Текст книги "История мировой литературы. Древний Ближний Восток"

Рождение героического эпоса

Именно в шумерской литературе рождается впервые жанр, который впоследствии назовут героическим эпосом, – сказания о подвигах геро ев. Таких сказаний до нас дошло девять: «Энмеркар и жрец Аратты», «Энмеркар и Энсухкешданна», «Лугальбанда и гора Хуррум», «Лугальбанда и орел Анзуд», «Гильгамеш и Ага (Агга)», «Гильгамеш и небесный бык», «Гильгамеш и Гора Бессмертного» (или «Гильгамеш и Страна живых»), «Гильгамеш и дерево хулуппу» (первая часть сказания «Гильгамеш, Энкиду и подземное царство»), «Гильгамеш, Энкиду и подземное царство» (вторая часть). Как свидетельствуют названия (все они условны и даны исследователями), многие сказания объединены одним и тем же героем. Особенно популярен Гильгамеш, имя которого впоследствии будет прославлено вавилонским эпосом. Но тщетно было бы искать в шумерских сказаниях единый сквозной сюжет, как в вавилонской эпической поэме «О все видавшем…» («Эпосе о Гильгамеше»), «Илиаде» и «Одиссее» Гомера или более поздних известных нам европейских эпических поэмах. Каждое из перечисленных сказаний посвящено какому-то одному эпизоду, одному подвигу и имеет вполне законченное содержание. Поэтому их можно характеризовать как предварительную, архаичную стадию формирования героического эпоса, еще не сложившегося как единое целое. Речь идет, скорее, о цикле сказаний. Типологически это сопоставимо, например, с русскими былинами, с той лишь разницей, что былины являются произведениями устного народного творчества, а шумерские героические сказания – творения письменной литературы, в которых фольклорные мотивы обработаны профессиональными поэтами. Столь же очевидно типологическое сходство с ирландскими сагами о Кухулине, посвященными отдельным подвигам героя.

Обнаруженные шумерологами героические сказания связаны и местом их возникновения, и местом рождения героев: все сказания принадлежат урукскому циклу, в центре которого – обожествленные полулегендарные цари Урука: Энмеркар, второй царь I династии Урука, сын основателя этой династии Мескиангашера (Мескиаггашера), считавшегося сыном бога солнца Уту (в некоторых текстах сам Энмеркар именуется «сыном Уту»); четвертый правитель I династии Лугальбанда и его сын Гильгамеш (таким образом, между всеми героями существует преемственная родственная связь, они наследуют не только царскую власть, но и доблесть предков). Вероятно, существовали героические предания и других городов: это косвенно подтверждается наличием вавилонских эпических поэм об Этане – правителе Киша и об Адапе из Эреду (вавилонская литература, как правило, перерабатывала шумерские сказания). Однако в силу каких-то причин до нас дошли только сказания, связанные с Уруком и его царями.

Шумерские героические сказания теснейшим образом связаны с мифологией и не могут быть поняты вне ее контекста. Как правило, боги выступают в качестве действующих лиц, хотя главное место отведено смертным героям. Многое в сказаниях напрямую связано с религиозным ритуалом (всякого рода вещие сны, гадания, заклинания, обряды посвящения), а также в них много чудесных и фантастических элементов, напоминающих волшебную сказку. Именно в шумерских поэмах складываются черты эпического стиля и эпической техники, восходящие к фольклорной традиции и отчасти связанные с практикой устного исполнения произведений сказителями: постоянные эпитеты, устойчивые формулы, обилие рефренов и повторяющихся мест. Все это создает ощущение замедленности и плавности повествования (эпической широты). В отличие от более позднего эпоса (например, гомеровского), нет развернутых сравнений и детальных описаний, выполняющих функцию ретардации – замедления действия. В целом изображается не столько само действие, сколько его результат: практически не уделяется внимания внутренним переживаниям героя; персонажи отличаются абстрактностью и обобщенностью.

По своему содержанию и манере подачи материала героические сказания можно разделить на несколько групп. Особняком стоит текст о борьбе Гильгамеша, правителя Урука, с правителем Киша Агой – «Гильгамеш и Ага» («Послы Аги, сына Эн-Мебарагеси…») – поэма в 115 строк, впервые реконструированная из фрагментов на одиннадцати табличках С. Н. Крамером и опубликованная с комментариями Т. Якобсена[357]357
  См.: Kramer, S.N. Gilgameš and Agga / S. N. Kramer // American Journal of Archaeology. 53. 1949. № 1. 1949. P. 1–19.


[Закрыть]. При достаточно хорошей сохранности текст оказался нелегким для понимания, и к нему впоследствии обращались многие шумерологи: тот же Т. Якобсен, А. Фалькенштейн, внесший важный вклад в его понимание, В. Рёмер, давший новую полную транскрипцию текста и выполнивший новый перевод[358]358
  Römer, W. H. P h. Das sumerische Kurzepos «Gilgameš und Akka» / W. H. Ph. Römer // Nimwegener sumerologisch Studien. T. I. Neukirchen; Vluyn, 1980.


[Закрыть], а также американский ученый Дж. Купер[359]359
  Cooper, J. Gilgamesh and Agga, a Review Article / J. Cooper // Journal of Cuneiform Studies. 1981. 33/3–4. P. 224–241.


