Текст книги "Перебои, переливы"

Буднично скажешь: привет, заходи. Обнимемся?

 
Буднично скажешь: привет, заходи. Обнимемся?
Сердце забухает, кровь разгоняя палицей.
Где-то вдали теплом изнутри гонимые —
Белый метельный шум с городским братаются.
 
 
Звякнут по струнам душевным надежда с вечностью,
Заколоколит ярко забытая музыка.
Где-то взыграет ретивое да беспечное,
И затанцуют порывы по ветру юзами.
 
 
Речь обернётся холопкой в оборках хлопковых,
Скромно потупит звуки в угоду радости.
Станут слова, умолчанные за скобками,
Напоминать несказанные простоватости
 
 
Так, что проснутся взгляды, навстречу бросятся,
Так, что растает лёд и исчезнут рыбицы,
Те, что стучались такой бесполезной осенью,
Это ли не любовь – полынья, небеса, бессмыслица.
 

Всё бывает в первый незваный раз

 
Всё бывает в первый незваный раз,
Ждёшь другое – приходит история, говорит:
Это всего лишь жизнь молчанием извелась,
Вот из потёмок дальних горят огни,
Чтобы вести стишком путеводно нить
Да по дороге – о чём-нибудь, о своём.
Долго ли, коротко – времечко хоронить,
Худо ли, бедно – рваться за окоём,
Там, где свобода, стынь да мурашки звёзд,
Хочешь-не хочешь – топай и не молчи,
Видишь, как долбит шишку упрямый клёст?
Слышишь – как серебрятся на свет ключи?
Им прозвенеть ли эхом в замке причин,
Сгинуть на выброс в пучину забвенных вод.
Может случиться внутренне откричишь,
Сжав до бескровных губ непослушный рот,
Это всё заговор и шаманство не о былом,
Надо не обернуться и не глядеть —
Хладное солнце в дальнюю даль плыло,
Есть ли кому до весны о надежде петь?
 

Террасный холод. Наледь половиц

 
Террасный холод. Наледь половиц
Гламуром, глянцем, трещинами, сколом.
Немного чая. Череда из лиц
Проходит от беспамятности школу,
Для галочки оставив изнутри
Искусство быть в затянутом уходе.
А ты свободой джазовой дуришь
К минору тяготеющие ноты,
Но всё одно – устойчива луна,
Не отвертеться бегающим взглядом.
И ставишь вечно рваное «нужна»
На паузу «оно тебе не надо»,
Сбываешься паяцем несмешным
В молчании медвежьего угодья.
Но свыше – ходят тучи до весны,
Вынашивая свет у изголовья,
И там сквозит, до точки перебрав
Надежду, как одну из дальних музык…
 
 
На голый двор, лишённый дров и трав,
Летят снежинки, ангелы и музы.
 

Какое счастье вспоминать и греть

 
Какое счастье вспоминать и греть —
Озябшее «сегодня» молчаливо.
Плывут дома – расцвечены на треть —
По улице морозной и шумливой.
 
 
Выходит пар – на выдохе силён,
Врастает вдаль потерянно и хладно.
И держит стать заледеневший клён,
Встречая птиц со скрипом: ладно, ладно…
 
 
До сердцевины – галки с вороньём,
На пальцах веток – ветрено и стыло.
Взъерошено ютится «переждём»,
Пока волной метельной не накрыло,
 
 
И выдувает птиц – какое там
Очарованье городом при ёлках,
Достанется несказанным словам,
И в горле ком, в котором больше толка,
 
 
Чем в пустозвонной праздной мишуре,
Навешанной на зыбкое участье,
 
 
При вечно незаконченной игре
«В надежду ускользающее счастье».
 
 
И оттого неоново горчат
По воздуху рассыпанные блики.
И меч, и щит, и ожиданий чат
В мечтах об иллюзорной снеженике.
 
 
Не чувствуешь ладони и лицо
До дома, запелёнутого мутью.
И здесь грешишь подержанным словцом,
Как костылём для повседневной сути.
 
