Текст книги "История мировой литературы. Древний Ближний Восток"

Особой популярностью у шумеров, а затем у вавилонян пользовались знаменитые «Поучения Шуруппака»[462]462
  См.: Alster, B. The Instruction of Šuruppak / B. Alster // Mesopotamia. 2. Coppenhagen, 1974; Wilcke, C. Philologische Bemerkungen zum Rat des Šuruppag und Versuch einer neuen Übersetzung / C. Wilcke // Zeitschrift für Assyriologie. Bd. 68. 2 Haldband. 1978. S. 196–232.


[Закрыть], сохранившиеся в четырех версиях, из которых самая ранняя, найденная в Абу-Салабихе (Селябихе), датируется примерно 2500 г. до н. э., а самая поздняя, дошедшая в аккадском переводе, – ок. 1100 г. до н. э. Первый перевод на русский язык, выполненный В. К. Афанасьевой по наиболее полной старовавилонской версии (ок. 1800 г. до н. э.), исследовательница и переводчица назвала в соответствии с первой строкой клинописного текста: «В давние дни, в стародавние дни…»[463]463
  От начала начал… С. 301–310 (коммент. В. К. Афанасьевой – с. 443–447).


[Закрыть]

Начало текста подчеркивает глубокую древность преподнесенной в наставлениях Шуруппака мудрости:

 
В давние дни, в стародавние дни,
В давние ночи, в стародавние ночи,
В давние годы, в стародавние годы,
Во время оно некий мудрец, хитроумных слов
он был составитель,
Сведущий в слове, Шумера житель,
Шуруппак, сын Убартуту,
Наставлял сына своего Зиусудру. [301]
 

Как известно, Зиусудра – герой, переживший потоп. То, что поучения вложены в уста его отца Шуруппака, должно было особым об разом воздействовать на читателей и слушателей, усиливать их бла гоговение перед «допотопной» древней мудростью. Как отмечает В. К. Афанасьева, «есть основания считать, что первоначально семья мифических мудрецов Убартуту – Шуруппак – Зиусудра не имела отношения к герою сказания о потопе и отождествление произошло позднее»[464]464
  Афанасьева, В.К. Комментарий // От начала начал… С. 444.


[Закрыть].

«Поучения Шуруппака» состоят из отдельных, чаще всего не связанных друг с другом, афоризмов (некоторые даже написаны от женского имени и обращены сугубо к женщинам), но отличаются от всех сохранившихся шумерских сводов афористики тем, что вставлены в единую «раму»: слова «Шуруппак наставлял своего сына. // Шуруппак, сын Убартуту, // Наставлял сына своего Зиусудру» звучат в начале текста, затем несколько раз – в его середине, а также – в несколько видоизмененном виде – в его конце. Кроме того, важны слова отца, обращенные к сыну, призывающие его быть внимательным и послушным, не пренебрегать отцовскими советами (они также несколько раз повторяются в тексте):

 
Сын мой, совет хочу дать, прими совет мой.
Зиусудра, слово скажу, со вниманием выслушай.
Советом, что дам я, не пренебрегай.
Слов, что скажу я, не пренебрегай.
Всемогущи наставленья отцов, будь им послушен. [301]
 

Это сразу же заставляет вспомнить типологически (а в чем-то и лексически) сходные формулы, повторяющиеся в Книге Притчей Соломоновых: «Слушай, сын мой, наставление отца твоего, и не отвергай завета матери твоей, потому что это – прекрасный венок для головы твоей и украшение для шеи твоей» (Прит 1:8–9; здесь и далее Синодальный перевод); «Сын мой! наставления моего не забывай, и заповеди мои да хранит сердце твое…» (Прит 3:1); «Слушай, сын мой, и прими слова мои…» (Прит 4:10); «Сын мой! внимай мудрости моей, и приклони ухо твое к разуму моему» (Прит 5:1) и т. д. Однако эти схождения и совпадения (равно как и отмеченные ранее схождения с египетской афористикой)[465]465
  См.: раздел «Египетская литература» (глава «Литература Нового царства»).


[Закрыть] лишь свидетельствуют о том, что древнееврейская афористика формировалась в определенном культурном контексте, что на нее воздействовала общеближневосточная традиция, но это никак не отменяет ее самобытности.

