Текст книги "Перебои, переливы"

Я сегодня не такой, как вчера

 
Заплетает ветер косы у рек —
Скоро лягут почивать до зимы,
И куда теперь девать всяких грек,
Если раков до весны лишены.
 
 
Разбегаются лучи, кто куда,
И косит жара по корке земли,
Да за южные стремятся муда
Не привыкшие к снегам журавли.
 
 
Листья сыплются, как перья с дерев,
Словно щиплет их пора осенин.
Я бы пела по-другому припев,
Да замучила засолка и сплин.
 
 
Всё наигрывает в струнах дождя,
А пройдут дожди – неймётся и тут —
За побитую печалью меня
Двух небито-равнодушных дают.
 
 
Не в коня у бабья лета посыл,
С кратковременной подачей тепла.
 
 
Всё равно по утру холод не мил,
И скребёт в душе дворняга-метла.
 
 
Разохотишься вот так что-то спеть,
Не разглядывая тусклый пейзаж,
Но закрыты небеса на обед,
И захлопнулся седьмой их этаж.
 
 
И куда же голосить про себя,
Если осени, как грязи везде?
Засосало и на волю – нельзя —
И шарманишь об одном на листе.
 

И в этом жесте брошенной руки

 
И в этом жесте брошенной руки,
И в этом взмахе веток оскуделых,
Проглянуло, как холода близки —
По многоточьям яблок переспелых,
В которых вялость, рыхлость и парша
Ушедших лет, морозного испуга…
Туман тепла, на ладанку дыша,
Температурой падшею поруган,
Висит клочками порванных афиш,
По мутности былого совершенства,
Но листопад под ветренное – кыш!
Кружит под ретро – знает, отболишь:
Ай со ю денсинг, хренсним, денсинг, денсинг…
 

Ненасытной пустоты глубина

 
Ненасытной пустоты глубина,
Чтоб не сгинуть, затеваешь бои.
Дело правое – твердынь сторона,
Каменистые пороги твои.
Дашь присягу не раскиснуть до зим,
В раны просиней дышать присягнёшь.
И давай метелить словом за сим,
Чтоб не спиться под назойливый дождь.
Поскользнёшься невзначай на кривой.
Лишь бы в омуты себя не стянуть.
Где левеет сердца праведный ной,
Там прямеет приснопамятный путь.
 
 
С вечно-пафосных высот упадёшь
И получишь ироничное в лоб,
Дабы высмеять печали наглёж,
Да сморозить несуразное чтоб.
Неразборчивый туман поутру
Принакроет всё что есть до светла,
А к обеду дворник сгонит муру
До горы очередного костра.
Где горело, там присыплет снежком:
Нет ни цвета за окном, ни огня.
Есть сбоящий, словно бог, телеком,
И чертей собачьих вой и брехня.
 

Собаки мороза кусачи

 
Собаки мороза кусачи,
Бродячи, голодны, ничьи.
Оскоминой желтой в придачу
Остывшего солнца лучи,
Где время – заплаканный лекарь
Под коркой затянутых луж.
Хоть дакай по утру, хоть некай —
Берись за итожащий гуж,
Тащись с подсознательной кладью,
Сквозь рези аллей и лесов,
Подкармливай, божьего ради,
Жалейку тоскующих слов
С куста необобранных высей,
С руки, из души, с языка,
По оступи памятных писем
В молочную немощь листка.
 

Коснись пейзажа и не замори

 
Коснись пейзажа и не замори
Желание хоть что-нибудь увидеть
В картине запелёнутой зари —
Туману надо выйти, словно Вите,
А он застыл. На всём. На всех. На прах.
Полураспад. На небыли и были.
 
 
Руки твоей спасительный от-мах
Заполонённым птицам. Небо в мыле
И матереет скученным свинцом,
Где не жильцы две просини в удавках.
 
