Текст книги "Блюзы памяти. Рассказы, эссе, миниатюры"

Блюзы памяти
Рассказы, эссе, миниатюры
Галина Сафонова-Пирус

© Галина Сафонова-Пирус, 2017

ISBN 978-5-4485-4827-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рассказы

Зачем звонит колокол

Эту странную женщину иногда зову Мадам Энзим. А странная потому, что не хочет… или не умеет жить спокойно, да и тех, кто рядом будоражит своим чувствованием жизни и как-то сказала ей об этом, назвав катализатором, на что она, усмехнувшись, ответила:

– Тогда уж лучше зови меня не этим громоздким и длинным словом, а из терминологии моей профессии: энзим. – Удивлённым взглядом дала понять, что слышу этот слово впервые, и тогда она пояснила: – Энзимы – ферменты, ускоряющие химические реакции в живых системах.

– Ну что ж, тогда, для пущей изящности буду звать тебя Мадам Энзим.

На том и порешили.

А познакомилась с ней недавно, при турпоездке в Минск, и теперь она иногда приезжает ко мне в гости с мужем художником. Бродим в соседнем сквере или ездим в более дальнюю, еще не столь «причёсанную» рощу, где можно побродить по еще не закатанным асфальтом тропинкам, прислониться к березке, посидеть на нашем любимом валуне, оглядывая дали, раскинувшиеся за рекой. И почти каждый раз Дина выкладывает мне нечто, будоражащее и моё воображение, после чего думаю, думаю… А, может, странная и я, раз цепляюсь за её сюжетики? Но зачастую есть, есть в них нечто, ведь иначе не потянуло бы выткать из её «витальных историй», как она их называет, вот этот небольшой рассказ. Конечно, кое-что в нём не так, как у неё, – что-то опустила, что-то додумала, сплетая из её коротких реплик нить потолще, – но так ведь как без этого, если собираешься что-то поведать?

Она сварила утреннюю кашу, стала выкладывать на тарелочку и ложка зазвенела о стенки кастрюльки. «Словно трезвоню, – подумала. – И Фима слышит этот трезвон, а завтракать не идет».

– Чего завтракать не идешь? – почти крикнула, чтобы долетело в его комнату.

– Ты же не приглашала, – услышала.

– А ты не слышишь, что ль… по ком звонит колокол? – вдруг вспыхнуло название романа Хемингуэя11
  Эрнест Хэмингуэй (1899—1961) – американский писатель, журналист, лауреат Нобелевской премии по литературе 1954 года.


[Закрыть].

И пришел:

– Но он же не по мне звонит?.. надеюсь.

– Может, и не по тебе… а по нас.

– А зачем? – усмехнулся.

– А ты как думаешь? Может, подскажешь? А то я не…

– А не хочу я думать, – прерывает, – и буду просто есть кашу.

Присели. Едят. Она:

– Ну ладно, не думай зачем звонит колокол, я сама… А что скажешь насчет того, что дети собираются зимой на лыжах кататься в Польшу, а я не советую.

– Почему?

– Они же недавно там были, пускай съездят еще куда-либо.

– Но в Польшу дешевле.

– Пусть подсобирают денег и махнут в Испанию или во Францию.

– Пусть и во Францию.

– А тебе уже все равно, куда им махать, – усмехнулась. – Был бы только телевизор.

– В общем-то, да.

– А вот мне еще не всё… всё равно.

– Ну и поезжай куда хочешь.

– Поехала б… да денег нет, – тренькнула ложкой по тарелке. – Да и не приглашают.

И он понимает намек, но молчит какое-то время, а потом:

– Ну и нашла бы в свое время себе богатого, чтоб приглашал, а то вышла за художника с неясной перспективой.

– Но ты же был талантлив, писал отличные картины, – сорвалась на упрек. – Я же не знала, что погасишь свой талант так скоро и что потом…

Нет, не скажет она ему о «потом», тем более, что он, ничего не ответив, доест кашу, поставит тарелку в раковину и выйдет.

А сегодня, изменив городскому скверу и роще, пригласила я мадам Энзим и Фиму съездить на участок поля, недавно купленный моим сыном и на обратном пути навестить моего знакомого, который живёт один в старой хате и пишет роман.

Моросит. Пасмурно, словно опускаются сумерки… Да, не лучшую погоду выбрал сын для знакомства со своим приобретением, но в выходные дни погоды не выбирают, да и надеялись, что через какое-то время тучи развеются, а они лишь осели и плотненько занавесили небо.

