глаза, как будто впервые видели. А ведь и его я знала с детского сада. И вот тут-то мы и поцеловались, в прихожей, за ворохом зимней одежды. Хорошо мне было, как в сказке. И потом, когда мы сели с ним рядом за стол, не показывая виду, что мы теперь вроде как парень и девушка (именно это могли означать в те давние времена поцелуи), я подумала, что не должна с ним целоваться. Ведь он Ленкин брат! Почему я так решила, до сих пор не пойму. Наверное потому, что все эти годы он был немного братом и мне. Так все и закончилось – отстранением.

– … Василий – копия Саши, – подтвердила Ленка.

– А ведь мы когда-то почти влюбились друг в друга, сейчас уже можно об этом открыто говорить, – вздохнула я.

– Ты – почти, а он – по-настоящему. Все просил меня у тебя спросить, как ты к нему относишься.

– Но ты не спрашивала!

– А ты бы мне все равно не сказала. Ты же не сказала, что вы целовались.

– А как ты узнала?

– Да подумаешь! Выглянула в прихожую и увидела. Тоже – секрет.

– Мне почему-то было неудобно перед тобой. Не могла тебе рассказать.

– А я заревновала. Он попросил узнать, а я промолчала. Он стеснялся. Думал, что не может тебе понравиться. Переживал.

– И потому не подошел, не позвонил?

– Да. Ждал, когда я скажу, что ты к нему относишься положительно. Дура я была, прости меня.

– Чего уж… Все мы были дурами и дураками. Зато ничего плохого о нем вспомнить не могу, только хорошее. Несорванные цветы так и цветут на лугах нашей памяти. А сорванные давно засохли, будто и не цвели вовсе…

Василий был назван в честь Ленкиного отца, как и мой внук – в честь моего. Понятные совпадения. Мне хотелось спросить ее о родителях. Вряд ли они живы. Но – как жили в последние годы… Не хотелось говорить о том, что может причинить боль.

– Вы чего в Берлин летите? – спросила я вместо горьких вопросов об ушедших.

– Я на выставку свою.

– Так ты все-таки добилась своего?

– Да, как и собиралась, стала художницей. Елена Кон, не слышала?

– Ленка! Это ты – она? Фантастика! А почему Кон? А у меня фамилия по мужу Коновалова. Вот я немножко и сократила. Так лучше запоминается.

– А муж как?

– Далече, – хмыкнула Ленка, – Как все они. Загулял в определенный момент. Аньку, правда, мы вместе вырастили. А потом жизнь внесла свои коррективы. Но что уж об этом… Вот спроси у Василия, зачем он летит. У него – миссия!

Василий молчал, скромно потупившись.

– Он пристрастился на фломарктах, это, по-нашему, на блошиных рынках, боевые ордена наши покупать. И по номеру разыскивать владельцев. Они с прадедом очень этим увлекаются.

– С прадедом? С папой твоим?

– С папой!

– Так он…

– Родители живы! И мама, и папа. Счастье наше!

Вот тут действительно было, чему завидовать. Ленка все еще по праву могла чувствовать себя ребенком. Мало кому так повезло.

Так мы и проболтали всю дорогу.

А потом, после этих двух встреч, я начала пугать сама себя вопросами: к чему все это происходит? Это что – встречи на прощанье? Ведь явно судьба завершала некие сюжетные линии. Зачем? А с другой стороны – почему завершала? Все живы, все продолжается. Просто те, самые давние, самые близкие, те, что из детства, теперь должны быть рядом и в моей новой жизни, к которой я все еще не привыкла, потому и думаю о том, что было, а не о том, что будет. А быть может многое… Многое…