 
События помечены песцом,
А пятерни кленовые на лавках
В согласии пришлёпнуты дождём,
Прикаркнуты вороньим беспределом.
 
 
Но… сеется на землю «переждём» —
Чуть мелочным. И первым. Белым-белым.
 

Этот облачный блюз, этот ветреный джаз

 
Этот облачный блюз, этот ветреный джаз,
Кирпичей подорожных устойчивый пас.
Мятый охристый ворох – ответом на всё.
Городское звучание длит то да сё,
Не касаясь отчаянья, ливней, палат.
Забивают трамваи козла – не в умат,
Шьют дожди непогоду земле и всему.
Этот блюз, этот джаз я на веру приму,
Их придуманный строй верноподданных нот,
Сквозь которые смотришь молчанию в рот,
Этой просини, выдоху из полыньи.
Осторожно проходят острожные дни,
Будет всё хорошо но, губу раскатав,
Слышишь птиц хроматически тает состав,
Монохромной войной в плен берёт жилмассив,
И живёшь, существуя. Губу закусив.
 

На раз, на два

 
Двоится жизнь, мировоззренье,
Двоится ветка на ветру.
Война и кипеж от варенья —
Горячий выплеск оботру,
Чтоб true на окоёме таза
Накрылось медным и глухим.
 
 
Мне, не услышанной ни разу,
Туман, переведённый в дым,
Заложит уши, виды, окна,
Торчок гераневый в тоске…
 
 
Ab ovo было не засохнуть
И не застыть на языке
Словам взаимных перестуков.
 
 
Сейчас, сознание двоя,
На раз – выводишь жизнь из круга,
На два – из обихода – друга…
 
 
Вникая в дебри бытия,
Пытаешь взглядом одиночным
Углы окрестности стенной.
 
 
Гундосит чайник от всенощной,
Перекипая тишиной.
 

Густеет сумрак

 
Густеет сумрак. За окном – кино:
Цепные фонари тупят в дорогу,
Глядит луна лиловым всё равно
На то да сё и на меня немного,
 
 
На город, обезличенный в ночи,
Раскрашенный неонной клоунадой.
Придут на память осень и грачи
И думаешь: оно тебе не надо,
 
 
Накрыться этой прожитой тоской,
Расхристанной прощанием и словом.
Качается кленовый постовой,
Не усмотрев за обнищаньем новым,
 
 
И отпускает лист, что на ветру
Спешит к земле очарованьем бывшим…
Я подоконник за грудки беру,
Соседнюю рассматривая крышу,
 
 
Оцепленную хаосом антенн
И голубями мира на ночлеге.
Потерянному прошлому взамен
Молчится о войне, любви и снеге.
 

Сквозь тюлевую кальку различить

 
Сквозь тюлевую кальку различить
Скелет герани – выцветший и жалкий.
На проводах – усталое «фьюить»
В ленивой и голодной перепалке,
Чуть сдобренный туманом серый дом,
Что возведён напротив окна в окна,
Задумки небосводного потом,
Спелёнутого сумраком до срока,
И стайку неприкаянных минут,
Трамваем забиваемых по рельсы…
Себя, переводимую на тут,
А там, прищурив смутное, прицелься
И попадёшь в молочное, едва
Примеришься раздеть любую точку…
О чём идут бессвязные слова,
В порезанную вдохновеньем строчку?
До возведений в образный абсурд,
Где между прочим имя втихомолку…
Сейчас бы пару терпеливых сутр,
И до утра без зряшных кривотолков,
Что хорошо и ладно, и прощай,
Отпетое бравадой и посылом.
Пусть ветра переменная праща
Летит до прооктябрьского мыла,
Чтоб меланхолить выведенным зря,
Из-под полы души, ребра и беса.
И виснет обесснеженное ля
В утробе дня без высоты и места.
Доигрывает город в суету,
Где паузы пронзительней и дольше.
Где сутки упокоятся в бреду
За полночью бессонных самовольщин.
 

