Текст книги "Блюзы памяти. Рассказы, эссе, миниатюры"

Обгоняющий

Да, припоминаю его звонок… И давно это было, наверное, с полгода назад: «Галина?» «Да» – ответила на незнакомый голос. «Та самая, из Карачева?» «Да» – слегка удивилась. «Рад тебя слышать.» «Простите… а Вы кто?» И с того конца провода… эфира услышала почти радостное: «А это я, Валя Дальский. Учились мы с тобой в одном классе. Припоминаешь?» И дальше выяснилось, что он наткнулся на мой сайт, из которого и узнал номер телефона, и что он кое-что из моих «опусов» (его определение) уже прочитал, поняв, что пишу в основном о своём прошлом, к которому у него «вообще весьма сомнительное отношение», ибо считал, что минувшее лишь мешает жить настоящим. Конечно, тогда спорить с ним не стала, да и по интонации почувствовала, что это – напрасное занятие. А еще сказал, что хотел бы встретиться, когда дела приведут его и в наш город, в котором у него есть друг и, если я не против… «Нет, я не против.» «Ну, тогда…» На этом разговор и закончился. И звонков долго не было.

Он был отличником. Он, Валя Дальский. А я – троечницей с вечно невыученными уроками. Он сидел за партой прямо, почти на равных говорил с учителями. Я же ютилась на задней, прячась от взглядов учителей за спины впереди сидящих, – может, не заметят, не вызовут? На переменах, разминаясь, не спеша прогуливался он по коридору, иногда рывком расправляя плечи и слегка из стороны в сторону покачивая головой, я же – за партой второпях перелистывала учебник к следующему уроку, – может, еще не поздно что-то подучить? Да и на уроках физкультуры он быстрее всех бегал, дальше всех прыгал, бросал гранаты. А вот рисовать так, как я, не умел, – мои-то карандашные рисунки почти все красовались в зале на стенде, а его… И даже помню, что кисть винограда, которого никогда не видела и который с внутренним трепетом перерисовала с какой-то картинки, – виноград!.. ягоды неведомых стран!.. – через несколько дней исчез со стенда и когда подружка сказала, что видела его у Вальки в парте, то я почему-то не поверила: ну, зачем он ему? И вот теперь…

Почти седой мужчина сидит напротив меня в холе театра и всё еще исподтишка разглядывая, говорит:

– Вот ведь как бывает… – Замолкает и, глядя так же, продолжает: – Приехал прямо к спектаклю, который мне рецензировать, а встретил тебя. – И усмехается: – Кто-нибудь сказал бы: значит, судьба, но я в неё не верю, поэтому только завтра собирался позвонить тебе, а тут…

И замолкает. А я, чтобы заполнить не к месту повисшую паузу, почему-то вдруг вспоминаю о том самом рисунке и, неожиданно для себя, спрашиваю:

– Валентин, а помнишь, как на уроках рисования ты, отличник, не мог нарисовать даже простой собаки, а мой виноград, который…

И он подхватывает:

– Который учитель поместил на стенд, а я сорвал?

Ахаю… про себя: так, значит, и впрямь то бы он? Вот это да! Почему, зачем? Спросить? Но он опережает меня:

– И знаешь почему?

Я лишь улыбаюсь, а он почему-то вдруг встаёт и начинает рассматривать настенные фотографии актёров. Наверное, не хочет объяснять мне это «почему». Ну и не надо. Пожалуй, спрошу о другом… Но он садиться рядом:

– Знаешь, тот мой поступок… а, вернее, проступок, был не так уж и прост. И я понял это уже через много лет. Ведь в школе был отличником, а, значит, впереди всех, не так ли?

– Та-а-к… – протянула, пытаясь ухватиться за кончик ниточки предложенного им логического построения, но, так и не сообразив к чему он… лишь уставилась на него.

– Так, – сухо усмехнулся. – Всё так.

И тут, накрывая его «Всё так», прозвенел звонок, приглашая зрителей ко второму действию спектакля.

– Слушай, – вдруг улыбнулся мягко и чуть извиняясь, – я завтра позвоню тебе. – И, не ожидая моего ответа, заторопился: – После спектакля мне надо с режиссером поговорить, но обязательно, обязательно мы должны встретиться! Я хотел… я искал… и то, что увидел тебя здесь… – Замер. Подыскивает слова или волнуется? Нет, похоже спокойно закончил: – Мы должны встретиться. Это необходимо. Это нужно мне.