Многие фрагменты в «Поучениях Шуруппака» фиксируют народные пословицы и поговорки, в том числе касающиеся практического ведения хозяйства. Однако большинство советов Шуруппака касаются взаимоотношений людей и ставят своей целью обезопасить человека от всяких сложных, спорных, напряженных ситуаций: «Не ручайся – да не будешь зависим. // Да, ни за кого не ручайся – кто ручается, неблагоразумен» [301] (по поводу первой строки В. К. Афанасьева комментирует: «Букв. “Не ручайся – тот человек тебя схватит (возьмет над тобою власть)”»[466]466
  Афанасьева, В.К. Комментарий // От начала начал… С. 444.


[Закрыть]; ср. в Притчах Соломоновых: «Сын мой! если ты поручился за ближнего твоего и дал руку твою за другого, // Ты опутал себя словами уст твоих, пойман словами уст твоих» – Прит 6:1–2); «И свидетельствовать не надо – за человека говорит его город. // Не иди туда, где спорят, – // Да не будешь свидетелем в споре. // Лучше пусть спор тот сам собою угаснет. // Сам не затевай споров» [302]. Этих призывов к миролюбию в тексте особенно много: «Спор что огонь – сам не вспыхнет. // Споров избегай, иного пути не знай»; «Ссоры не разжигай, себя не роняй» [302]; «Врага не приваживай, споров не сглаживай. // Дитя мое, силой не надо брать, раздоров не надо рождать» [303]. Очень многие афоризмы представляют собой советы, связанные с этикетом, с умением вести себя в обществе, а также с меткими наблюдениями над человеческими характерами, раскрывающимися в поведении людей: «Бесчестный, словно веретеном, глазами вертит. // Уклончив взглядом – переменчиво сердце. // Не сори словами, словно лжец в пивнушке, // В собраньях мужей не маши руками» [303].

Самое ценное в «Поучениях Шуруппака» – это, безусловно, советы морально-этического характера, касающиеся основ справедливого общества, разумного устройства человеческого общежития. Некоторые из них отдаленно напоминают библейские заповеди, однако, что показательно, шумерские афоризмы апеллируют в первую очередь к своего рода «здоровому эгоизму» человека (каждый раз напоминается, что плохо будет прежде всего тому, кто не следует данному совету): «Не кради – себя не губи. // В дом не врывайся, на сито чужое не зарься. // Вор-то – лев, а схватили его – раб. // Дитя мое, не соверши убийства! // Топор сам не воздымай! // <…> Краденым не прельщайся, // Рук своих не марай, // Много прибыли не получишь. // Слов неискренних не говори – // Словно в ловушку, в них потом попадешься» [302]. Конечно, было бы преувеличением выводить отсюда библейские заповеди, особенно великие Десять Заповедей, начертанные на Скрижалях Завета (сама выделенность последних говорит об ином уровне осмысления этического начала в жизни человека; вдобавок это не просто наставления мудреца, но Заповеди, освященные авторитетом Бога). Однако чрезвычайно важно то, что шумерские мыслители-мудрецы размышляли над тем, как воспитать человека, отличающего добро от зла, как сделать, чтобы добро торжествовало в жизни: «…Ибо сердце в любови – строит дом, // Сердце злобное – дом рушит» [307]. Они резонно полагали, что очень многое в обществе и в человеке может изменить доброе и мудрое слово, ведь недаром в финале «Поучений Шуруппака» сказано:

 
Дар слова – освежитель сердца,
Дворца достоин, освежитель сердца.
Дар словесный, что звезды небесные. [310]
 

* * *

Таким образом, шумерская культура и литература во многом являются той почвой (как и египетская), куда корнями уходит сознание последующей цивилизации (особенно, при всех различиях, цивилизации европейской). Именно здесь впервые рождаются многие образы и сюжетные архетипы, которые затем будут широко представлены в культуре и литературе самых разных народов. Именно здесь содержатся важнейшие параллели ко многим библейским сюжетам, проливающие, возможно, свет на происхождение последних или на их архаический мифологический подтекст (творение мира и человека, представление о райском саде, Каин и Авель, всемирный потоп, первая попытка поставить вопрос о страдании в мире невинных и т. д.). Но если для древнееврейской литературы воздействие шумерской было косвенным, опосредованным толщей веков и культур (причем это воздействие шло не только по принципу восприятия и усвоения, но и отталкивания, дистанцирования, кардинального переосмысления), то для еще одной древней культуры Месопотамии – аккадской – это влияние было самым прямым, непосредственным и очень плодотворным.

