Текст книги "Сойкина Ворона"

Так, только надо кого-то из наших парней вызвонить, пусть приедут и подстрахуют тут на всякий, пока мотаться с родней буду. Не собираюсь я Воронову без присмотра оставлять, будь она хоть сто раз вся из себя подготовленная и способная навалять кому угодно.

– Ой, Мишаня, ну что за глупости! Аня меня свозит.

– Ну еще чего! А сумари до тачки кто таскать будет? Чтобы ты потом спиной маялась, и руки у тебя крутило ночью? Или Анька себя ломовой лошадью возомнила?! Не выдумывай, мам, ждите меня, сказал! Тем более, мне тоже надо по хозяйственным и строительным прошвырнуться, да и продуктов купить не помешает. Или ты меня уже видеть не желаешь? С глаз долой из сердца вон?

– Мишка, вот схлопочешь у меня тряпкой! – пригрозила мама. – Ладно, давай приезжай, подождем тебя.

– Уже лечу! – расплылся я в лыбе. – Люблю тебя, мамулечка!

Продолжая улыбаться от вернувшейся на положенное место теплоты в душе, я обернулся и вздрогнул. Воронова, стоявшая перед моей распахнутой настежь дверью в халате и свернутом тюрбаном на голове полотенце, вдруг отшатнулась, стоило нашим взглядам встретиться. Ее лицо на мгновенье исказилось, как будто я ударил ее наотмашь.

– Жень? – изумленно позвал я, но она отвернулась и почти бегом скрылась из моего поля зрения. – Жень!

Я выскочил в коридор, продолжая окликать ее, но Воронова только ускорила шаг, горбясь и опустив плечи точно так же, как тогда во дворе под чужими окнами, и влетев, в свою комнату, она захлопнула дверь. Скрежетнул замок, четко давая мне понять, что доступ по-прежнему закрыт. Хотя почудилось, что сейчас он закрыт гораздо больше прежнего.

Глава 18

Ворона

Зависть – мерзкое чувство. Особенно такая лютая, что все нутро перепахивает кровоточащими бороздами. Ненавидеть кого-то за то, что у него есть крайне ценное нечто, чего ты лишен, совсем не по вине того счастливца – отвратительно. И права нет у меня никакого. Не должна теплота в чужом голосе кромсать мое сердце. Нельзя хотеть кричать и ударить Сойкина за то, что он может запросто взять и поехать к своим близким, а я – нет. Нельзя задыхаться от ощущения жестокой несправедливости, ведь ее, этой несправедливости, нет. Я получила свои одиночество и боль по заслугам. Когда-то казалось как раз наоборот, но жизнь все расставила по местам и показала – ошибки не было.

Слава богу еще, Сойкин, окликнув меня пару раз, угомонился и отстал, не кинувшись тарабанить в дверь, а то вряд ли сдержалась бы и не вызверилась в этот первый момент ослепления. А так сделала по комнате пяток кругов, и попускать стало. Зато виски стиснуло, и в районе затылка заломило от головной боли. Остро захотелось применить свою постоянную алко-анестезию, но не кидаться же сломя голову в магазин за вином с утра пораньше, чтобы напиться, а делать хоть какие-то запасы подобного рода я себе настрого запретила уже года полтора как.

Размотала полотенце с волос и принялась их сушить феном, стараясь не замечать, что руки еще подрагивают, а в голове неприятно шумит. Вот опять же все это Сойкин виноват. Да, случалось мне наблюдать с тоской за другими людьми, у которых с родителями нормальные отношения, но не было же такого, чтобы прямо как-будто по голому сердцу кто болевой прием провел. Объяснение есть, само собой. Просто после секса, как ни крути и каким обезличенным его сделать ни старайся, нервы на взводе, слишком уж близко к поверхности. Вот и сработало настолько остро.

– Же-е-ень! – донесся опять голос Михаила и стук сквозь шум, производимый феном. – Жень, на пять сек можно тебя!

Я встала из кресла, тряхнула головой, переживая прилив легкого головокружения, взглянула в зеркало, убеждаясь, что по-крайней мере лицом-то уже владею полностью, и открыла.