Да, эта наша встреча была неожиданной, – я сидела в шестом ряду, а он с моим знакомым журналистом, в десятом, и когда спросил того обо мне, («Ты знаешь, я почти узнал тебя… что-то осталось в твоём лице нетронутым… особенно в профиле»), то Николай и назвал меня. И наш короткий разговор, а, вернее, почти знакомство во время антракта («Ведь Вы Галина? А я Валентин. – Мой удивлённо-вопрошающий взгляд. – Ну, тот, который звонил Вам… тебе, мы учились в одном классе, помнишь? – Ой, да! Конечно помню, но… – Да-да, жизнь изменила нас… – Да, изменила.) Ну и прочие дежурные слова, обычно вспыхивающие при случайной встрече. Но что же он скажет мне, когда снова встретимся? И для чего, почему ему нужна эта встреча? А, впрочем, гадать не буду.

Издали вижу: он сидит на длинной, опоясывающей памятник Тютчеву3434
  Фёдор Тютчев (1803—1873) – русский поэт, дипломат.


[Закрыть] скамье и вглядывается в профиль поэта. Красиво сидит, да и сам… Интересно, с каким чувством смотрит? И вообще, любит ли поэзию? А, впрочем, что мне до этого: любит, не любит… И подхожу, сажусь рядом:

– Привет, Валентин! Как долго сидишь?

Коротко взглянул:

– «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты

живешь?..», – замолкает и теперь лишь смотрит на меня.

А я, чтобы вернуть его в реальность встречи, улыбнувшись, повторяю:

– Долго ли ждёшь?

– Да нет… Но вот… хватило времени, чтобы кое-что вспомнить из Тютчева. Не сказать, что он – любимый, но…

– Вот, видишь, – тихо прерываю, – насколько же мы с тобой разные!.. как и в школе, когда ты был отличником, а я – троечницей. Вот и Федор Иванович – мой любимый, а твой? – и смотрю на него с вопросом.

– А у меня нет любимых. К поэзии отношусь спокойно. Едва ли она помогает в лидерстве, пожалуй, больше расслабляет, не так ли?

Чтобы выиграть время, поправляю на коленях сумочку и так же тихо отвечаю:

– «Расслабляет» – не то слово… А, впрочем… – И спрашиваю не его, а больше себя: – А, может это расслабление помогает проникнуть в некую глубину, в которую не заглядывали раньше?

– А зачем в неё заглядывать? Да и в прошлое… – И помедлил, что-то вспоминая: – Еще учась в школе, прочитал у Хэмингуея3535
  Эрне́ст Хемингуэ́й (1899—1961) – американский писатель, журналист, лауреат Нобелевской премии по литературе 1954 года.


[Закрыть], который всегда смотрел и стремился в будущее: «Прошлое мертво, как разбитая граммофонная пластинка. Погоня за прошлым – неблагодарное занятие.» И, как-то сразу тогда поверил ему…

– Поверил, – прервала, – и навсегда решил относиться к прошлому, как к разбитой пластинке?

– Да. По крайней мере так и старался жить. Правда, иногда не получалось, но…

– Но, – снова прервала, – ведь прошлое всё равно есть у каждого, даже если и не всматриваться в него. Оно создавало меня, тебя, будучи когда-то настоящим, так зачем относиться к нему столь пренебрежительно и неблагодарно?

Он коротко взглянул на меня, помолчал, потом, слегка кивнув на памятник, произнёс, разделяя слова:

– «Мысль… изреченная… есть… ложь.»

– Валентин, – рассмеялась, – ты предлагаешь нам помолчать и разойтись?

– Да нет… – махнул рукой, – я не к тому. Просто с тех самых пор, как познакомился с твоим… – и губы его чуть дернулись в улыбке: – с твоим прошлым на сайте, не покидает мысль: ведь ты талантлива, так зачем тратишь свой талант на прошлое? Зачем… – снова махнул рукой и замолчал.

Молчала и я. Этот наш разговор… я чувствовала!.. начал он не напрасно. Да, конечно, именно об этом он хотел поговорить со мной и выяснить для себя что-то… он, когда-то решивший не оглядываться на прошлое и смотреть только вперед. И во мне вдруг вспыхнуло любопытство: а чего достиг? Удовлетворен ли? Но как спросить об этом здесь, на скамейке, под лучами солнца, которое вынырнув из-под кроны липы, осветило нас жаркими лучами. Нет, надо предложить ему уйти туда, в тень сквера, где можно неторопливо ходить в аллеях…

– Знаешь, – прервал он мои думки, – давай-ка договоримся так: у меня сейчас встреча с одним человеком, а часа через два я заеду за тобой, если скажешь адрес… и мы поедем куда прикажешь, чтобы договорить то, что не успели. – И, не ожидая моего согласия, добавил почти утвердительно: – Итак, через два часа.