Да, я не ошибалась. Многому еще предстояло сбыться…

Вот и пролетели эти пять лет, что обозначила Динка – от Викиных тринадцати до восемнадцати. Этим летом наш замечательный ребенок Виктория поступила на биофак МГУ. Ей по праву досталось бюджетное место. Несколько дней назад ей исполнилось восемнадцать лет. Отметить эту серьезную дату мы договорились в день, когда будут вывешены списки поступивших. Было решено собраться всем у списков, а потом отправиться в ресторанчик отмечать знаменательное событие. Конечно, и так было все ясно: Вика поступила. Но такие события, как поступление в вуз, о котором ребенок мечтал несколько лет и к тому же восемнадцатилетие случаются раз в жизни, поэтому нам всем требовался настоящий праздник. Смотреть на списки мы собирались ехать к шести вечера, когда у всех наших, кто на работе, закончится рабочий день. Поутру же я намеревалась минут сорок прогуляться вдоль пруда на Патриках, как у нас с Динкой было заведено годами.

Я стояла у двери, готовая переступить порог, когда раздался телефонный звонок. Динка!

– Уже бегу! – крикнула я в трубку.

– Вика! Вика пропала, – послышался почти не узнаваемый голос подруги, даже не голос – стон.

Меня охватил ужас. Он передался мне от Динки, от звучания ее страшного голоса. Как всегда в страшные моменты жизни, я тут же поняла, что не имею права на проявление собственных реакций. Сейчас я обязана была стать опорой и гранитной скалой. Нам обеим надо было выжить и преодолеть что-то страшное.

– Стоп! – приказала я очень спокойно, – Четко скажи, когда пропала. Что произошло? Где ты? Куда мне идти?

– Я дома, – все тем же глухим голосом ответила Динка, – Вика пропала вчера вечером.

– И ты только сейчас говоришь мне это?

– Я все надеялась. Искала сама. А у тебя давление…

– Какое, мать твою, давление?! – заорала я, не сдержавшись, – Все! Жди! Я буду через десять минут.

Я еле стояла на ватных ногах. Сын, забежавший ко мне на минутку и уже собиравшийся убегать по своим делам, подвез меня к Динкиному дому.

Она ждала меня, стоя на пороге квартиры. Узнать ее было трудно: белое лицо, мешки под глазами, бескровные губы, какая-то странная одежда: старые Викусины треники и драная майка… Что происходит, черт побери? Где все домашние звери? Почему все кажется таким безжизненным?

Все домочадцы находились на месте, но и они испытывали ужас и тоску, забились по углам, не выбежали даже встречать меня. Только попугай из кухни крикнул:

– Викуся! Вику-ку-ся!

Он так всегда заигрывал со своей главной любимцей. Сам придумал «Вику-ку-ся». Вика им гордилась, нарадоваться не могла.

– Что?! – заорала я, теряя решимость держаться спокойно, – Говори!

– Мы вечером погуляли с собаками. Как всегда. Потом она пошла встретиться с мальчиком.

– С мальчиком? С каким мальчиком? Почему я впервые про мальчика слышу?

– Она сегодня хотела нас с ним познакомить. Они познакомились, когда документы подавали. Он тоже поступил. Тоже на бюджетный. Хороший мальчик. Очень хороший. Он за ней зашел, я его мельком видела. Хорошее лицо. Приличный.

– Сейчас по лицу невозможно сказать, хорош ли мальчик. У них сейчас у всех лица светлые. Нужды не знают, – злобно проговорила я.

Я уже представила себе самое худшее.

– Что ты о нем знаешь? Как зовут? Фамилия? Сколько лет? Номер телефона? Из-под земли достану!!! – зарычала я.

После моего дикого ора Динка чуть-чуть взбодрилась. Совсем капельку расслабилась. Слезы появились в ее до того сухих воспаленных глазах.

– Он хороший мальчик! – заявила она, – Хоть что-то я в этой жизни понимаю. Зовут Ник. На самом деле Никифор. Фамилию не знаю, но имя редкое, в приемной комиссии нам наверняка скажут фамилию. Ему еще семнадцать. Восемнадцать будет 2 октября. Они очень хорошо общались все это время. Вика, кажется, влюбилась в него. Мы с ней гороскоп совместимости смотрели. Она – Лев, он – Весы…

Я все больше закипала. Какие же мы все дуры, курицы слепые, с этими «гороскопами совместимости», со всей этой дерьмовой кашей, которой сами залепили собственные мозги!