– Мне отлучиться нужно на несколько часов, Жень, – одетый явно на выход Сойкин смотрел пристально, будто надеясь прочесть что-то в моих глазах.

– Я так и поняла, – кивнула как можно суше. – Буду на страже.

– Ага, я дверь к себе прямо так открытой и оставлю, и сигналку на максимум установил, так что пропустить ты не должна. Только просьба одна – если реально какое-то говно творить под дверью не начнут, ты не открывай и не высовывайся, ок? Пусть камера пишет себе. И мне тут же звони, ладно? И ментам.

Я не чокнутая героиня, мог бы и не говорить этого.

– У меня нет твоего номера.

– Тогда вбивай и набери, чтобы и у меня твой был.

Мы обменялись номерами, Михаил набросил на плечи куртку и пошел к входной общей двери.

– Жень, ты реально самая охренительная женщина, – неожиданно бросил он, уже распахнув оную.

– Из всех, кто у тебя был, – выдавив усмешку уточнила я в его широкую спину.

– Не-а, просто самая охренительная, – ответил он и захлопнул дверь, так что мое язвительное «какие твои годы» прозвучало уже в пустом коридоре.

Глупые слова ни о чем от любовника, который наверняка желает продолжить в том же духе. Ничем иным они быть не могут. И недопустимое трепетание за ребрами нужно прекратить немедленно, хотя в идеале и быть не должно его. Противный шум в голове и давление на виски как будто усилились, еще и что-то тягуче-тяжелое в центре груди добавилось, я даже поморщилась и потерла пониже ключицы кулаком.

Лучшее средство для прекращения всяких трепетаний и тянущих болей – физические усилия. Пробежка, тренировка в офисе сейчас отпадают. Столкнуться с Бариновой и амбалами сама не хочу, а в офис Корнилов велел не приходить, пока этот дурацкий порез не заживет. Тогда что? Точно, я давненько не устраивала генералку и прополку в аквариумной громадине и в принципе во всей обжитой комнате.

Досушила волосы, заплела в косу, переоделась в футболку с лосинами, и вытащила из тумбы под аквариумом все нужные приблуды. Скатала ковер, отодвинув его к шкафам, притащила тазик из ванной и взялась первоначально собирать сифоном всевозможные продукты рыбьей и улиточной жизнедеятельности, стараясь не поднимать сходу всю муть. Дело это не быстрое, если действовать аккуратно и учитывая площадь дна. Без музыки было непривычно тихо, но я побоялась пропустить звук сигналки. Так что орудовала приспособой и таскала тазы с грязной водой в полной тишине. Звук зуммера и подозрительно неуверенное скрежетание в замке входной двери застало меня как раз на полпути к санузлу с тазом жидких рыбьих экскрементов в руках. Я тут же насторожилась и, как была со своей ношей, метнулась в комнату Сойкина. Но дверь как раз хлопнула и на экранчике никого увидеть я не успела, поэтому так же быстро и выскочила обратно в коридор. И практически столкнулась с тем самым опером Александром Никитиным, что подменил Михаила после ЧП во время того достопамятного дежурства. В самый последний миг мне удалось остановиться и не выплеснуть ему в лицо содержимое таза, так что плюхнуло ему только чуток на берцы.

– Твою же мать! – вырвалось у нас в унисон.

– Ты как сюда… что тут делаешь?! – первой справилась с собой я. Сердце молотило, расплескивая по грудной клетке жгучие всполохи, а поутихшие гудение и давление в голове вернулись с новой силой.

– Да мне Миха ключ дал, – Никитин слегка попятился, явно опасаясь психованной бабы с тазом непонятного дерьма.

– Зачем?

– Да нам переговорить нужно по делу, вот он и дал ключ, когда пересеклись, чтобы дождался и потом…

– Вранье, – качнула я головой и таки пошла слить воду в унитаз. В конце концов, если Сойкин решил попросить кого-то из друзей присмотреть тут за мной, как за беспомощной какой-то, то разбор полетов с ним и учинять, а не с Александром.

