Текст книги "История мировой литературы. Древний Ближний Восток"

Поэма начинается с вступления (затем оно, видоизменяясь, станет традиционным для классического героического эпоса), которое определяет главную тему повествования:

 
О все видавшем
О познавшем моря,
О врагов покорившем
О постигшем премудрость,
Сокровенное видел он,
Принес нам весть
В дальний путь ходил,
Рассказ о трудах
Стеною обнес
до края мира,
перешедшем все горы,
вместе с другом,
о все проницавшем:
тайное ведал,
о днях до потопа,
но устал и смирился,
на камне высек,
Урук огражденный…
 

(Здесь и далее перевод И. Дьяконова)[514]514
  Поэзия и проза Древнего Востока. С. 166. См. также: Когда Ану сотворил небо. С. 137. Далее текст «Эпоса о Гильгамеше» цитируется по последнему изданию с указанием страниц в квадратных скобках после цитаты.


[Закрыть]

Показательно, насколько четко автором поэмы осознается, что он создает и записывает стихотворный текст: каждый стих не только выделен графически, но и четко зафиксирована цезура (большой пробел на глиняной табличке, делящий строку на два полустишия по два ударения в каждом). Торжественное вступление сразу же задает философский тон всему повествованию: речь идет о поисках истины, тайны жизни, смысла человеческого бытия. Благодаря этому зачину путь Гильгамеша видится как обобщающая парадигма человеческого пути и испытаний, встречающихся на нем. Вступление завершается описанием Урука, и в словах древнего поэта сквозит нескрываемая гордость за родной город:

 
Осмотри стену, чьи венцы как по нити,
Погляди на вал, что не знает подобья,
Прикоснись к порогам, лежащим издревле,
И вступи в Эану, жилище Иштар, —
Даже будущий царь не построит такого, —
Поднимись и пройди по стенам Урука,
Обозри основанье, кирпичи ощупай:
Его кирпичи не обожжены ли
И заложены стены не семью ль мудрецами? [137]
 

Далее на авансцене появляется главный герой поэмы – царь Урука Гильгамеш: «Велик он более [всех человеков], // На две трети он бог, на одну – человек он…» [138]. В начале развития сюжета Гильгамеш предстает как буйствующий богатырь, своими воинскими и любовными похождениями не дающий покоя жителям города, ибо он «днем и ночью буйствует плотью…» [138]. Обеспокоенные жители взывают к небесному богу Ану и богине-матери Аруру (вероятно, древнейшая дошумерская богиня-мать, которая была отождествлена с Нинхурсаг; она же, по-видимому, тождественна Мами-Нинту) с просьбой помочь в их беде. Они умоляют создательницу людей Аруру сотворить того, кто был бы подобен Гильгамешу и равен ему, кто смог бы укротить его силу: «Аруру, ты создала Гильгамеша, // Теперь создай ему подобье! // Когда отвагой с Гильгамешем он сравнится, // Пусть соревнуются, Урук да отдыхает» [139].

Аруру приступает к новому акту творения: она берет глину и лепит дикого человека – Энкиду (возможно, его имя в переводе с шумерского означает «Энки благостен»). Энкиду должен уравновесить дикую силу Гильгамеша, поэтому он предстает и как его соперник, и как его двойник («подобье» – это слово по-аккадски означает и «название», «имя»). Облик Энкиду и его поведение подчеркивают близость его миру дикой природы и удаленность от цивилизации:

 
Шерстью покрыто все его тело,
Подобно женщине, волосы носит,
Пряди волос как хлеба густые,
Ни людей, ни мира не ведал,
Одеждой одет он, словно Сумукан[515]515
  Сумукан – покровитель диких зверей, поэтому, вероятно, одежда Энкиду – это густая шерсть (т. е. одежды вообще нет) или звериные шкуры.