Вот уже с полчаса дворник налево, направо, смахивает дождинки, заставляя их сбиваться в ручеек и стекать на капот, за вспотевшим стеклом изредка мелькают отяжелевшие лапы елей, а потом опять, не прерываясь, серовато-коричневой полосой тянутся полегшие жухлые травы, измокшие кусты, иногда рассекаемые яркой белизной отмытых стволов берез.

Мои приглашенные посматривают в окно, расспрашивая сына, – зачем, мол, купил, что собирается делать с этим полем, – и беспокойная подруга всё предлагает варианты, а её муж каждый раз подсовывает сомнения: да нет, ничего из этого не получится… да нет, для этого надо многое добывать… да еще и неудачным затея окажется. И Дина всё пытается разбить эти сомнения, настаивая, что если даже и возникнут неудачи, то всегда при желании и упорстве можно найти «лекарство», чтобы провести «реакцию нейтрализации», но муж по-прежнему бубнит своё и, наконец, она вспыхивает, отворачивается к окну и закрывает глаза, – всё, мол, устала!

Но вот сын свернул направо, остановил машину.

– Приехали. – И взмахнул рукой: – Справа мое поле. – А когда все вышли, пошутил, улыбнувшись: – Во-он там, возле березняка, можно строить дом и жить.

Сырой, холодный ветерок сразу пополз под капюшон, начал холодить спину, но Дина с мужем захотели пройти к недалёкому березняку в конце участка, и сын повёл их туда, а я не решилась, – ветерок наглел, пробирался уже и под легкую куртку, – и начала трусцой бегать вокруг машины, чтобы согреться и хотя бы «взором окинуть» приобретение сына. Полевая дорога тянулась вдоль сжатого поля, на котором дождик высветлил примятое колесами машин жнивье, а справа и слева темнел березняк. Отличное место! Люблю вот такое: поля, поля, а на взгорьях стайками – берёзки. Наверное, как же красиво здесь летом! Но сейчас, под моросью и настырным ветром, хотелось побыстрее нырнуть в машину и уехать, а сын всё вёл моих знакомых туда, к березняку, изредка останавливаясь и взмахивая руками.

Возвратились они минут через пятнадцать, но захотели подъехать еще и к лесочку справа.

«Зачем?» – подумалось, но села в машину. И проехали сколько-то, вышли. Возле стайки берез потоптались по ежику сжатой ржи и, наконец, вернулись к машине, сели в неё… а она и забуксовала. Стали толкать. Нет, ни-икак!

– Может, сходить поискать трактор в соседнем поселке, чтоб вытащил? – посоветовал Ефим, вытирая грязные туфли о жнивьё: – А то и надорваться можем.

Дина коротко взглянула на него, усмехнулась, но ничего не ответив, снова подошла к машине, руками упёрлась в задок. Подошли и мы, толкнули раз, еще, еще!.. Ну, слава Богу, по-оехала! Значит, через час будем дома. Но прежде хотя бы на полчаса – к Алексею.

И снова рябоватой полосой замелькали размытые контуры перелесков, скошенные поля с редкими стожками и, наконец, отсыревшие, но ставшие яркими домики пригородной деревни.

Остановились у потемневшего от дождя серовато-бурого домика с подслеповатым взглядом окон и стыдливо укрытого кроной разросшейся рябины, из которой, обмытые дождём, весело и удивлённо выглядывали красные гроздья ягод. Через приоткрытую и сбитую из обрезков досок и палок калитку протиснулись во двор, остановились возле трех покосившихся ступенек, и я постучалась в дощатую дверь. Нет, не отзывается хозяин. Постучалась громче, еще громче и услышала: идет, открывает щеколду и уже стоит, опершись на палку:

– А-а, это ты! —обрадованно улыбнулся и взглянул на гостей: – Ба, да ты не одна!

По тропинке коридора, заставленного разным скарбом, пробрались к двери в хату.

– Подождите, сейчас свет вам включу, – открыл дверь Алексей и опять же, по тропинке, окаймлённой бордюром из разной утвари, потянулись за ним в соседнюю комнату. Слева, возле давно немытого окна приткнулся стол с небрежно раскинутыми книгами, стопкой чистой бумаги, листами копирки и банкой супа, возле него – низкое кресло с распростёртой на нём старой шубой, перед ним – пишущая машинка с абзацем отпечатанного текста, а справа – кровать со сбитым одеялом и овчинным тулупом, на котором серым комочком свернулась кошка.