[Закрыть] и израильский – Я. Клейн[360]360
  Klein, J. The Capture of Agga by Gilgamesh / J. Klein // Journal of the American Oriental Society. 1983. № 1 (103). P. 201–204.


[Закрыть]. Поэму исследовали также русские шумерологи И. Т. Канева и В. К. Афанасьева, давшие свои переводы и интерпретации текста[361]361
  Перевод И. Т. Каневой впервые опубликован в «Хрестоматии по истории Древнего Востока» (М., 1963). См. также: Канева, И.Т. Шумерский героический эпос / И. Т. Канева // Вестник древней истории. 1964. № 3. С. 243–267; № 4. С. 189–225. Перевод В. К. Афанасьевой впервые опубликован в антологии «Поэзия и проза Древнего Востока» (М., 1973; коммент. – с. 661–662).


[Закрыть].

Специфика этой небольшой по размерам и, судя по всему, древнейшей известной нам в мировой литературе героической поэмы (ее датируют так называемым II раннединастическим периодом – XXVII–XXVI вв. до н. э.) в том, что в ней совершенно отсутствуют фантастические и волшебные мотивы (это весьма нетипично для древнейших эпических сказаний). Как предполагают исследователи, в поэме «Гильгамеш и Ага» отражены совершенно реальные события (жанр ее можно точнее определить как историко-героическую песнь). Действительно, шумерские города-государства соперничали между собой за власть над всей территорией Шумера. Одним из древнейших центров был город Киш в Нижнем Двуречье, который, согласно шумерской легенде, получил верховную власть от богов сразу после потопа. Но впоследствии произошло возвышение Урука, заявившего свои права на главенство в Шумере. В поэме «Гильгамеш и Ага» и изображен тот момент, когда правитель Киша Ага предъявляет ультиматум Уруку, угрожая ему войной, о чем весьма лаконично сообщается в первых двух строках клинописного текста: «Послы Аги, сына Эн-Мебарагеси, // Из Ки ша в Урук к Гильгамешу явились» (перевод В. Афанасьевой)[362]362
  От начала начал… С. 204. Здесь и далее шумерские тексты цитируются, кроме особо оговоренных случаев, по данному изданию, с указанием страницы в квадратных скобках после цитаты.


[Закрыть]. Археологи получили документальное подтверждение существования правителя (верховного жреца – эна) Киша Мебарагеси (Эн-Мебарагеси), отца Аги: найден обломок алебастровой вазы с его именем. Нет сомнений, что и Ага (его имя передается также как Агга и Акка) – историческое лицо, последний царь I династии Киша, так же, как и Гильгамеш – пятый царь I династии города Урука. Только в этом сказании, подчеркивает В. К. Афанасьева, «Гильгамеш выступает и действует как историческое лицо. Во всех остальных шумерских сказаниях о Гильгамеше герой носит имя исторического лица, но действует как персонаж эпоса или мифологизированной волшебной сказки»[363]363
  Афанасьева, В.К. Комментарий // От начала начал… С. 409.


[Закрыть].

Получив ультиматум Киша, правитель и одновременно верховный жрец Урука Гильгамеш обращается за советом к народному собранию, которое, по остроумному замечанию профессора Крамера, напоминает двухпалатный парламент[364]364
  См.: Крамер, С.Н. История начинается в Шумере. С. 43. Следует отметить, что проф. Крамер, в шутку употребляя слово «парламент», всерьез размышляет о загадках политического устройства Шумера, и в частности Урука, и сожалеет, что в древнем тексте не рассказано об этом подробнее: «Благородное и сдержанное повествование поэта не касается этих подробностей, но можно предположить, что и среди наших древних парламентариев кипели закулисные страсти и пускались в ход всяческие интриги. В городе-государстве Урук явно существовали две враждующие партии: партия войны и партия мира. И нетрудно представить, что и в те времена проводилось немало закулисных совещаний, похожих на наши совещания в прокуренных кулуарах, прежде чем лидеры каждой “палаты” объявляли окончательные и якобы единодушные решения “депутатов”» (Там же).


[Закрыть]: это собрание старейшин и собрание боеспособных мужей города. Подобное социальное устройство было свойственно эпохе так называемой первобытнообщинной демократии – героическому эпическому веку. Как предполагают ученые, такое народное собрание могло заседать в «Красном здании» – одном из самых старинных сооружений в Уруке. Сначала Гильгамеш обращается к совету старейшин с призывом: «Перед Кишем главы не склоним, Киш оружием сразим!» [204]. Но благоразумные и осторожные старцы советуют Гильгамешу покориться Кишу. Их совет не нравится владыке Урука: «Гильгамеш, верховный жрец Кулаба[365]365
  Кулаб – пригород Урука, где осуществлялся культ Инанны и Думузи; Гильгамеш был жрецом Инанны и одновременно ее супругом, представавшим в обряде «священного брака» в образе Думузи.