Когда мы были уже в десятом классе, довольно часто стала ловить на себе его взгляды, а когда он замечал мой, то отворачивался… и не подходил ко мне. Может, чурался? Ведь как-никак – отличник, а я… Да и все они, пятёрочники, держались несколько обособленно от нас, «троечной массы». Но после окончания школы одноклассницы-отличницы почему-то вдруг пригласили меня на одну из их вечеринок, на которой я чувствовала себя неуютно, потом – еще раз… На них был и Валентин, но опять же не подошел ко мне, – только рассматривание исподтишка.

Своих гостей я обязательно привожу сюда, в парк «Соловьи», где возведён Курган Бессмертия, но в места, где еще нет асфальтированных дорожек. Если подняться на вершину Кургана, то открывается прекрасный вид на пригороды, а за поймой Десны просматриваются синие лесные дали. Когда видишь эту красоту, то обычно говорить не хочется, а только вспорхнуть и лететь над всем этим…

– Какое же у нас, в России, всё другое? – вдруг слышу голос своего попутчика.

– А что именно? – оборачиваюсь к нему.

– Да хотя бы пейзажи, – снимает темные очки, словно хочет убедиться в этом и без них. – Ты знаешь, я не раз бывал в Америке, повидал там немало, а ничего подобного не видел.

– Подобного… Это как?

– Да вот такой, вроде бы простой, но столь умиротворяющей красоты. Там всё другое… – И замолчал, словно обдумывая, как пояснить это «другое». – То, что видел… каньоны в штатах Аризона, Невады оставляют странное впечатление… или ощущение? – И снова помедлив, добавил тихо, будто лишь сейчас додумав нечто: – Да и сами американцы… Ведь они просто одержимы быть во всём впереди, чтобы прочно стоять на земле… как те самые каньоны Эльдорадо, которые даже пугают своей неприступность и мощью.

И замолчал. Снова надел темные очки, пошел по площадке вокруг Стеллы. Что это он? Не хочет продолжать говорить об Америке? Жаль. Хотелось бы еще… Но спрашивать не буду, пусть сам… Но уже подошел ко мне:

– Ты, наверное, заметила, что я не только возвращаюсь к теме прошлого, но и… всех обгоняющего. – Да нет, он не спрашивал меня, пожалуй, говорил это себе, поэтому я молчала и лишь с интересом смотрела на него. – Да, да, так и есть. Последние месяцы… а, вернее, после прочтения твоих записок, я часто возвращаюсь к тому и другому, хотя и не знаю: зачем? – И усмехнулся: – Может, поможешь найти ответ?

– Валя… – улыбнулась растерянно: – Ну какой я могу дать ответ тебе… человеку, всю жизнь «бегущему впереди»?

И чуть не рассмеялась нечаянно выскользнувшей метафоре, а он снял очки, вскинул глаза:

– Ну, хорошо. Ответ не давай, но помоги… посоветуй… успокой… позволь выговориться.

– Хорошо, – взяла его под руку, – давай еще раз взглянем на эти умиротворяющее, как ты сказал, пейзажи, – слегка подтолкнула его к ступенькам, – не спеша спустимся, и я покажу тебе свой любимый уголок парка, а потом ты…

И он покорно зашагал по ступенькам.

Да! И еще вспомнилось. Вечер танцев в Доме культуры. Ко мне начинает приставать парень, с которым не хочу танцевать. Иду в холл, он – за мной. Возвращаюсь, он – следом. Тогда останавливаюсь у двери в зал, прислоняюсь спиной к косяку. Подходит, становится напротив, хватает за руку, тянет к себе и тогда я неожиданно для себя даю ему пощечину, направляюсь к раздевалке. Там, позади, шум, возня… И оказалось, кто-то схватился с этим приставалой, завязалась драка… и, как потом оказалось, то был Валентин.