 
Покорный свет. Заезженный фонарь.
Но что тебе до тех, кто всё заездил.
Идёшь себе – дороги пономарь
И соглядатай лавки у подъезда,
 
 
И топотун по лестнице – бетон
Давно забыт и выщерблен годами.
И слышен звон… всего лишь телефон
С бесчеловечным спамом на кармане.
 

Зима звучит

 
Зима звучит в обрывках снежной мути,
Скитается по городу, и в нём
Шарманку нутряную ветер крутит,
Рефреном верноподданных имён
 
 
Пространству, тишине, непостоянству —
Бескровно исчезают пар и дым,
На спящих ветках – птичье окаянство,
И каждый дом, прикинутый седым,
 
 
Упрямым светом сверлит, не сличая
Себя с собратом монолитных дум.
Тебя нехватка – и тепла, и чая,
Где образы несут белиберду
 
 
До завтра, провороненного снова —
Кочующей весной сквозит тоска.
Вынашивая рефлексию слова,
До рифменного ткнуться молока
 
 
И выкормить по изморози крепкой
Беззвучие, бессонницу и плач,
 
 
Пока исходом на озябшей ветке
Неперелётный вымаячит грач.
 

поскрёбки

 
ничего чевочка да с молочком
проберётся вымороженным леском
да туда где вымороченый свет
сквозь порезы выснеженых лет
до таких загубленных без тепла
до сяких зарубленных до светла
что зашамкать немощью и простить
в небесах блажных обложной отит
и кому там праведничать к чему
выгорая выйдешь тогда поймут
от конца к началу лазурный кут
там и здесь от боли до правды ждут
обрывать траву заговором быль
череда полынь василёк ковыль
 

Тоскливо, Бог

 
Тоскливо, Бог. И рвётся из тоски
побег неприручаемого сердца,
застыл пейзажа непогодный скрин
и… снег пошёл шагами иноверца,
как сумма филигранных величин
без разницы когда, куда, откуда —
любить на все, в отсутствии причин,
с присутствием горячечного чуда,
напополам делить огромный мир
и возвращаться в прошлые мгновенья…
 
 
Зима. Декабрь – суровый конвоир
до завтрашнего вьюжного забвенья,
но пишешь – нервно, скоро, впопыхах,
теряя нить и смыслы, и времёна,
и тяготы скучания в стихах
выскрипывают замершие клёны,
а холода с пустотами тепла,
лишь покрывалом нежным принакрыться,
и чувствовать, что в помыслах – бела,
крещёная следами вечной птицы.
Пора идти – расписанные дни
незримыми руками ли, крылами,
и ты, мой Бог, и мы с тобой одни.
И никого. И хорошо. И Amen.
 

За холодным окном

 
За холодным окном – канитель безобидной зимы.
На седом подоконнике – строй моложавой герани.
А в груди – о тебе – перепады, порывы, холмы,
С высоты – пара строк, пара образов иносказаний.
В раме – снег. Семенит, доходяга, к теплу,
Чтобы вытаять речью пространственной и отрешённой.
И качается свет бесфонарный в медвежьем углу,
До которого тянутся слов онемевшие схроны,
 
 
Из которых летят и звучат мотыльки, мотыльки…
Отбивая крылатые ритмы – легко, осторожно.
Бродят сны у безвременья долгой застывшей реки,
Я забуду, забудусь, смолчу, если это возможно.
 
 
Где-то ухает сердце – сова, слепота, колгота,
Не удержишь в руке, голове, окрылённые чувства.
Сеет улей зимы филигрань серебристых атак,
Умирающих под сапогом мимоходного хруста.
Этот город напротив с лапшой мишуры на столбах,
Джингл белс зависает в гортани немым колокольцем.
Аскетично ветвится в деревьях возвышенный Бах,
Пробиваясь сквозь темень к любви, до уснувшего солнца.
 