– Да вот, прибилась, – заметил мой взгляд Алексей: – Есть и еще одна с двумя котятами, приходится кормить…

Пройду, закрою ящик, в котором хозяин хранит свои пищевые запасы, накину на него подвернувшийся клочок какого-то меха, присяду, позову Дину:

– Проходи, садись на кровать, пока мы тут с Алексеем…

И она, взглянув на словно застывшую кошку, присядет, поправив одеяло, соскальзывающее на пол, а сын с её мужем так и останутся стоять в проёме двери, оглядывая «интерьер» хаты и иногда похихикивая: и для чего, мол, ему всё это барахло?.. а паутина-то… ха-ха!.. и на потолке висит, и по углам!.. на что Алексей, коротко взглянув на них, усмехнётся:

– Да так… с барахлом и паутиной теплей.

И услышит от Ефима:

– Вы бы лучше со стороны улицы дыру над окном заколотили, чтоб не дуло.

– Да надо б заколотить, – тихо скажет Алексей, – но всё как-то некогда, роман время отнимает… каждый день до четырех часов утра над ним сижу.

– Ну и зря, – опять прозвучит категоричный совет: – Писать надо днём, а ночью спать.

Но на это ответа не последует, а Дина взглянет на меня, и в этом её взгляде уловлю: ну, зачем, мол, Ефим… со своими советами? Да, зачем?.. подумаю и я, ведь понять Алексея ему, живущему в уютной квартире под неустанной заботой жены невозможно. И, чтобы заштриховать вдруг повисшую неудобную паузу, фальшиво оживлюсь:

– Ой, я же не представила тебе моих друзей…

И, назвав их, выну из пакета суконные ботинки и комбинезон, купленные по телефонной просьбе Алексея:

– А вот и заказ твой, писатель, принимай.

И он засветится радостью:

– Ну спасибо! Ну, угодила! – сразу станет примерять обувь. – А то те, что на мне, слегка поизносились, и приходится дырки клочками затыкать, – засмеется.

– Сходили б да купили новые, – опять не сдержится Ефим.

И Алексей, взглянув на меня, – да ладно, мол, не огорчайся из-за него, – ответит:

– А пойти купить новые уже не могу… возраст… ноги плохо подчиняются.

И опять с улыбкой начнёт разглядывать комбинезон.

– Алекс, – назову его сокращенным именем, – если комбез покажется не очень теплым, то позвони… приеду, заберу, утеплю синтепоном и зимой, в твоей продуваемой всеми ветрами хате, мороз тебе будет нипочём.

Минут через десять сын и Ефим, поторопив нас с отъездом, ушли в машину, а я, спеша договорить то, что хотелось, взглянула на Дину:

– Если хочешь, иди и ты… я еще пару минут тут, с Алексеем…

Но она останется и, взглянув на кошку, всё тем же комочком сереющую в уголке, протянет руку, чтобы погладить её, но почему-то отдернет, а потом молча будет вглядываться в Алексея, бродить взглядом по столу с листами отпечатанного текста, по полке с книгами, по непонятному скарбу в углу, но каждый раз снова и снова возвращаться к иконе Спасителя, висящей в углу и чуть заметному огоньку лампады.

Вскоре сядем в машину и мы. Сын постоит рядом с Алексеем, приобнимет его, шепнёт что-то на ухо, а когда сядет за руль, и машина развернётся, то через забрызганное окно увижу: Алексей будет стоять, опираясь на костыль и крестить нас вослед.

Вначале ехали и молчали, а потом со своего первого сидень я услышала:

– Ну и живет же твой знакомый…

Обернулась, удивлённо взглянула:

– А что… что ты имеешь ввиду?

Фыркнул презрительно, усмехнулся:

– Не хата, а берлога какая-то. Разве можно так жить? Я бы и дня не выдержал.

– А зачем тебе выдерживать? У тебя чистенькая квартира… с заботливой женой, – попыталась смягчить его агрессивный настрой.