И вот мы стоим на краю крутого склона. Позади нас – почти нетронутые заросли рощи, впереди – голубоватое приволье задеснянских далей, а рядом «мой» валун, разогретый низким солнцем, к которому привожу всех своих гостей. И странно, то ли некая магическая сила, затаившаяся в нём, то ли эти просторы – перед ним, но всегда мои собеседники здесь раскрываются, отыскивая для себя нечто новое в рассказах о жизни. Произойдёт ли подобное с моим «бегущем впереди»? Но пока спрошу его о том, о чем хотелось:

– Валентин, скажи… – И улыбнулась, извиняясь: – А можешь и не говорить, если…

– О чем тебе сказать? – решительно прерывает.

– А скажи-ка мне, одноклассник-лидер, чего ты достиг в жизни, кем работал, какая семья… – И осеклась: – Ой, многого хочу, да?

Он присел на валун, а я, стоя напротив и надеясь на таинственную силу камня, прошептала про себя: ну-ну, не стесняйся, давай, я слушаю! И он заговорил:

– А путь мой был таким: Карачев, Москва, факультет журналистики МГУ, работа в газетах Москвы, потом – корреспондентом в Америке, где изъездил немало, повидал много. Был в резервациях индейцев новаха, апачей, любовался потрясающим Гранд-Каньоном, от которого становится восторженно и страшно, водохранилищем Пауэлл на реке Колорадо в штатах Юта и Аризона… Удивительное озеро. Еще ни растений в нём, ни рыбы и, может, поэтому голубое-голубое!.. да еще изрезанное желтыми каньонами… Какая-то нереальная красота! И особенно на закате, когда удлиняются тени, густеют краски…

– Счастливчик, – вырвалось, – Стольким любовался…

– Да не только любовался. Знаешь, в Америке тоже есть такое… – И махнул рукой. – Пригороды мегаполисов, в которых целые поколения живут за счет подачек государства и через которые надо проезжать на скорости, а то могут ограбить и даже убить. А промышленный котёл Детройта… ну, там, где делают форды, кадиллаки. Там тоже разного хватает: и мощных цехов с автоматизированным производством, и заброшенных кварталов с пустыми разрушающимися домами, в которых ютятся бомжи… – И помолчал, словно вспоминая что-то. – Но дело не в этих язвах богатой Америки, просто заскучал я среди американцев, так полностью и не приняв их.

– Вот это да! —воскликнула: – Ты, стремящийся обогнать всех, и не принял таких же?

– А вот так и не принял. Конечно, эти ребята энергичные, деловые, но… Понимаешь, они отличные профессионалы в своём деле, но говорить с ними еще о чем-то… Нет в них этой нашей… – И пошевелил пальцами, словно нащупывая что-то. – Нет в них способности… или желания рассуждать, выходя за рамки денег и своей профессии. Вот и вернулся в Москву…

– В семью… – подтолкнула его на ответ именно об этом.

– Да, в семью. Но сын уже вырос, отделился, а жена… – И взглянул на меня, извиняясь: – Прости, не будем о… Хорошо? – Распрямился, встал, слегка расправил плечи: – Давай возвратимся к тому, о чем я хотел с тобой…

Но теперь на валун присела я, давая понять, что готова слушать.

– Знаешь, я всё отчетливей ощущаю, что время беспощадно быстро пожирает моё настоящее, трансформируя в то самое прошлое, от которого я отмахивался и которое старался забыть. – Сделал несколько шагов к краю обрыва, постоял, обернулся ко мне: – Я разорвал мое минувшее, растерзал, разбросал по полю жизни и теперь не могу… – Снова отвернулся и, стоя ко мне спиной, продолжил: – И теперь из маленьких эпизодов, разбросанных в разных газетах и публикациях в те времена, когда мое прошлое было настоящим, не могу составить хотя бы небольшую картину своей жизни, словно оно, мое прошлое, обиделось на меня и отвернулось окончательно. – Подошел ко мне, присел. – И не только ощущаю это, но начинаю отчетливо понимать, что в этом моя беда…

И, бросив на меня быстрый и, как мне показалось, упрекающий взгляд, снова встал, подошел к сосне, прислонил к ней ладони, лоб и застыл. Что мне надо было сказать? Не знаю и теперь. А тогда подошла, прикоснулась к плечу:

– Валентин… Валя, не надо так… – Не отозвался. И тогда, чтобы увести его от грустных мыслей, робко пошутила: – Ну скажи, зачем тебе прошлое, если твоё настоящее было таким интересным? Не печалуйся, – почему-то именно этот глагол выпорхнул, – каждому – своё. Мне, при скудости на события жизни, близким стало прошлое, тебе, при обилии… настоящее.

