Текст книги "Перебои, переливы"

Стоишь – ага, в чём мать не родила

 
Стоишь – ага – в чём мать не родила,
Но справила да и перекрестила.
А сверху заливают про дела —
С замашками блажного мойдодыра
До дыр мочалишь веру и любовь —
Не дай боже какие-нибудь пятна!
Сомнений мошковитых шелупонь
Разгонишь жестом злым и неопрятным
До тех светил фонарного столба —
Убиться о плафонистые луны.
Сама ж – мечтаешь, не жалея лба,
В иллюзиях до небосвода буйных…
 
 
Но время зреть – антоновкой в саду,
И наливаться соком, и замедлить
Мгновений намелькавших череду,
Где падалица вынужденных реплик
И ветер-мот – смирение сомнут,
Слетят плоды к подножию…
Но снова
Из битых сгородишь медвежий кут
Жизнеспособно-праведного слова.
Замылит время пройденный этап,
И примешься стирать до исступлений,
От мудрости неверующий ляп,
На аллилуйном поле вдохновений.
 

На пальце ноготь. Не накрашен

 
На пальце ноготь. Не накрашен.
Другие тоже хороши.
Трамвай за окнами шарашит,
По стыкам лупит без души.
 
 
С душой бы надо осторожней
И тише, а ни как-нибудь.
Лазурь задумчивей и строже
Зовёт от мыслей отдохнуть.
 
 
Но пальцы сгрудились и смотрят
Бесцветными ногтями глаз.
Не повидать мне моря, море
Ушло за просиневый лаз.
 
 
Зато прозревшая конечность
Тупит в светлейший потолок.
Что мне с того, что где-то вечность
С паршивой тучи вырвет клок
 
 
И поимеет пшик кудрявый,
А я имею пару ног,
Которым красила на славу!
Но вышло на ничо… и ок.
 

В соку из чувства, собственно, варюсь

 
В соку из чувства, собственно, варюсь
И по чуть-чуть ритмично выкипаю.
В окно летит камаринская гнусь,
Луна висит холодным караваем,
Ни откусить, ни насладиться, где
Бездомный вечер. Морок мимолётный…
Эскиз наивный – линии в судьбе
На нервной почве глубоки и мокнут.
А кто сказал, что просто и легко,
Невыносимо сделать выносимым?
Мон шер. Так убегает молоко…
Ты что-то там про вёсны и про зимы,
Что надо временить по ободку,
Бурленье ахов сдать ничтожным охам.
Покрыться пеной, жить по холодку,
Перетерпеть… не выкипая, сдохнуть.
Придурковато вылупиться вновь,
Из прозы дней налаживая виды…
Здесь просится банальное «любовь»,
И к чёрту небанальное «могли бы»…
 

Ветки растеряются, дрожа

 
Ветки растеряются, дрожа,
Просквозит залётный ветерок.
Я тебя – на лезвии ножа,
Ты меня – на простенькое чмок.
 
 
Приложиться бы к чему-нибудь
Непреложной истиной вещей.
Ни к чему недвижимая суть,
Не к чему лирический взашей
 
 
Героине спутанных дорог
И одной на небо полосы.
Тянется рифмическое скок
К точке огрубевшего пы сы.
 
 
Дальше чернозёмная межа
Выше – золочёный потолок.
Ветки растеряются, дрожа,
Просквозит залётный ветерок.
 

Пустой стакан как истукан тоски

 
Пустой стакан как истукан тоски.
Тоска такая, что на дне засохнуть.
Проводишь, вырастая, на носки
Прошляпленного лета охи-вздохи
По клеверу, бегущему в овраг,
По злыдням-осам, налетевшим буйно…
Жары июльской августовский баг
От этого сильней и полоумней,
Хватаешься за фалды сквозняка,
Но хлопнет дверь и отбивает руки.
 