– А ты что, собственно делаешь? – спросил меня парень, увязавшись следом.

– В аквариуме генералю.

– О! А посмотреть можно?

– На то, как я со дна рыбье дерьмо собираю?

– Не-е-е, на самих рыбок.

– Смотри, – пожав плечами, я пошла обратно в комнату, поражаясь тому, как запросто согласилась. И что на самом деле не злюсь на Сойкина за то, что он решил подстраховать меня. Так же, как на самом деле не злилась из-за кофе утром.

Ясное дело, что в обоих случаях эта забота была не просто так, а с умыслом, но она в принципе была. Нельзя злиться на человека за заботу, как и привыкать к ней. Это опасно.

Одним просмотром Никитин не ограничился. У него нашлось множество вопросов, на которые мне пришлось отвечать, пусть и через силу поначалу.

– Слушай, а не проще разве купить шланг подлиннее и слить всю воду к чертям сразу в унитаз? – первые десять минут каждое слово лупило мне по нервам и ушам, даже какой-то странный квакающий отклик появился, но помаленьку поутихло.

– Нет, не проще, конечно.

– Почему? В смысле рыб всех отловить сначала в тот же тазик, а воду слить, грязь собрать без долбатни этой, а потом на кран нацепить и залить заново. – Александр хмурясь наблюдал за тем, как я, стоя на табурете, собираю сифоном со дна очередную партию ила. Если честно, спину в согнутом положении уже ломило, но что поделать.

– Потому что аквариум – это замкнутая экосистема со своим балансом, и нарушать его нельзя. Воду менять можно только частично, не больше трети объема в неделю и точно не сразу водопроводную. Ее отстаивать нужно. Температуру контролировать. Жесткость с кислотностью учитывать.

– Серьезно? Офигеть, я не знал. В реке же вон рыбам воду никто не отстаивает и ничего, плавают себе.

– Сравнил! Это же все рыбки изначально не из наших широт, да и поколениями уже их разводят в искусственных условиях. Чуть что не так – и поплывут кверху брюхами. Но даже если и не сдохнут, то от резкой смены всей воды она через день-другой помутнеет и неделю-дней десять потом просветляться будет, пока баланс опять не установится.

– Ясно, запомнил. Спасибо за инфу.

Поверить не могу, что я тут внезапно свалившемуся парню лекции читаю по основам аквариумного дела. Зато теперь таскал тазики он, как и потом обратно полные ведра с чистой отстоянной водой из пластиковой бочки, что приютилась аккуратненько в углу ванной.

– Стоп! – остановила я Александра, чуть не плюхнувшего воду в аквариум. – Сюда давай!

Аккуратно установила ведро на угол аквариумного каркаса и, сунув в него шлангочку, потянула воду ртом и направила тонкую струйку на поверхность, так, чтобы не нанести ущерба недавно прополотым растениям и донному декору.

– Фигаж себе сколько тонкостей, – прокомментировал мои действия Никитин. – Реально на полдня возни, особенно с таким здоровенным, как у тебя. А кто тебе обычно помогает?

– Никто, – ответила и поморщилась от нового укола уже вроде утихшей головной боли. Да что же такое сегодня?

В заключении Никитин изъявил желание забрать все излишки водорослей и мелких улиток, которые я собиралась спустить в унитаз, потому как, оказывается, тоже планировал обзавестись аквариумом. После консультации какими же видами рыб лучше всего закупиться начинающему аквариумисту и у кого из заводчиков лучше их взять, я уже решительно выпроводила парня в комнату его друга и взялась за наведение порядка.

Часа через полтора, когда я уже домывала полы в общем коридоре, из открытых дверей комнаты Михаила затрезвонило, а спустя секунду позвонили и в дверь.

– Это Сойка! – крикнул Александр, высунувшись из комнаты, и я смело отперла.

– Посторони-и-ись! – скомандовал Сойкин, нагруженный всяческими пакетами, как мул, шумно вваливаясь в дверь.