[Закрыть].
Вместе с газелями ест он травы,
Вместе со зверьми к водопою теснится,
Вместе с тварями сердце радует водою. [139]
 

Энкиду защищает диких зверей от ловца-охотника, засыпает вырытые им ямы; один вид дикого Энкиду смертельно пугает охотника: «…Тоска проникла в его утробу, // Идущему дальним путем стал лицом подобен» [139], т. е. мертвому (типичный пример табу и эвфемизма). По совету своего отца охотник отправляется в Урук и рассказывает о странном существе неукротимой силы Гильгамешу. Прежде чем Энкиду встретится с Гильгамешем, должно очеловечить его. Это произойдет, если он познает женщину. Именно поэтому Гильгамеш направляет в степь блудницу Шамхат: «Ее увидев, к ней подойдет он – // Покинут его звери, что росли с ним в пустыне» [141]. Так и случилось: семь дней (сакральное число) Энкиду наслаждается любовью Шамхат, и любовь превращает его из дикого зверя в человека:

 
…Когда же насытился лаской,
К зверью своему обратил лицо он.
Увидев Энкиду, убежали газели,
Степное зверье избегало его тела.
Вскочил Энкиду, – ослабели мышцы,
Остановились ноги, – и ушли его звери.
Смирился Энкиду, – ему, как прежде, не бегать!
Но стал он умней, разуменьем глубже… [142]
 

Блудница рассказывает Энкиду об Уруке и о Гильгамеше, равном ему силой, и о том, что Гильгамеш видел вещие сны о нем, Энкиду (как и в шумерской поэзии, в вавилонской часто встречается мотив вещего сна и его толкования). Мать Гильгамеша Нинсун истолковывает сон об упавшем с неба камне как предсказание появления у Гильгамеша равного ему друга: «…Он будет другом, тебя не покинет – // Сну твоему таково толкованье» [144]. Заметим, что с самого начала поэмы образ Энкиду имеет иное наполнение, нежели в шумерских сказаниях: там Энкиду был всего лишь слугой, рабом Гильгамеша, здесь он становится его другом и побратимом. Нинсун же толкует новый сон Гильгамеша об упавшем в огражденный Урук боевом топоре: «…Сильный, я сказала, придет сотоварищ, спаситель друга, // Во всей стране рука его могуча, // Как из камня небес, крепки его руки!» [145].

Тем временем блудница изготовляет для Энкиду одежду и ведет его к пастушьему стану, где он вкушает хлеб и вино и тем самым приобщается к миру людей: «Ешь хлеб, Энкиду, – то свойственно жизни, // Сикеру[516]516
  Сикера – разновидность хмельного напитка.


[Закрыть] пей – суждено то миру!» [146]. В эту ночь, взяв в руки оружие, Энкиду охраняет пастуший стан от львов и волков (ситуация, прямо противоположная начальной, когда он выступал защитником диких зверей).

Затем наступает момент встречи двух героев: они сталкиваются на пороге брачного покоя богини Ишхары, к которой спешит Гильгамеш, чтобы совершить обряд священного брака с ее жрицей (Ишхара – древнейшая аккадская богиня, по-видимому, еще дошумерская; часто отождествлялась с Иштар): «Было в ту ночь для Ишхары постелено ложе, // Но Гильгамешу, как бог, явился соперник: // В брачный покой Энкиду дверь заградил ногою, // Гильгамешу войти он не дал» [148]. Гильгамеш и Энкиду вступают в схватку, но силы их равны и ни один не может одолеть другого (этот момент также станет традиционным для многих героических эпопей). Восхищенный силой Энкиду, Гильгамеш ведет его к своей матери Нинсун, а та благословляет его и нарекает братом Гильгамеша: «Обнялись оба друга, сели рядом, // За руки взялись, как братья родные» [149].