Экс в дорогу

 
Подробность снега за ближней рамой.
Подробность листьев – за дальней скобкой.
Поспешна жизнь приходящей драмой
На свет любви, уходящий робко.
И в трёх соснах потеряться просто,
Где вечность – пара ветвистых сосен.
В конце заселишь безлюдный остров,
Никто с тебя ничего не спросит.
И, вроде, новь. И декабрь как другу
Тебе доверит… потом обманет.
Протянешь в бездну пространства руку,
Спасибо, если не сунут камень.
Бежит позёмка вдоль серых зданий,
Картины пишут зима да стужа.
Круги нарежешь от до свиданий
До меди лунной из полукружий.
За радость топишь признаний крохи.
Носки просушишь, слова и спички.
Подавишь встречи-невстречи-охи,
И с богом дальше. Но по привычке.
 

Расстаёмся просто, бытуем скучно

 
Расстаёмся просто, бытуем скучно.
«Всё равно» в агонии рефлексии.
Достаётся правде в мороз трескучий,
На бесснежье – изморозь ностальгии.
На безрыбье вымолчишь про пустыню,
Тишину и льды зимований тёмных.
Если друг проверенный вдруг покинет,
Достучишься рифмой небес котомных,
Что несутся ветром куда подальше,
Украшая серое безлазурье.
До чего же, господи, много фальши,
Нелюбви и боли в литературе.
Попытаться скрасить, обнять, заплакать,
Обезболить строчкой про безучастье.
Старый год и стынь, как немая плаха,
Здесь бы счастья – простого счастья в части
Эпилога, сдобренного гирляндой.
Выживать. Прикинуться малахольной.
Ждать, когда же добьют куранты
Пустоту. Безверие. Безглаголье.
 

Моя любовь

 
Моя любовь… А что любовь моя?
Раскинулась без почестей и званий,
Бескрайним морем волновых вояк…
 
 
Лежит себе на шёлковом диване
И в ус не дует, как она стройна,
Огромна, глубока, неповторима…
Её дела – другая сторона,
С ветрами переменных пилигримов.
Потягивает строчки о себе
Каких-нибудь уморных проходимцев,
Жируя на словесном серебре,
Не стоящем правдивого мизинца,
Свиного хрящика в моём земном раю,
Где всюду мотыльковое и птичье,
Где пыл в запале – страстный айлавьюн
И прочее блажное безграничье…
 
 
Здесь туфельку неловко раскачав,
Слетает обувь с ножки вожделенной.
На всех парах мой преданнейший «гав»
Готов сорваться помощью вселенской…
 
 
Но вместо этого рифмично мельтешу
И ползаю ревниво у подножий.
Под стать наброску и карандашу,
Штрихую: пусть вас не тревожит
Заблудший дождь в сезонном январе —
Кому-то посговорчивей – сгодится.
 
 
И вечный снег нестойкий на дворе,
Где кроют свет придурошные птицы.
 

Какой декабрь заслуживаем мы?

 
Какой декабрь заслуживаем мы?
То снег, то дождь в метаниях зимы —
Сидим, не ропщем.
 
 
Приходит морок в сумраке ночном
И тянет тени к свету за окном —
Про между прочим.
 
 
Выкрещивают птицы саван слов —
Кто про меня – возьмите серебро —
Прошейте звуком.
 
 
Проститься вьюгой, а с утра простить
И вымолчать у горизонта нить —
Себя аукать.
 
 
Среди ветров, чей сорванный дискант,
Среди пейзажей, голубиных мантр
И новогодья
 
 
Насочинять с три короба надежд
И подсластить гирляндами одежд,
Что по погоде
 
 
Накинуты удавкой на столбы,
Деревья неприкаянно голы,
Блестят, мерцая.
 
 
Прости, что плачу – в пару с декабрём
О чём-то непредвиденно родном —
За гранью рая.
 