 
Послышится в стозвоне сосняка
Уход со скрипом в недруге и друге —
На всё про всё – недельный пересчёт,
Того, сего – с диагнозом на убыль,
Подставишь отведённое плечо
Груди опавшей прежних жизнелюбий
И лезешь в дебри образов и снов,
Желая заблудиться и забыться.
Нальёшь воды в стакан, в конце-концов,
И пьёшь – и не надеешься напиться.
 

Как ни стучись – пока не велено

 
Как ни стучись – пока не велено,
Побудь при августе чуть-чуть,
Разговорится ветер в дереве,
Воронью разгоняя муть.
 
 
Замноготочит даль небесная —
Парша-паршой на голубом…
А где-то рощица неместная
Маячит нервным шепотком,
 
 
В краю туманном, послеутреннем,
В краю сатиновых берёз.
Где фонари дорог окуклены
Плафонами неясных грёз…
 
 
Печаль едва ли намечается,
Пока прикрыта зеленцой,
Но ветошь паутины мается,
Ломая вид заподлицо…
 
 
Баюкаю закат фланелевый,
Мягчает свет – почти дожит.
 
 
И первый лист, срываясь с дерева,
Так осенительно кружит.
 

Тебе бы всё редакторски корпеть

 
Тебе бы всё редакторски корпеть
Над чувством, распоясанным вольготно.
Не бесшабашно вкладываешь «геть!»
В уста надоеданий хороводных,
По кругу солнце – яблоком налив —
В одни ворота слава и молитвы.
Черкаешь предводительский наив
Строкой горячей, с притязаньем бритвы.
 
 
Тебя достали звонницы и свет,
Сердечных колокольцев перспективы,
Сходящие в удушенное нет.
Сипишь на небо: хорошо, что живы,
Что бьёт стрела, трепещет остриё,
А ё-моё частенько вырубает
Морозом – оголтелое бельё
Замрёт… нет. Потихоньку замирает…
 
 
Зима как до Китая, потому
Предчувствуешь неблизкую разлуку,
И обещаешь вброд не утонуть,
И крестишься в благословенном звуке,
 
 
Берёшь размытый фон на карандаш,
Наводишь окоём самоконтроля.
И ангелы комками белых лаж
О неземном крылато балаболят.
 

Возня вокруг – мышиная возня

 
Возня вокруг – мышиная возня…
Все кошки серы. Вечер был таков.
Мой сон, неси послушную меня
К пунктирам птиц, в пробелы облаков,
 
 
Да лишь бы выжить – лёгкой на просвет —
И в бытовухе вязкой не усохнуть.
Семь бед – один на выданье ответ,
Что не успеешь удивлённо охнуть,
Припомнить поезда, базар-вокзал,
Растрогать словом тех, вторых и третьих,
Катит перрон сентябрьский в глаза,
А ты у зим колючих на примете,
 
 
Наощупь длишься в белом сквозняке,
Который вон из лета в это утро.
И остывает речь на языке
Бессмысленно. Старо. И беспробудно.
 

Между летом и зимой…

Пребудет свет и кот, и пёс с тобой

 
Пребудет свет и кот, и пёс с тобой —
И синеоких просиней спасенье.
Покачивают кроны головой —
Слетает убаюканное время.
Оно переместилось в листопад —
Наводишь резкость – ветхие прожилки,
Печали ненадёжный конокрад
Крадёт вину из начатой бутылки,
Где красный конь змеится во хмелю,
Копытом бьёт глагола удалого.
И чиркаешь искристое «люблю»
По коробку приспиченному снова —
Не пьёшь, не куришь – просто занемог
И держишь дурь привычную в кавычках,
Когда пускаешь слово за порог,
Как перелётный выпорх, вынос, птичку.
 