Обретение друга качественно меняет обоих героев. Печалится сердце Энкиду, ибо без дела пропадает его сила. Тогда и Гильгамеш делится с ним возникшим замыслом – отправиться в горы Ливана, покрытые кедровым лесом, и убить живущего в этом лесу свирепого Хумбабу (аккадский вариант шумерского Хувавы) – олицетворение зла. В вавилонской поэме в большей степени, чем в шумерском прототипе, акцентируется этический момент замысла героя – стремление уничтожить зло; но одновременно это и жажда личной славы, желание «создать себе имя» (им будут одержимы и строители Вавилонской башни в знаменитой библейской притче):

 
Друг мой, далеко есть горы Ливана,
Кедровым те горы покрыты лесом,
Живет в том лесу свирепый Хумбаба, —
Давай его вместе убьем мы с тобою,
И все, что есть злого, изгоним из мира!
Нарублю я кедра, – поросли им горы, —
Вечное имя себе создам я! [149–150]
 

В ответ на предостережения Энкиду о страшных трудностях пути и возможной гибели («Хумбаба – ураган его голос, // Уста его – пламя, смерть – дыханье! // Зачем пожелал ты свершать такое?» [150]) Гильгамеш говорит о краткости вообще человеческой жизни, а потому единственное, что дано человеку, – «оставить имя», т. е. славу о своих героических деяниях:

 
Только боги с Солнцем пребудут вечно,
А человек – сочтены его годы,
Чтоб он ни делал, – все ветер![517]517
  Эти слова содержат явную перекличку с библейским Экклесиастом. Ср.: «Но оглянулся я на дела, что сделали мои руки, // И на труды, над чем я трудился, – // И вот, всё – тщета и ловля ветра…» (Еккл 2:11; перевод И. Дьяконова). В Синодальном переводе выражение «ловля ветра» передается как «томление духа». См. также Еккл 2:17, 26; 4:4–6).


[Закрыть]
Ты и сейчас боишься смерти,
Где ж она, сила твоей отваги?
Я пойду перед тобою, а ты кричи мне:
«Иди, не бойся!»
Если паду я – оставлю имя…[151]
 

Далее герои, готовясь к походу, приказывают мастерам выковать им особое оружие (описание его более детально, нежели в шумерской версии). В целом стиль поэмы изобилует типично эпическими ретардирующими повторами, повествование движется замедленно, неторопливо (так, неоднократно повторяются пояснения Гильгамеша, касающиеся замысла похода, а также предостережения Энкиду и старейшин города об опасностях пути). Очень детально изображено прощание Гильгамеша с родным городом. Вначале он объявляет всему населению города о цели своего похода:

 
…хочу я видеть
Того, чье имя опаляет страны.
В кедровом лесу его хочу победить я,
Сколь могуч я, отпрыск Урука, мир да услышит!
Подниму я руку, нарублю я кедра,
Вечное имя себе создам я! [152]
 

Встревоженные старейшины также предупреждают Гильгамеша об опасности похода (абсолютно в тех же выражениях, что и Энкиду), но герой, смеясь, оглядывается на друга и говорит, что он, конечно, очень страшится Хумбабы, но с другом ему ничего не страшно. И тогда старейшины благословляют Гильгамеша на подвиги, а сам он просит помощи и благоволения у бога солнца Шамаша (и здесь уже нет архаических сказочных амулетов в виде чудовищ, которые дает шумерский Уту Гильгамешу): «Я иду, но к Шамашу руки воздел я: // Ныне жизнь моя да сохранится, // Возврати меня к пристани Урука, // Сень твою простри надо мною!» [153]. Здесь разрушено несколько клинописных строк, но, как предполагает И. М. Дьяконов, «Шамаш дал двусмысленный ответ на гаданье героев» [153]. Гильгамеш опечален, но все равно преисполнен решимости выступить в поход. Он и Энкиду облачаются в полное боевое снаряжение, и наступает трогательный момент прощания героя с матерью, царицей Нинсун. Очень убедительно и психологически достоверно передано состояние матери, которая, принося жертву Шамашу, просит оградить ее сына от бед, гордится им и одновременно сетует на его гордый и беспокойный удел:

 
Зачем ты мне дал в сыновья Гильгамеша
И вложил ему в грудь беспокойное сердце?
Теперь ты коснулся его, и пойдет он
Дальней дорогой, туда, где Хумбаба,
В бою неведомом будет сражаться… [155]
 

