Текст книги "История мировой литературы. Древний Ближний Восток"

 
Людей сотворил он на этой крови,
Дал им бремя божье, богам же – отдых.
Как Эйа, мудрейший, род людской создал,
Возложил на него божье бремя! [51]
 

Таким образом, человек предстает как средство, а не как высшая цель творения (в последнем качестве он будет осмыслен только в древнееврейских текстах). Кроме того, в «Энума элиш» о сотворении человека рассказано мимоходом, главное же внимание уделено упорядочению мироздания и божественной сферы. Так, Мардук разделяет шестьсот богов на триста небесных – Игигов и триста земных – Ануннаков и назначет им судьбы, т. е. определяет их функции. Благодарные боги, восхищенные мудростью и силой Мардука, решают построить ему и себе «небесный Вавилон» (аккад. Бабилу – «Врата бога») с лазуритовым храмом Мардука – Эсагилой:

 
Ныне, владыка ты наш, как вольности нам ты назначил,
Благодарностью нашей тебе что еще будет?
Кумирню воздвигнем, наречем ей имя!
Почивальню твою, в ней и мы заночуем, и мы отдохнем в ней!
Мы заложим святилище, место престола!
В день, когда мы прибудем, и мы отдохнем там! [51]
 

Мардук одобряет решение богов, и те принимаются за работу. Показательно при этом, что первым делом Ануннаки строят грандиозный зиккурат – культовую башню, подобную той, которая предстает в Библии под именем Вавилонской башни, или столпа (Быт 11). Как подтвердили археологи, реальный Вавилонский зиккурат, возведенный не в «небесном», а во вполне земном Вавилоне, послужил прототипом для библейской башни, символизирующей язычество и тупиковый путь развития цивилизации. Совпадает и строительный материал: обожженный кирпич, скрепленный природным асфальтом (то, что в Синодальном переводе передано как «земляная смола»):

 
Лопатами замахали Ануннаки.
В первый год кирпичи для храма лепили.
По наступленье второго года
Главу Эсагилы, подобье Апсу, воздвигли.
При Апсу построили зиккурат высокий. [51–52]
 

Ануннаки также воздвигают в небесном Вавилоне «жилища» (святилища) Ану, Энлилю и Эйе и молельни себе. После того, как строительство закончено, Мардук приглашает всех богов на пир: «Вот Вавилон – “Врата божьи” – жилье ваше ныне! // Радуйтесь в нем, веселитесь, ликуйте!» [52]. В финале поэмы боги торжественно провозглашают все пятьдесят имен и титулов Мардука, в том числе и «владыка стран» – традиционный титул шумерского Энлиля. Таким образом, Мардук получает власть не только на основании законной преемственности по отцовской линии (как было в египетском и шумерском пантеонах), но и по праву сильнейшего и мудрейшего.

Написанная торжественным, архаизированным стилем, поэма «Энума элиш» представляет собой яркий образец храмового, культового эпоса. Текст поэмы был канонизирован и исполнялся обязательно во время новогоднего богослужения. Такую же роль эпос играл и при ассирийских владыках, но при этом все героические деяния связывались в ассирийской версии не с Мардуком, а с его дедом Аншаром, отождествленным с Ашшуром. Супругой Ашшура считалась Иштар Ашшурская (или Ниневийская), а также Нинлиль (результат отождествления Ашшура с Энлилем). Эмблемой Ашшура являлся крылатый солнечный диск.

Как и в шумерской литературе, к космогоническим сказаниям примыкают сказания о богах подземного царства и о судьбе тех, кто попадает в Страну-без-возврата, о равновесии «верха» (наземного мира) и «низа» (подземного). От этого круга сказаний до нас дошли две поэмы – о замужестве богини Эрешкигаль (этот сюжет не имеет соответствия в шумерской литературе) и о нисхождении в подземное царство Иштар (аккадская версия знаменитого шумерского сюжета).

Первая поэма – «Когда пир устроили боги…» («Миф [Поэма] о Нергале и Эрешкигаль»)[489]489
  См.: Gurney, O.R. The Myth of Nergal and Ereškigal / O. R. Gurney // Anatolian Studies, 10. 1960. P. 105–131; Weiher, E von. Der babylonische Gott Nergal / E. von Weiher // Alter Orient und Altes Testament, 11. Neukirchen-Vluyn, 1971. S. 48–54. Первый перевод на русский язык, выполненный В. К. Афанасьевой, см.: Когда Ану сотворил небо. С. 87–90.