[Закрыть], // На Инанну он надеется, // Слова старцев не принял сердцем» [204]. В отличие от собрания старейшин собрание мужей целиком разделяет мнение царя: «Перед Кишем главы не склоним, Киш оружием сразим!» [204]. Более того, мужи в один голос с энтузиазмом призывают Гильгамеша не покоряться ни в коем случае и возлагают на него миссию военного вождя и спасителя родного города. Звучит хоровая партия «собрания мужей», прославляющих Урук и вдохновляющих Гильгамеша на сопротивление врагу:

 
Урук – божьих рук работа,
Эана – храм, спустившийся с неба:
Великие боги его создавали!
Великой стены – касание грозных туч,
Строенья могучего – созиданье небесных круч, —
Отныне хранитель, военный вождь-предводитель – ты!
Отныне воитель, Аном любимый князь – ты!
Как можешь ты страшиться Аги?
Войско Аги мало, редеют его ряды,
Поднять глаза его люди не смеют! [204–205]
 

Гильгамеш, чрезвычайно воодушевленный такими речами («Как взыграло сердце от речей воинов, взвеселилась печень!» [205]), говорит своему верному слуге Энкиду:

 
Ныне мотыгу секира заменит!
Боевое оружье к бедру твоему вернется,
Сияньем славы его покроешь!
А Агу, как выйдет он, мое сиянье покроет!
Да смешаются мысли его, помутится рассудок! [205]
 

Гильгамеш отвергает ультиматум Аги, и тогда войска последнего осаждают Урук. По призыву верховного жреца Урука его главный советник Гиришхуртура отправляется во вражеский стан (вероятно, с целью переговоров), однако его хватают, пытают, а затем приводят к Аге. В это время один из урукских воинов поднимается на городскую стену, и заметивший его Ага принимает его за самого царя (эта любопытная деталь в тексте свидетельствует о слабой еще степени социальной дифференциации шумерского общества того времени: вероятно, внешний облик и одеяние простого воина и царя не очень различались). Однако на вопрос Аги – «Слуга! Муж сей – вождь твой?» – Гиришхуртура гордо отвечает:

 
Муж сей не вождь мой!
Ибо вождь мой – воистину муж!
Чело его грозно, воистину так!
Гнев тура в очах, воистину так!
Борода – лазурит, воистину так!
Милость в пальцах, воистину так!
Разве он не поверг бы людей,
разве он не вознес бы людей?
С пылью он не смешал бы людей?
Страны враждебные не сокрушил бы?
Прахом «уста земель» не покрыл бы?
Ладьи груженой нос не отсек бы?
Агу, вождя Киша, средь войска его в плен бы не взял? [205–206]
 

После этого враги еще с большей яростью набрасываются на преданного Гильгамешу воина: «Они его бьют, они его рвут, // Тело Гиришхуртуры они истязают…» [206]. Гильгамеш со своим войском вступает в бой. Неведомый древний автор предельно лаконичен, он не повествует обо всех подробностях и перипетиях борьбы, в ходе которой Гильгамеш одержал победу над Агой. Скорее, констатируется результат героических деяний Гильгамеша:

 
Страны враждебные он сокрушил,
Прахом «уста земель» покрыл,
Ладьи груженой нос отсек,
Агу, вождя Киша, средь войска его в плен забрал. [206]
 

Однако дело завершается миром: Гильгамеш освобождает Агу и возвращает его Кишу. Хоровым заклинанием воинов, прославляющих родной Урук и своего вождя, завершается поэма:

 
Урук – божьих рук работа!
Мощной стены, коснувшейся грозных туч,
Могучего города, достигшего небесных круч,
Ты хранитель, военный вождь-предводитель – ты!
Воитель, Аном любимый князь!
Пред Уту прежнюю силу себе вернул,
Агу для Киша освободил!
О, Гильгамеш, верховный жрец Кулаба,
Хороша хвалебная песнь тебе! [207]
 

Отдельную группу составляют сказания «Энмеркар и жрец Аратты» и «Энмеркар и Энсухкешданна», которые также касаются соперничества Урука и города-государства Аратта и, вполне возможно, как и предыдущее сказание, имеют реальную историческую основу. Аратта находилась на севере от Урука – на Иранском нагорье – и славилась своими металлами, драгоценными камнями и строительным материалом. Поэтому нет ничего удивительного в том, что правители Урука стремились покорить Аратту. Однако, в отличие от поэмы «Гильгамеш и Ага», сказания о соперничестве царя Урука Энмеркара и верховного жреца Аратты построены в виде спора с попеременным отгадыванием загадок и решением трудных задач (такой жанр шумеры именовали адаман-дугга – «спор-состязание»). Кроме того, в них достаточно большую роль играют фантастические элементы.

Сказание «Энмеркар и жрец Аратты» было восстановлено профессором Крамером по 20 табличкам и фрагментам в 1946 г. и опубликовано вместе с переводом и комментариями в 1952 г.[366]366
  См.: Крамер, С.Н. История начинается в Шумере. С. 31–40. Новый полный перевод памятника был выполнен в 1973 г. Солом Коэном, написавшим о нем диссертацию (Cohen, S. Enmerkar and the Lord of Aratta: Dissertation / S. Kohen. University of Pennsylvania, 1973). Перевод и исследование на русском языке: Канева, И.Т. Шумерский героический эпос // Вестник древней истории. 1964. № 4. С. 192–225. Значительные фрагменты поэмы переведены В. К. Афанасьевой в книге С. Н. Крамера «История начинается в Шумере» (с. 36–40).