На пути в кедровый лес Гильгамеш неоднократно погружается в вещие сны, которые толкует Энкиду. На подступах к горе, покрытой кедровым лесом, герои слышат ужасающий крик Хумбабы, но вопреки страху, охватившему все их существо, подбадривают друг друга и двигаются вперед. Гильгамеш говорит Энкиду:

 
Друг мой, ужели мы будем так жалки!
Столько гор уже перешли мы,
Убоимся ли той, что теперь перед нами,
Прежде чем мы нарубим кедра?
…Пусть сойдет с твоих рук онеменье,
пусть покинет слабость твое тело.
Возьмемся за руки, пойдем же, друг мой!
Пусть загорится твое сердце сраженьем!
Забудь о смерти – достигнешь жизни! [161]
 

Наконец герои достигают самого кедрового леса, и перед нами предстает один из древнейших пейзажей в мировой литературе:

 
Остановились у края леса,
Кедров высоту они видят,
Леса глубину они видят,
Где Хумбаба ходит – шагов не слышно.
Тропы проложены, путь удобен.
Видят гору кедра, жилище богов, престол Ирнини[518]518
  Ирнини – имя Иштар в качестве покровительницы мертвых.


[Закрыть].
Пред горою кедры несут свою пышность,
Тень хороша их, полна отрады,
Поросло там терньем, поросло кустами,
Кедры растут, растут олеандры. [161]
 

Тем временем Хумбаба готовится к битве и надевает свои ужасные «одеяния-лучи» (или оболочки). И вновь звучит (на этот раз из уст Энкиду) гимн дружбе и ее побеждающей силе: «Один – лишь один, ничего он не может, // Чужаками мы здесь будем поодиночке, // По круче один не взойдет, а двое взберутся… //…Втрое скрученный канат не скоро порвется, // Два львенка вместе – льва сильнее!» [162]. Герои сражают Хумбабу («Гильгамеш поразил его в затылок, // Его друг, Энкиду, его в грудь ударил; // На третьем ударе пал он, // Замерли его буйные члены…» [163]), однако этого мало: необходимо еще уничтожить семь магических одеяний-оболочек Хумбабы, таинственно связанных с семью священными гигантскими кедрами. Срубая священные кедры, герои сражают свирепого Хумбабу («Гильгамеш деревья рубит, Энкиду пни корчует» [163]), а затем доставляют кедры на берега Евфрата.

Далее в дело вмешивается честолюбивая и властная богиня Иштар. Восхищенная мужеством и красотой Гильгамеша, она предлагает ему свою любовь, однако, к ее невероятному изумлению, Гильгамеш отказывается от этого. При этом он готов принести ей какие угодно дары, но в жены ее брать не намерен. Не стесняясь в выражениях, он честит Иштар за ее коварство и неверность:

 
Ты – жаровня, что гаснет в холод,
Черная дверь, что не держит ветра и бури,
Дворец, обвалившийся на голову герою,
Слон, растоптавший свою попону,
Смола, которой обварен носильщик,
Мех, из которого облит носильщик,
Плита, не сдержавшая каменную стену,
Таран, предавший жителей во вражью землю,
Сандалия, жмущая ногу господина!
Какого супруга ты любила вечно,
Какую славу тебе возносят?
Давай перечислю, с кем ты блудила! [164–165]
 

Несомненно, перед нами уже не прежний буйствующий Гильгамеш, не дающий проходу смертным женщинам и богиням. Дружба с Энкиду умудрила его, и теперь он ценит прежде всего верность. Весьма подробно он перечисляет Иштар всех, кто познал коварство ее любви, начиная с Думузи, и ни один не кончил добром: «И со мной, полюбив, ты так же поступишь!» [166].