Видимо-ковидимо закатное

 
1
кромсают ветки синеву
случайный шорох павшей прели
и вот былое на плаву
раскосой памяти качели
 
 
обман порывистых ветров
прибитый моросью печатной
не обнадёжить парой слов
багрец холодного заката
 
 
и отстук звонких передряг
всё нарезающих трамваев
и солнца вымученный лаг
что до конца непотопляем
 
 
и ржа на сером и на всём
с мелком раскрошенным не к месту
на ощупь снег а мы всё ждём
из окон рамочных арестов
 
 
2
отрезан день и с ветром унесён
в небытиё горящего заката
где стелется голубоватый лён
над облаками с гоном невозврата
 
 
и птичий шорк всё силится стереть
налёт тумана с божеской дороги
и осень заходящая за треть
прямей и холоднее без подмоги
 
 
за тридевять ушедшего тепла
осевшего на глубине небесной
и в снежной дрожи каждого пера
находка слов для будничности пресной
 

Одеваюсь потеплее

 
Одеваюсь потеплее.
Выхожу на белый свет.
У неубранной аллеи
Листья павшие в родстве.
 
 
Бедных родственников тыща.
Не прошоркаешь метлой.
От добра добра не ищут.
У печалей выходной.
 
 
Унеслись за триземелье
И не надо посылать.
Клёны в красочном похмелье,
Голубей голодных рать.
 
 
Всё обрывки от картинок,
А до важного – молчок.
Запинается ботинок,
Застревает каблучок.
 
 
На двоих весь мир слетевший,
Перепетый к сентябрю.
Ничего, что я не евши —
Помусолю про люблю,
 
 
Словно жвачку и конфету —
Леденцово солнце льёт,
Я несу свои приветы
До небес – затишья от.
 
 
Вездесущие берёзы —
Русских думок кругаля.
Западаю на морозах,
Как баян на ноте ля.
 
 
Обкурлыкалась серёдка,
Провожая косяки.
Это осени подводка —
В плен берутся языки.
Говорящий взгляд о главном
Подытоживает звук,
Где пятнают листья лавку,
Чуть осалив синеву.
 

Вызрела осенняя остуда

 
Вызрела осенняя остуда,
Горячится солнце без тепла.
Три грача чернеют как иуды,
Шоркает в туманностях метла,
 
 
Листьями краплёная дорога
Пропадает в волглом молоке.
Нам бы переждать совсем немного,
С линиями в плотном кулаке,
 
 
Зажимая пустоту в ладони,
Чтобы не слиняла пустота
К подаянью сорванных агоний,
К тишине, обобранной с куста.
 
 
К ложке с плошкой выбывшего дома
Из прописки родственных вестей,
Где окон провальных окоёмы
Молятся за сгинувших людей.
 

Живу и провожаю всё подряд

 
Живу и провожаю всё подряд:
Людей и пароходы, годы, вечность,
Прощания – кочующие длят,
Затягивая клином бесконечность
В игольное ушко – далёкий свет
Мани'т и ма'нит будущей надеждой…
 
 
У нас на завтрак каша и омлет
И что-то из накинутой одежды
На плечики, из шкафа бытия.
Какая осень! Тонус философий…
 
 
Ненастная погодная стезя
Выводит строчки из густого кофе,
Крылатой вышиванкой по свинцу.
В окно глядишь и продолжаешь биться.
Бессмысленной агонии к лицу
Твоя пойми какая – всё же птица,
Зависшая заклинным узелком
Над бездной выносимого затучья…
 
 
Всего лишь доведённая о нём
До взлётных чар. До журавля. До ручки.
 

Сквозит ненастьем из окна таким

 
Сквозит ненастьем из окна таким,
Что тюль не верен форточке, засим —
Колышется как флаг осточертелый.
И спамят птицы в точках дочерна…
Настали, друг, такие времена,
Что жжёт душа, изнашивая тело.
Нальёшь разлук, закусишь сентябрём
И чудится, что мы ещё вдвоём
Плывём по Лете к вечности напраслин.
И мысли с нудным скрипом колымаг
Ведут к дождю, где пропитый продмаг
Не держит вид, с надеждами на красном
Про акции и скидки – по нутру
Вести на отвлечение игру:
Желтеет, багровеет, вечереет…
И где искать лекарственное верь?
Фонарь. Аптека. Небеса потерь.
И строчки слов на стихотворной рее,
Где столько раз про «господи прости»,
Что «господи, за что» – зажмёшь в горсти,
В гортани перекатывая звуки,
А осени до фени почему
Покоя нет ни сердцу, ни уму…
Ворон убогих каркает три штуки,
И день стекает в прожитом окне,
С бессонницей беззвёздной о весне.
 