[Закрыть] Это одна из самых больших шумерских эпических поэм, дошедших до нас (около шестисот клинописных строк), и, что самое интересное, она представляет собой древнейший известный образец собственно героического эпоса в привычном понимании слова (ее датируют началом 3-го тыс. до н. э.). Поэма начинается с традиционного эпического вступления – прославления величия Урука, которому покровительствует сама богиня Инанна. Затем автор переходит к собственно повествованию о том, как правитель Урука Энмеркар, сын Уту и брат-супруг Инанны («Светлым сердцем Инанны избранный, // С гор-каменьев сияющих светлым сердцем Инанны избранный»[367]367
  Цит. по: Крамер, С.Н. История начинается в Шумере. С. 36.


[Закрыть]), задумал построить храмы Инанне в Уруке и богу Энки в Эредуге и для этого наложил дань на жителей Аратты. Он обращается за помощью к Инанне:

 
Сестра моя, Инанна, пусть для Урука
Злато-серебро искусно они, жители Аратты, обработают.
Лазурит благородный пластинами,
Электр, лазурит очищенный…
В Урук, гору святую, да принесут.
Дом Ашнана, место твоего престола,
Там Эану тебе да выстроят.
Опочивальню священную[368]368
  «Священная опочивальня» («гипар» – покой, где совершался обряд «священного брака» между царем и богиней-покровительницей города, в данном случае – Инанной, которую замещала ее жрица).


[Закрыть], твое жилище,
Пусть в сердце Аратты искусно отделают.
Я же сам, лазурный молодой бычок, там с тобою да возлягу!
Аратта Уруку да покорится![369]369
  Цит. по: Крамер, С.Н. История начинается в Шумере. С. 36.


[Закрыть]
 

Инанна советует отправить в Аратту гонца с посланием верховному жрецу – требованием подчиниться. Одновременно гонец должен повторить верховному жрецу «заклинание Энки» – напоминание о том, как Энки положил конец Золотому веку и единовластию Энлиля, смешав языки. Когда гонец, преодолев семь гор, предстает перед жрецом Аратты и предъявляет ему ультиматум Энмеркара, тот с возмущением отвечает, что он также любимец Инанны, что богиня покровительствует Аратте: «Отчего это Аратта покорится Уруку? // Аратта Уруку не покорится, так ты скажи ему!»[370]370
  Цит. по: Крамер, С.Н. История начинается в Шумере. С. 39.


[Закрыть] Услышав из уст гонца, что сама Инанна повелела ему передать: отныне ее избранником является Энмеркар и жрец Аратты должен покориться ее воле, правитель испытывает испуг и замешательство: «Тогда сердце жреца затрепетало, смешались мысли. // Он ответа найти не может, он ответ найти хочет. // Глазами лживыми под ноги смотрит, ответ отыскивает…»[371]371
  Цит. по: Крамер, С.Н. История начинается в Шумере. С. 40.


[Закрыть] Жрец Аратты отправляет в Урук ответ, в котором осуждает Энмеркара за то, что тот хочет применить силу оружия и предлагает решить вопрос поединком двух воинов. Он сообщает также, что готов подчиниться Энмеркару, если тот пришлет ему много зерна.

Дальнейший ход повествования определяется тем, что гонец ходит из Урука в Аратту и обратно, передавая послания. При этом Энмеркар и жрец Аратты задают друг другу трудноразрешимые загадки-задачи, выполнение которых сопровождается магическими действиями (многое в этих загадках до сих пор не разгадано исследователями). Повествование движется замедленно, неторопливо, с повторами гигантских периодов: слово в слово повторяются загадки-задания – сначала из уст Энмеркара или жреца Аратты, а затем гонца. Во время одного из таких наказов изобретается письменность, основателем которой шумеры считали легендарного Энмеркара: задание царя так длинно и сложно, что гонец не может запомнить его слово в слово; тогда Энмеркар берет сырую глиняную табличку и чертит на ней тростниковой палочкой клинописные знаки. В конце концов победа достается Энмеркару, и Аратта покоряется Уруку.

Соперничество Урука и Аратты составляет содержание и другой поэмы – «Энмеркар и Энсухкешданна» («Стены вздымаются в лазурном сиянии…»[372]372
  Впервые реконструирована в 1952 г. проф. Крамером (см.: Крамер, С.Н. История начинается в Шумере. С. 206–208). Новый полный перевод выполнен А. Берлином: Berlin, A. Enmerkar and Ensuchkešdanna / A. Berlin. Philadelphia, 1979.


[Закрыть]), но на этот раз спор затевает надменный правитель Аратты Энсухкешданна, который потребовал, чтобы Энмеркар признал его верховную власть и «переселил» богиню Инанну в Аратту. Речь идет о том, кто из царей станет супругом Инанны в столь важном для Древнего Двуречья обряде «священного брака». Владыка Аратты бесцеремонно заявляет в послании, отправленном Энмеркару:

 
Пускай он мне подчинится, пусть ярмо мое наденет!
А когда он мне подчинится, да, когда он подчинится,
то и он и я:
Он воистину с Инанною в Эгаре проживает,
Но и я буду жить с Инанною в Эзагине[373]373
  Эзагина – букв. «лазуритовый дом»; считалось, что в Аратте много лазурита.