Страшно разъяренная Иштар поднимается на небо к Ану и просит его создать гигантского быка, который убьет Гильгамеша. В том случае, если Ану откажется, она грозится нарушить особо важное для древнего мира равновесие: «Проложу я путь в глубину преисподней, // Подниму я мертвых, чтоб живых пожирали, – // Станет меньше тогда живых, чем мертвых!» [167] (здесь очевидна перекличка со сказанием о нисхождении Иштар в подземное царство). Ану подчиняется требованиям Иштар, и вскоре страшный бык начинает опустошать Урук, первым делом в семь глотков выпив Евфрат. Гильгамеш и Энкиду побеждают гигантского быка (сходный подвиг совершает Геракл):

 
Они руки свои омыли в Евфрате,
Обнялись, отправились, едут улицей Урука,
Толпы Урука на них взирают.
Гильгамеш вещает слово простолюдинкам Урука:
«Кто же красив среди героев,
Кто же горд среди мужей?
Гильгамеш красив среди героев,
Энкиду горд среди мужей!» [169]
 

Однако мужественного Энкиду ждет горькая и трагическая участь: Ану и Энлиль решили обречь его на раннюю смерть за убийство Хумбабы и небесного быка (весть об этом Энкиду получает в вещем сне). В этом решении вновь проявляется алогичность и жестокость поведения богов в языческом мире. Шамаш пытается заступиться за Энкиду перед Энлилем («Не твоим ли веленьем убиты Бык и Хумбаба? // Должен ли ныне Энкиду умереть безвинно?» [170]), но тот осаживает его вполне в духе уличной ссоры: «То-то ежедневно в их товарищах ты ходишь!» [170]. Гильгамеш потрясен известием о скорой смерти друга, он чувствует вину перед Энкиду, за то, что боги осудили его одного:

 
По лицу Гильгамеша побежали слезы:
«Брат, милый брат! Зачем вместо брата меня оправдали?»
И еще: «Неужели сидеть мне с призраком,
у могильного входа?
Никогда не увидеть своими очами любимого брата?» [170]
 

(Заметим, что здесь, вероятно, чтобы передать особое эмоциональное состояние Гильгамеша, в его плаче использован шестиударный стих с двумя цезурами, отмеченными в клинописном тексте большими пробелами: «Брат, милый брат! / Зачем вместо брата / меня оправдали?».

В страшном горе, в предчувствии смерти, в отчаянии Энкиду проклинает охотника и блудницу, благодаря которым он приобщился к этому миру, получил знание о нем. Однако Шамаш, слыша со своей высоты эти проклятья, напоминает ему, что, кроме горечи и смерти, он получил благодаря Шамхат радость дружбы и славу, которая ждет его: «Теперь же Гильгамеш, и друг и брат твой, // Уложит тебя на великом ложе, // На ложе почетном тебя уложит, // Поселит тебя слева, в месте покоя; // Государи земли облобызают твои ноги…» [174]. Раскаиваясь в своих словах, Энкиду взамен проклятий произносит благословение блуднице, и умиротворяется его сердце (в этом фрагменте отчетливо звучит мысль о ценности земного бытия несмотря на его краткость и трагичность).

Болезнь все больше одолевает Энкиду, новые и новые зловещие сны предвещают его смерть. В одном из них он увидел, как явился к нему человек с орлиными крыльями и когтями и увлек его в Страну-без-возврата (описание ее совпадает с тем, что изображено в поэмах «Нергал и Эрешкигаль» и «Сошествие Иштар в преисподнюю»). Там Энкиду видит и легендарного Этану, летавшего на орле, и царицу преисподней Эрешкигаль, а перед ней – деву-писца Белет-цери (аккадский вариант Гештинанны), которая делает записи в таблице судеб. Слова ее, услышанные Энкиду во сне, звучат как смертный приговор: «Подняла лицо, меня увидала: // “Смерть уже взяла того человека!”» [176].