Но он резко обернулся:

– Да пойми ты! Мое стремление непременно быть обгоняющим образовало вокруг меня некую зону отчуждения, в которой… – Обернулся, махнул рукой, шагнул от дерева. – И она словно то самое искусственное озеро Пауэлл, о котором я тебе… Красивое. Но неживое! – Замолчал. И почему-то глядя на валун, проговорил вроде как себе: – Ведь я, занятый только собой, почти не думал о тех, кто оставался за спиной, а теперь… – Взглянул чуть удивленно и растерянно: – А теперь я один… Один! Все, кто мог быть рядом, остались где-то там, позади… в твоём прошлом.

– Почему в моем? – мягко усмехнулась.

– Прости, – вяло усмехнулся и он. – Не в твоем, а в котором ты… о котором ты так заманчиво и, тревожа душу, пишешь.

Я молча отошла от него, присела, жестом пригласила и его. Помолчали. Сказать что-то, утешить? Но нуждается ли он в моём утешении? Наверное, ему нужно просто выговориться, и именно мне, той, к которой так и не подошел когда-то… Кстати, а почему? И захотелось спросить.

– Валентин, скажи… – И тут же спохватилась: – Но можешь и не говорить если…

– Ну, почему же? Спрашивай. Если я в сокровенном так раскрылся перед тобой, то…

– То объясни мне, – подхватила. – Почему ты никогда не подошел ко мне тогда, в школьные годы, хотя…

– Хотя, – подхватил и он, – вроде как следил за тобой, да? – И, не ожидая ответа, продолжил: – Да потому, что каким-то двадцатым чувством улавливал нашу разность и твою скрытую способность потянуть меня совсем не в мою, в другую сторону. – Коротко взглянул, натянуто улыбнулся: – Я даже побаивался тебя. Что, разве оказался не прав?

В ответ я лишь пожала плечами, встала и мы стали спускаться с откоса, чтобы выйти на асфальт широкой тропы, которая выводила к Кургану.

Вскоре мы расстались, – он заторопился в театр на просмотр еще одного спектакля, – «Осовремененного Бомарше», – пригласил и меня, но я отказалась, – «Не люблю выкрутасы теперешних режиссеров», – а после спектакля должен был спешить к поезду.

Но через несколько дней по мобильнику я услышала его голос: «Я тут нашел в своём блокноте кое-что… Когда был в резервации индейцев апачей, то прочитал вот такие слова их молитвы, выдолбленные на куске дерева: „Оглядываясь в прошлое, я наполняюсь благодарностью. Вглядываясь в будущее, я наполняюсь видением. Глядя вверх, я исполняюсь силой. Глядя внутрь, я нахожу мир.“ Так вот, выходит, что ты, наполняясь благодарностью прошлого, нашла свой мир, а я, обгоняющий других и оставляющий за спиной прошлое, свой разрушил.»

Ну какие слова утешения могла сказать ему, «отличнику», я, тихая «троечница», которая, копаясь в прошлом, так и не нашла той грани, за которую нельзя переходить, чтобы не утратить настоящего.

Три встречи со Сковородой

Знаю, что и сегодня он придёт ко мне с листками, на которых им выписаны высказывания украинского философа Григория Сковороды3636
  Григо́рий Сковорода́ (1722—1794) – русский и украинский странствующий философ.


[Закрыть]. И знаю потому, что он, мой сосед из пятой квартиры, человек дотошный и во всём хочет «дойти до самой сути» – его любимое высказывание. Надо сказать, что иногда достаёт меня этим изрядно. Ну, к примеру: зачем несколько вечеров ему было нужно докапываться до «сути» происхождения луны, если даже ученые спорят об этом. Вот и вчера он, мой одержимый «копатель» Арт, – производное от его рыкающего двумя «р» имени Артур, – пришел ко мне, и я услышала привычное: «Знаешь, я тут…» И, пройдя в зал, сел на диван, вынул из нагрудного кармана смартфон и, поднеся его почти к носу, прочитал:

– «Без ядра орех ничто, так же, как и человек без сердца». – И взглянул вопросительно: – Разве прав этот философ?

– Да вроде бы… – ответила и, всем своим видом давая понять своему одержимому собеседнику, что он – не к сати, подошла к компьютеру и окейнула его в «Сон».

– Вот в том-от и дело, что «вроде бы»! – может, и заметил мой настрой, но всё же обрадовался. – Ну что это? Разве философу-гуманисту пристало вот так… о человеке, у которого нет сердца? А если даже и нет, то всё же он человек, человек! И сказать о таком «ничто» уж слишком… бессердечно.