– Номер телефона? – потребовала я.

– Нет у меня его номера! Кто же знал? Кто мог подумать?

– Про гороскоп совместимости, значит, подумали. А с кем отпускаешь – спросить неудобно! Так получается?

Динка начала трястись. Пришлось встряхнуть ее за плечи.

– Так. Он зашел и…?

– Зашел. Я на него глянула. Он показался мне очень хорошим. И потом, ты же знаешь, у Вики тоже есть чутье и понимание. У нее всегда были отличные друзья.

– Не отвлекайся! Говори о деталях. Ты глянула. Дальше?

– И все, они пошли гулять. Было восемь вечера. Я спросила, когда ее ждать. Она сказала, что ей уже восемнадцать, что она ответственный человек. И что даже если придет поздно, чтобы я не тревожилась. Телефон при ней. Всегда можно позвонить. И еще мальчик сказал: «Не переживайте. Она со мной.» Я ненавижу, когда они говорят «не переживайте» – гнусное выражение последних времен. Есть же слово «не волнуйтесь», «не беспокойтесь». А эти сразу – «не переживайте». Я ему сказала, что переживать и не думаю. Мальчик, Геля, я повторяю, воспитанный, высокий, крепкий. Надежный.

– Да-да. Они все очень надежные. Очень! Конечно!

– Я долго не волновалась. Понимаешь, меня мама все время держала на коротком поводке, пока я не взбунтовалась. Вспомнить страшно, что у нас с ней было. Какие скандалы… И я решила: Вика действительно взрослый человек. Достойный. И она все всегда делала, как надо. Сейчас вот влюбилась. Ведь ни в кого прежде не влюблялась. Я даже волновалась, почему она такая не влюбчивая. И почему бы ей не чувствовать, что ее жизнь принадлежит ей?..

– Ну? Что потом? Когда ты заволновалась?

– Я уснула. Почему-то рано уснула, в десять. Обычно я до трех не сплю, ты же знаешь. А тут прямо сморило меня. Жара, что ли…

– Подожди, – остановила я ее, – Посмотри, как там цветок?

Динка все поняла сразу. Мы побежали в ее комнату, где на подоконнике стоял огромный керамический горшок с роскошным разросшимся растением.

– С ним все в порядке! – крикнула Динка.

Все-таки мы были и остаемся дурами – не гороскопы, так цветок, не цветок, так еще что-нибудь придумаем. Но все равно – почему-то известие о том, что цветок не поник, дало возможность перевести дух.

– Так, – вздохнула я, – Дальше что?

– Дальше я проснулась в три ночи. Пошла в туалет. И увидела, что в прихожей стоят Викины тапки. Пошла к ней в комнату, убедилась, что Вики нет дома. Я стала звонить. Телефон не отвечал. Гудки шли, но она не брала трубку. Я запретила себе психовать. Решила, что скорее всего его родители уехали на дачу, например. И они пошли к нему домой. Со всеми вытекающими. Я сказала себе, что не имею права гнать волну и портить Вике жизнь. Спать я уже не могла, сидела, работала. Думала, она рано утром придет. И я ей слова не скажу. Дождалась утра. Пошла с собаками. Они себя вели совершенно не так, как обычно. Идут, хвост поджали, бегать не стали, все к ногам жались. Но вдруг потянули поводки и привели меня к нашему подвалу.

– Подвал – это где качалки?

– Да!

В Динкином доме жильцы оборудовали бесхозный полуподвальчик, скинулись, сделали ремонт, купили тренажеры. Ключи от него мог получить каждый, надо было только заранее забить время. Удобно! Динка с Викой пару раз в неделю обязательно ходили в свой подвал, занимались.

– У нее был ключ от подвала, когда она уходила?

– Я этого еще не знала. Но когда подошла к двери, увидела, что она опечатана!

– То есть как опечатана? Там что? Преступление произошло?