Разве что в зубах не хватало еще, зато под мышкой длинный сверток, в котором я опознала туго спеленутую для сохранности елку. Тут же пахнуло хвоей и морозом, а вдогонку еще и цитрусами, и мне внезапно снова стало больно дышать. Запах детства, куда нет уже возврата. Перед глазами встала внезапно картина, как когда-то вот так же перед праздником пришел немного пьяненький папа, притащив кучу всяких вкусностей и елку, а мы с Лариской скакали вокруг него, встречая и заглядывая в сумки.

– Офигеть! – прокомментировал это явление Никитин, провожая протопавшего на кухню Сойку взглядом. – Так, народ, с вами было хорошо, но пойду-ка я, может, еще зоомагазин где открытый найду. А то сейчас меня Миха еще к чему-нибудь припашет.

И Александр, прихватив из комнаты банку с водной зеленухой и улитками, сунул ее под полу куртки и стремительно ретировался, крикнув «бывайте!» уже от двери, прежде чем я отвисла и успела напомнить ему о якобы важном разговоре с Михаилом.

Мне же только и осталось, что идти на кухню на шуршание, грюканье и тихую ругань Михаила.

– Блин, вот я тормоз, Жень! Елку купил, а про игрушки-то забыл! Вот и че теперь делать? Конфетами украшать?

– Есть игрушки. На антресолях в коридоре. От бабушки остались, – пробормотала я не в силах отвести взгляд от ярких солнышек мандаринов, раскатившихся по полу из пакета.

Из соседнего пакета, также брошенного на полу, торчал угол картонной аляповато раскрашенной коробочки с позолотой. Подарок, почти такой же, какие когда-то выдавали родителям по месту работы. Куча разных конфет, парочка шоколадок «Сказки Пушкина» в обертках из плотной, но податливой жести, которые потом аккуратно и тщательно можно было разгладить ногтем или монеткой, и обязательные шоколадные же дед Мороз и Снегурка. Лариска никогда не могла дотерпеть до праздника и успевала перетаскать почти все из своего подарка и все самое вкусное из моего к моменту торжественной выдачи их нам на руки.

К аромату хвои и цитрусов добавился и запахи ванили и шоколада, конечно же, фантомные, ведь я бы ни за что не могла бы их почуять из закрытой коробочки.

– Жень? Жень!! Ты чего? – вмиг вернувшийся грохот в голове и давление обрушились с новой силой, а потом исчезли, как будто в уши мне напихали ваты, и голос Сойки пробивался сквозь нее.

– Жень! Сука-а-а! – что-то приглушенно грюкнуло, но посмотреть что не выходило, почему-то перед глазами потемнело, осталось только крошечное окошко, а там коробочка с позолотой и новогодним рисунком и мандарины.

Я взмахнула руками, ища вслепую опору, успела еще ощутить, как сильные руки надежно обхватили меня, окружив теплом и дав остро ощутить как его до сих пор не хватало, и все потемнело окончательно.

Глава 19

Сойка

– Что, Миха, мастерство не пропьешь, посыпалась все же Льдина, не устояла? – хохотнул Санек, которого я вызвонил на угол Северной и Мира по пути к родительскому дому, чтобы побыл на всякий около Женьки. – Или тут правильнее говорить – течь дала?

– Санек, правильнее ни хрена об это не говорить и даже многозначительно не зыркать, понял? – с трудом удержавшись от перехода на грубость, твердо сказал ему. – Если не можешь так – говори сразу, и тогда отбой.

– Сойка, ты чего? Я же шутки ради ляпнул, – выставил перед собой ладони в жесте «я – пас» Никитин.

Да какие тут к хренам шутки! Чтобы Льдина посыпалась или даже потекла? В смысле взяла и растаяла… Ага, губу не раскатывайте. Там, походу, еще даже до первой стадии разморозки как пешком до Китая. А этот ее взгляд на меня, когда обернулся после разговора с мамой… Бррр! До сих пор в груди стынет и ноет, и каким-то конченым себя почему-то ощущаю, вроде как виноват в чем-то, но исправить – хрен его знает это как, и поэтому чмо бесполезное. Был даже краткий импульс махнуть на все рукой, болт забить и прекратить это нервное дерьмо. В смысле, секс по факту есть? Есть. Сама Ворона меня чем-то грузит? Нет. Ну и супер, живи, Миха, не тужи, психозаморочки обходи подальше, знай себе втыкай поглубже, пока дает доступ к телу охрененная женщина. А что там дальше – потом и поглядим.