Но он не принял моей робкой шутки и стал возмущаться, что, мол, нельзя так… надо было бы продать этот старый дом… надо было бы как-то по-другому устроиться в жизни, а не писать роман, который никому не нужен, да и вообще надо было… На все выпады мужа Дина ничего не отвечала, отвернувшись к окну и глядя через исхлёстанное дождём стекло на метущиеся мокрые кусты, деревья, считаемые телеграфными столбами, но когда Ефим, успокоив себя выплеснутым недовольством, замолк, то всё так же глядя в окно тихо сказала:

– Алексея в такой обстановке только писание романа и спасает.

И я с благодарностью подумала: какая же молодец моя Мадам Энзим, что поняла Алексея… и меня.

Она сварила утреннюю кашу, стала выкладывать на тарелочки и ложка зазвенела о стенки кастрюли. «Словно трезвоню, – опять подумала. – И он слышит, а не идет».

Но пришел.

– Слышал, по ком звонил колокол? – опять пошутила, усмехнувшись.

– Звон-то слышал, а вот по ком…

– А по нас он… вернее, для нас.

– Зачем? – тоже усмехнулся.

– А затем, чтобы барахтались, насколько хватит сил, искали свои «биогенные стимуляторы» и постоянно прислушивались к себе: а не смолк ли мой колокол, который…

– Который ты устраиваешь по утрам? – опять усмехнулся Ефим, дав понять, что не хочет дальше слушать.

И она замолчала. Но как часто с ней и бывает, додумала про себя: а ведь и он мог бы не потерять себя, когда спонсоры предложили открыть салон для выставок, но отказался, испугавшись хлопот, тем самым списав себя и как художник. Так зачем же говорить ему об этом теперь?

И снова я с Мадам Энзим на взгорье нашей, еще не совсем непричёсанной рощи, но сегодня над нами не серое клочковатое покрывало, сочащееся моросью, а вечерняя бирюза со слоистыми улыбающимися облаками, робко подсвеченными розоватым светом предзакатного солнца. Как же благостно сидеть на нашем валуне и видеть перед собой осенние светло охристые заречные луга, посёлок с шапками желтеющих деревьев и церквушкой среди них, темнеющую полосу дальнего леса. И не хочется думать, а просто смотреть бы и смотреть на этот удивительный дар жизни, чтобы, сберегая в душе, потом вновь и вновь вызывать, всматриваться в эти чудные панорамы.

Но вдруг слышу:

– Ты знаешь… – и по глазам Дины понимаю, что собирается сказать нечто, её взволновавшее: – Вчера по телевизору посмотрела фильм о французском ученом Паскале22
  Блез Паска́ль (1623—1662) – французский математик, механик, физик, литератор и философ.


[Закрыть]… – Подумалось: Дина, не надо бы сейчас о Паскале… но промолчала. – А утром за завтраком нечаянно вышли с Фимой на вопрос: по ком… а, вернее, зачем звонит колокол?

– И зачем же? – улыбнулась.

– Так вот, теперь знаю… Звон колокола напоминает, что если Бог создал нас по своему образу и подобию, то это значит… – Хотела встать, но снова присела. – Всю жизнь должны мы хранить не только его образ, но и крохами дел своих стремиться к его подобию, постоянно прислушиваясь: а не смолк ли мой колокол? – Замолчала, поняв, наверное, что сказанное литературно и пафосно, но не услышав меня, продолжила: – Так зачем я – о Паскале… В сорок девять лет с ним случилась апоплексия и казалось, что жизнь кончилась. Но смог вытащить себя! И увидеть вершину, на которую должен был подняться, сделав множество спасительных для человечества открытий.

И дожил до восьмидесяти, а когда умер, то на могиле люди оставили некролог: «Спасителю – от благодарного человечества». – Дина встала, сделала несколько шагов к крутому спуску взгорья, постояла там и, неспешно раскинув руки… словно пытаясь взлететь над заречными далями, сказала: – Так и знакомый твой… Алексей. – Опустила руки, обернулась ко мне: – Он и теперь слышит звон колокола, покоряя свою вершину. – И тихо добавила почти для себя: – Наверное, таким, как он, думается: а иначе и жить-то зачем?

Надобранич, Валюся!

Моя импульсивная подружка Валентина живёт теперь одна, – дочка вышла замуж, уехала в другой город, – и обычно навещает меня, когда её настигает очередное разочарование в какой-либо виртуальной подружке или друге. Вот и сегодня пришла печальная и, сняв куртку, вынула их сумочки флэшку, протянула мне:

– Распечатай, пожалуйста… там мой файл «Письма». А я в это время заварю для нас кофейку, что-то озябла, пока к тебе добиралась.