– Там дверь была заклеена такой белой бумажной полоской. На полоске стояла печать. И дата. Сегодняшнее число. 0 часов 16 минут. Я позвонила ответственной за расписание и ключи от подвала, она сказала, что ключи дала Вике. Вчера вечером! После восьми! И она их до сих пор не вернула! То есть они с Ником пошли зал. На тренажеры. Что потом случилось, я не знаю.

– Ты куда-нибудь звонила?

– Конечно. Куда я только ни звонила! Сначала я подумала, что они там занимались на снарядах, кому-то из них стало плохо. Вызвали скорую. Поехали в больницу. Так я подумала. Глупо и логики никакой, я теперь понимаю. Я стала обзванивать скорую, больницы, описывала приметы и все такое. Не было вызова по такому адресу! И нет ее в больницах!

– А почему подвал опечатан?

– Да! Я после того, как все больницы обзвонила, позвонила в полицию. Мне сказали, что не в курсе, почему опечатан подвал. Чтобы я обращалась к участковому. Дали телефон. Звоню – он не подходит.

– Все. Молодец. Одну глупость сделала – звонить мне надо было ночью, сразу же, как поняла, что Вика не пришла. Или рано утром, когда увидела, что подвал опечатан. Дура ты, дура! Давление мое берегла! Нашла время давление беречь! Да я бы с раннего утра все узнала бы уже, – ругалась я, отыскивая в телефоне нужный номер.

– Я, Гель, я, знаешь… Я боялась узнать самое страшное, – разревелась Динка.

– Реви. Ревешь – это хорошо! Только реви тихо, я сейчас разговаривать буду.

Звонила я большому полицейскому чину. Нас связывали долгие годы сотрудничества. Адвокатам положено иметь хороших знакомых в органах – без этого ты не профессионал. Но это был не просто хороший знакомы, это был друг, настоящий, проверенный и честный. По делу я обращалась к нему всего пару раз в жизни. Друзьям лучше общих дел не иметь – таков закон настоящей дружбы. Однако сегодня был особый случай.

– Геля, что у тебя случилось? – без лишних предисловий отозвался друг.

Он всегда так. Заранее знает, как мои дела. Чутье у него выработалось с годами.

– Витя, случилось. И странное, и страшное, – я глянула на Динку, она внимательно вслушивалась в то, что я говорю, – У нас девочка пропала. Практически моя дочка. Я ее еще до рождения знаю. Положительный во всех отношениях ребенок. Загулять не могла. Восемнадцать только что исполнилось. В МГУ на бюджет поступила. И вчера ушла из дому и пропала. Телефон то отключен, то идут гудки. Она ни разу трубку не взяла.

Я рассказала про качалку, про мальчика Никифора, про исходящую с ума мать, про то, что скорую по указанному адресу не вызывали и в больницу девочка не поступала…

– Помоги нам! Умоляю! – с рыданием в голосе взмолилась я.

– Да не реви! Подожди! То, что опечатали, это хорошо. Я уже представил себе картину. И хорошо бы, чтобы все было так, как я думаю. Чудят ребятки наши, похоже… Лишь бы успеть, – проговорил друг.

– Успеть? Что успеть? – я тоже начала паниковать, теряя профессиональные навыки.

– Подожди-ка минутку, повиси, мне тут звонят по другой линии, – велел Виктор.

Некоторое время я слушала «Времена года» Вивальди. Музыка эта, связанная с пустым ожиданием и потерей времени, сводила меня сейчас с ума.

– Что он? – спросила Динка.

– Со второй линией говорит, – ответила я, – Не дергайся. Он поможет. Уверена.

Я нагло врала. Ни в чем я не была уверена.

– Геля, – послышался глубокий бас в трубке, – Слушай. Сейчас мне по другой линии звонили – ищут мальчика Никифора вашего, 17 лет, только на биофак поступил. Пошел гулять с очень хорошей девочкой и пропал. Девочку зовут Виктория. Фамилию не знают.

– Да ты что?