Последнее, о чем просит Энкиду Гильгамеша перед смертью – не забывать о нем и его деяниях. В этом месте повествование достигает большого эмоционального накала. Гильгамеш горько оплакивает смерть друга, и таблица VIII содержит самый настоящий лирический шедевр – плач героя, имитирующий форму народного плача, изобилующий многочисленными сравнениями и параллелизмами:

 
…Да плачут уступы гор лесистых,
По которым мы с тобою всходили,
Да рыдает пажить, как мать родная,
Да плачут соком кипарисы и кедры,
Средь которых с тобою мы пробирались,
Да плачут медведи, гиены, барсы и тигры,
Козероги и рыси, львы и туры,
Олени и антилопы, скот и тварь степная…
…Словно мать и отец в его дальних кочевьях,
Я об Энкиду буду плакать:
Внимайте же мне, мужи, внимайте,
Внимайте, старейшины огражденного Урука!
Я об Энкиду, моем друге, плачу,
Словно плакальщица, горько рыдаю:
Мощный топор мой, сильный оплот мой,
Верный кинжал мой, надежный щит мой,
Праздничный плащ мой, пышный убор мой, —
Демон злой у меня его отнял!
Младший мой брат, гонитель онагров в степи,
пантер на просторах!
Энкиду, младший мой брат, гонитель онагров в степи,
пантер на просторах!
С кем мы, встретившись вместе, поднимались в горы,
Вместе схвативши, Быка убили, —
Что за сон теперь овладел тобою?
Стал ты темен и меня не слышишь! [177–179]
 

По силе чувств и проникновенности плач Гильгамеша над Энкиду напоминает знаменитый плач Давида над его другом Йонатаном (Ионафаном) во 2-й Книге пророка Самуила (2-й Книге Царств); этот плач также стилизован в форме народного плача – кины.

Древний поэт, используя фольклорные приемы, очень экспрессивно передает горькое и трагическое состояние утраты, пережитое Гильгамешем:

 
Закрыл он другу лицо, как невесте,
Сам, как орел, над ним кружит он,
Точно львица, чьи львята – в ловушке,
Мечется грозно взад и вперед он.
Словно кудель, раздирает власы он,
Словно скверну, срывает одежду. [179]
 

С почестями похоронив друга, Гильгамеш, облачившись в львиную шкуру, бежит в пустыню. Впервые он по-настоящему задумывается над смыслом жизни, над участью человека, над своим собственным уделом:

 
Гильгамеш об Энкиду, своем друге,
Горько плачет и бежит в пустыню:
«И я не так ли умру, как Энкиду?
Тоска в утробу мою проникла,
Смерти страшусь и бегу в пустыню». [181]
 

Отныне путь героя лежит к Ут-Напишти (Утнапишти) – «нашедшему дальнюю жизнь», тому, кто получил бессмертие. В силу поставленных философских вопросов этот путь приобретает характер парадигматический и предстает как путь познания смысла жизни и самопознания. Гильгамеш преодолевает череду сложных испытаний: он достигает гор восхода и заката на краю земли, – гор, которые стерегут ужасающие люди-скорпионы («Грозен их вид, их взоры – гибель, // Их мерцающий блеск повергает горы…» [182]), и, получив их разрешение, спускается в мрачное по дземелье и затем выходит к свету – в волшебный сад из драгоценных камней:

 
Поспешил он, рощу из каменьев увидев:
Сердолик плоды приносит,
Гроздьями увешан, на вид приятен.
Лазурит растет листвою —
Плодоносит тоже, на вид забавен.
Гильгамеш, проходя по саду каменьев,
Очи поднял на это чудо. [185–186]
 

Как полагают некоторые исследователи, Гильгамеш попадает в некий Земной рай, где он уже имеет шанс получить бессмертие, но, не поняв этого, покидает пределы волшебного сада. Далее он достигает берега первозданного океана, где живет «хозяйка богов», готовящая питье (брагу) для них, – Сидури («покрывалом покрыта, незрима людям» [186]). Сидури охраняет «воды смерти», через которые собирается переплыть герой, до которого никто на это не решался (это может сделать только Солнце – Шамаш): «Трудна переправа, тяжела дорога, // Глубоки воды смерти, что ее преграждают» [189]. Сидури советует Гильгамешу обратиться к Уршанаби, корабельщику Ут-Напишти, который в лесу ловит змея (заметим, что и сама магическая лодка Уршанаби имеет вид змеи).