– Вовремя ты приехала, только-только собралась выключить компьютер… И о ком поведаешь сегодня?

Но она ничего не ответила и нырнула на кухню.

Когда я протянула ей листки с распечаткой, то она почему-то стала сворачивать их в трубочку, но заметив мой удивлённый взгляд, развернула и положила на колени:

– Знаешь, вначале не хотела тебя обременять… – И замолчала, словно и теперь не решаясь рассказывать, но всё же взяла верхний: – Под Новый год, с пометкой «Отправлено из мобильного приложения Яндекс» получила вот такое письмо: – «Спокойной ночи тебе, милое солнышко, целую крепенько, пока, Алексей». – И взглянула, улыбнулась: – Но среди моих виртуальных друзей нет Алексеев…

– И что же ты?

– А что я… Ответила ему… почти пошутив: «Получить такое нежное послание даже от незнакомца приятно. Благодарю!». И еще отослала новогоднюю открытку, а он тут же отозвался: «Ты милая, нежная, добрая девушка!»

Валюша опустила листок на колени и почему-то пригладила его.

– Надеюсь, ты, девушка… – рассмеялась я, попытавшись развеселить и её: – не стала его разочаровывать?

Но она даже не улыбнулась:

– Нет. Я сразу «открыла карты»: «Алексей, к сожалению, девушкой я была много-много лет назад, так что увы!» – Валюша взглянула на меня, ища поддержки, но увидев мою неопределенную улыбку, пояснила: – Ну… написала так в надежде, что одумается. Но не тут-то было. Утром читаю: – И снова взяла листок: – «Да ничего страшного, все хорошо. Удачного тебе дня, милое солнышко». – И наконец-то улыбнулась, будто услышала это сейчас: – Ну как было не ответить? «Благодарю, Алёшенька. Такого же дня и тебе!» А вечером опять читаю: «Надобранич, милое солнышко!».

– Ну, моя милая, принимать такие нежности неизвестно от кого…

– Да и мне подумалось: вот чудак! – перебила меня. – И зачем ему это?

– Да и тебе зачем? – опять рассмеялась.

Но она не ответила тем же, словно не услышав меня:

– А утром включаю компьютер и вижу: «Милое солнышко, поздравляю тебя с Новым годом, желаю счастья, здоровья и удач, чтобы все у тебя было хорошо, чтобы не болела. Всего тебе самого наилучшего!» И опять пришлось написать: «Алеша, с Новым и тебя! Радуйся мелочам жизни и тем, кто рядом!»

– А зачем «тем, кто рядом» написала-то?

– Да намекнула, чтобы искал себе «солнышко» среди тех, кто рядом, а он… – Помолчала, ожидая моей реплики, но не дождавшись, стала читать дальше: «Приветик! Спасибо, солнышко. Но если б ещё не бомбили, а то здесь, в Донецке, война33
  Вооружённые столкновения между ВСУ Украины и силами, подконтрольными самопровозглашённой Донецкой Народной Республикой за её столицу Донецк.


[Закрыть] ещё не закончилась и, даже салюты и петарды запретили на Новый год, чтобы люди не подумали, что бомбят. Но сейчас тихо, а раньше весь город ходуном ходил. Прикинь, живёшь-живёшь и раз!.. Война пришла, да?».

– Ну и ну! – удивилась я. – Попала ты в историю. На такое просто нельзя было не отозваться.

– Знала, что поймешь! – наконец-то почти радостно улыбнулась Валентина. – Но понимаешь… – И притихла… а поправив листки, стала читать: «Алексей, с болью слежу за тем, что у вас происходит и очень сочувствую. Сочувствую и проклинаю тех, кто затеял войну, причиняя людям столько горя! Крепитесь».

– Ну в общем-то молодец, хорошо ответила. И что же он?

– Вот что: «Спасибо, солнышко. А как ты думаешь… – И голос её задрожал, а когда взглянула на меня, в глазах мелькнули слезинки. Но, справилась и дочитала: – А как ты думаешь, могут снова начаться такие страсти или уже нет? И будут ли стрелять только из автоматов, а не из градов? Не, ну то, что постреливать будут, это я знаю, и вчера опять на окраине стреляли, но главное, чтобы город снова ходуном не ходил, чтобы снова бежать не пришлось, глаза вылупив».

