Текст книги "История мировой литературы. Древний Ближний Восток"
Автор книги: Галина Синило
Жанр: Учебная литература, Детские книги
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)
Литература несийского периода и Древнехеттского царства
Самые древние образцы собственно хеттской поэзии (и вместе с тем индоевропейской), еще свободные от хурритского влияния, дошли до нас от того времени, когда столицей Хеттского царства был город Канес, или Неса (староассирийский Канеш – к югу от Богазкёя), и когда хетты обитали в Малой Азии, между Канесом и Цальпой (на берегу Черного моря – «моря Цальпы» у хеттов), т. е. от рубежа 3– 2-го тыс. до н. э., точнее – от XVIII в. до н. э. Особый язык того времени получил название несийского. О богах с именами индоевропейского происхождения (собственно хеттских, до аккадского и хурритского воздействия на хеттский пантеон) хетты и позднее будут говорить как о «богах Канеса», которых следует славить именно по-канесийски (или по-несийски). В то же время к этому периоду хетты уже усвоили аккадскую клинопись, ибо именно на ней составлена древнейшая хеттская надпись – надпись царя Аниттаса, жившего примерно в XVIII в. до н. э.
От несийского периода дошли в первую очередь обрядовые песни и гимны богам. Их изучение особенно интересно и важно, так как в них отразились древнейшие, восходящие к общеиндоевропейскому наследию ритуалы и представления, поэтические приемы и особенности поэтической техники. Так, к числу обрядов, относящихся к общеиндоевропейским и до появления хеттов в Анатолии не встречавшихся, принадлежит ритуал сожжения умершего на костре (описание, содержащееся в хеттских текстах, в очень многих деталях совпадает с описаниями погребальных костров в гомеровских поэмах). Ближний Восток не знал подобного ритуала (умерших хоронили в пещерах или в земле), и это подтверждает, что именно хетты в этом регионе являлись носителями древнейшей индоевропейской традиции.
К общеиндоевропейским представлениям, вероятно, восходят и взгляды хеттов на загробное существование. Судя по дошедшим до нас текстам, царство мертвых представлялось им лугом (пастбищем), на котором пасутся животные, приносимые в жертву при погребении царя:
Напомним, что такое же представление о загробном царстве как о лугах (или полях), на которых блуждают души умерших, находим в греческой мифологии. Сходно и название этого места: хеттское uellu родственно греческому названию Елисейских полей (лат. Элизиум) – полей вечного блаженства в Аиде. Тот же корень – в имени восточнославянского бога, являвшегося покровителем домашнего скота, – Велеса.
От несийского периода сохранилась и погребальная песня, метрическая форма которой несет в себе память об общеиндоевропейском, или праиндоевропейском, стихосложении, которое было силлабическим (т. е. длина поэтической строки определялась количеством слогов). В сохранившейся погребальной песне чередуются восьмисложные и девятисложные строки, разделенные пятисложным рефреном:
Саван Несы, саван Несы
Принеси, приди!
Матери моей одежды
Принеси, приди!
Предка моего одежды
Принеси, приди!
Я прошу, прошу я! [231]
В. В. Иванов замечает: «Можно предположить, что это стихотворение отражает старую устную традицию, так как в самом тексте говорится, что это стихотворение “поется”. Его метрическая форма напоминает общеиндоевропейские стихотворные размеры, восстанавливаемые на основе сравнения древнеиндийских (типа ведийской восьмисложной пады), древнегреческих, славянских, балтийских, кельтских, древнейших латинских, германских и армянских метров. Поэтому вероятно, что здесь перед нами древнейший образец индоевропейской метрической традиции, еще сохранявшейся у хеттов после их прихода в центральную Анатолию»[553]553
Иванов, В.В. Хеттская и хурритская литературы. С. 122.
[Закрыть].
В числе древнейших хеттских гимнов – «Гимн богу Пирве», чье имя родственно славянскому Перуну или балтийскому Перкуну. Сходны не только их имена, но и функции: Пирва, как и Перун, – бог воинов, бог княжеской дружины. В гимне использован прием аллитерации на звуки, входящие в имя Пирва (подобные приемы будут использоваться в кельтской (скальдической) и древнегерманской поэзии): «Это воины дружины // Путь для Пирвы проложили…» (перевод В. В. Иванова)[554]554
Иванов, В.В. Хеттская и хурритская литературы. С. 122.