Пора, игра… прощальный эпизодик

 
Пора, игра… Прощальный эпизодик —
Срывает дождь овации листвы.
На детскую площадку под экзотик
Сбегают струйки капельной плотвы.
 
 
Улов не хил. Раскиданные сети.
Приходят времена паучьих дел.
За всё сентябрь неласковый в ответе,
А может, кто ещё недоглядел.
 
 
Рыбачат лужи. Отраженья – к чёрту.
Паскудный ветер жалок и плаксив.
Текут излишки уличной аортой,
Где водосток жестянчатый Сизиф —
Всё бесполезно. Затяжно и мрачно.
Не рвётся небо серых парусин.
Лишь белый голубь ходит на удачу,
Как вымокший и сникший херувим.
 
 
Гулит утробно. Мямлю про ненастье,
Уходит вскользь невыплаканный день.
И бьётся живчик рифмы на запястье,
Пока душа канючит бюллетень.
 

Бьются листья в лихорадке

 
Бьются листья в лихорадке.
Хоть бы яблоки. Но клён.
Зов любви донельзя краткий:
Охи-вздохи и влюблён.
 
 
Даль двоится – до и после.
До земля. И небеса.
Дождь простреливает рослый
Чащи, рощи и леса.
 
 
Клин частит урвать прощаний,
Капнуть в светлую лазурь.
Мне довольно обещаний.
Осень, просини сощурь,
 
 
Может, луч пронижет тучи,
Как прививка от потерь.
А потом – морозом лучше,
Сгинет красочный бордель,
И агоний беспорядок
Задубеет на корню.
И пошлёшь культурно к ляду
Зазевавшееся ню.
 
 
Плед натянешь. Куртки, шапки.
Что зима? Белым-бело.
Скрыты скуки пришлой явки.
Было. Ныло. Уплыло.
 
 
Не обляпаешься – только
Мне бы лётом к декабрю
Вылить ливневое больно,
Чтоб застыло в не люблю.
 

Ведёшься на однообразие недель

 
Ведёшься на однообразие недель.
А хочется сказать себе – метель!
Срывай шаблоны, виды, заготовки.
Раскачивай унылую пору —
Не прячься раньше времени в нору,
Уход туда получится неловкий.
Ещё до донца не достала хмарь,
Колеблется осенний календарь,
Как маятник – то солнечно, то иней.
А твой сверчок на кривеньком шестке,
Тоска летает музой (мухой) налегке,
И тренькаешь стишок на мандолине.
 
 
Но чувствуешь, что скоро поутру
Застекленеют лужи на ветру,
И зачехляешь жаркие словечки
В ссутуленную торбу за спиной.
Арба зимы скрипит за пеленой
Беспамятства от прогоревшей печки.
 

Ну кто ещё с тобой так помолчит

 
Ну кто ещё с тобой так помолчит,
Что сводит речевое до оскомин?
А ретивое, высланное в скит,
Монашествует, в божеском поклоне,
Выдерживая ровный перестук.
Что дятлы? Обзавидовались ритму.
Нет-нет – да выпадает длинный сук,
Синкопой ветродуйной Рио-Риты.
Сим-сим закрыт. Та-дамм – прошёл, как сон,
И не скребутся кошки – разогнали.
Без обозрений жизни колесо,
Добавить бы до драйва Хали-гали…
И прозу с возу – проза ни гу-гу,
Под жерновами времени и смысла.
 
 
Капустницы летали на лугу,
И даже рак, быть может, где-то свистнул,
Настал четверг. А в среду дождь валил
С больных небес на чернозём здоровый…
 
 
На всём про всём заиливался ил,
А в камышах потерянное слово
Попало в рот ленивому лещу.
Перевелось до шлёпанья губами.
 