– Да! Вот так! У вас с той семьей, что ищет Никифора, есть по крайней мере один общий друг! Это я. Мир жутко тесен. Но сейчас давай так. Вы сидите дома, минут десять. Через десять минут я звоню тебе и отчитываюсь, как и что с вашими детьми. Сидите спокойно, никуда не звоните и не трепыхайтесь. Я взялся за дело.

В глазах Динка засветилась радость надежды, когда я передала ей слова своего друга.

– Я же тебе говорила, что Ник очень хороший мальчик. Очень хороший! Это значит, с ними двумя что-то случилось. Господи, помоги им!

– Нам велено ждать – мы ждем. И давай-ка кофе себе свари, а? Надо как-то в божеский вид себя привести. Переоденься давай, причешись. Как ты за ребенком поедешь?

– Ты думаешь? Думаешь, мы их найдем?

– Подозреваю, что найдем. И скоро.

Я стала понимать, что произошло с ребятами прошлым вечером. Не зря Виктор сказал: «Ребята чудят». Впрочем, Динке пока ничего нельзя было говорить. Ждать оставалось восемь минут.

Но ровно через пять минут мой добрый друг позвонил и велел назвать адрес, по которому он заедет за нами.

– А потом вместе за детьми поедем, – весомо и гордо посулил он.

– Неужели??? – радостно завопила я.

– В самом деле!!! – отозвался друг.

Я продиктовала адрес и приказала Динке немедленно одеться в приличное. Она и так уже натягивала на себя платье.

– Причешись! Обувайся! Пошли, подождем его у подъезда.

– А позвонить, чтоб шлагбаум открыли?

– Ему и так откроют, увидишь, – предрекла я, гордясь своим другом.

– Садитесь, мои хорошие. И прекратите трястись, – с улыбкой велел мой добрый друг, распахивая перед нами дверь своей особенной машины.

– С ними все хорошо? – дрожащим голосом спросила Динка.

– Живы – это точно, – отрапортовал Виктор, – А это самое главное. Так? Остальное – сейчас разберемся.

– Нам далеко ехать? – поинтересовалась я.

– Минуты две, не больше. Потерпите.

Мы подъехали к Динкиному отделению полиции. Действительно, два шага от ее дома.

– Они… здесь? – не верила своим глазам Динка.

– Здесь, – злым голосом произнес Виктор.

Он злился не на нас.

Мы зашли следом за ним, я – уже понимая практически все, Дина – в полном неведении, надеясь на помощь.

Мы слышали раскатистый голос Виктора, требовавшего немедленных объяснений, протоколов, документов и еле слышные неразборчивые голоса тех, кто находился в отделении.

– Участковый! На каком основании не отвечаешь на звонки населения? Сколько у тебя входящих неотвеченных вызовов? А ну-ка, дай сюда телефон! Почему находишься не у себя на пункте приема населения? Почему не соблюдаешь часы работы?

В ответ раздавалось невнятное блеяние.

– Ты что? Столько лет на участке и не знаешь, кто перед тобой? Вы чего все тут добивались? Повышения? Звездочку на погоны? Дело они раскрыли! Ответите за все!

В отделении явно чувствовалось какое-то движение, суета.

Тем временем по коридору кто-то бежал прямо к нам.

– Мама! Мамочка! Ты только не беспокойся!

Вика бросилась в объятия матери.

У меня даже сил не осталось, чтобы как следует обрадоваться. Жива! Жива! Раз бежала, значит, даже здорова! Остальное – пустяки. Остальное – разберемся!

– Мы тут с вами разберемся! – эхом прогремел гром голоса Виктора Михайловича, – Так вам это с рук не сойдет!

– Что они с тобой сделали? – ахнула Динка, разомкнувшая объятия, в которых держала дочь, – Они били тебя?!

– Не били. Я стояла у решетки, просила, чтобы позвонить дали маме, а он схватил меня вот тут, за ворот, и со всей силы лицом о железяку… Страшно смотреть, да? Я не видела…

На лбу у Викули синела продолговатая шишка, под носом запеклась кровь… Под ее огромными прекрасными глазами чернели круги.