[Закрыть].
Именно в несийский период хеттская литература испытала влияние не только устной словесности на близких хеттскому анатолийских языках – лувийском (язык Лувии на юге Малой Азии) и палайском (язык Палы на северо-востоке Малой Азии), но и литературы древнего коренного населения севера Малой Азии – хатти. На языке хатти (особенно близки хаттскому адыгейский и кабардинский фольклор[555]555
Как отмечает В. В. Иванов, «исследование хаттского языка и поэзии открывает широчайшие возможности для изучения исторической поэтики фольклора северокавказских народов» (Там же. С. 123).
[Закрыть]) писались стихи с фиксированной метрикой и строфикой. На хеттский были переведены хаттские величания богов и царей с указанием их различных обозначений на «языке людей» и «языке богов» (подобное различение свойственно многим ближневосточным и индоевропейским культурам):
Влияние мифологических представлений хатти сказалось на древнейших хеттских эпических мифологических текстах. Так, в ритуал празднования Нового года обязательно включалось «Сказание о сражении бога Грозы и Змия», подобно тому, как во время празднования вавилонского Нового года исполнялось сказание «Энума элиш» – о борьбе Мардука и Тиамат. Хаттский миф о том, как бог Грозы отомстил своему давнему врагу – Змию, некогда одержавшему над ним победу, дошел в двух основных вариантах. В первом из них отомстить Змию помогает герой Хупасияс, получивший в награду любовь богини Инары. Во втором, более позднем, бог Грозы вначале соединяется с дочерью человека по имени Бедный (Убогий). От этого союза рождается сын, который женится на дочери Змия и использует это, чтобы отомстить Змию и вернуть отцу отнятые у того сердце и глаза. Перед нами вариация архетипа «сын – мститель за отца», а то, что сын специально рождается для мщения, сближает хаттский сюжет с эпосом о Кумарби и порожденном им Улликумми.
Сказание о борьбе бога и Змия, заимствованное у хатти, а затем обогащенное собственно хеттскими и хурритскими мотивами (дошли разные варианты мифа), выявляет типологически общий для многих древних культур змееборческий (драконоборческий) мотив. Как предполагают, не только сказания о боге Кумарби, но и хаттское сказание о Змие через посредство хеттов оказало влияние на миф о Зевсе и Тифоне. Греки еще во времена Эсхила сохраняли память о неких «халибах» – обитателях черноморского побережья Малой Азии, которым был известен секрет производства железа. Скорее всего, речь идет именно о хатти. Отдавая дань уважения местному населению, и хетты называли себя «сыновьями страны Хатти».
Влияние на хеттскую мифологию оказал также хаттский мотив исчезающего (скрывающегося) бога, которого нужно непременно разыскать и вернуть. В такой роли выступают различные местные божества – бог Грозы, богини Инара, Анцили, но особенно часто – бог плодородия Телепинус, культ которого был заимствован хеттами (или совпал с их собственным сходным культом). Телепинус, уходя в луга и болота, уносит с собой зерна всех культурных растений, все цветение и жизненные соки. В болотах бога опутывают водяные лилии, а в остальном мире прекращаются плодоношение и рождение, пересыхают источники, начинается голод, так что умирают не только люди, но и боги. Боги пытаются вернуть Телепинуса (как в шумерском сюжете о Дильмуне пытаются вернуть Нинхурсаг, в египетском мифе – Тефнут, как в греческом мифе пытаются вернуть ушедшую в странствия Деметру и отвлечь ее от скорби по похищенной Персефоне). Бог солнца посылает на его поиски орла, но тот возвращается ни с чем. Не может найти Телепинуса и сам бог Грозы (как отмечает В. В. Иванов, его злоключения, поданные в гротескной форме, напоминают злоключения скандинавского бога-громовника Тора в «Старшей Эдде»[557]557
См.: Иванов, В.В. Хеттская и хурритская литературы. С. 124.
[Закрыть]). Бог Грозы обижен, что вслед за ним Богиня-Мать посылает на поиски Телепинуса маленькую пчелу, и говорит: «Большие и малые боги его искали, но его они не нашли. Как же сможет эта пчела его найти? Ее крыло маленькое, и сама она маленькая. Этим ведь пчелы и отличаются» (перевод В. В. Иванова)[558]558
См.: Иванов, В.В. Хеттская и хурритская литературы. С. 124.