Человек человеку

 
Человек человеку – даль, маета и потёмки,
А поди ж ты – сбираешься в путь под ночным фонарём.
И пытаешься высмотреть край до безумия тонкий,
На котором возможно какое-то время держаться вдвоём.
И лепечешь о святости чувства и близости локтя,
Не укусишь, так рядом пройдёшь, где коснёшься едва
Невесомой строкой – с лёгким привкусом мёда и дёгтя —
Пустоты с тишиной ожиданий в канун Рождества.
Все уходит моментом, мгновением, таяньем снежного счастья,
 
 
Или, может, транзитное чудо растает в беззвёздной дали…
 
 
Где рябиново брезжит надежда в январскую темень безвластья —
Не молчи – сквозь года, города – говори, и люби, и молись.
 

Лежу и думаю

 
Лежу и думаю – все мысли о тебе
До чёртиков свободного покроя.
Америку любви я не открою —
Быть может, снег, идущий на Тибет
Сквозь время, города, завесой тонкой
О чистом белом выпадет тихонько,
Врастая в землю вечностью минут,
А фонари лукаво подмигнут
Так бесконечность убаюкивая, что
Стоишь в своём обыденном пальто
И серебришься ангельским пятном.
А мимо проплывает двор и дом,
И пауза – невинна и легка —
Бросается мгновеньем мотылька
На пропасть понимания ухода,
Когда ни ты, ни я, не зная брода,
Молчим по шею в топкой тишине —
Пустого шума праздничного вне.
 

О хорошем. День начался

 
О хорошем. День начался.
Солнце вышло. Снег лежит.
Бабки не поют романсы,
И наточены ножи.
Жизнь пошла по новогодью
Неторёной колеёй.
Ветер также сумасброден,
Как январский рулевой.
Направляет и бросает —
И до смерти хорошо,
Получить от веры саек,
В праздник – глиняный горшок,
Кашу сваришь по старинке,
И живи – не пропадёшь.
Гладь котеечку по спинке
И гони ядрёну вошь.
Не гадай, люби, не думай —
Век Россию не понять.
Всяк в дому, как чукча в чуме —
С новым годом, твою мать!
 

Урывками к рассвету отдохнёшь

 
Урывками к рассвету отдохнёшь
И снова – не искатель приключений.
У снега – окончательный наглёж
Бесстрастных новоутренних падений.
Укрыть, перебелить – а ты лицуй,
Шагами перетаптывая манну.
Деревья – к неподвижному венцу.
И день до непроглядья богом данный,
И тащишься пешком куда-нибудь:
Волочишь ноги, свет, ориентиры…
От а до б, от б до а твой путь,
Но образ, образ – стих. Полёт. Надмирный.
И всё – но за соломинку держись,
Не масли подсознание отрывом.
А снег идёт – ему не скажешь – брысь!
Святого лепит в дальней перспективе.
А в ближней – ты обыденно горбат,
(Спустись на землю чадо из отряда!)
Мотай круги – до талого – в умат,
Бодрясь под шаг – ать-два, ать-два – какого ляда…
 

Ещё немного обещаний

 
Ещё немного обещаний
В ночном забвеньи января,
Ещё немного снежных званий
И фонарей сутулых в ряд.
Невыездных прощаний горьких —
Не дальше губ, души и сна,
Сугробов суть, катанье с горки,
И дальним промельком весна,
На вынос – звёзды, свет и воздух,
И ветер рваных катастроф…
Ломаешь пряничную позу,
Кнутом рубцуешь пару строф,
И опалённым полнолуньем
Гордится полночь тихих крыш,
И ткёшь желаньем тонкорунным
Свою пустующую тишь,
Где запахи, цвета и вкусы
Без задних видов темноты,
Помешаны на цепких чувствах —
Грустишь положенным искусством
У ног невечной мерзлоты.
 