Здорово же так… было бы. Если бы у меня взяло и вышло. Но пока что-то не очень. Раньше как у меня было? Общаюсь с девушкой, окучиваю или уже реально до дела дошло – ну супер, я весь в процессе. Пока с ней. А только нет ее рядом и… нет. Свободен и всегда готов к новым свершениям и целям. Работа, помощь друзьям и семье, движняк волонтерский, когда возникают ЧП. Короче, мозгами был я всегда там же, где и телом. А вот сейчас…

– Короче, Санек, ты сильно на глаза Вороновой не лезь, она этого не любит, – начал я торопливо инструктировать друга, глянув на часы.

– Она или ты, когда к ней лезут? – тихонько проворчал Санек, но я это проигнорировал. Нормальный он мужик, знаю, так, бухтит просто для порядка.

– Витек там все по-людски настроил. Если кто к двери подходит – сигналка срабатывает, и экран включается на этой его приспособе. Если просто мимо кто или покрутится и свалит – реагировать не надо. Но вдруг кто попрет прямо внагляк – сразу мне звони и обозначивай свое присутствие. Эти упыри считают, что Женька одна живет, им лишние глаза и уши наверняка не нужны, так что, скорее всего на том все и закончится.

– Миха, а чего ты с начальством не перетрешь насчет разрешения вызова наших дежурных оперов раз такая петрушка? – нахмурился Никитин, осознавая, что дела у нас вполне себе нешуточные могут быть.

– Санек, я сам еще с типами этими не сталкивался, поэтому общий хипеж рано поднимать. Если увижу, что реально гемор грядет, то сразу и перетру.

– Угу, с твоей вечной фигней геройской перетрешь, конечно. Ладно, давай ключи и езжай. Сделаю все в лучшем виде. Посторожу и отсвечивать сильно не стану.

– Женьке только скажи, что, мол мы пересеклись по дороге и разговор у тебя ко мне, а я тебе дал ключи и попросил подождать пока вернусь.

– А она мне прямо возьмет и поверит.

Главное, чтобы моя Льдина мне верить начала, а что она о других мужиках на белом свете думает – глубоко похрен. В идеале – вообще пусть ничего и никогда не думает.

На подлете к дому звякнул маме, чтобы спускалась. Вылез из тачки, чтобы дверь ей открыть, но мамуля естественно сначала расцеловала меня в обе щеки, потом легонько треснула в шутливом подзатыльнике, для чего я покорно склонил башку, а потом пристально уставилась в лицо, будто читая нечто информативное на бегущей по нему строке.

– Мам, тридцатое число и время к обеду. Мы на рынке уже только пустые прилавки застанем, – ее прямого взгляда я не выдержал и посмотрел в сторону подъезда через мамину макушку.

– Да и Бог с ним, сынок. На салатик какой-нибудь наскребем, курочку запечем, лишь бы пару бутылочек раздобыть, да конфет с фруктами детям, вот тебе и стол, – отмахнулась она, но в салон села. – Ты мне лучше скорее расскажи, что же там за девушка, которая тебя, гуляку моего, за живое так прихватила. А потом о своем жилье съемном, супер секретном, куда нам вход закрыт. Или оно у вас уже общее?

– Ну почти угадала, – технично я взялся отвечать на крайний и самый безопасный вопрос. – Я комнату в коммуналке снял, а Женя моя соседка.

Подробности о нескольких месяцах моего непроходящего стояка на Ворону и степени случайности нашего соседства пока опустим.

– Женя, стало быть, – прищурилась лукаво мамуля, а у меня какого-то черта начали греться уши. – Ну и чем же наша Женя такая уникальная, раз так тебе в душу запала?