Наконец, переправившись через «воды смерти», смертельно усталый, исхудавший Гильгамеш предстает перед Ут-Напишти. Это уже не прежний беспечный и буйствующий царь Урука и даже не тот уверенный в себе Гильгамеш, который отправился в поход на Хумбабу. Перед Ут-Напишти герой, умудренный тяжким опытом жизни, размышляющий над самыми роковыми ее вопросами, одержимый страстным желанием найти разгадку тайны жизни и смерти, и вместо царского облачения на нем – рубище нищего. Горькая истина, страшное знание конца уравнивает всех, и в устах Ут-Напишти очень ярко и сильно звучит мотив бренности бытия, заставляющий вспомнить и египетскую «Песнь Арфиста», и в особенности (даже анафорической организацией стиха) библейскую Книгу Экклесиаста:

 
Ярая смерть не щадит человека:
Разве навеки мы строим домы?
Разве навеки ставим печати?
Разве навеки делятся братья?
Разве навеки ненависть в людях?
Разве навеки река несет полные воды?
Стрекозой навсегда ль обернется личинка?
Взора, что вынес бы взоры Солнца,
С давних времен еще не бывало:
Пленный и мертвый друг с другом схожи —
Не смерти ли образ они являют? [195]
 

Именно от Ут-Напишти Гильгамеш ожидает разгадки тайны вечной жизни, которую даровали ему боги. Тот рассказывает герою историю всемирного потопа, который он пережил, после чего боги и поселили его в Стране живых (в старовавилонской версии поэмы этого эпизода не было; по-видимому, составитель ниневийской версии использовал сказание об Атрахасисе, вложив рассказ о потопе в уста очевидца и тем самым усилив его эмоциональное воздействие). Однако, говорит Ут-Напишти, вновь совет богов, чтобы даровать Гильгамешу бессмертие, никогда не соберется. И пока слушает измученный Гильгамеш, сон на семь дней и ночей смыкает его веки. Этот сон – некое подобие смерти, и только прикосновение Ут-Напишти заставляет его пробудиться.

Сочувствуя Гильгамешу, жена Ут-Напишти просит мужа раскрыть ему тайну цветка вечной молодости. И тогда Ут-Напишти произносит свое «сокровенное слово»:

 
Я открою, Гильгамеш, сокровенное слово,
И тайну цветка тебе расскажу я:
Этот цветок – как терн на дне моря,
Шипы его, как у розы, твою руку уколют.
Если этот цветок твоя рука достанет, —
Ты к юности опять возвратишься. [205]
 

Итак, следует новое испытание героя – спуск на дно мирового океана, который очень напоминает спуск в преисподнюю (весь путь Гильгамеша, таким образом, – это череда смертей и рождений). Герой добывает цветок вечной молодости, но на первом же привале на пути в Урук, когда он совершает омовение в водоеме, цветок утаскивает выползшая из своей норы змея. С отчаянием видит Гильгамеш, так и не вкусивший от цветка молодости, как уползает к себе в нору омолодившаяся, сбросившая свою кожу змея… Горькое сознание бесполезности пройденного пути овладевает героем:

 
Между тем Гильгамеш сидит и плачет,
По щекам его побежали слезы;
Обращается к кормчему Уршанаби:
«Для кого же, Уршанаби, трудились руки?
Для кого же кровью истекает сердце?
Себе самому не принес я блага,
Доставил благо льву земляному!» [206]
 

Отчаяние Гильгамеша безгранично: он так и не нашел то, что искал. Но при виде стен родного Урука сердце его все-таки наполняется радостью и гордостью. Пройдя трудные испытания, он, быть может, впервые с такой полнотой осознает радость хрупкого человеческого бытия. Ведь неслучайно говорила ему мудрая Сидури (и в словах этих вновь переклички с «Песнью Арфиста» и Экклесиастом, хотя и несомненны отличия от последнего, выражающиеся в призыве к безудержному гедонизму – наслаждению жизнью):