 
Ты хочешь, я за нас похлопочу:
Да будет свет в околотемном спаме,
Да будет звук и всякое бла-бла,
Порывом и прорывом заключённых,
Где лютики лютуют у двора,
Где осень жжёт, но не краснеют клёны.
 

Одно за одним

 
1
В зрачке оконном день температурил,
Прохладу ветер ленно приносил.
На ржавом пике старой арматуры
Вдруг потянулся солнечный ахилл,
И набежали тучи до дитяти,
Опережая обморок огня.
Я мысленно выкраивала «хватит»
Из памятной распущенности дня.
Тянуло. Тяготило и накрыло —
Внезапный дождь, и радуга, и свет,
Озоновое выпахнуло мыло
Его громоподобию в ответ,
И брод и бред нашёптанных сомнений,
На выносе святых и не святых,
И голуби, сгуртованные жменью,
И пчёлы на умытые цветы —
Несли себя и звук перерождённый,
До этого затихший на лету.
А я несла про клёны опалёны,
Выдерживая взгляд на маету,
На всякие осенние уловки,
С возвратом к лету бабьих перемен.
Но не сошьёшь из ветхого обновки,
Где клинит нити перелётный тлен.
Казалось, всё запутанно и сложно,
На самом деле, прожитость картин
Сползала, выгорая осторожно,
С опухших туч до лиственных ангин.
2
Дёрнет кроной притихший тополь,
Листопадный испустит дух,
Самым стойким придётся хлопать,
Трепыхаться за бренных двух,
 
 
Поредевшим держаться дальше,
Чтобы быстро не облететь,
Да из лиственной горки – в кашу,
Да прогорклого дыма плеть
 
 
Заплетётся косой белёсой,
И на ветер распустит тлен…
Эх, вы, росы мои, покосы,
Яркой прожитости взамен.
 
 
Лист сорвётся последней латкой,
Тротуарную скрасив жизнь…
Отболеть бы по нём – украдкой,
Только память гортанной хваткой
За седьмые жжёт этажи.
 
 
3
Что-то с чем-то без чего-то,
Как труба без а и бэ.
Перелётным нету счёта —
Есть страданья по тебе.
 
 
Чуть протяжно, журавлино…
Затяну по-волчьи всласть.
На баяне, на старинном,
Как же кнопке не запасть?
 
 
Где от веток отобьются
Листья-неслухи в полёт,
День уменьшится до «куцый»,
Ночь чернила разольёт,
 
 
На просвет – луны огрызок
Затеряется в сучках.
И спускаешься до низа
Опечаленного ах.
 
 
На трубу присядет голубь,
Что с устатку ни гу-гу.
Я сегодня очень долго
На соседнем берегу.
 
 
Правый с левым перепутан,
И видать, ни до чего.
То ли речка с парой уток
Вместо моря моего,
 
 
То ли пруд пруди лягушек,
В томной ряске глубина.
Или одинокий ужин
У открытого окна.
 

После всё. Хоть расшибись, хоть тресни

 
После – всё. Хоть расшибись, хоть тресни,
Мёд и пиво по усам текли.
В помидорах, возле занавески,
Тихий пир вечно-голодной тли.
Говор прежде статных, летних, ярких
Превратился в снулый шепоток.
Крик застывший подворотной арки,
В луже утопившийся листок,
Сторона неясных меланхолий,
И вразброд туманы и ежи…
 
 
Привкусы прогорклости и боли
Отрезвляют взгляд на миражи
И они тускнеют в одночасье,
В моросных прелюдиях дождя,
Где наотмашь выбьется ненастье,
Стрелки на свинец переведя.
Слишком много серого металла
Над остывшим летом и землёй.
Всё, что безрассудно наплясала,
Выпишешь под утренней зарёй,
Да отправишь с господцем построчно
На бумаге мёртвой угасать…
 
 
В сквозняке прибудет не нарочно
Сбрендившая в жалости оса
И давай – нудливо, комарино
Доставать пустеющий покой,
В череде обыденности длинной,
Перелётной доли непростой.
 