Уникальная? Всем! Наша Женя… Наша. Тепло ведь как прозвучало. Только моя мамуля вот так умеет. И еще старомодное какое-то «в душу запала». В точку же. Запала, да еще в такие ее места, о которых и сам не знал.

– Вот с чего ты взяла, что она мне туда запала? – однако из чистого упрямства проворчал я, выруливая со двора. – Сколько ты этих девушек моих-то повидала.

– Так ни одну ты, сынок, никогда девушкой своей и не называл.

– Да ладно?

– Так и есть. Говорил «познакомься, это Света» или там «Я сегодня у Лены», «в кино иду вечером с Мариной», но что-то не слышала я от тебя «моя девушка».

– Я и сейчас такого не говорил, мам.

– А то я тебя не знаю и надо мне, чтобы ты все прямо вслух и сказал, – рассмеялась прозорливая родительница, смущая все сильнее. – Разве я слепая, не вижу, что глаза у тебя другие стали.

– Какие еще другие? – я даже в зеркало заднего вида зыркнул для проверки. Глаза как глаза, какие и всегда.

– Шальные будто чуток, и глядишь так, как будто здесь ты, но не совсем. Мыслями по большей части же в другом месте.

Ну… допустим. Определенная… ладно, значительная часть моих извилин сейчас точно в сторону нашего с Вороной жилища направлена.

– Так что, узнаю я, что такого в Жене твоей особенного? – не собиралась просто отставать мама.

– Особенного? Да вроде все как у всех. Две руки и ноги, одна голова и остальное все при ней, – снова сделал я попытку съехать на шутливые рельсы.

– Очень, видать все при ней, – прокомментировала это мое усилие любительница въедливых допросов. – Или дело как раз в голове?

– Да не знаю я сам в чем, мам, – сдался я. – Во всем, походу.

– Не знаешь? А что так?

– Потому что у нас… сложно все, короче, – поморщился я, тормозя на светофоре.

– Миш, сынок, а что в любви сложного?

– Вот прямо сразу любовь! – фыркнул я, но уши совсем уж заполыхали, да и мозги вдруг какой-то кульбит в башке совершили, я аж тряхнул ею.

– А что же, Миша? Она или есть, или нет. А сложно – это обычно об обстоятельствах.

– Вот ты, конечно… – хохотнул я в легком афиге. – Или есть, или нет… Люди годами вместе живут, а понять этого не могут.

– А зачем они тогда вместе? Тут же разобраться не трудно, сын, даже когда «все сложно», как ты охарактеризовал. – Угу, не трудно, как же. Конечно, у них с отцом любовь была прям с первого взгляда, и сколько помню их вместе – вокруг буквально ареол мне вечно чудился, в каждом обычном движении, взгляде. Сейчас такое разве бывает, при нашей общей циничности и… ссыкливости что ли. Любить открыто стало страшно и даже неловко, как если бы ты сразу лох. – Плохо если и трудно бывает, а без этого человека ты себя не видишь. Или удобно все и хорошо, тепло-сытно, но глаза закрыл – и нет человека рядом, только вот это удобно-сытно и остается.

– Мам, а что варианта, когда без человека себя не видишь, но и тепло-удобно, не бывает? – нервно засмеялся я, ковыряясь в себе одновременно.

Вот что еще значит «не видишь себя без этого человека»? Мы с Вороновой под одной крышей всего сутки, откуда мне знать, вижу или нет?

– Бывает, еще как. Особенно, когда вдвоем люди над этим работают. Но в жизни совместной, Миша, всякое случается, и не всегда оно хорошее и легкое, вот в такие моменты и понимается все окончательно.

– Маа-ам, а давай пока не будем о совместной жизни! – взмолился я. – Я как-то не готов еще морально на такие темы говорить!

Я не готов, а уж Льдина моя как не готова! И пока над всем совместным только я один и работаю, если можно это так назвать. Она только обереганием своих границ долбанных и занимается.

– Твоя воля, сынок, – как-то очень уж легко сдалась мама.

Минут пять мы плелись в пробке молча, а потом мою подогретую мамулиными словами до кипения черепушку все же рвануло.