[Закрыть], обнаруженная в египетском архиве в Телль-эль-Амарне (как предполагают исследователи, это школьный текст, по которому египетские писцы изучали аккадский язык), датируется XIV в. до н. э. и объясняет, как небесный бог Нергал стал подземным богом, супругом Эрешкигаль. По шумерской традиции, Нергал был сыном Энлиля и Нинлиль, по аккадской – Энлиля и богини-матери Белет-или. Его олицетворением было палящее солнце (но при этом он не подменял солнечного бога Шамаша). Как и Эрра, Нергал приносил людям лихорадку и чуму; как и его брат Нинурта, он был богом-воином, сокрушающим враждебные страны (на одной из старовавилонских печатей сохранилось изображение Нергала с двумя львиными головами, попирающего ногой поверженного врага и вооруженного мечом и дубинкой).

Непосредственный сюжет поэмы заключается в том, что Эрешкигаль, «хозяйка великой земли» (так переводится с шумерского ее имя), не приглашенная на пир, устроенный богами (все они боятся присутствия богини смерти), отправила на небо своего гонца Намтара, чтобы он получил причитающуюся ей пиршественную долю. Бог Намтар – олицетворение смерти, он представал перед человеком в его последний час и уводил в Страну-без-возврата. При появлении Намтара на пиру все боги встают, один Нергал не оказывает ему должного почтения. Разгневанная Эрешкигаль приказывает Намтару доставить Нергала в царство мертвых (при этом Нергал трижды прячется за спину Намтара, прежде чем тому удается его схватить). По совету Эйи Нергал берет с собой волшебные предметы-фетиши, которые помогают ему одолеть Эрешкигаль. Он стаскивает богиню за волосы с трона и уже собирается отрубить ей голову, но испуганная Эрешкигаль предлагает ему себя в жены, а в придачу – власть над подземным царством (это еще раз подтверждает выдвижение на первый план в аккадской мифологии мужского начала):

 
«Не убивай меня, брат мой! Дай мне вымолвить слово!»
Как услышал Нергал, опустил свои руки.
Она плачет, рыдает.
«Ты – супруг мой! Я – твоя супруга! Да возьмешь ты
Царство всей Земли Обширной! Я вложу таблицы
Судеб в твои руки! Господин – ты!
Я – госпожа!» Как услышал Нергал эти речи ее,
Схватил, расцеловал, утер ее слезы. [90]
 

Сохранилась также расширенная, более поздняя и своеобразно романизированная ассирийская версия мифа, включающая любовный мотив, – «Царицу народов хочу я восславить…» («Эпическая поэма о Нергале и Эрешкигаль»[490]490
  Основные издания см. в предыдущем примечании. Первый перевод на русский язык, выполненый В. К. Афанасьевой, см: Когда Ану сотворил небо. С. 91–104.


[Закрыть]; начало 1-го тыс. до н. э.). Она начинается славословием Эрешкигаль, а затем следует рассказ о том, как боги собрались на пир и Ану отправил своего посла Гагу в Страну-без-возврата передать ей, что на пиру она присутствовать не может, но может прислать гонца получить свою пиршественную долю. При этом Гага спускается «по лестнице неба долгой», а Намтар по ней же поднимается. Все боги почтительно склоняются перед Намтаром, один Нергал почему-то не оказывает ему почестей, за что и получает выговор от Эйи:

 
Эйа уста свои открыл, так Нергалу он молвит:
«Когда вступил он на небеса Ану,
Когда пришел он путем подземного мира,
Боги все, как один, пред ним склонились,
Великие боги, что решают судьбы.
Он же – хранитель законов, хранитель законов божьих,
Законов богов, что живут в Иркалле.
Отчего же ты перед ним не склонился?
Глаза мои не тебе ли мигали?
А ты отвернулся, как бы не зная,
На меня не взглянул, уставился в землю». [94]
 

Теперь Нергал вынужден идти в подземное царство. Эйа дает ему ряд советов, выражающихся в запретах вкушать хлеб, мясо, пиво в Стране-без-возврата, а также не омывать ноги, когда подадут воду для омовения, и не возжелать, как жену, самоё Эрешкигаль. Смысл этих запретов, как и тех, которые Гильгамеш дает Энкиду перед спуском в Кур в шумерской поэме, заключается в том, что приятие даров подземного мира вынудит попавшего туда навсегда там остаться. Нергал решает идти в подземное царство под именем Эрры, чтобы тем надежнее обеспечить себе уход оттуда – быть выкупом за себя самого (в тексте поэтому неслучайно он именуется то Нергалом, то Эррой, а Эрешкигаль, не зная его имени, называет его «бог тот», ибо, согласно законам древнего сознания, знание имени дает большую власть над его владельцем). Итак, Нергал отправляется с надеждой вернуться оттуда, откуда никто не возвращается:

 
Нергал к Стране без Возврата направил мысли.
К дому мрака, жилищу Иркаллы,
К дому, откуда не выйдет вошедший,
К пути, чьи дороги ведут без возврата,
К дому, где жаждут живущие света,
Где пища их – прах, где еда их – глина.
Одеты, как птицы, одеждою крыльев.
Света не видят, живут во мраке.
Где каждый угол полон вздохов.
Днем и ночью, подобно горлице, стонут. [95–96]
 

Судя по другим аккадским текстам, это описание царства мертвых является традиционным. У современного читателя оно неизбежно вызывает в памяти описание Дантова ада и знаменитую надпись над его вратами: «Входящие, оставьте упованья» (перевод М. Лозинского). Намтар опознает в пришедшем боге того, кто не склонился перед ним, и проводит его через семь врат Страны-без-возврата к трону Эрешкигаль. Нергал-Эрра отказывается сесть на поставленный для него престол, не вкушает ни хлеба, ни мяса, ни пива. Однако он не смог устоять перед страстью к Эрешкигаль и провел с ней семь ночей. Тем не менее Нергал заявляет богине о своем желании уйти:

 
По наступлении дня седьмого
Нергал, обессиленный, поднялся.
Встала за ним Эрешкигаль, царица.
«Отпусти меня, о сестра, дай уйти мне мне!
Не печалься – к тебе возвращусь я.
Пусть уйду – но вернусь в Страну без Возврата». [98]
 

Эрешкигаль не дает своего согласия («Она – почернели губы ее, ее лицо побелело» [98]), но Нергал, обманув бдительность привратников в семи воротах, покидает подземный мир. Боги на небе обрадованы его появлению и просят Эйю, чтобы он превратил Нергала в косоглазого, хромого и плешивого, иначе Намтар вновь заберет его. Тем временем Эрешкигаль, узнав, что ее возлюбленный «исчез прежде, чем настало утро» [99], страшно страдает от любви:

 
Громко Эрешкигаль зарыдала.
С трона упала она на землю.
С земли Эрешкигаль вскочила, из глаз ее покатились слезы.
По ее щекам побежали слезы.
«О Эрра, сладостный супруг мой!
Я не насытилась его лаской – ушел он!
О Эрра, сладостный супруг мой!
Я не насытилась его лаской – ушел он!» [99–100]
 

Эрешкигаль отправляет своего посланца Намтара на небо с предупреждением: если боги не выдадут «того бога», то она выпустит мертвых на поверхность земли и тем самым нарушится важный для древнего сознания закон равновесия «верхнего» и «нижнего» миров:

Если же ты бога того мне не вышлешь, По законам Иркаллы и Земли Великой, Я выпущу мертвых, что живых поедают, Мертвецы умножатся над мертвыми! [100]

Эйа разрешает Намтару, вновь взошедшему «по лестнице неба долгой», увести «того бога», если он его увидит, но Намтар не может узнать Нергала-Эрру в косоглазом, плешивом и хромом боге. В растерянности он докладывает об этом Эрешкигаль, но та сразу понимает, что это Эйа скрыл ее возлюбленного в уродливом облике: «Ступай и бога того схвати, ко мне приведи его! // Это отец его Эйа окропил его чистой водою! // Косого, плешивого и хромого, что в совете богов восседает!» [101]. Вновь следует подъем Намтара на небо (эти бесчисленные подъемы и спуски, описанные в одних и тех же выражениях, придают поэме особую величавую неторопливость), и Нергалу на этот раз приходится уйти вместе с ним. Нергал надеется на какие-то семь магических амулетов (их природа неясна из-за поврежденности текста), но привратник каждых семи врат забирает у него очередной амулет. Подойдя к трону Эрешкигаль, Нергал, как и в ранней версии поэмы, хватает богиню за длинные кудри и стаскивает с престола, но на этот раз он не собирается ее убивать, «ибо любовь была в его сердце» [103]. «Брат и сестра обнялися оба. // Со страстью взошли они на ложе» [103]. После семи дней, проведенных с Эрешкигаль, Ану повелевает Нергалу навечно остаться в царстве мертвых: «Отныне нет ему доли в мире верхнем. // Отныне доля его – в мире нижнем» [104]. Итак, боги предстают в этих сказаниях как существа вполне антропоморфные: они гневаются, борются за власть, хитрят и обманывают, влюбляются и страдают.