Отложила листки, помолчала, потом встала, подошла к окну. Да и мне не хотелось говорить, поэтому прошла на кухню, подогрела забытый кофе, разлила по чашечкам, поставила на поднос и вернулась в зал. С листками на коленях Валентина уже сидела на диване.

– Валюш, – попробовала её успокоить, – а, может этот Алеша вовсе и не… – Но нет, не смогла соврать даже утешая, ибо по строкам писем и стилю чувствовала, что этот «адресат» – не маска. – Знаешь, мне кажется, что писал всё это молодой одинокий парнишка, которому непременно хотелось назвать кого-то «солнышком, милая». Наверное, эти слова поселились в его душе, а выпустить в полёт… некому, вот и…

– Выпустил… А долетели почему-то именно до меня, – грустно улыбнулась.

– Долетели, раз душа твоя их приняла, – подбодрила её, как бы похвалив. – И что же ты ответила этому бедняге на этот раз? Ведь на Украине, при её разваленной экономике, безработных много, а солдат более-менее кормят, вот и… Чудовищно всё это! Чудовищно, жестоко и бездумно для руководителей страны, развязавших гражданскую войну…

– А написала ему, – не услышала она моих обобщений, – что, мол, такое, как раньше, едва ли начнётся. И еще… – она снова взяла листки, полистала их: – «Надеюсь, что Новый год встретили вы в тишине, и пусть её не станут нарушать ни грады, ни автоматные очереди. Как же я желаю вам этого!» И попросила: «Пожалуйста, не называй меня „милое солнышко“, я слишком много прожила, чтобы претендовать на такие лучезарные эпитеты». А он прямо с утра опять: «Милое солнышко, как ты? Как спалось? Мне с тобой интересно. Хочешь, я тебе кое-что расскажу? В Запорожье хотят скинуть памятник Ленину44
  Владимир Ленин (1870—1924) – российский революционер, глава партии большевиков (ВКП (б)), глава переворота 1917 года, основатель и руководитель СССР.


[Закрыть]. В 2014 году он был одет в вышиванку, а в 2015 году в футболку сборной Украины и розу держал в перевязанной руке. Это его так одевают, чтоб не скинули те, кто хотят ночной клуб сделать на том месте, где стоит. Но скинуть Ленина это всё же лучше, чем война, так же? Лучше, чем снаряды над головами и думай, где упадут, да? Приятного отдыха тебе на сегодня, милое солнышко».

– Д-а, Валюша, – загрустила и я: – вовлёк тебя Алеша в драму. И как же ты…

– Да так, – перебила. – Снова попросила не называть меня «солнышко», согласившись только на «милую», а о памятнике…

– Поддержала, чтобы скинули «вождя всемирного пролетариата»? Ведь… – хотела снова порассуждать на эту больную тему, но она, усмехнувшись, прервала:

– А по мне пусть стоит. Ведь издеваться над беспомощным памятником… Что-то в этом есть, чего не принимаю.

– Так и написала ему?

– Да нет, – и взглянула коротко, – только спросила: вчера стреляли? А он: «Так и сейчас стреляют, милая, но где-то далеко. Хоть бы снова не началось. 31 декабря мимо моего дома в сторону Марьинки танк поехал. Знаешь Марьинку? 3 километра от Донецка. А там братуха мой в отряде дэнээровцев. Боюсь за него. Ведь кроме него у меня никого нету».

Валентина взглянула на меня и слезинки опять мелькнули, но спрятала их, опустив глаза к листкам и с паузами, пропуская и выбирая нужные абзацы и обозначая их «Он» или «Я», торопливо стала читать:

– «Алеша, о Марьинке слышала по ТВ, ведь каждый день по новостям слежу: как там у вас? И проклинаю Порошенко, который начал войну. Как вспомню первые бомбежки Луганска55
  Авиаудар по зданию Луганской областной государственной администрации 2 июня 2014 года украинской авиацией и дальнейшие бомбежки сёл.


[Закрыть], так оторопь берет. Но что же делать? Видать ума ему не хватило, да и сердца». Он: «Не помню, то ли по телевизору говорили, то ли прочитал где-то, что для того, чтобы восстановить Донецк полностью 50 лет нужно. Сейчас здесь работы почти нету, но продукты есть и люди не хотят, чтобы город был в составе Украины, потому что там правят подонки». Я: «Да-а, Алексей. А ведь можно было выслушать донбассцев и договориться! Но для этого нужно иметь ум и сердце, а такие, как Ленин и Порошенко66
  Пётр Пороше́нко (1965) – предприниматель и миллиардер, 5-й Президент Украины, пришедший к власти после переворота на Майдане.