Ничего не случится

 
Ничего не случится – желаньем, мольбой, заклинанием.
Да, болит. Но мы все кем-то преданы, брошены, ранены.
А сегодня – смотри – заметает, бинтует и кружится —
Потепления рай в январе – средизимнее мужество.
Всё к тому, чтобы встать, отрешиться и здравствовать —
День за днём все живём обнадёженно снами и завтрами,
За высокой горой воскрешение, вёсны да Лазари,
А за ближней – бессонные ночи до темени слов непролазные,
Ничего. Как починишь свои прозаичные примусы,
Да войдёшь в колею, из стальных – стыку-стык – перепаянных минусов,
И надышишь, напишешь на дальние дали, на счастье, на божии милости.
Рядом ангел-хранитель. Он сможет из пекла безверия вынести.
 

От пустоты до ужаса – шажок

 
От пустоты до ужаса – шажок —
Стоишь в раздумьях над обрывом смысла.
И видишь солнца яркое жабо
Сползает за вечернюю кулису.
Тебя сквозит. Ни там, ни здесь – а где?
И шлёшь к чертям ответы и вопросы.
Не светится заоблачной звезде,
А строй деревьев гол и стоеросов,
Идиотизм крепчает – в параллель
Распущенности талой непогоды.
На небосводе – схарченная гжель
Угрюмо надвигающейся коды.
И отступаешь молча к бытию —
Рачком забытым к панцирю пустому.
И облачка – рыбёшки ай лав ю —
Плывут в закат отыгранного слова.
 

Пойми о чём

 
Пойми о чём, но вслух не говори —
пусть расцветают в сучьях снегири,
а ты в догадке тихо обомри —
в задержке речи
есть что-то от небесного кутюр —
и мысли словно пара вёртких юл,
язык что мул —
трудяга человечий
 
 
пробиться хочет из небытия,
а там история моя
разводит пассы и касается вершин,
и падает строфа как тот аршин,
прихлопывая снежные заносы,
и я лелею красочный кувшин
внутри, а ты дымишь – загадочно,
как джинн,
отряхиваешь пепел папиросный,
стучишь, как все, в закрытые сердца,
 
 
но птицы расцветают без конца —
пока зима нема, по умолчанью вьюжна.
И всё вокруг натужно, непослушно.
Рябины цвет, как проблеск маяка – молчи.
За умного. На дурака.
 

Заиграна программа и маршрут

 
Заиграна программа и маршрут,
Что до ориентиров – пелена.
В приоритете долбаное тут,
А в перспективе – веры ай-на-на.
Вновь обалует радужным мостом
И птицами, и трепетом в груди.
Запаришься в расстёгнутом пальто,
Немайского настроя посреди.
Любви махнёшь рукой, засеменишь,
А в рукавах найдётся по крылу.
Поддёрнет вверх невидимую нить,
А ты пристрял к потёртому седлу,
Не пересилить нудность бытия,
Где адресно опустишься к земле.
Ни вашим и ни нашим – вновь ничья,
С нелётною погодой на ноле.
Характерный портрет найдёт лицо,
Но силуэтом стареньким тряхнёшь.
Упустишь воробьиное словцо
И в рифму журавлиную соврёшь.
 

Не звучать

 
1
Пустота приручена.
В тишину потычешь пальцем —
там навзрыдная струна
и глагол – по дням скиталец,
где медвежий уголок —
жжёт сердечные устои,
отдыхает между строк
без замашек на простое,
побираются слова,
как листва по осенинам…
 
 
Минет к зимнему молва
в крике дальнем, журавлином.
И сидишь без языка.
Безъязыкой и январской.
Где надломлена тоска —
загипсованные стансы
в белом крошеве зимы —
привкус пресного исхода.
Давит серым от стены.
Заоконье. Непогода.
 
 
2
Разбежаться – попасть в сугроб,
Как впросак ворожбы метельной.
Отдышаться в пылу синкоп,
Отряхнуть снегопад нательный.
 
 
Всё равно же растает как
Недоверие хрупких линий.
И навешаешь всех собак
Неозвученной говорильне.
 