Поэма о нисхождении богини Иштар в подземное царство (в переводе В. К. Шилейко – «“К Стране безысходной…” (Сошествие Иштар в Преисподнюю)»[491]491
  На русский язык поэму впервые перевел именно В. К. Шилейко; см.: Шилейко, В.К. Из поэзии Вавилона / В. К. Шилейко // Восток. Пг., 1922. Кн. 1. С. 7–14; этот перевод перепечатан в антологии «Когда Ану сотворил небо…» (с. 105–111). См. также: Near Eastern texts / ed. J. Pritchard. Princeton; New Jersey, 1955. P. 106–109. Сохранились две версии поэмы: фрагмент из Ашшура (XI в до н. э.) и из Ниневийской библиотеки (VII в. до н. э.).


[Закрыть] наглядно демонстрирует, как вавилонские поэты обрабатывали шумерские сюжеты, преподнося их на качественно ином уровне. Общая схема сюжета та же, но в вавилонской гораздо более четко мотивируются действия, подробно объясняется, что Иштар – богиня плодородия и с ее уходом на земле прекращается всякое рождение:

 
Как Иштар, госпожа, сошла к Преисподней —
Бык на корову больше не скачет,
Осел ослицы больше не кроет,
Жены при дороге не кроет супруг,
Спит супруг в своей спальне, спит жена у себя.
 

(Здесь и далее перевод В. Шилейко) [108]

Изменен и финал поэмы: он представляет собой мистериальное драматическое действо, в котором расписаны реплики партнеров и хоровые партии. Мистерии были связаны с чрезвычайно популярным культом Думузи, супруга Инанны-Иштар, который у аккадцев именовался Ду’узи, а в библейских текстах – Таммуз; культ этого умирающего и воскресающего бога оказал значительное влияние на весь сиро-палестинский регион (характерно, что греки передавали это имя как Даозос, или Даоннос, что весьма близко к Дионису с культом сходного символического наполнения). Ду’узи, как и Думузи в шумерском мифе, на полгода уходил вместо Иштар в царство мертвых, а затем на полгода возвращался. С его возвращением был связан праздник возрождения природы и начало Новолетия; к нему был приурочен обряд «священного брака», отзвуки которого обнаруживаются в финале поэмы:

 
На Таммуза, дружка ее юности,
Чистую воду возлей, лучшим елеем помажь;
Светлое платье пусть он наденет,
И лазурная флейта разобьет его сердце,
И веселые девы полонят его мысли. [111]
 

С уходом Ду’узи-Таммуза был связан праздник поминовения мертвых, которых нужно было ублажать играми, плясками, пением, жертвоприношениями и воскурениями ароматов:

 
В дни Таммуза играйте на лазоревой флейте,
На порфирном тимпане[492]492
  Как указывает в своих комментариях В. К. Афанасьева, в оригинале, с точки зрения современного прочтения текста, – «не порфирный тимпан, а “звучащий (инструмент, может быть, свистулька) из сердолика”» (Афанасьева, В.К. Комментарии // Когда Ану сотворил небо. С. 362).


[Закрыть] с ним играйте,
С ним мне играйте, певцы и певицы,
Мертвецы да восходят, да вдыхаю куренья! [111]
 

Как и в шумерской поэме, в вавилонской выражен принцип «за голову – голову», но при этом в словах самой Иштар гораздо более четко сформулирован закон равновесия «верха» и «низа», который опасно нарушать; однако именно его и грозится нарушить богиня, если ее не впустят в Страну-без-воврата:

 
Сторож, сторож, открой ворота,
Открой ворота, дай мне войти.
Если ты не откроешь ворот, не дашь мне войти,
Разломаю я дверь, замок разобью,
Разломаю косяк, побросаю я створки.
Подниму я усопших, едящих живых,
Станет больше живых тогда, чем усопших. [105–106]
 

Новые черты в поэтике вавилонской поэмы проявляются также в том, что здесь нет такого огромного количества повторов, какое мы встречаем в шумерском тексте. Вместо повторения гигантских периодов дается более красочное и детальное описание событий и явлений. Так, в начале поэмы пространное перечисление храмов и городов, из которых уходит шумерская Инанна, заменено очень динамичным и поэтичным изображением самой Страны-без-возврата (при этом оно, судя по всему, было клишированным в аккадских текстах):

 
К Стране безысходной, земле обширной
Синова дочь, Иштар, свой дух склонила,
Склонила Синова дочь свой дух пресветлый
К обиталищу мрака, жилищу Иркаллы.
К дому, откуда вошедший никогда не выходит,
К пути, на котором дорога не выводит обратно;
К дому, в котором вошедший лишается света,
Света он больше не видит, во тьме обитает;
Туда, где питье его – прах и еда его – глина,
А одет он, словно бы птица, одеждою крыльев.
На дверях и засовах простирается прах,
Пред вратами разлилось запустенье.[493]493
  В своем переводе В. К. Шилейко разбил текст на строфы-главки (в частности, две последние процитированнные строки отнесены им уже ко второй строфе), в то время как в оригинале поэма представляет собой сплошной текст.