[Закрыть] договариваться не могут и своих оппонентов расстреливают». Он: «Так на войне они деньги зарабатывают, эти три козла, Порошенко, Турчинов77
  Алекса́ндр Турчи́нов (1964) – секретарь Совета национальной безопасности и обороны Украины.


[Закрыть] и Яценюк88
  Яценю́к – (род. 1974) – премьер-министр Украины (2014—2016).


[Закрыть], им война выгодна». Я: «Так оно и есть. Но уверена: подавятся они этими деньгами!» Он: «Это точно. Сколько ж можно грести? И всё же, как ты думаешь, Валюса, когда война у нас закончится?» Я: «Ой, Алешенька, если зимой опять не начнут, то, может быть, к весне».

Валентина посмотрела на меня:

– А ты как думаешь?

– Трудно сказать. В ДНР должны быть выборы, может, после них что-то измениться. И на переговоры в Минске99
  Переговоры представителей Украины, России, Франции, Германии по примирению сторон.


[Закрыть]* есть надежда. Да и чем воевать то? Война – «дело» дорогое, а экономика упала, из-за границ денег не дают, воровать становится нечего. В общем, как сказал их депутат Ляшко: никому, мол, Украина не нужна, как были мы папуасами, так и остались. – Но похоже, Валя не слушала меня, думая о своём, и тогда я спросила: – И чем закончилась ваша переписка?

– Подожди… – Она взяла листки и первый отложила на диван, а в остальных стала что-то выискивать: – Подожди с концом, я сейчас еще… Всю переписку читать не буду, а вот это… «Доброе утро, милая и добрая, как ты?» Я: «Как всегда. И сегодня у нас наконец-то светит солнышко, только жаль, что нет снега. А как у вас? И стреляли ль опять?» Он: «Ну да, бахали ночью. А у нас снега много, и температура минус 20. Представь, в такой мороз и воевать. Околеть можно. Та и летом в жару до 40 градусов в танках как ездить? А мой брат Коля ездил». Я: «Воевать и в мороз, и в жару ужасно». Он: «Та прикинь, перед новым 2015 годом показывали украинских солдат и говорили, что выдали им списанную форму, да еще на несколько размеров больше, и когда положили её на огонь, она сразу загорелась, как тряпка». Я: «А в ценниках, наверное, числилась, как американская, раз в десять дороже, и деньги пошли в карманы порошенкам-яценюкам, а воинов-украинцев гнали на убой, и они гибли за них. Бедные, бедные ребята!». Он: «Та да, Валюся».

Валентина отложила листки и теперь сидела, отвернувшись к окну, а я, глядя на неё, думала: славная моя подружка, со своим сострадательным сердцем как же часто попадаешь ты в подобные ситуации! Потом подошла к ней, взяла распечатку:

– Валюша, однако объёмная переписка у вас получилась. И всё еще…

Но она прервала:

– Нет, не «всё еще». – И взяв у меня листки, тряхнула ими: – Видишь сколько страничек? Ведь я спрашивала об обстрелах, он отвечал, так что… Вот, послушай хотя бы этот: «Пишут в интернете, что вчера во многих частях Донецка слышали выстрелы, а сегодня аэропорт обстреляли и в районе вокзала шёл бой». Я: «Алеша, из новостей знаю, что вчера было около сорока обстрелов сразу после того, как в Минске договорились о тишине. Видимо, стреляют вопреки этим соглашениям, – назло! Чудовищно это и безумно!» Он: «А как они договорились? Чтобы на всю жизнь прекратили обстрелы или потом снова Донецк будет ходуном ходить?» Я: «Пока на время, а потом еще переговоры будут». Он: «И больше весело не будет, да? А то последствия очень плохие». – Валя взяла в руку следующий листок: – Или вот это: «Привет, как дела?» Я: «Хотелось бы пожелать тебе доброго утра, но, оказывается, уже не доброе, знаю, что снова обстрелы начались. Больно, Алешенька». Он: «Да, Валюся, утро не доброе. И сейчас бахают, опять начинается песня соловья». Я: «Вчера политологи говорили: пока, до начала апреля, до решения о голосовании в Голландии по поводу принятия Украины в ЕС1010
  Европейский Союз.