Хромированный город. Дождь – аскет

 
Хромированный город. Дождь – аскет.
Иллюзии замочены и слиты.
Ответ на содержании у бед.
А в остальном – туманом шито-крыто.
 
 
Поддакивай советам воробьёв
С посулами беспечности подробной,
Пока твоё желанное «аллё»
Зависло в пустоте внутриутробной,
 
 
Поэтому выслушиваешь всё —
Несущее. Озвученное с улиц.
И чем-то всепрощенческим несёт
От сквозняков и перелётной дури,
 
 
От телепанья между нет и да,
В подвешенном тоскливом безучастье.
Не ждут, но верят крыши в городах
В заоблачно-задуманное счастье,
 
 
Но всё молчком. Выходишь на балкон,
Улавливая копошенье жизни.
И ставятся влюблённости на кон,
При всём провинциальном прозаизме,
 
 
Где капает словесное – в строку,
Не изменяя мороси обычной.
Подобно никакому игроку
Скучается… тепло и непрактично.
 

Октябрь повержен

 
Октябрь повержен. Путь календаря
До единицы вымерен и даден.
Висит зелёнка кое-где, но зря.
Придут озноб и ветер – парой гадин —
И вывернут живое, и забьют
В колокола рябин морозостойких.
Накаркают вороны неуют,
И более картинно станут сойки
Долбить сердца багровые с хмельным,
Где каждый клюв остёр и поперечен.
 
 
Распятые деревья. Листья – в дым.
И мы с тобой от встречи и до встречи
Неспешным словом недоходока
Врачуем щели радости утёкшей.
 
 
А лунный свет – как вечности рука,
Протянутая слеповатым стёклам.
Выкрашивает. Хладно серебрит.
До каравая полночи добраться…
Разлука сходит в заоконный скрип,
Где обескроненой аллея лип,
Выбаливает подфонарным танцем.
 

И всё. И спи

 
Критична доза – ноябрёво – ноябрю,
А нам с тобой достаточно полслова,
Мгновением останется «люблю»
В бескрайнем взгляде фотоптицелова.
 
 
Для эпатажа вызвучится сыр,
Прилепится нелепая улыбка.
Теряется на свет ориентир,
Поэтому всё беспросветно зыбко.
 
 
Запечатлеть, зависнуть, вспоминать,
Пришла пора – могли бы, не могли бы,
Не различить, где полымя, где гать,
Где лиственные лица на отшибе
 
 
Стеклянных луж, ужимок синевы,
По отраженьям жалостливо-лживым.
Поползновенья выцветшей травы,
Внезапный дождь – холодный и глумливый.
 
 
Иллюзия – при слабости корней
Стараться дотянуться до чего-то.
От этого безвременно больней
Осознавать потерянное «кто ты?»
 
 
Не с неба брать, а ниже – с потолка —
Там льётся желчь на жилах из патронов.
Плетётся жизнь – паук на дурака
Приукрашает бывшие уроны.
 
 
Безмушие. Простёрта пустота,
Туманна даль. А осень неусыпна.
Качается немое та-та-та
На ритме сердца и дверного скрипа.
 
 
Снисходит до задёрганного дна
Подобие дневного распорядка.
Как медный грош теряется луна.
И всё. И спи. Удушливо и сладко.
 

Не пиши стихами, молчаньем, облаком

 
Не пиши стихами, молчаньем, облаком.
Затаись в заломах ветвей и рук.
Но тоска завоет осенним волоком,
Ничего не чувствуешь, кроме букв.
 
 
Где овца поэзии тыкнет, выкая,
Прожигая боль до банальных строк,
Там лежишь гравюрой до страсти выпуклой,
Повторив невыученный урок.
 
 
Огибая прозу, чиня препятствия
Быту, будням, времени, как врачу.
Недолечен. Выписан обстоятельством,
До зимы невылеченное влачу.
 