[Закрыть] [105]
 

Повторы сохраняются только в самых напряженных и важных по смыслу эпизодах. Так, в начале нет красочного описания одеяния Иштар, но эти детали, имеющие магический смысл (их семь, но они иные в сравнении с шумерским текстом), перечисляются, когда Иштар проходит через семь врат, ведущих в Страну-без-возврата, ибо страж последовательно снимает их, лишая богиню магической защиты: большую тиару с головы; подвески с ушей; ожерелье с шеи; щиточки с грудей; пояс рождений с чресел (согласно комментарию В. К. Шилейко, в оригинале – «пояс с камнями рождений», талисман для облегчения родов); запястья с рук и ног; «платочек стыда с ее тела» [108]. При этом на тревожные вопросы испуганной богини звучит, как и в шумерском тексте (но в другой вариации), неумолимый ответ: «Входи, госпожа! У царицы земли[494]494
  Царица земли – Эрешкигаль, «Хозяйка великой земли», царица преисподней.


[Закрыть] такие законы» [107–108]. Затем те же детали повторяются, когда воскресшая Иштар покидает Страну-без-возврата и в каждых из семи врат ей возвращают ее одеяния и украшения-талисманы. В вавилонской поэме Эрешкигаль насылает на свою сестру шестьдесят смертельных болезней (нет мотива подвешивания трупа на крюк). Ходатайствует за Иштар перед Эа (Эйей) посол великих богов Папсуккаль, и по его просьбе Эйя «в глуби сердечной задумал образ, // Создал Аснамира, евнуха» [109] (отсутствует мотив троекратного обращения посла Инанны к великим богам, равно как и соответствующие повторы; нет мотива сотворения Энки кургара и галатура из грязи, добытой из-под ногтей). Аснамир (точнее, Ацушунамир – «выход [его] светел [сияет]») спасает Иштар, окропив ее живой водой (шумерский мотив с «травами жизни и водами жизни» не повторяется, но варьируется). Нет также никаких демонов гала, больших и малых, но лишь посланец смерти Намтар, который должен проследить, чтобы Иштар отдала за себя выкуп, а если она этого не сделает – отправить ее обратно в преисподнюю.

Таким образом, очевидно, сколь творчески вавилонские поэты перерабатывали шумерские образцы: в поэме о нисхождении Иштар в преисподнюю старый сюжет получает новое поэтическое дыхание за счет энергичного сжатия текста и одновременно его динамизации и психологизации (то же самое можно увидеть при сопоставлении шумерских героических сказаний и вавилонского эпоса о Гильгамеше).

Сказания о бедствиях людей и гибели Вселенной

Сказания о сотворении мира и людей сопровождаются в аккадской мифологии и литературе, как и в шумерской, сюжетами, связанными с бедствиями людей и даже гибелью мира. При этом причины обрушивающихся на мир бедствий коренятся не в моральном зле, развращении и падении человека, как это будет представлено в библейских текстах, но связаны с непредсказуемой жестокостью богов, их желанием погубить людской род, а также с их самолюбием и гордыней, борьбой за власть над миром.

Так, коварство и злая воля бога чумы и разрушений Эрры становятся причиной, по которой едва не погибла вся Вселенная. Сказание об Эрре – «Царь всех обиталищ…» («Поэма о боге чумы Эрре»), дошедшее в виде нескольких десятков сильно поврежденных фрагментов из разных городв Месопотамии и Северной Сирии, что свидетельствует о его популярности, было реконструировано не сразу[495]495
  См.: Cagni, L. L’epopea di Erra / L. Cagni. Roma, 1969. (Studi semitici, 34). На русский язык поэма впервые переведена известным российским ассириологом В. А. Якобсоном (см.: Когда Ану сотворил небо. С. 112–133).


[Закрыть] и датировано временем не ранее XI в. до н. э. Возможно, оно косвенно отражает вполне реальное событие того времени – нашествие на Вавилонию в конце 2-го тыс. до н. э. с Запада эламитских и арамейских (халдейских) племен (в тексте они названы сутиями). Это третье по размерам (после поэмы о Гильгамеше и «Энума элиш») аккадское клинописное произведение, дошедшее до нас (как отмечает В. А. Якобсон, «первоначальный текст состоял из пяти таблиц, содержавших в общей сложности примерно 750 строк, из которых сохранилось примерно две трети»[496]496
  Якобсон, В.А. Комментарии / В. А. Якобсон // Когда Ану сотворил небо. С. 363.


[Закрыть]).