Аккадская (вавилонская и ассирийская) литература

Синтез двух культур и литератур

Еще с 4-го тыс. до н. э. соседями шумеров были семитские племена, говорившие на аккадском языке, входившем в группу восточносемитских языков. Они населяли северную часть нижнего Двуречья и находились под сильным шумерским влиянием. Затем, во второй половине 3-го тыс. до н. э., аккадцы проникают в южную часть Двуречья. В конце XXIV – начале XXIII в. до н. э. Двуречье объединяется под властью аккадского правителя Шаррукена (Саргона) Великого, или Древнего (ок. 2316–2261 гг. до н. э.). С этого времени Шумер постепенно утрачивает свою самостоятельность, особенно с гибелью III династии Ура и династии Исина в XX в. до н. э.[467]467
  См. раздел «Шумерская литература» (глава «Открытие исчезнувшей цивилизации»).


[Закрыть] Начиная со 2-го тыс. до н. э. и на протяжении всего 1-го тыс. до н. э. история Древнего Двуречья – это история аккадцев.

Первыми заявляют о себе в первой половине 2-го тыс. до н. э. вавилоняне – народ, образовавшийся в результате слияния шумеров и аккадцев и принявший единый язык – аккадский. Но шумерский язык и шумерская культура не забыты. Долгое время шумерский язык является языком богослужения и изучается в школах, как латынь в средневековой Европе. На нем по-прежнему создаются литературные произведения и переписываются старые шумерские памятники (многие дошли до нас именно в копиях вавилонского времени), однако постепенно его вытесняет аккадский в его южной версии – вавилонской (первые надписи на вавилонском языке датируются еще серединой 3-го тыс. до н. э.). Время наивысшего расцвета Вавилона – это время правления знаменитого шестого царя I династии Хаммурапи (1792–1750 гг. до н. э.) – выдающегося законодателя, оставившего знаменитый «Кодекс Хаммурапи». При этом ассириологи датируют появление основного количества аккадских литературных памятников (в том числе и написанных на шумерском языке) ко второй половине 2-го тыс. до н. э., точнее, ко времени после 1739 г. (год завоевания южных городов Месопотамии царем Самсуклуна, сыном Хаммурапи, и гибели шумерской Эдубы, превращения ее в шумеро-вавилонскую чиновничью школу). Вскоре после этого начинается упадок Вавилона, вызванный нашествием горных племен и затянувшийся на несколько веков.

В XIV в. до н. э. на исторической арене появляются соперничающие с вавилонянами ассирийцы, также говорящие на аккадском языке, но на северном его диалекте, отличающемся от вавилонского литературного языка. В IX–VIII вв. до н. э. Ашшур (название главного города ассирийцев и всего государства; отсюда и эллинизированное название «Ассирия») становится самой мощной завоевательной державой Передней Азии, подчиняет себе все Междуречье и в значительной степени распространяет свое влияние на Малую Азию, Средиземноморье и даже Египет. Воистину – «Египту мысль моя звучала, как закон, // Элам читал судьбу в моем едином взоре, // Я на костях врагов воздвиг свой мощный трон. // Владыки и вожди, вам говорю я: горе!» (так писал В. Я. Брюсов, облекая в силлабо-тоническую стихотворную форму дошедшую до нас надпись ассирийского царя Асархаддона, или Асаргаддона, правившего в VII в. до н. э.). Именно в этот период возвышения и могущества Ашшура собирается знаменитая библиотека царя Ашшурбанапала (669 – ок. 636 г. до н. э.) – единственного грамотного и интересовавшегося литературой правителя среди ассирийских владык, прославившихся в первую очередь как жестокие завоеватели и талантливые полководцы. Многочисленное собрание клинописных текстов в библиотеке Ашшурбанапала, снабженное к тому же каталогами, стало ценнейшим источником знаний о культуре Месопотамии; с изучения собранных в этой библиотеке памятников началось изучение клинописи и становление ассириологии (ныне подавляющая часть табличек Ниневийской библиотеки хранится в Британском музее). При этом показательно, что практически все аккадские клинописные памятники, собранные в библиотеке Ашшурбанапала, являются вавилонскими по происхождению. Собственно ассирийская литература – это царские хроники (анналы) и исторические надписи (быть может, в этом выразился слишком экспансивный и воинственный дух ассирийского государства). Как отмечает В. К. Афанасьева, «ассирийской литературы как таковой практически не было. Единственными по-настоящему самобытными памятниками ассирийской литературы являются царские надписи, но и они, кроме анналов царей IX века до н. э., написаны на вавилонском литературном языке, лишь с некоторыми местными диалектальными особенностями»[468]468
  Афанасьева, В.К. Предисловие / В. К. Афанасьева // Когда Ану сотворил небо: Литература Древней Месопотамии / сост. В. К. Афанасьевой и И. М. Дьяконова. М., 2000. С. 7.