 
Серым войлоком, ворохом и подбоями,
Мятой охре – плаха дождливых струй.
Колоколит дальними разнобоями.
Межсезонье. Отзвуки аллилуй.
 

Сорваться с мушки пристальной тоски

 
Сорваться с мушки пристальной тоски
И безутешной тишиной накрыться,
Где пёстрых астр последние глазки
При чернозёме – стылом и безлицем,
 
 
Где мелкий дождь склоняется к земле
Предзимним, испитым и близоруким.
Сложился день. И кто всего милей
На проходной порывистого звука
 
 
Отсутствует – он где-то в глубине,
Баюканный теплом тахикардийным…
Рисуются не истины в вине,
А осени потёкшие картины.
 
 
Жив сонный свет. И птица в рукаве —
Махнёшь – и речь – хлопочет и бормочет
О палой и непреданной листве,
И что-то неразборчиво про Отче.
 

Город дышит. Ходят рёбра

 
Город дышит. Ходят рёбра.
Липы голые шумят.
Серый цвет. Пейзаж хворобый.
Да какой там город-сад.
Время спин. Зонтов и курток.
Буйный ветер не унять.
Средь камней, неона, уток
Отыщи скорей меня.
По тоскующим уликам,
Растворённую в дожде.
Фонарями путь утыкан
В чуть подсвеченной нужде.
Несметённых листьев падаль,
И колючек невпопад,
Где устало небо падать,
И персты стволов стоят.
Каждым встречным бродит вечность
И уходит в никуда.
Кто-то ангелом помечен,
Чтобы вынести года.
Шаг за два – я тоже с ними
Жизнь заплечную несу,
И нашёптываю имя
Между строчек. На весу.
 

Редеет снег

 
Редеет снег. Начало полегло
За новый свет и след на перепутье.
И бьётся свежий ветер за стеклом,
Перебирая высохшие прутья.
 
 
На языке мозоль, потом типун —
И бродят лесом ямб, хорей и дактиль,
Попробуй звук гортанный переплюнь,
Перемолчи в застеночном антракте.
 
 
На проводах натянутый нервяк
Пережидают съёженные птицы,
Молчи за всех навешанных собак,
Пускай подольше межсезонье длится
 
 
Мгновением, переходящим в звук
На пустыре любви непроходимой,
Сплетением ветвей, небес и рук
И музыкой внутри неисполнимой.
 

Дожди, дождись – шершавое окно

 
Дожди-дождись – шершавое окно,
В меню земли – до глубины залиться,
Переживая листьев толокно,
Перебирая отраженья, лица.
 
 
Где межсезон с уходом тормозит,
А календарь безжалостно отрывист,
Любви непотопляемый транзит —
По строчкам дней, до небосводной зыби.
 
 
Болиголов, бессмертник и полынь —
Умолчаны. Иссушены. Убиты.
Давай, душа, беспамятно волынь
У треснувшего чёртова корыта.
 
 
Бесстрастно время впитанной воды —
Ни постирать, ни выпить, ни умыться.
Минуя мысли, тщишься от балды,
В неперелётных оседая птицах.
 
 
Горячий чай под белый шум тоски,
С надеждой рафинада на три штуки.
Заварки муть бежит вперегонки
От ложки, колоколящей до ручки.
 

В этих призрачных декорациях

 
В этих призрачных декорациях, затуманенных ноябрём,
Мы идём от конечной станции, до начала начал вдвоём,
Предначертано предсказание бледной изморозью окна,
Поднебесие в звёздном звании – поглощающая война —
Звук на звук, на пустоты – пропасти, тишину прожигает брёх,
Как вороны слетают горести на остатки мякинных крох,
И клюют и долбят до тиканий – всё уходит в архив и тьму,
Прибывает рассвет таджиками – по оранжевому ярму,
По метле, говорильне путанной, что вплетается в никуда,
До светла, до тепла агуканий, с чуть исписанного листа,
С чуть идущей бесснежной мороси, заурядной и суетной,
В остывающем тихом городе, что пейзажно сродни со мной.
 