Бог Эрра (или Ирра; отсюда, возможно, и имя хеттского бога чумы Иарри) был близок аккадскому богу Нергалу, а иногда и отождествлялся с ним (у них был даже общий храм Эмесалам, или Эмеслам, в городе Кута). Не случайно и в поэме о замужестве Эрешкигаль Нергал фигурирует под именем Эрры, а в других аккадских текстах царица подземного царства часто именуется супругой Эрры. Согласно тексту поэмы «Царь всех обиталищ…», Эрра (именование в первой строке отнесено именно к нему), сын Эллиля, «воитель богов», томится в своем жилище, «жаждет сердце его затеять битву» (здесь и далее перевод В. Якобсона) [112]. Ему приходятся по душе слова Сибитти – семерки богов, сотворенных Аном и Ки, подстрекающих его захватить власть у самого Мардука, уничтожить род людской и все живое только потому, что их шум мешает богам-Ануннакам:

 
…Люди да устрашатся, да утихнет их гомон,
Звери да содрогнутся, да вновь станут глиной,
Боги, твои предки, да видят, да восславят твою доблесть.
Эрра-воитель, что оставил ты волю, сидишь во граде?
Стада Шаккана и звери нас презирают.
Эрра-воитель, тебе мы молвим, будь не во гнев наше слово:
Прежде чем вся страна над нами вознесется,
Пожалуй, ухо склони к реченьям нашим,
Ануннакам, любящим блаженную тишь, окажи услугу,
Из-за гомона людского к ним сон не приходит! [115]
 

Честолюбивый Эрра решает откликнуться на этот призыв. Вопреки призывам Ишума, своего советника, бога огня, одуматься («Состраданьем охвачен, он молвит воителю Эрре: “Владыка, зачем на богов ты злое замыслил, // На погибель страны, на людей истребленье безвозвратно ль ты злое замыслил?”» [116]) Эрра гордо и одновременно гневно говорит о своей значимости и о том, как мало его почитают «черноголовые» (так именовали себя аккадцы вслед за шумерами); теперь же нужно настроить против людей самого Мардука:

 
Я на небе тур, и лев на земле я,
В мире я царь, средь богов я грозен,
Средь Игигов отважен, средь Ануннаков всесилен,
Для гор – таран, для дичи – охотник,
В тростниках я огонь, в лесу я секира,
В походе – знамя,
Я вею как ветер, гремлю грозою,
Как солнце озираю окружность вселенной,
В степь выхожу я диким муфлоном,
Брожу по пустыням, не строю жилища.
Все боги боятся схватки со мною,
Но черноголовые люди мною пренебрегают!
Поелику они не страшились моей славы
И Мардука слово отвергли, поступали по своей воле,
Сам я сделаю гневным Мардука, государя, подыму его
из жилища, людей ниспровергну! [116]
 

Эрра является к Мардуку в храм Эсагилу и предлагает ему временно заменить его на троне в связи с необходимостью обновления и очищения храма, а также запачкавшихся одежд и тиары (чтобы очистить храм с помощью бога огня Гирры (или Гирру), Мардук должен спуститься в Абзу). Мардук поясняет, что некогда он был гневен, «из жилища вышел – потоп устроил» (ему приписываются деяния шумерского Энлиля), «из жилища вышел – уставы небес и земли отменил», в результате чего «небеса всколыхнулись, сместились созвездья»; тогда-то ризу его «потоп окатил, и она загрязнилась» [117]. Мардук не хочет оставлять трон пустым, а мир безнадзорным, ибо это может привести к новому глобальному бедствию. Именно поэтому он соглашается на предложение коварного Эрры, обещающего только укреплять порядок:

 
Государь Мардук, пока в тот дом не войдешь,
А Огнь одежды твои не очистит и к себе ты не вернешься,
До тех пор буду править, укреплю уставы земли и неба… [119]
 

Однако, узурпировав власть, Эрра насылает на людей чуму, гибель, разрушения, раздоры, как он и задумывал:

 
Сокрушу я страну, обращу в руины,
Города разрушу, превращу в пустыню,
Горы снесу, зверей уничтожу,
Моря всколыхну, истреблю их богатства,
Искореню болотные заросли, спалю их, как Гирру,
Ниспровергну людей, погублю все живое,
Никого не оставлю даже на семя! [121]
 

При этом самое страшное в намерениях Эрры – не просто стихийные бедствия и катастрофы, но моральное развращение людей, извращение всех естественных законов человеческого общежития (так древний автор пытается осмыслить не только гибель многих людей в результате междоусобиц и вражеских нашествий, но также и социальные противоречия, вызванные падением нравов, в котором – и это примечательно – виноваты опять же не люди, но коварные боги):