на груди в голове ли сердце

 
на груди в голове ли сердце неси несёшь
свет и чувства тепло ли птичку нервяк хорош
что от осени просинь удавка итоги ложь
и припёком строки
 
 
никакое солнце на блюдце с овчинку хмарь
обдерёт поутру туман как липку и отоварь
выдай звуку от печки во всю ивановскую словарь
и кричи пуская
 
 
в горний край за гулкий и перелетный путь
посылая вдаль отголоски элегий круть
до печёнок ребра доставших мечи икру
что любовь такая
 
 
для других к которым душа и письмо и жги
жизнь одна на воде от камня от слов круги
в куцем дне не видать ни проблеска и ни зги
в сумеречных мыслях
 
 
всё дождей стучащих по жести и черепице тать
но другого обманного радостного не нать
перешепчем и пережуём а невмоготу орать
и гуд бай и рислинг
 
 
виноград где выбродил в кислое свежий дух
и отец и сын и за старых небитых двух
никого ни новых ни пришлых лишь тишину на слух
поднимайся выше
 
 
бельэтаж мансарда манжеты из облаков
то ли воля то ли неволя без крова кров
не хотелось про вечность вечность для дураков
и стихами дышишь
 

Убываешь

 
1
Топчу ромашки ветреных бездуший.
Меж двух огней – стреляй и попадёшь.
Молчание закладывает уши,
Но досвиданий яростный наглёж
 
 
Во всю, во все кривые закоулки
Вливает шум дождей ли, журавлей…
Шаги, враги, друзья и шёпот гулкий
За чёрствой твердолобостью дверей.
 
 
Присесть на землю – к раю окончаний
И отрезветь в безмудростной игре,
Пока сплавляют тучи в мутной рани
Потерянные годы – до тире.
2
С этажа девятого по-птичьи
Высмотришь скамейку и сидишь,
Вспоминая море земляничин,
Ветром необхоженную тишь.
 
 
Сахар по холщовым захоронкам,
И с махоркой вышитый кисет.
Печку за кухонной перепонкой,
С глухотою огненных бесед.
 
 
Поддувало. Кочерга. Дровишки.
И тепло, разлитое в дому.
Соловеешь в праздности нелишней,
Убываешь дальше потому,
 
 
Что тончает силуэт в рубашке,
С каждым годом призрачней на свет
В детской рассекреченной стекляшке,
С прозой уличённая в родстве.
 

Тянет сети паутина

 
Тянет сети паутина —
Хочет быть как интернет.
Кто кого куда покинул,
Застревает или нет…
 
 
Бьётся муха или скука —
Хочет вырваться, жужжит.
С голодухи съели Кука,
Вечер слопал миражи,
 
 
И гудит орган сосновый —
Тянет звуки до небес.
Ночь за здорово здорово
Обихаживает лес.
 
 
Меркнет всё, и я померкну
Нераскрашенной тобой.
Бледный фон разлит поверху,
Дует ветер никакой,
 
 
Лес сгущается глубинно,
Я сжимаюсь в глубине,
Обжигают боги глину
Человечески вполне.
 
 
В уголке медвежий холод,
И весна. Но на потом.
Только дятел вечно молод —
Долбит рвано об одном.
 

Заключений тягостные печати

 
Заключений тягостные печати,
Увяданий горестных золотишко.
Убываю в летнем летящем платье,
Прибываю съёженной до пальтишка.
 
 
И машу рукой в пустоте дворовой,
А в ответ листва прирастает ветром,
Говорю с тобой и теряю слово,
И молчу нахохленной и одетой.
 
 
Из себя ли выйти – бродить, хмелея,
До конца, до света, до половины,
Оголтелый дым поднебесно реет,
Затмевая просинь до горловины.
 