– И кто ж он, этот бессердечный философ? – улыбнулась, смягчая его возмущение.

– Да Григорий Сковорода. Знаешь о таком?

– О «таком» знаю, но мало… кажется, жил он в восемнадцатом веке и только одно его высказывание и помню: «Кто стыдится признать недостатки свои, тот потом…»

– Вот-вот, – прервал и снова, вглядевшись в смартфон, продолжил: – «…тот со временем и будет бесстыдно оправдывать свое невежество, которое есть наибольший порок.» Ведь в этом-то прав! Скольких встречал в жизни таких, которые именно так и поступали. Помню у нас в хирургическом отделении…

Я сжалась. Знаю, если сейчас начнёт вспоминать, то компьютер мне придётся из «Сна» окейнуть в «Завершение работы», а так хотелось!.. поэтому ринулась ограничить своего друга темой «Сковорода».

– Прости, но хочу уточнить: так в каком веке жил Сковорода и какие в твоём умнике-смартфоне еще премудрости есть? Если познакомишь…

И он встрепенулся:

– И познакомлю. А в Википедии вычитал справку о нём.

И глубоко вздохнул, словно готовясь к длинному монологу, а я подумала: ну, пожалуйста!.. покороче, а то ждёт меня Комп с более интересным занятием.

– А жил он и впрямь в 18 веке, был очень образованным талантливым человеком для того времени… да и для нашего, знал несколько языков, писал стихи, басни, философские сочинения, пел, играл на скрипке, флейте, дудке, гуслях, бандуре, путешествовал по Европе в свите богатых людей…

Я улыбнулась, выпрямилась, скрестила руки, давая понять, что мол, ладно, дослушаю, хоть и длинно ты – о нём… и он понял мой «жест», потому что услышала:

– Хорошо, хорошо, раз ты заскучала, то о его достоинствах больше не буду, а сразу – «быка – за рога».

Почти рассмеялась этому «быка за рога» применительно к философу, а он… Он поспешил пояснить:

– Ну, «быка – за рога» я к тому, что сразу тебе процитирую некоторые его афоризмы, которых он столько наплодил, что и до сих философы постигают их суть.

– Например?

– А вот тебе пример: «У тех, кто душой низкий, лучшее из всего написанного и сказанного становится наиболее плохим.» Тебе ясно?.. о чём он.

– Ну… – пожала плечами, – это значит, что… – И рассмеялась: – Значит, низкие душой должны больше помалкивать, а не…

– Вот-вот, знал, что именно так и поймёшь. А по мне эти слова философа просто какая-то абракадабра, которую надо пропустить мимо ушей.

– А что не пропускать?

– А не пропускать вот что, слушай. – Он взял мои очки для чтения, пальцем потыкал в смартфон и прочитал: «Бери вершину и будешь иметь середину.» О! – и поднял палец. – Разве не мудро?

– А вдруг, – ухмыльнулась я, – будешь брать вершину, сорвешься, пролетишь мимо середины и угодишь прямо в лужу. Что тогда?

Он чуть обескураженно помолчал, взглянул на меня:

– Ну, знаешь… Всё бывает. В любом порыве бывают и срывы, но главное… – и снова замолк.

– Ладно, ладно… Конечно, согласна с тобой: главное – порыв, желание вскарабкаться на вершину, ведь уже и в этом есть нечто. – И, чтобы приободрить моего стремящегося «к самой сути» друга, добавила: – И какие еще мудрости ты почерпнул у мудрого философа Сковороды?

Он взглянул чуть вопросительно, – опять шучу? – но я уже застыла в кресле, готовая смиренно слушать.

– А вот такие… «Добрый ум делает легким любой образ жизни.» Разве не так?

– Так, – кивнула, опустив глаза долу, чтобы он не искал в них моих сомневающихся эмоций.

– «Из видимого познавай невидимое.» Ведь здорово? – Я поспешно кивнула головой. – «Не тот глуп, кто не знает, но тот, кто знать не хочет.» – Еще один мой согласный кивок. – «Ни о чем не беспокоиться, – значит, не жить, а быть мертвым…»

И всё же встрепенулась:

– Ты меня забросал афоризмами, может хватит?.. а то вот так, с налёта, враз их не осмыслить, такое надо пережёвывать, обдумывать, подвергать сомнениям, а потом уж… Ведь так и поступаешь?