 
Подниму я общины друг против друга,
Сын отца возненавидит, не даст ему покоя…
<…> У заступника доброго душу исторгну,
Злого убийцу над всеми возвышу,
Изменю людские сердца: отец не услышит сына,
Матери дочь скажет злобное слово,
Злые речи вложу в них, забудут бога,
На богиню свою изрыгнут кощунство,
Подниму разбойников, прегражу дороги,
Среди города люди станут грабить друг друга… [121–122]
 

В результате осуществления злых намерений Эрры наступает всеобщий хаос: «Люди правду забыли, к насилью пристали, // Справедливость покинули, служат злому. // Кто в резне не умрет – умрет от мора, // Кто от мора не умрет – враги в плен угонят…» [127]. Символом чудовищного времени в тексте становятся кровавые реки – реки, окрашенные кровью убитых. Боги с ужасом говорят Эрре:

 
Эти вавилоняне – птицы, а ты – их ловушка,
Ты гонишь их в сеть, ловишь их, истребляешь, воитель Эрра.
<…> Людей посвященных ты заставил носить оружье —
мерзость для Дагана и Ану,
Как сточную воду, их кровь ты пролил на стогнах,
Вскрыл им вены, окрасил реки.
Мардук, великий владыка, увидел, «Увы!» —
воскликнул, стеснилось его сердце.
На устах его – неотменимое проклятье.
Он поклялся не пить речную воду,
Он боится их крови, не хочет войти в Эсагилу. [125–126]
 

Только насытившись разрушениями до предела, Эрра поддается уговорам других богов и прекращает гибель всего живого, а трон возвращает Мардуку. Интересно, что все происходящее изображено через диалоги богов, что придает поэме особую драматичность. В конце произведения указано имя составителя текста: Кабту-илани-Мардук, или Кабтилани-Мардук (типичное вавилонское имя – «Мардук – почтеннейший из богов»), сын Дабибу, был составителем этой таблички. Автор сообщает, что все это открыл ему в ночном сновиденье советник Эрры Ишум, а утром, повторив все это себе, он все записал, ничего не забыл и «ни одной строки туда не прибавил» [132]. Более того, написанное Кабтилани-Мардуком одобрили сам Эрра и другие боги.

Из шумерской мифологии и литературы в аккадскую попал миф о всемирном потопе, который дал две вавилонские версии сюжета – самостоятельное «Сказание об Атрахасисе» и рассказ о потопе, включенный в текст «Эпоса о Гильгамеше». Первая версия содержит также миф о сотворении рода людского, на который затем по злой воле богов обрушились многие страшные бедствия, в том числе и потоп.

«Сказание об Атрахасисе» впервые было опубликовано оксфордскими учеными У. Г. Лэмбертом и А. Р. Миллардом в 1969 г.[497]497
  Lambert, W. G. Atra-hasis, the Babylonian story of the Flood / W. G. Lambert, A. R. Millard. Oxford, 1969; см. также: Soden, W. v o n. Die erste Tafel des altbabylonischen Atrahasis-Mythus / W. von Soden // Zeitschrift für Assyriology. 1978. № 1 (68). S. 50–94.


[Закрыть] Поэма дошла в нескольких версиях. Первая, старовавилонская, датируется временем правления вавилонского царя Аммицадуки (ок. 1646–1626 гг. до н. э.). Она записана писцом Ку-Айей (или Нур-Айей) на трех таблицах и является основной версией (именно она переведена оксфордскими учеными). Вторая – средневавилонская – версия дошла в виде двух фрагментов – из Ниппура и из Угарита (Рас-Шамры) и относится к концу 2-го тыс. до н. э. В библиотеке Ашшурбанапала сохранилась новоассирийская версия VII в. до н. э., записанная на двух таблицах; к ней примыкают два фрагмента нововавилонского времени VI в. до н. э. В первом переводе на русский язык под названием «“Когда боги, подобно людям…” (Сказание об Атрахасисе)» В. К. Афанасьева предприняла попытку создать сводный текст поэмы, дополняя основную версию наиболее яркими или хорошо сохранившимися фрагментами других версий[498]498
  См.: Когда Ану сотворил небо. С. 58–86.


[Закрыть].

В начале поэмы следует обширное вступление, посвященное сотворению человека и обнаруживающее много общего с шумерским вариантом этого мифа: боги-Игиги по велению семерки великих богов вынуждены трудиться, рыть канавы, таскать тяжелые корзины:

 
Когда боги, подобно людям,
Бремя несли, таскали корзины,
Корзины богов огромны были,
Тяжек труд, велики невзгоды.
 

