Текст книги "Перебои, переливы"

Всё, что дают – надо брать

Всё, что дают – надо брать. Так в дорожные ямки закатываются бесхозные камушки и обретают дом, а в ямочках на щеках оседает радость. Можно, конечно, предположить, что это всего лишь мышечные рельефы, переходящие в конусные гримасы, но это такая фигня, что пусть лучше там живёт радость или преддверие широкой улыбки.

В проплешины асфальта попадают травинки, голуби, ноги, коты, детские коляски… Нет, конечно большая часть оттуда выходит, но её же берут. А она, неблагодарная, ещё и матерится, если над ней возвышается рот. В рот тоже подаётся пища, воздух, слова, колпачки ручек, ногти и прочее, что туда не должно попадать (краснею). А рот? Берёт и суслит, открывает и выдувает, жуёт и плюётся. Кстати, самое лучшее, что может попасть в рот – это неозвученные мысли, стихи и песни, и тогда он так красиво презентует это вместе с губами, голосом и стройными изречениями.

В проушины неба попадает солнце и свет. Голуби и мошки тоже принимаются лазурью, но эта вездесущая крылатость может и без проушин мелькать где угодно.

На старческой плеши пустырится нажитая годами мудрость. Отсвечивает нимбообразным бликом. Пожилых так и называют: божьи одуванчики. Уже отцвели, но пока держатся. Но скоро полетят. А пока без пафоса покачивают втюханный годами опыт на голове и лучатся.

И хорошо, что люди берут подарки. Надо брать. Во-первых, дарёному коню… Во-вторых, воспитание всегда побеждает неудобность с неловкостью и нежелание быть должным. Да и сам процесс дарения – этакое празднество отдающей души. Пусть будет.

Недавно мне подали два стишка – хиленьких со слабенькими рифмами. Взяла в загребущее подсознание.

А ну как не возьмёшь, побрезгуешь, а в следующий раз подкинут другому.

Да не оскудеет рука дающего, навевающего, целующего в темя, швыряющего, приходящего и просто внезапно шлёпнутого на тебя с неба.

К деньгам. Аминь.

P S Самое главное забыла. Примите себя. Я сейчас про внешнее и внутреннее. Примите со всем, что вам дали.

Если дали, значит, так было задумано и надо брать, развивать и лелеять.

Не про весну, птиц и прочую крылатую лабуду

Приходит время… Нет, это не про весну, прилетающих птиц и прочую крылатую лабуду – здесь, в начале июня, всё отпорхалось и приземлилось. И в этот момент краткой передышки или затишья перед летними страстями вкрадчиво и незванно приходит тётка Неудовлетворённость. Сначала маячит тапок с оторванным мехом (от времени да от бремени), потом замечаешь задушенную халатную пуговицу на длииинной нитке, после заоконное хлюпанье дождя и фонящий сквозняк – и – вот она. Здрасьте. И это не это, и то не то. Не лежится, не сидится, не пишется. Вернее, оно – да, а ты ему такое нет, что самой страшно. А эта, лохматая, удовлетворённо кивает подпрыгивающим на ветру тюлем, а ты стараешься унять скрипящую дверь (мать её несмазанная петля) да затянуть подкапывающий кран (отец его пьяненький слесарь).

А может, это ливень виноват? Огорошивает окно, попробуй тут пробейся чистому взгляду сквозь. Так и будешь пересматривать от горошины к горошине. Принцесса на подоконнике.

Дядька Голод мимо пробегал, хотел добавить что-то про фигуру к сезону, но белый и непушистый холодильник не дал. Дверка мягко так распахнулась. Жрите, пжлст. И ты жрёшь по инерции, но краем глаза отмечаешь и негодную резину, и трещины на полках, и съехавшие с центра магнитики. И как жить? Только и остаётся пережить навязшую рванину холодного будничного дня. Надеюсь, он будет один. Возьмёт тётку Неудовлетворённость и… к раку на гору. Пусть тому будет некомфортно, а то ишь – сидит и не свистит. Ирод царя морского. Убежавший от грека из речки да на вершину. А то мы быстро грека снарядим.

И засвистишь тогда в кипятке.

А поздно. Мы уже со всякими непрошенными тётками и дядьками сами разберёмся. И лето придёт. Яркое и тёплое.

Оказывается

Оказывается, смех тоже течёт и изменяется, как и всё остальное. Не знаю, как у вас (не люблю каки, но иногда без них никак), а мой растёт на глазах. Во младенчестве, бывало, кто-нибудь наиграет на хилых рёбрышках, и ты заливисто и без причины хихикаешь. Сейчас – не поверите – это не доставляет никакого удовольствия, больше скажу – доставляет неудобство, и появляется несломленное никаким воспитанием пальчиковое сальто у виска зачинщику – хотя, что уж тут такого, а поди ж ты.