– Я никак не могу к ней подобраться ближе, понимаешь, мам? Не в смысле… того самого, а по-человечески, – выпалил я.

– А подобраться очень хочется? – спросила мягко мамуля.

– Очень, мам. Сроду так ни с кем не хотелось. Потому что она… Особенная – дурацкое слово, ни о чем, но да, я с ней рядом других не вижу просто.

Эх, раз вывалил это, как на духу, то чего уже останавливаться. Рассказал все, ну без интимных подробностей, само собой, и темы с квартирным гемором. Про то, что неделями подходы не мог найти к Вороновой, что она словно ледышка почти все время, и про то, о чем узнал о ее прошлом из рассказа Кольки, и про то, как она перед моим выездом шарахнулась и закрылась. Мы уже стояли у обочины около рынка, а я только когда закончил и опомнился.

– Бедная же недолюбленная девочка, – всхлипнула мамуля, и я увидел в ее глазах слезы. – Куда же ты сунулся, сынок!

– В смысле? – слегка опешил я.

– Да в том и смысл, что такой девочке, если ты до ее нутра нежного дотянешься, любви нужно будет за всех обделивших в этом додать, понимаешь, Мишенька? А это – задача тяжелая и труд ежедневный, сынок. И кто знает еще, когда результат ты увидишь. Вот, как мать твоя и ради девочки этой – и так несчастной – я тебе посоветую: отступись.

– Что?! Это еще почему?

– Потому, что молодой ты у меня еще, чтобы день за днем душу раненую лечить и отогревать. Тяжко это, Миша, обидно от недоверия долгого бывает очень, а тебя вдруг опять погулять на свободу потянет. Право имеешь, вот только если Женю ты эту пригреешь, а потом оставишь – девочку совсем доломаешь. Много других ведь вокруг, сынок, и красивых, и без такого груза на душе. Подумай, Миша, крепко подумай. Еще ведь не поздно остановиться?

– Это как сказать, – пробормотал я. – Приехали мы уже, мам.

Смотря для кого не поздно. Лично я в себе ни желания такого, ни сил на подобное не ощущаю. Это что, выходит – эгоист я конченный?

Сказать, что рыночная и магазинная толкотня помогла мне отвлечься – не-а. То и дело ловил себя на том, что маме помогаю, но и сам гребусь то фруктами, то конфетами, то колбасой, а в башке само собой всплывает «это нам с Женькой».

Ведро краски водоэмульсионки купил, а колер для нее выбирал и опять в мозгах по кругу «ей оранжевый понравится? А лавандовый?»

– Миша, ты у меня уже взрослый совсем, – начала мама, когда припарковался уже во дворе родительского дома.

– Ну типа да, – хохотнул я. – Скоро двадцать шесть годиков.

– Вот и подумай обо всем, что сказала, по-взрослому, не отмахивайся легкомысленно. Авось, найдется другой, кто Женечку эту, набедовавшуюся, отогреть сможет.

Другой? Какой, к еб*еням, другой?

– Мам… – стиснув руль, начал я, впервые в жизни готовый сказать ей прямо, что в наше с Женькой вторжения не допущу.

– Погоди, я не закончила, Миша. Ты это… если все же решение примешь какое, то на сам праздник девушку одну не бросай. Ко мне и первого забежать можешь, не страшно, да и не буду я одна.

– Ну вот, так и знал, что ты только и мечтаешь от меня избавиться, – подмигнул, мигом выдохнув с облегчением ком подкатившего раздражения и едва увернулся от нового подзатыльника.

Мамины покупки наверх оттарабанил, разложить помог, покорно, но очень торопливо слопал суп и второе и, расцеловавшись, помчался… домой.

На елочный базар наткнулся прямо на перекрестке и обзавелся почти двухметровой пахучей красавицей, пусть и сосной.

Лицо открывшей дверь Вороновой показалось бледнее обычного, но встрепенувшуюся тревогу притушило появление из моей комнаты Сашка. Походу, все нормально у нас, и почудилось просто.