(Здесь и далее перевод В. Афанасьевой [58])

Владыкой богов был Ану, советником – воитель Энлиль, управляющим – Нинурта, бог войны, сын Энлиля и Нинлиль. По велению семерых великих богов остальные боги трудились, копая русла рек Тигр и Евфрат, роя каналы, возводя в водных глубинах Апсу – жилище для Энки, в общей сложности две с половиной тысячи лет. Когда Игиги наконец подсчитали количество лет, проведенных ими в тяжких трудах, они взбунтовались, возмущенные прежде всего жестокостью и несправедливостью Энлиля:

 
Они кричали, наполняясь злобой,
Они шумели в своих котлованах:
«Хотим управляющего увидеть!
Пусть он отменит труд наш тяжелый!
Он, советник богов, воитель!
Пойдем, разыщем его жилище!
…Неправедно был назначен Энлиль!
Его заменим, другого назначим!
…Энлиль, советник богов, воитель!
Пойдем, разыщем его жилище!
Ныне ему объявляем войну!» [59]
 

Боги сожгли орудия труда и свои корзины, отправились к храму Энлиля и окружили его, о чем и доложил своему господину советник Энлиля Нуску. Встревоженный Энлиль призывает на совет Ану и Энки. Ану предлагает узнать, отчего взбунтовались боги; Энлиля же больше всего волнует вопрос о том, кто зачинщик бунта. По заданию Энлиля Нуску выходит к богам, почтительно склоняется перед ними и задает этот вопрос. В ответ боги в один голос заявляют, что они «все, как один, войну объявили!» [62]. Энлиль обескуражен этим сообщением: «Когда Энлиль услыхал их речи, // Из глаз его покатились слезы» [63]. Обиженный и разозленный, он просит Ану выявить и предать смерти зачинщика бунта. Однако более толерантный Ану предлагает отнестись с пониманием к жалобам богов и облегчить их участь, создав «род человеков»:

 
За что мы к ним питаем злобу?
Их труд тяжел, велики невзгоды.
Каждый день они носят корзины,
Горьки их плачи, их стенанья мы слышим.
Да создаст праматерь род человеков,
Бремя богов на него возложим. [63]
 

Сотворение людей боги поручают богине Мами-Нинту, «мудрейшей повитухе богов», именующейся также Белет-или («владычица богов», «праматерь богов») и, по-видимому, тождественной шумерской Нинхурсаг (она же – Нинмах, Нинту). Однако Мами-Нинту заявляет, что ей нужна помощь Энки: «Я не могу сотворить в одиночку, // Только с Энки исполню работу, // Ибо только он освящает, // Пусть глины мне даст, и я исполню!» [64]. В ответ Энки объявляет, что боги должны выбрать из своего собрания одного, кто будет убит, и из его плоти и крови, смешанной с глиной, будут созданы люди (ср. вариацию этого же мотива в «Энума элиш»):

 
Один из богов да будет повергнут,
Да очистятся боги, в кровь окунувшись.
Из его плоти, на его крови
Да намешает Нинту глины!
Воистину божье и человечье соединятся,
Смешавшись в глине!
Чтоб вечно мы слышали стуки сердца,
Да живет разум во плоти бога,
Да знает живущий знак своей жизни,
Не забывал бы, что имеет разум! [64]
 

Итак, человек задуман как существо, несущее в себе божественное начало, растворенное в крови, как существо, наделенное разумом, но общая участь его незавидна: «Корзины богов – носить человеку!» [64]. Боги выполняют повеление Энки: «“Премудрого”-бога, что имеет разум, // Они убили в своем собранье» [65]. Как предполагают исследователи, «Премудрый» – Ве-ила (искаженное шумерское слово) – является именем бога; вероятно, этот бог и был зачинщиком бунта Игигов[499]499
  См.: Афанасьева, В.К. Комментарии // Когда Ану сотворил небо. С. 352–353.


[Закрыть] (ср. подобный мотив, связанный с Кингу, в «Энума элиш»). Когда Мами-Нинту смешала кровь «Премудрого» с глиной, Игиги для надежности «слюной своею смочили глину» [65] (согласно древним представлениям, слюна, особенно божественная, обладает сверхъестественной животворящей или мертвящей силой). Далее Энки-Эйя произносит заклинания, которые повторяет Мами-Нинту, отламывая четырнадцать ломтей глины и раскладывая их попарно: «Семь она положила направо, // Семь она положила налево. // Кирпич – посредине между ними» [67]. Кирпич, вероятно, связан с определением судьбы создаваемых людей (на кирпиче гадали шумеры, вслед за ними аккадцы), а также с самим процессом рождения (женщины на Древнем Ближнем Востоке рожали, стоя на кирпичах). Так сотворяются семь мужчин и семь женщин, которых Мами-Нинту соединяет попарно и определяет судьбу людям – вступать в брак, а женщинам через девять месяцев беременности рожать детей.