[Закрыть]. Однако именно маленькой пчеле удается разыскать и вернуть Телепинуса, а для этого по велению Богини-Матери ужалить его в руки и ноги, чтобы расшевелить и поднять из болота, намазать глаза и руки воском, очистить и освятить. Как подчеркивает В. В. Иванов, «роль пчелы в мифе о Телепинусе находит параллели в мифах других народоы (в том числе в “Калевале”). Следы влияния хаттского и хеттского мифов о Телепинусе и пчеле, его находящей, обнаружены на широкой территории от Восточного Средиземноморья, включая Грецию, до Закавказья»[559]559
См.: Иванов, В.В. Хеттская и хурритская литературы. С. 124.
[Закрыть].
Древние хаттские сюжеты реконструируются именно благодаря хеттским текстам, а хаттские и хеттские мифы в свою очередь обнаруживают родство с общераспространенным на Ближнем Востоке и в Средиземноморье мифом об исчезающем и возвращающемся божестве плодородия. Однако на этом фоне, как отмечает В. В. Иванов, «хеттские мифы отличаются глубокой архаичностью и примитивностью, наглядностью изображения обожествляемых природных сил»[560]560
См.: Иванов, В.В. Хеттская и хурритская литературы. С. 124.
[Закрыть].
В период Древнехеттского царства (XVII–XVI вв. до н. э.) хеттские писцы не только переводят и записывают тексты на языке хатти, уже мертвом, но и активно усваивают вавилонскую премудрость, аккадскую клинописную поэтическую традицию (среди хеттских писцов этого времени много выходцев из Вавилона). В архивах хеттских царей были обнаружены тексты на шумерском и аккадском языках, рассказы о деяниях хеттских царей часто записывались в хеттском и аккадском вариантах (например, «Рассказ об осаде города Уршу», «Летопись Хаттусилиса I», «Завещание Хаттусилиса I», «Таблица Телепинуса»).
Постепенно ведущим жанром хеттской литературы становится историческая проза, летопись (это было продолжением традиции, начатой надписью царя Аниттаса). Так, одной из древнейших летописей в Передней Азии является уже упомянутая «Летопись Хаттусилиса I», написанная, как и анналы вавилонских и ассирийских царей, от имени самого царя. Предполагают, что именно хеттская традиция оказала влияние на становление жанра анналов (царских хроник) в ассирийской культуре три столетия спустя. Показательно, что в конце летописи Хаттусилис I сравнивает себя с Саргоном Аккадским. Хеттский царь считает себя избранником древней хаттской и хеттской богини Солнца, покровительницы священного города Аринна. Богиня покровительствовала ему во всех его свершениях. Повествуя о своих героических деяниях, Хаттусилис I не раз именует себя львом, что, по-видимому, восходит к хаттской традиции (на языке хатти слово «лев» одновременно означает и «герой»). В «Завещании Хаттусилиса I» царь, обращаясь к народному собранию, говорит: «Ваш род да будет единым, как волчий!». В. В. Иванов подчеркивает: «Сам тотемистический образ Царя-Волка и его языковое обозначение восходят к глубочайшей индоевропейской и евразийской древности»[561]561
Иванов, В.В. Хеттская и хурритская литературы. С. 126.
[Закрыть].
К числу известнейших хроник Древнехеттского царства принадлежит «Таблица Телепинуса» (XVI в. до н. э.), в которой ранняя история Хеттского царства представлена как образец разумного правления, контрастирующего с последующей смутой. Как и «Завещание Хаттусилиса I», «Таблица Телепинуса» построена в виде речи царя, обращенной к собранию.
В многочисленных фрагментах исторических сочинений описаны походы хеттских царей на те или иные города Малой Азии (например, Цальпа на Черном море) или Северной Сирии (например, Хальпа; совр. Алеппо). Одним из важнейших событий для истории Древнехеттского царства был выход хеттов к Средиземному морю в Северной Сирии. Воспоминание о нем отразилось в целом ряде исторических и ритуально-мифологических текстов. В одном из сказаний выход к морю описывается как подвиг героя, превратившегося в Быка и сдвинувшего с места гору, преграждавшую дорогу хеттам:
«Поглядите, превратился он в огромного Быка,
Поглядите, у него рог немного согнут!»