[Закрыть],
храме лазурном, в Аратте.
Он возлежит с ней на ложе, на сияющей постели.
Но и я с нею возлягу в сладком сне
на изукрашенном ложе.
Он в ночных сновидениях Инанну видит.
Я же лик к лику с Инанною буду вместе при ясном свете.
Воистину съест он жирного гуся.
А я не съем жирного гуся[374]374
  Как указывает В. К. Афанасьева (со ссылкой на А. Опенгейма), в ассирийской «Кни ге сновидений» сон о поедании гуся считался дурной приметой: «Если он съел гуся – нападение врага, злые напасти» (Афанасьева, В.К. Комментарий // От начала начал… С. 400).


[Закрыть].
Я гусиные яйца соберу в корзину,
я птенцов его сложу в короб:
Маленьких – для моего котелочка, больших —
для моего большого чана.
Гусь не будет жить на речном бреге.
Все правители мне подчинятся,
трапезовать я с ними буду. [172]
 

В свою очередь возмущенный Энмеркар требует от царя Аратты покорности: «Воистину в Уруке Инанна живет, а что такое Аратта? // В твердыне Кулаба она проживает – на что ей чужедальние чистые Сути? // И пять лет пройдет, и десять пройдет – она в Аратту не пойдет! // Да и зачем ей идти в Аратту, // Ей, великой светлой госпоже Эаны?» [174–175]. Энмеркар грозно обещает, что именно Энсухкешданна «съест жирного гуся».

На помощь правителю Аратты приходит колдун (машмаш) Ургирнунна. Он тайком пробирается в Эреш недалеко от Урука и проникает в священные загон и хлев, где стоят корова и коза богини Нисабы – «госпожи дикой коровы»:

 
Он молвит корове слово, он говорит с ней, как с человеком.
«Корова, кто ест твои сливки, кто молоко твое выпивает?»
«Мои сливки ест богиня Нисаба.
Молоко мое пьет богиня Нисаба». [177]
 

То же самое отвечает и коза. От Нисабы и ее священных животных зависит все пропитание Урука. С помощью заклинаний Ургирнунна делает так, что у коровы и козы пропадает молоко:

 
«Корова, сливки твои – в голову!
Твое молоко – в твое чрево!»
Корова, сливки ее ушли в голову, ее молоко ушло в чрево. [177]
 

В результате все хлева и овчарни Урука приходят в запустение, городу грозит голод. Тогда два пастуха Нисабы – Машгула и Урэдина – при помощи бога солнца Уту и колдуньи из Эреша – старой Сагбуру – решают перехитрить жреца Аратты: бросая в воду таинственный волшебный нун, они выуживают из воды новых и новых животных, причем не только домашних, но и хищных – волка, тигра, льва. Ургирнуна страшно напуган силой Сагбуру: «Чародей! Потемнел его лик, смешался разум» [179]. Урукская колдунья упрекает араттского в неразумии:

 
Чародей, в чародействе ты разумеешь,
но где твой рассудок?
Как в Эреш, град Нисабы,
Град, кому Ан и Энлиль решают судьбы,
Изначальный град, что Нинлиль возлюбила,
Как мог ты прийти колдовством заниматься?! [180]
 

Как ни просит пощады Ургирнуна, Сагбуру убивает его: «Старая Сагбуру чародея за язык потянула. // На брегу Евфрата его бросила тело» [180]. Энсухкешданне ничего не остается, как признать превосходство Энмеркара («Ты владыка – возлюбленный Инанны. // Только ты один возвышен. // Инанна праведно тебя избрала для своего святого лона. // Воистину ты ее любимый» [180]) и сдаться на милость победителя. Поэма завершается концовкой, типичной для жанра литературного спора:

 
Так в споре между Энмеркаром и Энсухкешданной
Энмеркар превзошел Энсухкешданну.
Хвала тебе, богиня Нисаба! [181]
 

Уже в этих сказаниях об Энмеркаре, построенных как литературные споры, большую роль играют волшебные мотивы. Они целиком доминируют и в наиболее обширной группе шумерских героических сказаний, где в качестве главных героев фигурируют Лугальбанда и его сын – прославленный Гильгамеш. Все они теснейшим образом связаны с мифологией и по жанру напоминают волшебную или богатырскую сказку. В них впервые обозначились мотивы и сюжеты, широко представленные в мировом сказочном фольклоре и эпической литературе разных народов.

Две поэмы посвящены Лугальбанде и примыкают к сказаниям о споре между Уруком и Араттой (точнее, являются своеобразным дополнением к ним). Действие одной из них, условно названной С. Н. Крамером «Лугальбанда и Энмеркар»[375]375
  См.: Крамер, С.Н. История начинается в Шумере. С. 208–210. Новые переводы и исследования: Wilcke, C. Das Lugalbandaepos / C. Wilcke. Wiesbaden, 1969; Hallo, W. Lugal banda Exavated / W. Hallo // Journal of the American Oriental Society. Special Issue. Studies in Literature from the Ancient Near East. Dedicated to Samuel Noah Kramer. Vol. 103. 1983. № 1. P. 165–180. На русский язык текст впервые переведен и исследован В. К. Афанасьевой в 1976 г. (Афанасьева, В.К. Поэзия Древнего Шумера и Вавилона. Лугальбанда / В. К. Афанасьева // Восточный альманах. Вып. 5. Обелиск Свободы. М., 1976. С. 539–553). Новая редакция перевода В. К. Афанасьевой опубликована в 1998 г. в антологии «От начала начал».