 
Не поддашься на каламбур
И закатишь немую сцену.
Видишь – небо овечьих шкур
Набивает позвёздно цену.
 
 
По расстроенной тишине
Загудит одичавший ветер…
Словно молодость о тебе
Парой строк родовых отметин.
 
 
В пору спячки на сломе зим,
Индевелых – не идеальных,
Не звучать, не стучать в сим-сим
На порогах закрытых спален.
 

Амбулатория-январь

 
Амбулатория-январь.
Какого чёрта…
Ты потепление мне впарь,
Где незачётна
Тахикардия – мокрый снег
Летит на выдох,
На вдох – ветров нескладный бег.
И я не выйду
На свет штрихованый с небес —
По силуэтам
Не виден люд и бог, и бес —
И всё на этом.
Ещё бы хлеба и весны
Без зрелищ фальши,
Где виноваты без вины,
Но дальше, дальше…
 

На ироничный рэпчик перейдёшь

 
На ироничный рэпчик перейдёшь —
Какое-нибудь «йо, порядок, сдюжим»,
А по ночам скребёт ритмично кошь,
Рифмованную мышь прося на ужин.
 
 
На тары-бары договор с душой,
Достанешь из-за пазухи съестное,
Деликатес запрятанный нуждой
Прикрыть источник истинного ноя,
 
 
Когда сойдутся линии судьбы,
Расхожими путями отрываясь,
До поворота «найденный пустырь»,
Опутанный разросшимся вай-фаем.
 
 
Сфальшивит кантилена беглых чувств,
С заменой на туц-туц речитативы…
И тут тебе банально до… искусств
И веры, исчезающей красиво.
 

Закружился новый день

 
Закружился новый день —
канитель забот и звуков,
тень скользнула за плетень —
вышло солнце на поруки
синевы, ноля и туч,
отдыхающих в сторонке,
ветер ленный – не могуч,
сучьев тонкие наброски —
чёрно-белые края,
потепление на сутки…
крошки – хлебные ля-ля —
собирали приба-уток,
мимо речки ноги шли,
взгляды поверху витали…
 
 
Ты мгновением замри —
для любовных трали-вали,
тили-тесто у ворон —
им бы каркать – горя нету,
голубям гулить вдогон
голубицам безответным,
мне ж черкать построчно стиш
о придуманном, но светлом,
с черепиц январских крыш
таять снегом неприметно,
 
 
с верхних пологов сползать
и искриться по дороге,
то ли чувственная рать,
то ли оттепели дроги…
 
 
Речь – кочует как челнок
от печали до печали,
солнца тусклый кругляшок
жжёт невидимые дали,
и о чём-то о своём,
мимо воли и контекста,
я пишу за окоём
без сверчков,
шестков
и места.
 

В самиздате февральского неба

 
В самиздате февральского неба
Горстка птиц, лютовей да снега.
На обложке пейзажик нелепый:
Зряшность солнца, ручей-нелегал.
На форзаце – фонарная роба
При подбитом глазу ребятнёй.
Перелистывай сутки и хлопай
Каждый прожитый день пятернёй,
Отобьёшь до последней страницы,
Ощущая в ладони тепло,
Выбывая из белой больницы,
Под автограф поэтских амбиций,
К переменам, к любви, на крыло.
 

«Не поваляешь – сладко не поешь…»

 
Не поваляешь – сладко не поешь,
И чертыхаешь чувственно законы.
Посмотришь – и рублём, а не у.е
Одаришь веру, виды и перроны.
 
 
По рельсам жизни от зимы бежать
И семафорить серафимам ждущим,
Врастающим в туманящую рать,
Манящую отсутствием, где лучше.
 
 
Когда от будней проза отлегнёт,
Закачивая ритмы повагонно,
Дышать в окно, растаивая лёд…
 
 
Из мерзлоты словарного урона,
Появятся построчные черты,
И прорастут сквозь шпалы обереги,
А солнце – как напыщенный алтын —
Похерит стылость, прошлое и снеги.
 