Спрашиваю: «Отчего рог немного согнут?»
Отвечает он тогда: «Я ходил в поход.
Загораживала путь нам гора большая.
Подошел тогда к ней Бык, гору он отодвинул.
Море победили мы. Оттого и согнут рог!»
Возможно, легенда о превращении героя в быка является вариацией общей восточносредиземноморской легенды, одной из версий которой выступает и греческий миф о Минотавре, восходящий к культу быка в критской культуре и к общим ближневосточным и средиземноморским представлениям о быке как о воплощении мужской плодоносной силы (божественной и царской).
Хеттским историческим текстам свойствен необычайный лаконизм, напоминающий стиль латинских авторов. Так, В. В. Иванов приводит в качестве примера подобного лаконизма фрагмент из рассказа о военачальнике с хурритским именем Анумхерва: «Они сражались под Цальпой. Его ранили. Анумхерва был в Цальпе. И из города он увидел отрезанную голову своего сына. Он наполнил золотую чашу и в нее налил яду. И ее он выпил»[563]563
Иванов, В.В. Хеттская и хурритская литературы. С. 124.
[Закрыть]. В таком же стиле написана и дворцовая хроника, представляющая собой собрание кратких назидательных рассказов, похожих на анекдоты, – о проступках придворных и их наказании царем.
Хеттская литература Среднего и Нового царств (XV–XIII вв. до н. э.)
В среднехеттский период (XV в. до н. э.) все более активную роль начинают играть южные и юго-западные области Малой Азии, в которых преобладало лувийское и хурритское население. Имена некоторых царей этого времени являются лувийскими по происхождению (в отличие от прежних – хаттских). На печатях они зафиксированы двумя видами письма – клинописным хеттским и иероглифическим, заимствованным у хурритов и лувийцев (как предполагают, это письмо было создано по образцу египетской иероглифики, но знаки имели самостоятельный характер и поэтому хеттская иероглифика до сих пор плохо изучена).
Среднехеттское время – период наибольшего влияния на хеттов хурритских мифологических представлений и литературы. Из собственно хеттских сочинений выделяются гимны и молитвы богам, в которых, тем не менее, варьируются мотивы шумерской и аккадской поэзии, а в некоторых обнаруживаются параллели с египетскими гимнами времени Эхнатона и ветхозаветными текстами. Так, в «Молитве Кантуцилиса», обращенной к его личному богу, оживают мотивы шумерской «Поэмы о невинном страдальце» и ее вавилонских версий, создававшихся примерно в то же время, что и хеттский текст, звучат мысли, отчасти родственные библейским Иову и Экклесиасту:
К смерти привязана жизнь. К жизни привязана смерть.
Вечно никто не живет. Годы у нас сочтены.
Если же вдруг человек вечно живущим бы стал,
Злые болезни тогда были б ему нипочем!
……………………………………………………………………
Из-за болезни моей дом мой стал домом тоски:
Из-за печали моей им тяготится душа —
Кровлю худую пробьют слезы, как капли дождя.
Словно я годы уже, десятилетья болел,
Выросла в сердце печаль, стал тяжелее недуг.
…………………………………………………………………….
Ночью в постели томлюсь. Сладкого сна не видать!
К ложу ночному тогда вести дурные идут…
Нельзя не услышать в «Молитве Кантуцилиса» и отзвуков египетских «Песни Арфиста» и «Беседы Разочарованного со своей душой» (разговор человека с его душой используется и в хетто-хурритском эпосе для передачи размышлений героя).
В XV в. до н. э. усиливаются связи Хеттского царства с Египтом (как сообщает летопись первого хеттского царя Нового царства Суппилулиумаса, предполагался даже брак вдовы фараона с хеттским царевичем). Неудивительно поэтому, что дошедшие от среднехеттского периода и начала Новохеттского царства гимны Солнцу обнаруживают сходные черты с солнцепоклоннической религией в Египте времен Эхнатона. Солнце предстает как всевидящий и справедливый судия, как покровитель человечества («человечества пастух»). Несомненно здесь также влияние шумерских гимнов Уту и аккадских – Шамашу (в текстах упоминаются шумерские боги Энлиль и Нингаль, а также лазуритовая борода Солнца – непременный атрибут всех шумерских богов мужского рода):
Господин мой, бог небесный Солнца,
Человечества пастух! Из моря
Ты приходишь в вышину, небесный
Солнца бог. Вступаешь ты на небо!