[Закрыть], а также именуемой «Лугальбанда и гора Хуррум», или «Лугальбанда во мраке гор» (по первой строке в русском переводе – «Царь в те дни поход на град за мыслил…»[376]376
  В переводе В. К. Афанасьевой опущен пролог гимнического характера, посвященный, как это принято в шумерских сказаниях, началу мира.


[Закрыть]), начинается с того, что Энмеркар в сопровождении многочисленного войска отправляется в Аратту с целью завоевать ее. Среди воинов – семь особенно доблестных героев, «что богинею Ураш созданы, молоком дикой корвы вспоены», «герои могучие они, порождение Шумера они, семя государево они» [182]. Эти семь героев, несмотря на свое важнейшее после Энмеркара положение в урукском войске («Семерица эта – главари главарям, // Вожаки вожакам, // Всем верховодам они верховоды» [182]), безымянны, однако есть еще восьмой, который носит имя Лугальбанда. Но когда войско Энмеркара достигает горы Хуррум, с Лугальбандой случается непонятное: силы оставляют его, он не может шевельнуть ни рукой, ни ногой (это странное оцепенение напоминает летаргический сон). Опечаленные друзья решают уложить его в укромном месте в ущелье, кладут у изголовья боевой топор, привязывают к поясу железный кинжал и оставляют массу провизии на тот случай, если герой очнется:

 
Стоянку, словно гнездо, ему устроили.
Финики, фиги, сыры во множестве,
Хлебцы сладкие, чем больные питаются,
В корзинку из пальмовых листьев уложенные.
Жир нежнейший, свежие сливки —
провизию хлевов и загонов,
Яйца с маслом, яйца, запеченные в масле,
Пред ним, как на столе накрытом, чистом, они расставили.
Пиво сладкое, с сиропом из фиников смешанное,
На подставке, запасы первосортного масла,
Как на стол, перед ним поставили. [183]
 

И далее еще на 20 клинописных строк следует перечисление яств и напитков, оставленных заботливыми друзьями для Лугальбанды. При этом глаза героя остаются широко открытыми, но всем своим обликом он напоминает мертвого, губы его сжаты и невозможно различить его дыхания:

 
Свои очи – колодцы, полные водою,
Светлый Лугальбанда широко раскрыл.
Свои губы – створки дверные солнца
Братьям своим он не открыл.
Приподняли затылок – нет дыхания. [184]
 

Воины решили, что если Лугальбанда действительно умрет, они заберут его тело на обратном пути: «И когда из Аратты возвращаться будем, // Отнесем его тело к кирпичам Кулаба» [184]. С болью, с рыданиями братья и друзья оставляют Лугальбанду в мрачном ущелье и отправляются дальше в путь:

 
Так братья и други его
Светлого Лугальбанду в ущелье горном мрачном оставляют.
Со слезами и стонами,
С воплями и рыданьями,
В печали и в горести
Старшие братья, старшие братья Лугальбанды
дальше в горы отправились. [184]
 

Покинутый всеми, герой остается один, и жизнь еще теплится в нем. Через два с половиной дня (или, как с присущей ему эпической неторопливостью говорит повествователь, «когда к двум дням прибавилась еще половина дня») Лугальбанда поднимает голову навстречу восходящему солнцу – богу Уту – и обращается к нему с мольбой о спасении: «На небо к Уту воздел он очи, // Словно пред отцом родным, пред ним заплакал…» [185]. Уту склоняется к мольбе героя: «И Уту внял его слезам, // Жизненной силе его в ущелье горном мрачном вернуться дал» [185].

Вслед за этим Лугальбанда обращается к планете Венере – богине Инанне, «благородной блуднице[377]377
  С культом Инанны, как и с последующими культами богинь плодородия и любви (вавилонская Иштар, ханаанейская Астарта, греческая Афродита, римская Венера), была связана культовая проституция.


[Закрыть], что из ворот святого блудилища выходит», к той, «что ложе делает сладостным» [185], и просит, чтобы она не дала ему погибнуть на горе Хуррум:

 
Инанна, дочерь Зуэна,
Что ему в стране, как быку, главу воздела,
Ее блески-сиянья, словно яркие звезды,
Ее звездный лик осветил горы,
И к Инанне, к небу воздел он взоры,
Словно пред отцом родным, он пред нею заплакал,
Свои руки благие во мраке гор к ней поднял:
«О Инанна, дом родной мне возврати,
град родной мне возврати!» [186]
 

Инанна также откликается на просьбу Лугальбанды и дает окрепнуть его жизненным силам, окутывая его своей лаской: «Инанна вняла его слезам. // Силы жизни его, словно спящего Уту, укрыла, // Как платком шерстяным, в тихой радости сердца закутала…» [186].