Проинтернетное

 
Вся из себя, где ключевое – вся,
Отдашься без остатка и горюешь,
Как видишь, что неискренности мстя
Замыливает глаз на поцелуи,
Объятия вербальны парой слов,
На стикеры меняешь ощущенья,
Теряют отражения зрачков
Живых людей – и сеть столпотворений
Подкидывает строчки для инфы
В горнило, пожирающее факты,
Оф-лайна удалённые финты
Морочат до невысказанных матов,
Не в Дольче и Габбане – в неглиже
Вывязываешь ямбы и хореи,
Отращиваешь крылья в кураже,
Но не летишь, а где-то между реешь,
Наполненной молчанием таким,
Что говоришь, безудержно рифмуя,
В передовице беспросветных зим,
Навыворот по тёплому тоскуя.
 

Надоело про февраль

 
Надоело про февраль, где метель – холодной стервой,
И заложенная даль в поднебесии на сером,
И наматываешь дни на катушку ожиданий…
Снег с назойливостью тли, солнце в облачном кармане,
В антураже фонарей неразбуженные парки,
Лунный свет – апофигей – никакой тебе запарки,
Параллели-провода – птиц невызвученных ноты,
За туманом города – кормит с ложечки работа
Механизменную плоть – и разводит на движенья,
Вертит призрачная ось шар усталых поколений,
Февралю – до февраля, хоть навзрыд, хоть рассмеяться,
А седые тополя тычут в небо сучья-пальцы,
Чтоб сбылось – пусть наугад – что-то из былых задумок…
Проступает райский сад из царапин полоумных.
 

Ни брильянта, ни полушки

 
Ни брильянта, ни полушки
За высокое не жаль.
Солнце солнечной горбушкой
Ночью в ад, а утром в рай.
Где обобранные чувства
Не обобраны до дна,
Ты мне нужен для искусства
И для истины вина,
Чтоб на вскрытом вдохновеньи
Плыть нечаянно куда,
Может, в небо сновидений,
Или в ближние Муда,
Там об стенку, в лёд и рогом
Рыбой и овцой в горох.
Обесточенная словом,
Обездвиженная в ров.
Так лежать – ногой не дёргать
И, крылами принакрыв,
В бочке жизни видеть дёготь,
И погрешности наив,
Откреститься и отгрезить
О надежде без лица,
Понимая – жизнь в разрезе
В анатомии творца —
Это всходы светотени
Под малиновый разлив.
С аллилуйностью весенней
Зимний саван нацепив,
Вслед за выжившим трамваем
Красным цветом маякнуть,
И убиться, воскресая,
Чтоб торить по новой путь.
 

Я – никому. И мне – никто

 
Я – никому. И мне – никто.
Окну помашет дрогнувшая ветка…
Невроз. Мороз – скрипящий дед Пихто —
Сподобится на раннюю ответку,
 
 
Когда не спишь в надежде на тепло,
И полоса восходная мерещит:
Поставила на красный – не свезло,
На выходе – забыты память, главы, вещи,
 
 
Сегодня – глянь – лазурь с ноля чиста,
И солнце снисходительно и любо,
И мечутся воспрявшие полста,
Раскатывая скатерти и губы,
 
 
И думаешь: сейчас, ещё чуть-чуть —
Взметнутся мотыльки внутри покоя…
 
 
Как вдруг – мороза колющая суть
Над всем твоим оттаявшим разбоем,
 
 
Который по кусочкам разобрал
Рассветной веры призрачное знамя…
Но видишь – лёд, который храбро пал
Под ломом тротуарного джедая —
 
 
Прикинулся оранжевым пятном —
Матёрый бородач успешных стуков,
И кажется пора, пора, пора —
Заблудшую весну вовсю аукать…
 
 
Но… не теперь. Когда-нибудь потом —
И снова отдаваясь междометьям —
Вздохнёшь, пережидая суп с котом,
Как перст в окне на многолюдном свете.