Кстати, смех без причины не всегда признак, он может быть действием на что-то улыбательное одному тебе, в ответ на которое твоё улыбательное вдруг перерастает в громогласный ржач сивой кобылы, внезапно показавшейся окружающим.

Далее идёт смех от щекотки мозговых извилин – ну, там анекдоты, порошки-пирожки всякие. Этот хоть и похож на самоё себя, но всё же какой-то окультуренный что ли… Типа коробочки или мешочка, или породистой абрикоски – в рамках, границах и красивых плодах, но иногда почему-то скучаешь по голому и неприкрытому смеху, да и дичок абрикосовый изредка заходит больше крупной кураги.

А сегодня у меня появился внутренний смех. Наткнулась по случаю на один ироничный прозовый спич и… так распёрло от понимания и проникновения в какие-то отличные от прочего глубины, что до сих пор сведённые губы развести не могу. А внутри накачивает пулемётными содроганиями и надувает стёбной наполнялкой оттого, что бесконечно прибывают бабочки из неведомых омутов. Там, в этих омутах, слыхом не слыхивали о том, что есть такие слова, которые бросают на амбразуру открытых хаханек полчища чешуйчатокрылых. Так и лежу – ни звука молвить, ни живот расслабить. Расту. В тонусе охреневания от. В ступоре «как так можно». В оторопении, по случаю, видимо, талантливого изложения, которое поддело на крючок – и хохочи теперь. Молча. Вроде, и не любовь. А красок добавило. А то вон как за окном серо. Было.

Пора, сестра, пора…

Вырасти можно из всего чего угодно. Первой мыслью приходит одежда. Помнится, в детстве мне даже нравились платьица, которые трансформировались длиной с колен до попы. Нраву я была некроткого, водила дружбу с синяками, царапинами, кровью, побегами из надоевших мест, причём щедро делилась этим всем с окружающими. Зуб за зуб. Так вот эти междуножные полотнища постоянно мешали карабкаться на гаражи, быстро улепётывать, преодолевать заборные и прочие препятствия. Так что когда длина ползла вверх – это облегчало задачу. Синяки яростно синели по всей площади быстрых ног, ссадины краснели, грязь темнела. Но достигнув возраста стыдобушки от взглядов на трусы в горошек, я перешла на штаны, шорты и треники, игнорируя юбки и платья, как класс. Всё, что становилось мало, как правило никому не отдавалось по наследству, ибо было в хлам, в отрепья и в рвань. Обуви было мало, поэтому с заботой о большом пальце ноги я старательно вырезала кожаную дырку на носу сандаликов. И это самая прекрасная пора, когда вырастание не приносило больших неудобств. С внутренним вырастанием дело обстоит сложнее. Мне до сих пор кажется, что оно шло и идёт зигзагами, неизменно возвращаясь в точку возврата. Работа способствует. Мы отдаём детям знания и проч, дети возвращают нам: Галина Николаевна! Ура! Казаться здесь на свой немалый возраст чем-то соответствующим этому возрасту – получается плохо. Мы должны, да и что там греха таить, нам просто нравится опускаться до их мыслей, роста, тем, понятий, чтобы вникнуть. «Нафига?» приходит по вечерам, когда включается лампочка под абажуром, а ты лежишь и думаешь: а выгребли нехило так, и как я поддалась на эти дошкольные уловки… Но работа – это не всё. Есть другая жизнь, коей пришло время заняться с большей отдачей, с меньшим отвлечением на наносное, мимоходное, да просто сделать так, чтобы было меньше зависти и дураков вокруг. Хотя, сети – не реал, но мы все сейчас в сетях. И здесь почему-то плохо получается равнодушить, ибо внутреннюю природу, нервы и проч никто не отменял. А может, ты просто тупо выросла из баш на башей, кланов, дружб, настоянных на покровительстве, обмене тщеславия и безделья. Тянет и жмёт. От указок на место. От бесцеремонности суждений. От запертого воздуха. Пора, сестра, пора…

Послесловие

Искать тепло, а находить январь

 
Искать тепло, а находить январь,
С красивостью морозной и постылой.
Сбоит в сердцах обшарпанный трамвай,
Краснея уходящим бы-ло, бы-ло…
Перебирать слова – слова легки —
Дай бог сложить возвышенное с мудрым,
Кружатся фраз златые мотыльки
И, навевая сон, рисуют утро…
 
 
На повороте жжёт неонный блюз,
Дороги метроном – туда-обратно.
Твоих небес мне, терпеливых чувств,
Но не настолько стройных, аккуратных,
Чтоб заглянуть смиренно в маету,
Как бесы вьются, вьются вьюгой шалой.
К любви сорваться взглядом за версту
Столбом за занавеской обветшалой.
 
 
И… выхожу – бегу до пустырей
Всего святого, скраденного бездной.
Под беглый взор досужих фонарей —
Потерянной, не зимней, безызвестной.