Вслед за Инанной на небосклоне появляется ее божественный отец – бог луны Нанна (Зуэн – «молодой месяц»), чей сияющий лик озаряет мрачные горы (метафорически он уподобляется сияющему быку, пожирающему черное поле, т. е. освещающему черное небо):

 
Бык, пожирающий черное поле,
Светило, чистый телец, что встает на стражу,
Что, как утренняя звезда, освещает небо,
Свет сияющий в ночь проливает,
Зуэн, кого чтят как новый месяц,
Отец Инанна, что Уту-солнцу выпрямляет дорогу,
Владыка света, что сотворен для тиары,
Зуэн, любимое дитя Энлиля,
Бог, что украсой встает средь неба,
Чьи лучи-сиянья чисты и святы,
Чей лик освещает светом горы… [186]
 

Лугальбанда обращается к Нанне-Зуэну как к олицетворению истины и справедливости, моля его удалить от него все зло:

 
Владыка, кто истину любит, кто зло ненавидит!
Зуэн, кто истину любит, кто зло ненавидит!
Истина в радости сердца к тебе праведностью приходит,
Тополь евфратский, ствол великий, словно скипетр,
для тебя возрастает,
Справедливость, оковы ее развяжи!
Зло, оковы его не развязывай!
Зло пусть спереди уходит, пусть сзади унесено будет!
Когда сердце твое встает во гневе,
То подобно змее, что яд выпускает,
ты на зло слюною плюешься! [187]
 

Нанна также склоняется к мольбе Лугальбанды и еще больше укрепляет его силы: «Зуэн внял его слезам, жизнь ему подарил. // Вернул крепость его ногам» [187].

Наступает новый день – и на горизонте вновь начинает сиять Уту. Герой снова обращается к нему с благодарственной молитвой, которая удивительно перекликается с египетским гимном солнечному богу Атону, ибо Уту также предстает как добрый отец, дающий всем силу, всех согревающий и, как особо подчеркивает шумерский текст, заботящийся о бедных и слабых:

 
О Уту, пастырь ты страны, ты отец черноголовых!
Когда спать ты уходишь, люди с тобой спать уходят.
Уту, герой! Когда ты встаешь, люди с тобою вместе встают!
Уту, пока нет тебя,
Сеть на птицу не набрасывают, раб не спешит трудиться.
Тому, кто один идет, ты тому товарищ-брат.
Уту, там, где двое идут, там третьим ты идешь.
Тому, кто схватил узду, ты – охраняющие шоры.
Бедняка, слабого, кому нечем прикрыться,
Словно длинная ткань, свет лучей твоих кутает,
Покрывает тело рабыни-должницы,
словно одеяние белой шерсти. [188]
 

Уту дарует Лугальбанде «травы жизни» и «воды жизни», окончательно исцеляющие героя (как и в поэме «Нисхождение Инанны…», варьируется архетипический мотив «живой и мертвой воды»):

 
И тогда он, справедливый, тот, кто советуется с Энлилем,
Травам жизни расти повелел,
В быстром потоке, матери гор, воды жизни ему принес[378]378
  Как предполагают исследователи, речь, возможно, идет о реке Тигр, ее горных верховьях.


[Закрыть].
Травы жизни он ртом жует,
Воды жизни рукой зачерпывает. [188]
 

Лугальбанда исцеляется и, добыв огонь с помощью двух кремневых камней и щепочек, отколотых от днища деревянного сосуда, оставленного братьями, он выпекает на углях жертвенный хлеб и совершает жертвоприношение. Затем он продолжает блуждать один в горах, охотясь на зверей и собирая дикие растения. В вещем сне ему дано повеление: убить дикого быка и жир его принести в жертву богу Уту. Кроме того, Лугальбанда должен убить «козла пестрого и козочку», вылить их кровь в специальную жертвенную яму, а жир разбросать по равнине. Проснувшись, герой в точности выполняет повеление, а затем готовит пищу и питье четырем главным богам шумерского пантеона – Ану, Энлилю, Энки и Нинхурсаг:

 
Лугальбанда, имя Энлиля призвав,
Ана, Энлиля, Энки, Нинхурсаг,
Он их пред ямою приглашает к пиру.
…Из этих приношений Лугальбанды
Ан, Энлиль, Нихурсаг, все лучшее они вкусили. [192]
 

Быть может, события, описанные в поэме «Лугальбанда и гора Хуррум», в какой-то степени объясняют, почему в сказании «Лугальбанда и орел Анзуд» («Лугальбанда в далеких горах блуждает…»[379]379
  Содержание поэмы впервые реконструировал С. Н. Крамер (см.: Крамер, С.Н. История начинается в Шумере. С. 210–212). Наиболее полное издание шумерского текста и его новый перевод подготовил К. Вильке (см.: Wilcke, C. Das Lugalbandaepos). Важный отрывок, дополняющий текст, опубликовал В. Халло (см.: Hallo, W. Lugalbanda Excavated). До сих пор не решен вопрос о том, не является ли первая поэма всего лишь первой частью сказания о Лугальбанде и орле Анзуде. В любом случае взаимосвязь между двумя поэмами очевидна: начало второй непонятно без первой.