 
Отстоять бы своё предзимие, ожидание декабря,
Птичьей паузой, стёртым именем, на молитвенном говоря.
 

Выходи

 
Выходи – до печени отпетой,
Тающей в зрачках любимых глаз,
Позади – увянувшее лето,
Где тропинка в прошлое ушла.
 
 
Вдаль бредёт ослепшим коридором
Время-вечность, лекарь и палач,
Мать-земля под лиственным измором
Впитывает непогодный плач.
 
 
Палочки-стукалочки морозны —
Всё равно достанут до глубин,
Замаячит в воздухе гриппозном
Отступной тумана – херувим.
 
 
Осенин ничейность, стынь и плаха,
Да элегий нудные слова,
У зимы – смиренная рубаха —
Покрывалом, саваном и прахом —
Немоты декабрьской глава.
 
 
А пока подгнившие потёмки
Скрадывают белые часы,
Выходи на тоненького – тонко,
Ломкой песней, с прожитой котомкой,
Безлюбовье средней полосы.
 

Онемевшая изморозь

 
Онемевшая изморозь. Крепкий настой синевы —
В стылый обморок веток стекает лукавое солнце.
И вцепилась капель мертвой хваткой рябин огневых
За соломинку грозди, глядишь – в энный раз обойдётся
 
 
И останется цвет на весу, на просвет вышины,
Колокольцами веры и правды, бравадой, удачей и пищей.
Где пернатая речь и затоптанный хлам нижины —
Хороводятся ветры – тепла от мороза не ищут.
 
 
Ополчение туч собирается с дальних краёв,
И падёт первый снег, прикрывая осенние боли.
Я стою на пороге зимы со своим «не аллё»
 
 
И смотрю в небеса сквозь решётку берёзовой голи.
 

Отчаяние и смирение

 
1
Не станет проще лучше и сложней
Никак не станет
Идти на ощупь в забелённом дне
В густом тумане
Идти на убыль в тень в закат в рассвет
Куда подальше
Переживая быль и пыль примет
В осеннем раже
Уйти в запой дождливый и в надой
По лужам шлёпать
И приходить в себя к себе домой
И тихо охать
За скобки жизни сбагрить темноту
И глушь и окрик
Забористые гнать слова – ату
В уклады окон
В которых пустоликость темноты
Провальной ямой
И выдох ненамоленной мечты
На дне изъяна.
 
 
2
Придвинешь стул расхлябанный, глядишь —
Дурнеет день и жизнь, и время года.
И скручиваешь мысленную тишь
В бараний дым к немому небосводу.
А за окном – сюжета бледный вид,
Критически размыт непостоянством.
На всё у межсезонья дефицит
С вороньим оголтелым критиканством.
В запасе нет ни музыки, ни слов —
Для нот пустых – кленовые пюпитры,
На все лады качается зеро
По рубежам гнездовий позабытых.
 

Пригрет ноябрь упавшим снегом

 
Пригрет ноябрь упавшим снегом —
Панической атакой забытья.
Не поминая лихом имярека,
Никак не зарастает полынья.
Садись, тащи на охи, как на крохи
Словесных рыб удушливый косяк.
Ни так, ни сяк – рифмуешь вдох на вдохе
Поэзии возвышенной босяк.
Морозец знатный – на живца отловишь
Какой-нибудь копеечный нудёж.
To be, or not to be? Нет – бредишь love is
И, замерзая, оттепели ждёшь.
 