– Да, согласен, но эти, что прочитал, настолько прозрачны и верны, что… А вот такое я едва ли проглочу, не подвергнув сомнению: «Разве умно совершает тот, кто, начиная длинный путь, в ходе не соблюдает меру?»

– Слушай, – встала я, вроде как пригласив и его к этому, – а разве умно поступаем мы, что в один присест хотим познать все премудрости Сковороды?

Встал и он:

– Извини… Знаю, что оторвал тебя от твоего любимого компьютера, но так хотелось…

– Извини и ты, но давай договоримся так: приходи завтра и мы снова – только о Сковороде! Но прежде я «подкуюсь» о нём в Интернете, и мы с тобой поскачем по его афоризмам бо-одренько так, ты мне – свой, я тебе – свой, ты мне…

И он рассмеялся:

– Хорошо. Идёт!

И, водворив смартфон в нагрудный карман, направился к порогу.

Но на следующий день вечером я позвонила ему и предложила съездить в парк «Соловьи»:

– Выгляни в окно. Прелесть-то на улице какая! Заходящее солнышко, лепота осенняя, а ты…

И он тут же согласился, подхватив:

– А я всё о Сковороде, да его афоризмах, да?

– Да нет, сегодня не отказываюсь и я – о нём, но лучше – в парке, под оранжевыми кронами клёнов, тем более что философ утверждал: «Не любит сердце, не видя красоты.»

И вот мы уже идём по аллее под оранжево-буйствующими клёнами, ярко подсвеченных заходящим светилом. Какая же щедрая и радующая всё живое красота! Вот одна из крон словно пылесосом втянула в себя стайку воробьев, но тут же из неё выплеснулось неудержимо веселое щебетанье и щёлканье.

– Знаешь, – приостановилась, – мне иногда кажется, что вот в такой благодати как раз и кроется вся мудрость мира. Недаром же верующий Сковорода, называвший себя «глиняной черной сковородой, пекущая белые блины», утверждал, что для познания Бога вполне достаточно природы.

– А где ты это вычитала?

– Да там же, в Интернете. Только кроме Википедии, нашла очень интересную статью о нём, вот и… Представляешь, уже будучи не молодым, в простой одежде и только с самыми необходимыми вещами и книгами в котомке обошел он пешком множество селений Украины, на ночь останавливаясь в деревенских хатках. Что, разве не жизнь для настоящего философа?

Но мой спутник уже молча вынул из кармана смартфон, готовясь прочитать что-то, а на мой вопрошающий взгляд поспешил ответить:

– Да не бойся ты… То, что собираюсь прочитать, не разрушит твоего любования, а, может, как раз наоборот… – И, не ожидая ответа, прочитал: «Ищем счастье по странам, столетиям, а оно везде и всегда с нами; и оно возле нас ищет нас самых; и оно подобно солнечному сиянию – отклони ему лишь вход в душу свою», Ну, и как ты – к этому? – А так… Конечно, прав Сковорода. – Но немного пройдя, улыбнулась: – Только сомневаюсь, что счастье нас ищет.

Но Арт пока не отозвался на мою лёгкую иронию, наверное, тоже соображая, ищет ли нас счастье?.. а я вынула из сумочки страничку с вчерашней распечаткой афоризмов философа и нашла отмеченное галочками:

– Послушай-ка теперь ты вот эти, зацепившие меня, утверждения Сковороды: «Познаешь истину – войдет тогда в кровь твою солнце», ««Истина сжигает и уничтожает все стихии, показывая, что они лишь тень ее». По-моему, как раз у истины речь далеко не простая, а весьма и весьма сложная. Да потом что такое истина? Ведь далеко не для всех она одинакова. Для Сталина3737
  Григо́рий Сковорода́ (1722—1794) – русский и украинский странствующий философ.


[Закрыть] «уничтожить как класс» самых трудолюбивых мужиков России было истиной, для Гитлера3838
  Адольф Гитлер (1889—1945) – председатель (фюрер) партии НСДАП, глава Третьего рейха (рейхсканцлер) в 1933—1945, главный военный преступник Второй мировой войны.


[Закрыть] – что немецкая раса должна стать господствующей, а для других… Так что познавая истину, далеко не всегда в сердце входит солнце, а начинает дуть такой леденящий ветер, что…

И не закончила фразы. Да и зачем? Ведь Арт, конечно, все понял. Но принял ли? Похоже, что не совсем, ибо, глядя себе под ноги, закачал головой и тихо сказал:

– Ну, ты даёшь… сразу столько – об истине? Не могу тебе тотчас ответить, но подумаю, подумаю. – И хихикнул, – Но без бутылки не разобраться.