[Закрыть].

В конце VII в. до н. э. вавилоняне в союзе с мидийцами нанесли поражение Ассирии. Примерно на сто лет устанавливается Нововавилонское (Халдейское) царство, которое пало под ударами персов в 538 г. до н. э. Разговорным и административным языком Персидской империи и вошедшей в ее состав Вавилонии постепенно становится арамейский язык, и, соответственно, входит в обиход алфавитное (точнее, силлабическое) арамейское письмо на пергаменте (напомним, что именно арамейское «квадратное» письмо вынесут из Вавилонского плена евреи, ушедшие из Вавилонии уже при персах; это письмо сменило более древнее собственно еврейское «синайское» письмо). Однако и во второй половине 1-го тыс. до н. э. клинопись на глиняных табличках остается господствующим видом литературного письма в этом регионе, и самые поздние клинописные памятники исследователи датируют временем Селевкидского и Парфянского царств (последними веками до н. э.).

Ассириологов давно волновал вопрос о том, какая часть вавилонского литературного наследия оказалась в их распоряжении, насколько полно его сохранила библиотека Ашшурбанапала, содержавшая около 700 текстов (по приказу царя Шадун, храмовый управляющий города Борсиппа[469]469
  Борсиппа – совр. Бирс-Нимруд, город, расположенный на правом берегу Евфрата, недалеко от Вавилона.


[Закрыть], собирал их в различных частях Ассирийской империи). Эту проблему особо исследовал американский ученый А. Л. Оппенхейм (1904–1974), произведший расчеты на основании размера и состава Ниневийской библиотеки. Оценивая презентативность самого крупного собрания клинописных табличек, он писал: «Библиотека принадлежала не одному какому-то писцу, или даже писцовой школе, или семье: она была собрана по царскому приказу со всех концов Месопотамии. Мы вправе утверждать, что библиотека Ашшурбанапала охватывала основную массу, если не всю совокупность традиционных текстов. Наше утверждение подкрепляется содержанием хотя и небольшого, но все же достаточного количества частных коллекций клинописных табличек. Эти собрания весьма рассредоточены во времени и удалены друг от друга – от Ашшура и Харрана на севере до Вавилона, Ниппура, Ура и Борсиппы на юге, – чтобы дать нам возможность проверить полноту библиотеки Ашшурбанапала. Подтверждением всеобъемлющей ее полноты служат также находки табличек из писцовых школ за пределами Месопотамии, где иноземные писцы обучались аккадской и шумерской письменности»[470]470
  Оппенхейм, А.Л. Древняя Месопотамия: Портрет погибшей цивилизации / А. Л. Оппенхейм; пер. с англ. М. Н. Ботвинника. М., 1980. С. 16–17. (На англ. языке см.: Oppenheim, A.L. Ancient Mesopotamia: Portrait of a Dead Civilization / A. L. Oppenheim. Chicago; London, 1968).


[Закрыть]. А. Л. Оппенхейм отмечает бросающуюся в глаза особенность собрания Ашшурбанапала – преобладание так называемых научных текстов над собственно литературными. В первую группу исследователь включил всякого рода гадательные тексты, связанные с астрономией и астрологией (их около трехсот; в специальной литературе они называются омина), а также тексты лингвистические (словари, грамматические тексты, перечни терминов и т. п.) и математические (их в общей сложности около двухсот)[471]471
  Оппенхейм, А.Л. Древняя Месопотамия… С. 17–18.