…Солнце, господин мой справедливый,
Суд вершащий! Царь земли и неба,
Ты страною правишь и даешь ты
Силу мужества, о справедливый!
Солнца бог, всегда ты благосклонен,
Исполняешь только ты моленья!
Милостивый бог, благое Солнце!
Как ты милостив, о справедливый!
Только праведного человека
Возвышаешь ты, благое Солнце!
Сын богини-матери Нингаль,
Зрелости достиг ты совершенной,
Из лазури борода твоя!
Посмотри! Перед тобой склонился
Человек – твой раб… [232]
Как совершенно новое в мифологическом плане исследователи (в частности, В. В. Иванов) отмечают в хеттских гимнах мотив колесницы Солнца, запряженной конями (квадрига Гелиоса, квадрига Феба-Аполлона)[565]565
Как полагают, лошадь одомашнили именно хурриты и передали это открытие хеттам (согласно другой версии, одомашнивание лошадей произошло в Средней Азии). Известно, что египтяне до вторжения гиксосов не знали лошадей и не использовали их в упряжке (в колеснице).
[Закрыть]. Как полагают, это мотив митаннийского (хурритского) происхождения, сходный с индоиранским и греческим:
Четверым коням твоей упряжки
Человек – твой раб зерно насыпал.
Если ест зерно коней четверка,
Значит – будешь жить, о Солнце, ты.
…Царственный герой, благое Солнце!
Объезжаешь ты на колеснице
Света стороны четыре. Слева
От тебя летят по небу Страхи,
Справа от тебя несется Ужас…
Справа от тебя летит Бунене —
Колесничий и советник верный.
Слева от тебя летит Мишару,
Праведный помощник и слуга… [233–234]
В. В. Иванов отмечает, что этот фрагмент обнаруживает разительную параллель с Авестой («Яшты», Х, 126), где демон Рашну летит слева от Митры. Как полагает исследователь, «весь этот круг представлений мог быть усвоен через посредство хурритов, испытавших сильное влияние индоиранцев, сосуществовавших с хурритами в Митанни. Но в хеттском гимне эти представления совмещены и с наследием хаттской обрядовой поэзии, из которой, в частности, заимствован оборот “Страхи и Ужасы”, позднее оказавший влияние на гомеровскую греческую традицию»[566]566
Иванов, В.В. Хеттская и хурритская литературы. С. 127.
[Закрыть].
Однако главное в хеттских гимнах Солнцу то, что Солнце выступает как бог милостивый, защищающий обездоленных, сирот, несправедливо обиженных («Как родным, обиженным ты людям Покровительствуешь сиротливым, // И возмездие один даешь ты // За обиженных и сиротливых» [233]). Поэтому, быть может, закономерно столь разительное, почти дословное совпадение одного из стихов – «Я иду своей дорогой правды» – со строкой из библейской Книги Притчей Соломоновых, вложенной в уста Премудрости: «Я хожу по пути правды, по стезям правосудия…» (Прит 8:20; Синод. перевод):
Солнцу – слава! В сердце человеку
Смотришь, Солнце, прямо с высоты,
Сердца ж твоего никто не видит.
Если кто-нибудь поступит дурно,
Ты вверху увидишь и осудишь.
Я иду своей дорогой правды.