По плану… нет. Отдамся воле случая

 
По плану… нет. Отдамся воле случая,
А бог и так достаточно смешлив.
Иду к зиме под облаками кучными,
С боками фиолетовыми слив —
Плывут на слив в полоску предзакатную,
В мелькании далёких голубей,
Где свет исходит в темень на попятную,
Где солнца медноликий скарабей
Сползает в горизонт, изнемогающий
От видимости жара и огня…
 
 
Мне до тебя – луны пригляд карающий,
За час бессонный, выделенный для
Какой-то бестолковщины и барщины —
Отдать стихи – и, может быть, уснуть,
Как юные затихнут барабанщики,
Уставшие выстукивать весну.
 

Пятый угол, колесо, нога

 
1
Пятый угол, колесо, нога —
Никому ненужное ненастье.
Межсезонье – старая карга —
Прошлое из листьев копипастит,
То рядком, то сдует по косой,
На стекляшках луж – медяшки бликов,
Ты купись на «будет хорошо»,
Первый снег воронами запикан
И тихонько тает, не успев
До конца прикрыть и обездвижить
Листьев неприкаянный напев,
По ветрам с нолями в стылой жиже.
2
Неявственно, но здешнее вконец:
Дожди, снега, туман попеременке.
И печаль – зависший кладенец —
Нет, не в сказке, а в осенней сценке,
Где на плахе тусклая строфа,
Словно голова поникшей речи,
Шлейфом – листьев рваная канва,
Межсезонью – финиш обеспечен,
Рубит не по-детски – сплин да сплин,
Где заряд у солнца обесточен.
И снежинки хилых балерин
На ковре из прошлого хлопочут.
 

Если сквозит темнотой, то давай про свет

 
Если сквозит темнотой, то давай про свет,
Шторы задёрнешь с принтом искусственных солнц.
К вечеру беспокойство берёт билет,
Едет до станции «от забытья привет»,
Меж перегонами – осень и рваный сон,
 
 
Где сквозь ресницы цедишь оттенки хны,
Медное к меди, а золото – всяк ценней.
Перемолчишь свой капризный душевный «хнык» —
Бродят стихи с неприкаянностью горемык,
Перебирая в памяти призраки бывших дней.
 
 
Ты отклонилась – к чёрту идёт маршрут,
Перестановка сил с перетасовкой карт.
Где-то хранители носом в ночи клюют,
Где-то звучит аллилуйи глухой трибьют,
Где-то рисуется звёзд негасимый арт…
 
 
А у тебя – сердечно-бесовский дартц
Не попадает в ’love’, ожидая март.
 

земля, застуканная снегом

 
земля застуканная снегом
снежинок лёгких пономарь
без чувств тиктакающий регент
без толка городская хмарь
мороз утра напоминалка
к забвенью прошлое готовь
клюют отчаянные галки
свежераскрошенную новь
когда бы я на потепленье
когда бы ты ладонь открыв
на самотёк пустить мгновенья
и фраз несдержанный наив
а впереди неосязаем
сползает свет по пелене
по ностальгическому краю
по ослеплённой белене
по мельтешащему о чём-то
сквозном в преддверии зимы
куда порывистым экспромтом
мы ветром слов занесены.
 

С миру по строчке

 
Меняешь пройденную бытность,
В которой павшие листы,
На ветер перемен транзитный,
В котором помыслы чисты.
 
 
Хрустишь морозными мечтами,
Грустишь затоптанностью строк,
И древний свет месопотамий,
И ближний выдуманный слог,
 
 
Как на пожар – несутся с долу
Закоренелости житья,
Как путь нездешности гондолы
Под здешний морок комарья.
 
 
И на разрыв зима и лето
Венцом неместного sodade,
Где ты беззвучно неотпетый,
Где я умолчана стократ.
 