[Закрыть]. Таким образом, на долю литературных произведений приходится около двухсот текстов, и это примерно треть от всех аккадских литературных памятников, имевших хождение в 1-м тыс. до н. э. По отдельным фрагментам и упоминаниям в каталогах исследователь сделал вывод о существовании еще двухсот табличек. Всего же, по расчетам Оппенхейма, традиционная клинописная литература не превышала полутора тысяч табличек[472]472
  Оппенхейм, А.Л. Древняя Месопотамия… С. 19. Речь идет лишь о месопотамских клинописных текстах. Уже пос ле смерти Оппенхейма, в 1975 г., итальянская археологическая экспедиция под руководстом Паоло Маттие обнаружила в Северной Сирии (в семидесяти километрах от современного города Алеппо) древний город Эбла (Ибла), занимавший площадь в 56 гектаров, находившуюся под холмом Мадрих. Эбла была столицей большого государства, расцвет которого пришелся на 2400–2250 гг. до н. э. Самой ценной находкой археологов оказался царский архив Эблы, состоящий из пятнадцати тысяч клинописных табличек на неизвестном ранее семитском языке. Согласно мнению известного ассириолога И. Гельба, эблаитский язык близок аккадскому и аморейскому. Как отмечает российский ассириолог М. А. Дандамаев, «эта находка убедительно показала, что, несмотря на огромные достижения ассириологии в изучении древних цивилизаций, есть еще много “белых” пятен в наших знаниях» (Дандамаев, М.А. Послесловие / М. А. Дандамаев // Древняя Месопотамия… / А. Л. Оппенхейм. С. 394).


[Закрыть].

При достаточно большом количестве дошедших до нас аккадских литературных памятников они сохранились гораздо хуже, чем шумерские (особенно памятники старовавилонского времени, т. е. начала 2-го тыс. до н. э.). Все они, как и шумерские, являются поэтическими (стихотворными), при этом современной науке гораздо больше известно о принципах аккадского стихосложения, нежели шумерского. Оно было тоническим (от греч. tonos – «ударение»). Это значит, что длина строки определялась количеством ударений, безударные же слоги располагались произвольно. Так как стихи исполнялись с музыкальным сопровождением или речитативом, нараспев, то главной единицей стиха был музыкальный такт – ударный слог с примыкающими к нему безударными (а поскольку ударение было логическим, то существительное с определением или глагол с дополнением могли иметь одно общее ударение). В аккадской поэзии встречаются размеры различной длины – из трех, четырех, пяти, шести тактов (трех-, четырех-, пяти-, шестиударные строки). Длинные (больше трех ударений) строки чаще всего имели одну или даже две цезуры (ритмические паузы, облегчающие произнесение поэтического текста). Наиболее употребительным эпическим размером был четырехударный стих, симметрично разделяемый цезурой на два полустишия (несомненно, этот стих семантизировался в древнем сознании именно как эпический, а не лирический или еще какой-либо). Такой организации поэтической речи сопутствовали обязательные женские окончания (ударение на предпоследнем слоге в строке) и очень подчеркнутый семантический и синтаксический параллелизм (этот прием вообще наиболее ярко представлен в семитоязычной поэзии, в том числе и древнееврейской). Пример звучания аккадского эпического стиха – из поэмы «Хождение в преисподнюю Иштар» в переводе И. М. Дьяконова:

 
Ударю я в дверь, / засов разломаю,
Ударю в косяк, / повышибу створки.
Подниму я мертвых, / живых съедят,
Больше живых / умножатся мертвые.
 

Показательно, что для текстов старовавилонского времени характерно и особое графическое оформление: одна строка соответствует стиху (это отнюдь не выдерживалось в египетских и не всегда – в шумерских памятниках), а цезура между полустишиями отмечена на глиняной табличке особым пробелом. Это еще раз подтверждает окончательность перехода от устной традиции к письменной, когда важно и графическое оформление поэтической речи, ее восприятие глазами, а не просто на слух.

Как и шумерские писцы, вавилонские составляли особые каталоги поэтических произведений, входивших в обязательный канон, как светский, так и богослужебный, литургический. Один из каталогов, опубликованный в 1958 г. У. Г. Лэмбертом, содержит не только названия произведений, но и имена их авторов. Многие из этих атрибуций очевидно фантастичны (так, диалог между конем и волом записан, как сказано в каталоге, «из уст коня», многие – из уст того или иного бога), но есть и вполне правдоподобные, указывающие если не на автора, то на того, кто окончательно закрепил и обработал тот или иной текст. Так, в каталоге утверждается, что эпос о Гильгамеше записан со слов урукского заклинателя Син-леке-уннинни (как установили исследователи, с этим именем связана самая младшая, ниневийская версия поэмы, однако Син-леке-уннини был, скорее, ее редактором, нежели автором), а эпос об Этане – со слов Лу-Нанны («человек Нанны» – имя, вполне правдоподобное для первой половины 2-го тыс. до н. э.). И уж совсем не вызывает сомнения авторство, если имя творца вписано в текст в качестве акростиха, как в произведении, условно именуемом «Вавилонской теодицеей» (XI в. до н. э.): Эсагил-кини-уббиб («Храм очистил верного»). Настойчивое стремление указать авторов само по себе говорит о росте индивидуального сознания и большем понимании индивидуальности творчества (в сравнении с шумерской и египетской литературами).