Кто б ни поступил со мною дурно,
Солнце, пусть увидишь ты его! [231]
Еще более разительную параллель с древнееврейскими ветхозаветными текстами обнаруживает хеттская литература Нового царства (XIV–XIII вв. до н. э.). Столицей хеттов в этот период становится город Хаттусас (Хаттуша), основанный Мурсилисом I. Около 1560 г. до н. э. этот хеттский царь предпринял поход на Вавилон, что ускорило падение первой вавилонской династии. Суппилулиумас (Шуппилулиум) I (ок. 1380–1350 гг. до н. э.), покорив Миттани, завоевал также Верхнюю Месопотамию и Сирию вплоть до Ливана. Его внук, преемник Суппилулиумаса II, Мурсилис (Муршили) II (время правления – ок. 1343–1313 или 1345–1320 гг. до н. э.) продолжил дело деда и покорил лувийскую область Арцава в юго-западной части Анатолии. Хеттская экспансия в Сирию привела к длительным военным конфликтам с Египтом (в частности, с хеттами сражается при Кадеше Рамсес II). Мирный договор с Египтом был заключен только в 1280 г. до н. э. Усилившиеся в это время контакты хеттов с культурами Ханаана приводят к появлению хеттского мифа о боге Баале (Ваале) и богине Ашерту. Богиня тщетно пыталась соблазнить Баала, а затем обвинила его в посягательстве на ее честь (типологически это сходно с сюжетом египетской «Сказки о двух братьях», библейским сюжетом об Иосифе и жене Потифара, греческим мифом об Ипполите и Федре).
Практически единственным оригинальным жанром новохеттской литературы (в связи с усилением царской власти) становятся царские хроники и молитвы, составленные от имени царя. Блестящим образцом жанра анналов являются летопись Мурсилиса II и летопись его отца Суппилулиумаса II (обе они написаны от имени Мурсилиса II самим царем или неведомым историком-писцом). Особенно интересен памятник, известный под названием «Молитвы Мурсилиса II». Несомненно, что эти тексты если не написал, то продиктовал сам Мурсилис II: слишком личные ноты звучат в обращении царя к богам. Именно эти тексты обнаруживают разительную параллель с древнееврейской литературой – с библейской Книгой Исхода, рассказывающей о пребывании евреев в рабстве в Египте, о казнях, которые Господь обрушил на фараона, не желавшего отпустить Его народ (в том числе и о чуме), и об Исходе под водительством пророка Моисея. «Молитвы Мурсилиса» написаны как письма богам, пославшим чуму на Хеттское царство. Самое поразительное, что и Мурсилис называет чуму египетской, пришедшей к хеттам из Египта. Поразительно и то, что это практически совпадает по времени с библейской историей: Исход из Египта свершился в самом начале XIII в. до н. э.
В библейском рассказе о том, как Бог покарал жестокого и не способного осознать свой грех фараона, а также его подданных – всех египтян, разделявших его политику, одобрявших угнетение еврейского народа и убийства еврейских младенцев мужского пола, звучит крайне важная для Библии мысль об ответственности личности, особенно облеченной властью, перед историей, перед своими современниками и потомками. Однако при этом в Библии нет даже мысли о том, что Бог может карать одного человека за вину другого, сына – за вину отца. Наоборот, впервые четко фиксируется противоположная мысль (см. Втор 24:16; Иез 18:20–21). Там, где говорится о наказании потомков за грехи отцов (Исх 20:5), речь идет о том, что в грешной среде и потомки становятся грешниками, не осознающими свою греховность (что тоже принимает в расчет Бог, не карая их сразу). Согласно библейской позиции, особенно отчетливо сформулированной в пророческих книгах, Бог судит каждого «по путям его», т. е. по делам его, но истинно совестливым является тот, кто и вину своего отца, и вину своего поколения принимает как свою собственную.
В отличие от библейского египетского фараона, не способного к раскаянию и осознанию собственного греха (страшным грешником был и его отец), Мурсилис II даже грех своего отца признает как свой собственный: «И отец мой согрешил: он нарушил слово бога Грозы города Хаттусаса, господина моего. А я ни в чем не согрешил. Но так все совершается: грех отца переходит на сына. И на меня грех отца моего перешел. Но этот грех я признал воистину перед богом Грозы города Хаттусас, моим господином, и перед богами, моими господами: это именно так, мы это совершили. Но после того, как я признал грех моего отца как свой грех, да смягчится душа бога Грозы, моего господина, и богов, моих господ! Будьте теперь ко мне благосклонны и отошлите чуму прочь из страны хеттов!» [247].