 
Ты прочтёшь – поморщишься от элегий,
Где отходят мухи в оконной раме.
А давай рванём от страстей до регги,
До волны, до глуби, до Мураками.
 

Попробуй не оденься – просквозит

 
Попробуй не оденься – просквозит —
Ветрами, листьями, прощай-словами.
И незачем, и нечем – вечный хит —
И глушишь чай лимоном – чай отпит,
Отпетыми губами – в рифму спамишь,
На тему беспросветных позолот,
Слетающих в туман полупотёрто…
 
 
Упущенная мысль покинет лоб.
Октябрь – на теплоту и радость жлоб —
Темнеет в поднебесии матёром,
Где обесточен солнечный кругляш,
За поволокой, пеленой и прочим,
Где тонко – рвётся – до земли охочим,
Одним из моросящихся пророчеств —
Дожди, дождись – осенний антураж.
Какого-то рожна, в который раж
В любовных пропадаешь заморочках,
До многоточий птичьего утра
Таскаешь строчки к чёрту на-гора,
Стараясь оттянуть недальний прочерк.
 

Быть просто рядом

 
Быть просто рядом. Быть неуслышанной, светлой и неделимой.
Быть на подхвате, подставив крылатые строчки, плечо или спину.
Пусть далеко – сквозь года-города и руины мостов из признаний —
Только бы рядом – на линии фронта дождливого, кладези из расставаний.
 
 
Просто до бабочек – знать-ощутить, многоточечно выждать,
Вдруг по пунктирам вдох-выдох, да-нет, но захочешь на чуточку выше.
В речи гортанной, бессвязной до связи в стихах докатиться,
Перебирая за радугой снов отшумевшие рощи и стёртые лица.
 
 
Там – в облаках – за пределом озвученных мыслей, пилотных намёков
Сбиться до той тишины выносимо лазурной – глубокой-глубокой.
Сладко заваривать чай, объясняться в любви пересоленной пищей,
Жить без ответа: светлее, живее и преданно-чище.
 
 
Видишь? Качаются сосны. Мешают палитру осеннего неба.
Хочешь? Рисуй, чем угодно – словами, молчаньем – до звёздного мне бы.
Скомканной птицы наколка – всего лишь предвестник частотного пульса —
Дело порыва – безделка рифмовки до вкуса, искуса, искусства…
 

Где пестрят цветов цыганские хоры

 
Где пестрят цветов цыганские хоры,
Развеваются на пляшущем ветру,
И прощаний голосистые пиры
Поднебесье червоточием берут,
Где туманов-растуманов череда
Покушается на виды по утру,
Побирается упавшая орда
Прелых листьев от двора да ко двору,
Там доверий крах агонией горит,
И тахикардия мётел на послед.
Слабовидяще мутнеют фонари,
Ни святого, ни бесовского в них нет.
 
 
Но взметнётся взгляд до лунных холодов,
Где на скатерти-дорожке вечных тем
Вдруг пригрезится хранитель молодой,
 
 
Словно сон во сне – крылат и пустотел
И поманит светлым дымом в ранний час —
Белым выдохом догонишь, не кляня:
А чего тебе, рассветное, до нас,
А чего тебе, мой ангел, до меня.
 

Жить на бумаге – морок ещё тот

 
Жить на бумаге – морок ещё тот,
Жить в теле проще – смена декораций.
Дрейфует твой для рифмы взятый плот
Меж жаждой быть и небылью простраций,
Где ни бельмеса строк о простоте,
По глубине, по тишине на вынос,
Когда садишься черкать по статье:
Грешу, но прихожу к листку с повинной,
Как будто это – новенький алтарь,
Намолен, вдохновенен, но бесславен,
Где времени безбожный пономарь
Отсчитывает дни в словесной лаве,
А ты о мёде, дёгте и вине
С подмостков иллюзорных и дощатых,
Срываясь вдаль – ни здесь, ни там, нигде,
Не требуя покоя и пощады.