Аккадскую литературу начали исследовать с самого момента возникновения ассириологии (см. раздел «Шумерская литература»), однако перед ассириологами по-прежнему встает множество сложных проблем. В. К. Афанасьева замечает: «Изучением аккадской литературы занимаются уже более ста лет, и некоторые литературные памятники, как, например, эпос о Гильгамеше, прочно вошли в обиход мировой культуры. Но все же до сих пор не существует ни полной истории этой литературы, ни обобщающего исследования жанров, стилистики, поэтики. Более того, далеко не все тексты, дошедшие до нас, изучены и поняты полностью. Почти каждый труд, посвященный аккадской литературе, начинается с перечисления проблем и вопросов, препятствующих ее изучению и ждущих будущих исследователей»[473]473
  Афанасьева, В.К. Предисловие / В. К. Афанасьева // Когда Ану сотворил небо. С. 9.


[Закрыть]. И самые сложные проблемы, встающие перед исследователями аккадских литературных текстов, – проблемы их датировки (разбежка в 100–200 лет считается совсем небольшой; некоторые произведения дошли в разновременных версиях, промежуток между которыми составляет более 500 лет) и разграничения шумерских и аккадских литературных памятников. В. К. Афанасьева отмечает: «Мы не всегда можем сказать, на каком же именно языке был создан памятник первоначально – на шумерском или на аккадском: переводы с одного языка на другой выполнялись регулярно, особенно когда речь шла о гимнах, молитвах, богослужениях. Создается впечатление, что для жителей древнего Двуречья не играло существенной роли, на каком языке написано сочинение. Например, в одном аккадском каталоге, содержащем заглавия и первые строки ритуальных и литературных текстов, аккадские и шумерские названия перемешаны: из девяти произведений, создание которых приписывалось богу мудрости Эйе, четыре представляют собой аккадские “омина” с шумерскими заглавиями, три имеют аккадские заглавия, а два последующих дают начальные строки шумерских литературных текстов, известных нам, однако, в двуязычной шумеро-аккадской версии. Видимо, какие-то иные критерии, а не языковая принадлежность, определяют в данном случае культурную основу литературного труда»[474]474
  Афанасьева, В.К. Предисловие / В. К. Афанасьева // Когда Ану сотворил небо. С. 12–13.


[Закрыть].

Таким образом, на примере шумерской и аккадской культур и литератур мы можем наблюдать удивительный и по-своему уникальный пример взаимодействия, переплетения, органичного слияния двух традиций на принципиально разных языках. Более древняя шумерская культура и литература стала почвой, своеобразной «стартовой площадкой» для развития аккадской (вавилонской) культуры и литературы, оказав на последнюю определяющее влияние. Точнее, слились воедино традиции двух народов, говоривших и писавших на разных языках, и при этом аккадцы, с которыми ассимилировались шумеры (вавилоняне), не только бережно сохранили в своей культуре традиции шумерской словесности, но и развили ее, создали свою собственую. Безусловно, аккадская культура не была продуктом прямого заимствования или копирования, а во многом – результатом плодотворной, творческой переработки унаследованных от шумеров мифологических представлений и основных сюжетных архетипов. Именно в аккадской (вавилонской) культуре происходит окончательная циклизация мифологических и героических сюжетов, старые сюжеты получают качественно новую обработку, усложняется и дифференцируется внутренний мир человека, получающий выражение в художественном слове. Поэтому уместно говорить не о подражании и заимствовании со стороны вавилонской литературы по отношению к шумерской, но, по словам В. К. Афанасьевой, «о едином шумеро-аккадском генезисе жанров, о развитии и продолжении каких-то единых письменных литературных традиций на новом языке народа»[475]475
  Афанасьева, В.К. Литература Древнего Двуречья / В. К. Афанасьева // История всемирной литературы: в 9 т. М., 1983. Т. 1. С. 100.


[Закрыть]. Это наглядно проявляется в разных родах и жанрах аккадской литературы, и прежде всего в космогоническом эпосе, отражающем мифологические представления вавилонян.