Ой, всё – бродячая тоска

 
Ой, всё – бродячая тоска
ходячую иронию не свалит.
Выходит смех с порывами броска,
и скатертью дорожкой лунный смайлик
катит куда-то – неопределён
не тот маршрут не тех приоритетов,
и отшумел давно застывший клён,
и отзвучал мотив неперепетый,
он просто сгинул перелётной згой,
теперь ни зги – день ото дня короче.
А ты – давай, лабай на перекрой —
режь правду-матку стихотворно к ночи.
Тверда рука – иллюзия слаба,
а за спиной изъяны едких истин,
и ты корчуешь из себя раба
своих воспоминаний, чувств и писем.
 

Обещают окрепший мороз

 
Обещают окрепший мороз
Размазне непогодной печали.
Слышишь песню про белое роз,
Где шипы холода предвещают?
Прокачает верха для снегов,
Что спадут вечным происком веры,
До молчаний любых голосов
И до проблесков дум полумерных…
 
 
Но забористо выставишь щит
Жизнестойкой поры воскрешений.
Пропадая, шепнёт – не взыщи…
Элегично-исчерканный гений.
И припрётся другой – разбитной,
Иронично плюющий стихами,
Отвечать за него головой,
А не чувствами или грехами.
Только осень на дне загорчит,
Как поскрёбыш тоски облетевшей…
 
 
Трепыхнётся в зажатой горсти,
Яркой бабочкой свет уцелевший.
 

Обло/мается

 
Завтра снег – но пока собираем камни,
а в глазах – желтеющих слов анамнез,
не готовы сани – эх, тройки – да с бубенцами!
Колокольный звон.
Вне себя, тепла и какого-нибудь бога,
упереться бы хоть во что-то рогом,
но туман прикинулся бездной смога —
с вороньём на кон.
 
 
Были-сплыли очертания геометрий,
межсезонье стылости и безветрий,
межсезонье вырасти и не спетрить —
не сойти туда,
где задворки, бывшие захоронки,
где потерян голос – до эха – звонкий,
а теперь лишь отзвук в запястьях тонких —
города и даль.
 
 
Лебеда из нот лебединых песен,
и наряд предзимний злосчастно тесен,
дух ли, выдох – пространной взвесью —
неприкаянность.
Не мычишь, не телишься, а кукуешь,
и звучит навязчиво аллилуйя,
а тебе охочей… до поцелуя —
обло/мается.
 
 
И стозевным чудищем выплывает
солнца в пятнах одна вторая.
Ну же, девочка, расстарайся —
стрекоза тоски.
В переливах глаз отзвенело лето,
до весны пока никаких билетов,
в глубину души все слова отпеты —
тишина и стынь.
 

Время анабиоза

А нам здесь жить

 
А нам здесь жить – шагающим к себе
В эстетике фонарного упадка,
Пока декабрь в сомнительной волшбе
Выписывает день метельный, краткий.
Как вариант – на совести руки
Оставить слабость не дойти до точки,
Забыть себя в механике рутин
И вспомнить вновь в тоскливых заморочках,
По поводу захлопнутых дверей,
По сквозняку предательского слова,
Банального, как тысяча чертей
В салютах новогодних эпилогов.
Начать январь, скругляя все углы,
С предчувствием распада на снежинки
Нудящего молчания луны
В секундах,
уходящих
без запинки.
 

Погода – дрянь

 
Погода – дрянь. Вчерашнего повтор,
Всевышнего не видно за туманом.
Проглядывают редкие авто
В глухонемой и забелённой манне.
Докучливых ворон чернявый сглаз,
Но иноверец-день своё толкует,
И шаткой просини несчастный лаз
Едва ли чудо в перьях облюбует,
Там видимости скромное пятно
От «что такое?» до «смотри – красиво!»
И голову задрав – глядишь – оно!
Печать дыханья на ненастной ксиве.
И некому и нечем предъявить
За вечную тоску и недозимье.
И вяжешь слов невидимую нить,
Стараешься достать до краски синей,
Как будто в ней спасение твоё —
Всего лишь прорубь. Маленькая прорубь.
Левее видишь – ритмом окрылён,
Нагуливает жизнь рассветный голубь.