[Закрыть], „стрелки“ притихнут, а потом опять могут начаться бои. А Европе сейчас не до Украины, там – свои проблемы. Но, Алешенька, будем надеяться!» Он: «Вчера рядом с нами умерла баба Люся от старости, ей уже 89 лет было, и она войну1111
  Великая Отечественная Война 1941—1945 годов.


[Закрыть] прошла, да и теперь не выезжала, некуда было и под обстрелами сидела. Представь, в 88 лет и под обстрелами сидеть!» Я: «Царство небесное бабе Люсе. И впрямь, в таком возрасте и попасть под обстрелы!.. Проклинаю Порошенко и тех, кто развязал эту бойню, губя и молодых, и таких бабуль».

Ну что я могла ответить ей, кроме как взглядом – на её скорбный. Потом стала перебирать листки и на одном мелькнуло стихотворение:

 
     Дороги, дороги, дороги!
Куда вы спешите, куда?
Дороги, дороги, дороги!
Бескрайние жизни поля,
 
 
     И сколько ещё поворотов
Готовит текущий маршрут?
А дома нас любят и помнят,
 
 
     А дома в нас верят и ждут.
     Дороги, дороги, дороги!
Кругом – перекрестки судьбы,
 
 
     Дороги, дороги, дороги!
От них никуда не уйти,
 
 
     И если на сердце тревога
Скажу я тебе: не грусти,
 
 
     Поверь, у родного порога
Сойдутся наши пути.
 

Дочитала. Взглянула на Валюшу:

– Это его стихотворение?

И она улыбнулась:

– Я тоже его – об этом… Но он только повторил вот эти строчки:

 
И сколько ещё поворотов
Готовит текущий маршрут?
А дома нас любят и помнят,
А дома в нас верят и ждут.
 

И ниже, как всегда написал: «Только что опять выстрелы были слышны, и пожарная машина с сиренами мимо дома поехала в сторону Марьинки, где мой брат. Хочу сходить к нему, хотя он и не разрешает, но тебе, милый, нежный, добрый и светлый человечек, надобранич!» И прислал открытку – букет роз. Я поблагодарила его, написав, что его букет – на моём «Рабочем столе», для каждого дня, а он тут же ответил: «Умничка! Каждый день на него смотри!»

Валюшка замолчала и лицо её совсем стало похоже на горестную маску. Потом встала, вышла в коридор, и я услышала… Ну, да там, в ванной, умывалась, пытаясь скрыть слезы.

– Валюша, ну что ты? – удивилась я. – Ведь вроде бы ничего… ничего трагического с Алешей не случилось.

Но она молча утерлась, потом прошла в зал, собрала расползшиеся по дивану листки и взглянула на меня:

– Не случилось, говоришь?.. Больше недели от него не было писем, и я подумала: ну, вот и хорошо, наверное, познакомился с девушкой и теперь… А вчера вечером включаю компьютер и читаю: «С прискорбием сообщаю, что Алеша погиб. Благодарю за теплые слова моему брату, которые он слышал от вас. Николай».

– Валя! – я даже испугалась: – Как же так… вдруг? И Николай… это брат Алеши?

Валентина не ответила и, склонившись над сумочкой, нашла в ней носовой платок, утерла слезы. Потом, машинально сворачивая листки в трубочку, сказала, не глядя на меня:

– Да я тут же спросила его: «Николай, как вы узнали о моей переписке с братом?» А он ответил: «Нашел Алёшкин мобильник».

Как, чем надо было утешать Валентину… да и себя? И снова, чтобы успокоить, залепетала:

– Послушай, а может, всё же и Николай… не… а…

Но она вскинула руку, словно отстраняясь от меня:

– Нет! Я чувствую, что всё… все – правда, правда! И Алеша, и его брат Коля. Ведь могло же так быть, могло!

И снова хлынули слезы.

Иногда слова бывают неуместны, бесталанны, – бессильны. Поэтому я подошла к музыкальному центру, поставила наш любимый диск с «Эльвира Мадиган» Моцарта и…

И полилась прекрасная музыка, утешая Валюшу, меня… а, может быть, и Алешку с бабой Люсей, сопровождая их души в освобождённом парящем полёте над грешной, нечестивой Землёй.

(События и письма достоверны.)