Не почудилось. Едва я сгрузил все пакеты на пол, чтобы дух перевести и начать разбирать покупки, хлопнула дверь за торопливо свалившим Саньком, вошла Воронова, да так и застыла, уставившись на успевшую вывалиться и выкатиться всякую всячину, которой разжился. И лицо ее стремительно становилось все бледнее и бледнее, а глазищи распахнулись и потемнели, взгляд остановился.

Я окликнул ее раз, другой, сначала удивляясь молчанию, а потом и обосрался не на шутку, когда моя Льдина взмахнула руками и вдруг начала падать. Еле успел подхватить.

– Сука-сука-сука! – шипел сквозь зубы, бегом относя Женьку в свою комнату и укладывая на диван. – Жень-Жень, родная, что с тобой?

Ответа не было, она лежала передо мной бледная до зелени, вся какая-то прозрачно-тонкая, недвижимая прямо как… и неживая вовсе.

Мысль мелькнула эта, и меня аж тряхнуло, даже зубами лязгнул, потому что и сердце и желудок с шарами будто в тисках сжало нещадно.

Не видишь себя дальше без человека, да, мам? Ну судя по всему этот трындец со мной сейчас и происходит. Ведь не приведи Бог, если она… если с ней…

Женька слабо пошевелилась и я очнулся от ступора, начиная материть себя за то, что торчу столбом, а не действую.

– Тихо, Жень, лежи, я сейчас в Скорую позвоню.

– Не надо Скорую… – слабым голосом ответила Льдина и приоткрыла глаза свои синие-синие. – Просто… голова закружилась…

– Да как же, не надо! – возмутился я. – Что, все люди в обмороки на ровном месте хлопаются, когда просто голова закружится?

– Я серьезно, Сойкин. Не надо. – Повторила она уже твердо и с нажимом. Ага, обычная Льдина стремительно возвращается. – Я просто поесть забыла.

– Ну, бля, чудесно! – бомбануло меня. – Пять вечера, а ты не ела еще ни черта? Жень, че за нахер? Вот, взрослая же ты женщина, и человек хороший, но че балда-то такая?

– Это я-то человек хороший? – Женька резко села, будто ее мои слова ужалили. – Я? Да что ты знаешь обо мне, чтобы называть хорошим человеком? Что ты знаешь о том, что я сделала?!

Хер его знает как и почему, но, видимо, мои ляпнутые от фонаря слова зацепили ее за живое и прям не по-детски. Но мне ведь тоже сейчас не до шуток, и назад сдавать я не собираюсь.

– Ну так, возьми и расскажи, чтобы уже знал.

– Да с какой такой стати?

– Чтобы непоняток в будущем избегать, – привел первый пришедший на ум довод. – Что же ты такого сделала, чтобы потерять право называться хорошим человеком?

– Да плевала я, понимаешь ты меня или нет, – огрызнулась Ворона и вскочила с моего дивана. Ее тут же шатнуло, и пришлось обнять, чтобы не рухнула.

Она рыпнулась, попытавшись оттолкнуть, но как-то неубедительно, сразу затихла, и мы так и пошли до кухни. Воронова, не спрашивая, влезла в мой холодильник и, достав остатки шампусика, приложилась прямо с горла, прежде чем я успел отнять.

– Эй, тормози! – выхватил я бутылку, но Льдина уже сделала несколько больших глотков. – Куда на пустой желудок!

Усадил, быстренько нарубал колбасы, хлеба и сыра из пакетов, поставил перед ней. Вино налил в бокал, поставил рядом с тарелкой, сам сел напротив, терпеливо наблюдая, как Женька ест и пьет, и давая понять, что намерен-таки дождаться от нее ответа на свой вопрос.

– Еще есть? – спросила она, не глядя мне в глаза, опустошив бокал.

– Хорош тебе пока.

Женька молчала минуты три, глядя в тарелку и то и дело кривила рот, но наконец вскинула глаза и уставилась в мои с пугающей жесткостью.

– Я убила собственную младшую сестру, Сойкин. Довела до самоубийства. Просто потому, что захотела. Как тебе такое, а?

Не знаю какой реакции она ожидала, но я только сухо кивнул и велел:

– Подробности давай!