– Ну, что ж, приходи с бутылкой, – засмеялась. – Не зря же Блок3939
  Алекса́ндр Блок (1880—1921) – русский великий поэт, писатель, переводчик.


[Закрыть] писал: «Я знаю: истина в вине.»

И мы, отвлёкшись от философа, стали подниматься на Курган Бессмертия, чтобы полюбоваться пестрыми, раскрашенными осенью окрестностями города, окруженного дальней темно-синей кромкой лесов.

И вечером следующего дня он пришёл с маленькой изящной бутылочкой армянского коньяка:

– Возьми. Может, пособит разобраться в афоризмах Сковороды.

– Арт, ну ты даёшь! – всплеснула руками: – Я же пошутила!

– Да знаю, знаю, но… Давай всё же под коньячок выясним кое-что, ведь то, что он писал об истинах, и впрямь весьма сомнительно.

И был у нас еще один вечер в компании со Сковородой, в который Арт коварно расставлял мне ловушки, ловко вплетая в речь афоризмы философа:

– Знаешь, говорить правду легко и просто.

А когда я стала сомневаться в «просто», настаивая, что – «наоборот», то он, посмеиваясь, признался, что это – утверждение Сковороды. И, приняв «ход» Арта, зацепившись за подходящее слово, я тоже вплела в одно из своих возражений такое:

– Ведь ты делаешь наилучшее и для тебя спасательное дело, когда твердо ступаешь по пути здравого смысла, не так ли?

На что он, взмахнув руками и словно защищаясь от этой фразы, воскликнул:

– Да нет же, нет! Здравый смысл не всегда спасает, он может здорово подвести и даже разъединить близких людей, я много раз в этом убеждался и поэтому с осторожностью отношусь к нему, зачастую полагаясь и на чувство.

– Ну вот… – сглотнула коньяка, – значит, решим так: нельзя полностью верить философам, ведь насчет «спасательного дела» здравого смысла утверждаю не я, а он, Григорий Сковорода.

Арт молча поднял бокал, слегка наклонил его и рассматривая сбегавшие по стенке дорожки, грустно улыбнулся:

– Скажи, а есть ли вообще он, этот здравый смысл… в нашем безумном мире, в котором всем столько всего нужно, надо, нужно, надо… А, ведь… – Отпил глоток коньяка: – «Тот ближе всех к небу, кому ничего не надо.» И это сказал опять же философ, о котором мы с тобой…

– Арт, стоп, – прервала своего загрустившего друга. – Не надо вот так прощаться с мудрым человеком. Давай я прочту тебе из одной его книги вот эти, отлично написанные строки:

«Встань, если хотишь, на ровном месте, вели поставить вокруг себя сотни зеркал и в то же время увидишь, что един твой телесный болван владеет сотнею видов, а как только зеркалы отнять, все сокрываются. Однако же телесный наш болван и сам есть едина токмо тень истинного человека. Сия тварь, будто обезьяна, образует яйцевидным деянием невидимую и присносущную силу и божество того человека, коего все болваны суть аки бы зерцаловидные тени.»

Мой собеседник тряхнул головой, улыбнулся, провёл рукой по голове, плечу, словно желая ощутить «сию тварь», собственного болвана, а я, заметив этот его жест, улыбнулась:

– Конечно, тебе, хирургу, трудно смириться с тем, что философ называет тело «тварью», но давай подумаем над «аки бы зерцаловидные тени» и…

– Нет, – тихо, но решительно сказал он, – для сегодняшнего вечера хватит. И эту твою цитату… – Взглянул на меня, усмехнулся: – Вернее, Сковороды, я додумаю как-нибудь потом, а сейчас…

– А сейчас, – перехватила инициативу, – дабы в этот вечер осталась добрая память в наших сердцах о философе, вот что скажу: ведь не только прожил он жизнь, «вырвав сердце из клейкой стихийности мира», но, следуя совету, данному другим: «Собери внутри себя свои мысли и в себе самом ищи настоящих благ» ушел из этой самой «стихийности» достойно. Согласно преданию, вырыл себе в саду могилу, переоделся в чистую одежду, положил собственные рукописи под голову и, накрывшись свитой, навеки заснул, а потомки по его завещанию на надгробии философа сделали надпись, которую, как и его афоризмы, каждый может толковать по-своему: «Мир ловил меня, но не поймал».