Не только идеи, но и стиль «Молитв Мурсилиса» роднит их с библейским текстом. Эта общность проявляется в образном уподоблении целых ситуаций, что часто используется в библейских притчах (в том числе и евангельских), в пророческих книгах: «Птица возвращается в клетку, и клетка спасает ей жизнь. Или если рабу становится почему-либо тяжело, он к хозяину своему обращается с мольбой. И хозяин его услышит его и будет к нему благосклонен: то, что было ему тяжело, хозяин делает легким. Или же если раб совершил какой-либо проступок, но проступок этот перед хозяином своим признает, то тогда что с ним хочет хозяин сделать, то пусть и сделает. Но после того, как он перед хозяином проступок свой признает, душа хозяина его смягчится, и хозяин этого раба не накажет. Я же признал грех отца моего как свой грех; это истинно так. Я совершил это…» [248].
В молитвах Мурсилиса можно увидеть отдаленный прообраз горьких и страстных молитв отца Панлю в охваченном чумой городе в знаменитом романе-притче Альбера Камю «Чума», посвященном осмыслению страшной «бациллы» нацизма, дремлющей в человеке (при этом сам образ чумы как неотвратимой кары за нераскаянный грех связан у писателя с библейскими реминисценциями).
Однако наряду с пробуждением исторического сознания личности «Молитвы Мурсилиса II» несут целый пласт архаических представлений о взаимоотношениях человека и божества. Так, Мурсилис пытается убедить богов прекратить чуму следующими рациональными доводами: чем меньше будет людей, тем меньше жертвоприношений, и боги будут голодать. Здесь сказывается типично языческое антропоморфное представление о богах и о чисто корыстном их отношении к людям, как и людей к ним. В. В. Иванов отмечает: «Сам Мурсилис II, как и все другие цари новохеттского времени, был оплетен сложнейшей сетью архаических обрядов, окружавших священную личность царя. Каждый шаг царя, мельчайшие бытовые подробности его жизни подчинялись строжайшим обрядовым предписаниям»[567]567
Иванов, В.В. Хеттская и хурритская литературы. С. 128.
[Закрыть].
От новохеттского времени дошла до нас также автобиография царя Хаттусилиса III (1282–1260 гг. до н. э.) – одна из первых автобиографий в литературе Передней Азии (близкая к жанру анналов). От анналов ее отличает индивидуальный характер содержания: главное внимание сосредоточено на личности самого царя, рассказывающего о своем детстве, юности, любви к своей жене Пудухепе. Однако и здесь сказываются традиции древнехеттской литературы: автобиография начинается с прославления хурритской богини Иштар Шаушки, культ которой ввели Хаттусилис III и Пудухепа и которая, как полагал царь, сопутствовала ему во всех делах. Вмешательство Иштар Шаушки, согласно автобиографии, оправдывает все деяния Хаттусилиса III, даже весьма сомнительные с моральной точки зрения. Сама же величальная формула, использованная в начале текста, как отмечает В. В. Иванов, «воспроизводит древнехеттскую передачу соответствующих обрядовых выражений ритуальной поэзии хатти»[568]568
Иванов, В.В. Хеттская и хурритская литературы. С. 129.
[Закрыть].
Примерно в 1200 г. до н. э. Хаттусас, главный город хеттов, погиб под лавиной нашествия «народов моря», как именовали их египтяне, – наследников критской культуры (в библейском тексте они именуются филистимлянами). На юге Малой Азии и севере Сирии образовались маленькие государства, бывшие некогда вассальными территориями хеттов, с лувийским населением. Эти государства иногда называют «позднехеттскими», ибо в них продолжают развиваться традиции лувийско-хурритской монументальной скульптуры и иероглифической письменности. Однако самого мощного Хеттского царства уже не существовало.
Наследниками хеттского языка и хеттской словесности в Малой Азии стали ликийский (продолжение лувийского) и лидийский (продолжение хеттского) языки. Как предполагают исследователи, лидийские жрецы (kave — слово, родственное древнеиндийскому kavi – «поэт-жрец») использовали в своей поэзии древнейшие хеттские размеры. По свидетельству Геродота, изложившего историю Лидии, лидийские цари носили традиционные хеттские имена (например, Мурсилис). Существует мнение, что именно с ликийской и лидийской традициями связано происхождение загадочной этрусской культуры.
Таким образом, хетто-хурритская культура представляет собой своеобразный «перекресток» культур Ближнего Востока и Средиземноморья, дает картину живейшего и плодотворнейшего их взаимодействия, взаимоперетекания друг в друга в гигантском временном диапазоне – на протяжении 3–1-го тыс. до н. э. Вот почему так важно ее изучение.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