 
Боги, когда создавали человека, —
Смерть они определили человеку,
Жизнь в своих руках удержали.
Ты же, Гильгамеш, насыщай желудок,
Днем и ночью да будешь ты весел,
Праздник справляй ежедневно,
Днем и ночью играй и пляши ты!
Светлы да будут твои одежды,
Волосы чисты, водой омывайся,
Гляди, как дитя твою руку держит,
Своими объятьями радуй подругу —
Только в этом дело человека! [188–189]
 

Жизнь человека бренна и коротка, но стоят незыблемо стены Урука. Быть может, единственный реальный путь достижения бессмертия – оставить значительный и добрый след на земле. В поэме звучит важная мысль, вложенная в уста Ут-Напишти; быть может, особый смысл в том, что мы не знаем своей судьбы до конца, что непостижимы боги: «Они смерть и жизнь определили, // Не поведали смертного часа, // А поведали: жить живому!» [196].

Качественно новый уровень осмысления одного и того же материала особенно ярко виден при сопоставлении образа Гильгамеша в шумерских сказаниях и в вавилонской поэме. Во-первых, именно в вавилонской версии разрозненные эпизоды героической биографии Гильгамеша связаны в единое, логически стройное и законченное целое. При этом использованы, по сути, только сказания «Гильгамеш и Страна живых» и «Гильгамеш и Небесный Бык» (однако в прежних рамках осуществлена более детальная и психологически достоверная прорисовка действий и мотивов). В шумерской поэзии потоп никак не связывается с Гильгамешем, здесь же рассказ о нем органично вплетен в общую историю героя. Эпизод с сотворением Энкиду, несомненно, корнями уходит в шумерскую почву, но само его очеловечивание и приобщение к цивилизации – это уже плод вавилонской поэзии. Таким же новым является и мотив побратимства двух героев (это станет устойчивым архетипом эпоса: достаточно вспомнить Ахилла и Патрокла, Тариэла и Автандила, Манаса и Алмамбета и т. д.), и мотив скорби по поводу смерти друга. Нет аналогов в шумерских сказаниях и эпизоду с цветком (растением) вечной молодости.

Во-вторых, сами центральные герои предстают перед нами в вавилонской эпопее совсем другими, нежели в шумерских сказаниях. Они показаны в становлении и развитии. Особенно это касается Гильгамеша. Шумерский герой изображен полностью зависимым от богов, вавилонский Гильгамеш более обязан себе, своей воле. Он претерпевает сложную эволюцию, сопровождающуюся своеобразными качественными скачками. Вначале это буйствующий и бездумный богатырь, которого делает другим дружба с Энкиду, а вслед за этим стремление искоренить зло на земле. Следующий духовный скачок герой переживает после утраты друга: именно после этого все его существо устремлено к постижению тайны бытия. В конце поэмы перед нами не столько победоносный герой, сколько человек, познавший все глубины жизни, горечь страданий, муки поисков истины.

Столь же сложную эволюцию претерпевает и Энкиду. Из совершенно дикого звероподобного существа (возможно, в трансформации этого образа отразились архаические представления о духах-покровителях или чудесных помощниках в виде животных) он становится человеком, приобщившимся к цивилизации, а затем, познав радость дружбы и братства, горечь страданий, – подлинно героической личностью.

Все эти сдвиги и нюансы привели к самому главному изменению: история Гильгамеша приобрела под пером вавилонских поэтов характер развернутой философской притчи о поисках истины и смысла жизни. О ее всеобъемлющем, всечеловеческом характере хорошо написал С. Н. Крамер: «Проблемы и устремления, о которых идет речь в эпосе, близки всем народам всех времен. Это потребность в дружбе, восхваление верности, жажда личной славы, страсть к подвигам и приключениям, неистребимый страх перед неизбежной смертью и всепоглощающее стремление к бессмертию. Все эти противоречивые чувства, вечно тревожащие человеческие сердца, составляют основу сказаний о Гильгамеше, и они придают этой поэме качества, позволившие ей преодолеть границы пространства и времени»[519]519
  Крамер, С.Н. История начинается в Шумере / С. Н. Крамер. М., 1991. С. 188.


[Закрыть].