– До свадьбы заживет! – решительно проговорила Динка, – Все заживет. Но этого я им не прощу и так не оставлю.

Вика оглянулась на мальчика, который стоял чуть поодаль, опустив голову.

– Гелечка, познакомься, это Ник.

Девочка подошла к мальчику и взяла его за руку.

– Мы и так собирались сегодня знакомиться со всеми. Вот, как задумали, так и получилось, – с улыбкой продолжила Викуля.

У нашего ребенка оказался железный характер! Я внимательно смотрела на ее приятеля. Да, хороший мальчик. Совершенно измученный, но хотелось надеяться, что не сломленный вконец. Явных синяков на нем не было, но я, хорошо зная, как обращаются с такими ребятишками в тех местах, где мы сейчас находились, была уверена, что без рукоприкладства тут не обошлось. Мне предстояло выяснить, что же на самом деле произошло этой ночью.

Я представилась, показала адвокатское удостоверение и потребовала объяснить ситуацию.

Мой друг приказал показать нам то, что успели накропать ребята и отделения. Вот как! Оказывается, ребятам вменялось в вину незаконное проникновение в помещение, попытка причинить вред имуществу и сопротивление представителям органов правопорядка! Да, на них собирались заводить уголовное дело. Вот так!

– В какое помещение? – спросила я, – в жилое или нежилое? Почему тут не указано?

– Какая разница? – с привычной наглостью возразил участковый.

– А ты не знаешь? – с любопытством взглянул на него мой друг.

– Знаю, – покорно потупился участковый.

И?

– Незаконное проникновение в нежилое помещение не является уголовно наказуемым деянием. Но еще зависит от целей проникновения…

– Как было совершено проникновение? Взломали железную дверь? Совершили акт вандализма?

Участковый молчал. Стоящий рядом с ним правоохранитель молчал тоже.

– Мы пришли с ключом, который дала нам наша ответственная по подъезду. Я расписалась в тетрадке. У нее наверняка есть, – сказала Вика.

– А там и камера есть над входом, если эти ее не «обезвредили», – злобно добавила Динка.

– Сейчас все проверим: и камеру, и проникновение, – пообещал Виктор, – Ты говори, Виктория, что было дальше.

– Дальше мы вошли, зажгли свет, Ник сел на велотренажер, а я на скамеечку. Мы разговаривали.

– Дверь заперли за собой?

– Нет. Я забыла. Обычно закрываем на задвижку, но вчера не заперли. Потом вошли вот они.

– Вдвоем? – уточнил Виктор.

– Да. Распахнули дверь и стали на нас кричать. Ужасное кричали. Что я, ну, как проститутка, только хуже. И что я там услуги предоставляю. И чтобы мы следовали за ними. Я хотела, мам, тебе позвонить, но они отняли у нас телефоны. Наручники надели. И привезли сюда.

– И ночью стали допрашивать, так? – уточнила я.

– Они нас по отдельным комнатам завели и стали допрашивать. Велели признаваться, что мы именно незаконно проникли с целью кражи находящегося там имущества.

– Какого?

– Там только тренажеры стоят, я им так и сказала. Как это можно было вынести?

– Там телевизор, – вдруг оживился участковый.

– Ах, вот оно что! Кража телевизора – это уже статья! Молодцы! – похвалил Виктор Михайлович голосом, от которого даже я поежилась, – А ты продолжай, девочка.

– Меня допрашивал вот он, – кивнула Вика в сторону неизвестного оперативника, – он раньше ко мне во дворе подходил, хотел познакомиться. А я не хотела. Но он все подходил и подходил. И недавно сказал, что я слишком дерзкая, пожалею еще. И когда допрашивал, сказал, что теперь мне путь один, на зону. Что я должна буду отвечать за свои действия. И я поняла, что ничего никому не докажу. Я просила дать мне телефон. И адвоката требовала. А он сказал, что уголовникам телефоны не положены. И что вот я гордая была, центровая и нос от него воротила, а на зоне еще очень об этом пожалею.