[Закрыть]) герой оказывается в дремучем лесу в горах Забуа (где-то на Иранском нагорье):

 
Лугальбанда в далеких горах блуждает,
В горах Забуа бродит отважно.
Матери нет с ним – не даст совета,
Нет с ним отца – не даст наставленья,
Разумного друга нет с ним рядом,
Помощника мудрого в размышленье.
Сам себе Лугальбанда помощник мудрый. [192]
 

Лугальбанда, который «сам себе… помощник мудрый», предстает в этой поэме как сметливый, очень проницательный юноша, наделенный гениальной интуицией. Он мечтает вернуться в урукское войско, которое, как выясняется позже, находится на пути к Аратте. Для этого, чувствует герой, ему необходимо встретиться с гигантской птицей – орлом Анзудом и добиться его расположения: «Как бы орлу доставить радость, // Орлу Анзуду доставить радость, // Угодить бы его супруге, // С его орлицей, с его орленком, // Вместе с ними попировать бы!» [192]. Лугальбанда уверен, что благодарный орел поможет ему найти урукский боевой стан, вернуться к братьям, особенно если он угостит Анзуда бесподобным напитком богини Нинкаси – пивом:

 
Орел, напившись, возвеселится,
Анзуд, напившись, возвеселится,
В стан урукитов меня направит!
О Анзуд, подари мне путь к моим братьям! [193]
 

На огромном дереве, которое, судя по описанию, является вариацией мифологического архетипа arbor mundi – «мирового древа», символизирующего структуру мироздания («Его тень могучая далекие горы // Плащом покрыла, обвила покрывалом, // Его корни – гигантские змеи[380]380
  Показательно, что с «мировым древом» практически всегда связывается змея; см. далее сказание «Гильгамеш и дерево хулуппу». Вариацией «мирового древа» является и библейское Древо Познания добра и зла, рядом с которым также появляется змей, искушающий первых людей.


[Закрыть], // Семь рек Уту их питают» [193]), Лугальбанда находит огромное гнездо улетевшего на охоту исполинского орла, а в гнезде – орленка. Умный Лугальбанда потчует орленка разными вкусными яствами, которые должны ему понравиться больше, чем сырые мясо и жир, а также всячески заботится о нем, украшает его (здесь нельзя не различить лукавой улыбки, доброго юмора неизвестного древнего автора):

 
Лугальбанда смекалист, поступает мудро:
В сладкую пищу – божье яство, —
Раденье к раденью добавляя,
Мед вливает, мед добавляет.
В гнезде орлином перед орленком угощенье расставляет.
Птенец пожирает жир овечий,
А тот ему яство в клюв толкает.
Сидит орленок в гнезде орлином,
Он глаза ему сурьмою подкрасил,
Голову душистым можжевельником украсил,
Венец «Шугур» возложил на голову. [194]
 

Затем выбравшийся предусмотрительно из гнезда и затаившийся в горах Лугальбанда ждет возвращения хозяина гнезда. И вот тот возвращается с гигантской добычей, гоня перед собой стадо горных быков, одного из них неся в когтях, а другого взвалив на шею. На подлете к гнезду, когда до него еще оставалось большое расстояние, Анзуд крикнул, призывая своего голодного птенца. К его удивлению, птенец не откликается ни с первого, ни со второго раза, хотя раньше откликался всегда. Орел и его орлица стонут, объятые недобрым предчувствием, ибо им кажется, что кто-то похитил их детеныша. Каково же удивление Анзуда, когда он обнаруживает в гнезде живого, невредимого, а главное – сытого и ухоженного орленка. Преисполненный лучших чувств и сознания собственного достоинства, божественный орел, с которым считаются сами великие боги, «сын Энлиля» (типологически этот образ соотносится со знаменитым орлом Зевса, но шумерский орел гораздо самостоятельнее и значительнее) обещает щедро наградить того, кто позаботился о его птенце:

 
Я – вершитель судеб быстротекущих потоков!
Я – око истины, светлый советчик Энлиля!
Мой отец Энлиль меня поставил,
Привратником гор меня назвал он!
Я судьбы решаю – кто их изменит?
Тот, кто гнездо мое изукрасил,
Если ты бог – одарю тебя Словом,
Другом моим навеки станешь!
Если ты смертный – наделю Судьбою,
Да не встретишь в горах соперников,
Могучий герой, одаренный Анзудом! [195]
 

И тогда перед орлом показывается Лугальбанда, желающий здравия Анзуду и его супруге, говорящий о том, что хочет побрататься с его орлятами. Растроганный Анзуд просит Лугальбанду высказать самое заветное желание, которое он исполнит (так включается архетипический мотив дружбы человека и благодарного ему чудесного животного, и в частности – широко распространенный сказочный мотив дружбы человека и орла, представленный и в аккадском эпосе об Этане, явно имеющем шумерские корни). Анзуд предлагает Лугальбанде богатство, славу, непобедимое оружие, но герой отказывается от этих даров и просит только об одном: сделать его скороходом, чтобы он смог добраться до своих соратников. Анзуд наделяет его ноги особой магической силой, и тот отправляется в путь. Орел, сопровождая некоторое время Лугальбанду, просит никому не рассказывать о его чудесном даре до поры до времени, ибо в душах людей часто добро уживается со злом, и в этом не сразу можно разобраться. Текст изобилует весьма показательными семантическими и синтаксическими параллелизмами, недвусмысленно свидетельствующими о большой близости шумерских эпических сказаний к фольклору: