Текст книги "Фактор фуры"

11

Покойники были скрюченные, страшные: один лежал ничком, другой – навзничь. В стеклянных ящиках. СТАТУИ покойников. Настоящих мертвецов засыпало пеплом, пепел затвердел, тела разложились – и в окаменевшей массе остались пустоты, идеальные формы для точных слепков, воспроизводящих даже складки одежды и выражения перекореженных судорогой лиц. Выражения, по словам подошедшего с толпой «пингвинов» толстенького англоговорящего гида, свидетельствовали о смерти от асфиксии.

Они тут все задохнулись горячим газом – 24 августа 79 года. А потом город засыпало семи-девятиметровым слоем пепла и вулканических пород. Но лава до него не дошла – потому он так хорошо сохранился и вызывал такое странное чувство. Помпеи совсем не походили на другие археологические раскопы, где видишь в лучшем случае фундаменты да кучки камней, – здесь остались стены, дома, дворы, улицы: город не надо было воображать, додумывать, он пребывал ощутимой убедительной реальностью, «в натуральную величину», разве что без крыш. Хотя здесь, в Стабианских термах, где стояли ящики с этими каменными мертвецами, уцелели даже своды и даже барельефы на сводах – какие-то крылатые игривые тетки-мужики…

Цветные настенные росписи. Очаги, фонтанчики. Колоннады, атриумы. Театры, храмы, бани, бордель. Прямоугольная уличная планировка. Добротное каменное строительство. Экономика, культура, инфраструктура, плоды последовательной антиэнтропийной деятельности поколений… В один день. Горячий газ и девятиметровый слой породы.

Везувий был отлично виден с каждого перекрестка. Он не то чтобы нависал, но поднимался совсем близко – пологий, светло-коричневый, зеленый (лесистый) понизу. Абсолютно мирный – никаких там дымков над кратером…

Впрочем, обнаружилась жизнь и среди здешних девятнадцать с лишним веков как мертвых желтовато-серых стен – помимо теряющих шлепанцы разваренных туристов. Повсюду слонялись бездомные лохматые дворняги; две – рыжая с белыми «носками» и белая с рыжими ушами – резво сношались в хилой древесной тени.

Есть и современный – обок древнего – городок с тем же названием и железнодорожной станцией: полчаса от Неаполя на довольно раздолбанной электричке. На обратном пути, уже почти миновав пригороды (блочные, уродливые, нищие – почти совдеповские), уже на подъезде к неаполитанскому вокзалу поезд надолго встал – пропускали, видимо, кого-то… Я, разложивший на коленях и вытертом сиденье свою технику (вбивал для работодателей впечатления от Помпей), вдруг впал в вязкую прострацию, закончившуюся – синхронно с первым толчком вагона – приходом неожиданной идеи.

Не особо даже рассчитывая на успех (здесь, в Неаполе, сотовая связь довольно херовая), я попытался войти в Net – неожиданно получилось. Тогда я залез в свой электронный почтовый ящик – но не в тот, которым пользовался все время, а в тот, что я завел для служебной переписки, как раз когда начинался «ПолиГраф», и куда по понятным причинам не совался несколько месяцев.

Не могу сказать, что именно я думал там найти. Но я там таки нашел – письмо от Глебова. Пробежав его, я рефлекторно потянулся за сигаретами – но у них тут везде vietato fumare…[2]2
  Запрещено курить (ит.).


[Закрыть]

«Юрген, кажется, у меня проблемы. Или это паранойя, или меня нашли. Может, ты был прав и я круто лажанулся. Ладно. Если что, буду отдуваться сам. На всякий случай обрываю все концы – чтоб ни у кого из вас еще проблем не возникло. Мейл-бокс свой вообще сотру – нечего им знать, с кем я переписывался. Суки. Дай бог хоть тебе выкрутиться. Конец связи».

Датировано письмо было прошлой неделей.

Проникновенье наше по планете действительно заметно вдалеке: вот не думал обнаружить где-где – в Неаполе! – обильное хохляцкое присутствие. Но уже на центральной пьяцца Гарибальди, большей частью пошедшей под автовокзал, одна из билетных будок предлагала длинный список рейсов в Кыйив, Львив и Ивано-Франковск. На переговорном пункте огромными кириллическими буквами: «Тарифи до Украiнi. Знижено!» Магазин «Продуктi Украiнi. Polskie Produkty» с немировской горилкой. Перед дверьми магазина – представительная, человек десять, чернокожая тусовка: негры здоровые, витальные, приблатненные. И тут же – всего двое, но при таких хлебалах, рядом с которыми маргинальные «гуталины» выглядят собранием университетской кафедры и какие с дрожью узнавания мигом идентифицируешь в любой Кампании…

Гастарбайтеры? В бедной-то Южной Италии – какая такая потребность в дешевой рабочей силе?.. Значит, южные итальянцы едут – в качестве дешевой рабсилы – из Неаполя за длинным евро туда, где побогаче, а на их место ломимся через Карпаты, Румынию и бывшую Югославию котирующиеся по последнему, вовсе уж мусорному разряду МЫ, постсоветские…

Так что, когда ночью в трехзвездочном Prati на смежный с моим балкончик выползла завернутая в полотенце девка и по-русски попросила говорить потише, я уже нимало не удивился и даже деловито прикинул: проститутка?.. Говорил я с Виктором, до которого не смог дозвониться днем и который вдруг перезвонил сам – у него-то уже был восьмой час утра.

Ничего интересного мне дядь Витя, впрочем, не сообщил. Да, собственно, на что я рассчитывал – того же Глебова он вообще не знает… На всякий случай я попросил его пробить поляну – поелику возможно – по поводу вице-мэра Валентина Борисыча. Потому что у того по-прежнему всю дорогу откликался автоответчик. И даже в приемной трубку не брали.

У меня было чувство, словно я вернулся в Стамбул. Тут было почти так же шумно, грязно и суматошно, тут тоже было полно сумасшедших и не существовало ПДД, все галдели, размахивали руками, норовили «развести» глупого туриста и занимались куплей-продажей на любом свободном куске асфальта. Прямоугольная Piazza Mancini, в двух минутах ходу от моего отеля, в первой половине дня являла собой барахолку, где торговали поддельным всем: часы «крутых марок» покупатель просто выуживал из наваленной в ящик груды. Продавцы драли глотки, на землю сыпался упаковочный картон. Над площадью громоздился вполне совкового вида бетонный многоэтажный короб: по фасаду – сплошь лоджии, лоджии – сплошь в разноцветном стираном белье.

То же белье, белье, белье – за углом, поперек узеньких полутрущобных улочек, на обшарпанных старых и тоже разноцветных стенах в щелястых ставнях и балкончиках с узорчатыми железными перилами. Трудно представить себе городской «задник» живописнее – как под обложку «Буратино» попал: все ярко, потерто, аляповато, голоса балаганные, жестикуляция преувеличенная, типажи утрированные… Прямо посередине проезжей части, шугаемый клаксонами, ковыляет алкашеской походочкой такой Джузеппе Сизый Нос, вертя у себя под носом пальцами…

От Манчни и практически до порта – непрерывное уличное «меркато». Садишься в махоньком угловом кабачке, на улице, где столики в один ряд, – буйная неаполитанская жизнедеятельность остается за ширмой из циновки. Клиентура – исключительно местная. «Рост Биф» оказывается бужениной, что-то, неразборчиво написанное в меню от руки и наугад назначенное гарниром, – очередной макаронной смесью (собственно макароны, «помодори», сыр, мелко струганная ветчина). Все, впрочем, вкусно, очень дешево и даже – редкость, но встречающаяся, причем в основном как раз в нетуристических заведениях – не пытаются надуть. Правда, официантка так занята беседой по мобиле, что поди дозовись. Вообще не очень понятно, кого звать: меню (на одном-единственном листке), минералку в качестве бесплатного «аперитива» и собственно заказ приносили три разных человека…

Поев и неожиданно осовев, я пошел в сторону моря по улочке, в перспективе которой маячил шпиль Санта-Мария дель Кармине. По обеим сторонам сплошной чередой тянулись полулавки-полусклады, торгующие оптом, тротуары были завалены товарами, заставлены вешалками. Рябило в глазах от галстуков глючных расцветок. Сумки-чемоданы развалились лежбищем морских котиков и даже вроде бы неуклюже переползали с места на место. Звуки, голоса кипели в густом испаряющем бульоне полуденной жары, кружились, сталкивались, тонули, выныривали. Я слизнул пот с верхней губы. Майка липла к животу, вдоль позвоночника щекотно спускались капли.

То и дело бибикали над ухом – я шарахался от скутеров. Мать, ненормальное все-таки их тут количество… Поперек толпы с совершенно озверелой рожей гнал пацан лет десяти – на очень маленьком мопеде и с очень-очень громким треском… Бензиновая вонь. Голова кружится, с чего бы… Вроде всегда легко переносил жару, да и не такая она смертельная, жара… Возле одной из лавок густо висели надувные детские плавательные матрасы, раскрашенные в истошные цвета, с намалеванными ошалелыми зенками, осклабленными рожами, пятачками, ушами, ножками, хвостами, – толпились, пялились, скалились, выглядывали друг у друга из-за спин… Я провел рукой по лицу – рука странно и неприятно дрожала. И вообще чего-то…

Фасады задрапированы бельем (а за ним – что?..), белье, как пестрый куцый занавес, висит складками на многократно пересекших улочку веревках, из-за них торчит колокольня Святой Марии – диковинная, прихотливая, с разноцветным куполом-луковкой: какой там католический храм… Василий Блаженный? мечеть? да нет – просто что-то декоративное, игрушечное, как весь город, который не город никакой – кукольный театр в натуральную величину… Где все дергаются, носятся и приплясывают, как марионетки… и сам начинаешь чувствовать себя марионеткой… вразнобой и как попало тягаемой не за те ниточки… Да и ниточки спутались к чертям…

Я понял, что вдребезги пьян. Перед глазами плыло, ноги не держали. Я попытался понять, что ж меня так радикально-то «срубило». В кабаке в этом – ноль три пива… Еще чего-то пил сегодня?.. А? Нич-че не соображаю… Я ухватился за стенку, но не смог стоять даже так, сел куда-то, на тротуар… Рюкзак!! Не потерять!.. Казенная ж техника… Уф-ф… Полная ж-жопа… В дым, в дупелину, тыщу лет так… Кажется, ко мне подошли. Чего? Не, не это… нихт ферштейн… как там? донт спик итэлиан… Да че ты от меня?.. Каз-зел… Куда?.. Ты че… Не-не, никуда я… Да отвали… Ни-ку-да, ни…

Да. Да, да, да, сейчас, погодите…

Вопросы. Вопросы, и вопросы, и вопросы, и надо отвечать, и хочется отвечать быстро и исчерпывающе, чтобы никаких неясностней – но невозможно, все время что-то досадно мешает, мешает… Потому что спрашивают на чужом языке: не совсем незнакомом, нет, я его знаю, этот язык – не то чтоб хорошо, но более-менее, к тому же вопросы очень простые – но… надо сначала перевести, потом понять смысл, потом сформулировать ответ, потом перевести обратно… это мучительно, невыносимо долго, долго, так я никогда не поспею… Подождите, сейчас, сейчас я все скажу, все совсем просто, только погодите, сейчас… сейчас… я скажу.

12

У меня уже бывало так в этом турне – проснувшись, я в первый момент не мог понять, где нахожусь. Темень. Кромешная. Ночь? Я потянулся за мобильником – посмотреть, который час, – и понял, что лежу не в кровати. А на чем-то жестком, холодном, грязном.

Что за?.. Где я?.. Тут до меня дошло, что на самом деле мне только кажется, что я проснулся, – что это просто сон такой…

Я облегченно наладился отрубаться опять… не выходило… Ни черта это был не сон. Я лежал – валялся – навзничь на стылой каменной, в крошках каких-то плоской поверхности (на полу? на асфальте?) – в глухой темноте. С угловатым бетонным блоком вместо памяти и вообще вместо мозгов.

Нажрался?.. Не пил же вроде толком ничего…

Вдруг накатила неконтролируемая паника. Полная дезориентация. Ни хрена не вижу, не слышу, не помню, не соображаю… Я судорожно завозился на этом холодном в безуспешной поначалу попытке собрать все руки и ноги. Я вообще цел? Кажется… Даже вроде нигде особо не болит – хотя тело не слушается совершенно. Почему не видно ничего? Я ослеп? Нет… Нет, что-то все-таки различимо, едва-едва: какие-то смутные контуры. В той стороне, что ли, чуть посветлее?..

Сколько раз надирался, химией всякой паскудной закидывался, но такого – такого, по-моему, никогда не было… ГДЕ Я?!

Перевернувшись на живот, упереться ладонями в пол. У-упс… Отжаться на руках, подтянуть ноги… Раза с третьего получилось. Но встать… Это была утопия. В конце концов я сел на задницу – невидимый мир вокруг мощно раскачивался, желудок подергивался под кадыком. Я, мыча, стиснул виски грязными ладонями.

Пыльная духота. Вкрадчивые таинственные звуки, близкие и далекие – меня хватило понять, что раздаются они только у меня в голове… Тошнило дико. М-м-м-м-м-м-м-м… Я выдавил тягучий слюнной сгусток – на подбородок.

Неаполь. Я в Неаполе. Меня срубило на улице – ни с того ни с сего… Да, это помню. Потом – ничего… Подмешали? Какой-то дряни сыпанули – в кабаке? Ограбили? Вот тебе, доцент, и весь эксперимент…

Рюкзак!.. О чем ты… Без малейшей надежды я зашарил руками вокруг себя – и почти сразу наткнулся на рюкзак. Я был совершенно уверен, что он окажется пуст… Ноутбук. На месте. Так. Фотоаппарат. Мобила. Ничего не понимаю.

Захватив в кулак лямку рюкзака и на этот кулак опираясь, я пополз на четвереньках в ту сторону, где потемки были чуть пожиже. Да, действительно – просматривалось что-то вроде узкого отверстия впереди и вверху: не освещенного, но вроде выводящего куда-то, где имелся источник некоего слабого и, кажется, искусственного света… Плечо с лязгом врезалось во что-то легкое, металлическое.

О! Ступеньки. Лестница. Похоже, я в подвале – и вот эта вот лестница ведет к двери, приоткрытой. Могло быть хуже… Руками, коленями, так, и вот так… А теперь попробуем стоять… Меня наконец вывернуло – зато, отплевавшись и полураспрямившись, я убедился, что держусь на ногах. Десяток ступеней – шепотом мучительно матерясь, я толкнул тяжелую железную дверь и вывалился на улицу, в ночь, в обшарпанный подъезд, полуосвещенный вялой лампочкой. Относительно широкий пролет вел вверх, я сел на нижние ступеньки, очумело осмотрелся.

Замкнутый квадратный двор с подворотней – старинный, захламленный, трущобный. Несколько машин, мотоцикл в чехле. Этажи уступами, во вторых и третьих – арочные проемы; терраски-балконы, заставленные рухлядью и кадками с тропической зеленью. На одном, в тени какого-то развесистого фикуса – большая картинка с Иисусом, на фоне которой одиноко висит на бельевой веревке пара оранжевых резиновых перчаток…

Забурчал мотор, в подворотню втиснулось небольшое авто. Из него вылезли парень с девицей, парень, задрав голову, заорал на весь двор. На верхнем этаже открылось окно, высунулась корпулентная синьора в дезабилье, спустила приехавшим корзину на веревке. Парень извлек что-то из нее и вместе с девкой направился в «мой» подъезд – косясь на меня, они прошаркали шлепанцами наверх и клацнули замком.

Не знаю, сколько я так просидел. Потом кое-как поднялся – «вертолет» тот еще…

Подворотня, висят мятые железные почтовые ящики. Булыжный переулок: узкий, грязноватый, между облупленных стен в граффити. Это действительно были какие-то трущобы. Причем полные жизни, несмотря на поздний час: трещали, выныривая из-за поворотов и еле разъезжаясь в тесноте, мотороллеры, на всех углах кучковались (большей частью вокруг опять же мотороллеров) компании самого разного состава – то шпана почти расейского вида, то обтерханные мужики средних лет, то семьи от мала до велика. И все откровенно пялились на меня: вряд ли тут редкостью было зрелище шатающегося бухарика, но вряд ли часто в этой роли попадался турист с рюкзаком…

Здешнюю жизнь трудно было даже назвать уличной, она перетекала наружу из повсеместно открытых дверей и окон, через которые шло двустороннее общение. Понятие приватности тут явно актуальным не было – всё настежь, всё видать и почти можно дотянуться: вот за дверью доходит на подушках древний, страшный, высушенный старик, вот за окном дюжина молодых условно индусов, окружив стол, шумно празднует что-то условно индусское…

На стенах – старые выцветшие предвыборные плакаты с наглыми мордами коррумпированных политиков. И рядом – изображения святых, поясные и в рост, в стеклянных ящиках и просто так, подо многими горят свечки.

Вдруг сильно рвануло правое плечо с рюкзаком – по счастью, я придерживал лямку рукой, и она оказалась крепкой: скутер с двумя гопниками (задний пытался разжиться моей техникой – есть все-таки на нее спрос в этом городе!) пронесся вперед и срулил за ближайший угол. Резвые какие пацаны… Хер вам.

Совершенно не в силах сориентироваться и сколь-нибудь связно мыслить, я шлялся наугад этими переулками, пока держали ноги. Потом они держать перестали. Через некий промежуток времени я осознал, что сижу на краю сухого фонтанчика. На противоположной стороне улочки мрачно стоял обшарпанный шестиэтажник с окнами-бойницами, в редких из них тлел синеватый дежурный свет. На фасаде различима была крупная полуосыпавшаяся каменная вывеска: «Ospedale Cardinale Ascalesi».

По пустой улице на страшной скорости пронесся мусорный грузовичок – мусор щедро сыпался на ходу из кузова. Оспедале Аскалези… Черт, что-то же знакомое… Карта! Руки тряслись так, что не сразу получилось расстегнуть молнию рюкзака. Карту тоже еще поди разверни… Не отрубиться бы по новой ненароком… Вот. Да. Красный крестик: Ascalesi. Гос-сди, я же в двух… ну трех шагах от своей гостиницы. И, кстати – с другой если стороны, – от того места, где помню себя последний раз перед отключкой…

Значит, один квартал до Корсо Умберто Первого, по той налево до пьяцца Гарибальди, а там до моей «Прати» полтора квартала. В нормальном состоянии – минут пятнадцать от силы, и то не спеша. В нормальном… В нынешнем же каждый шаг требовал отдельного волевого усилия.

Помойка, кругом – безбрежные развалы мусора. Мимо едут на мотороллере мужик с теткой, он – в белой рубашке. Вдруг резко тормозят, мужик слезает и принимается увлеченно копаться в отбросах. Я свернул на широкую Корсо Умберто. Под освещенной стеклянной дверью дорогого магазина женской одежды – закрытого, разумеется – мялся бородатый негр в слоях обносков, очень тихо и грустно беседуя непонятно с кем. Я проволокся мимо – по ту сторону прозрачной створки висел огромный плакат с юной рекламной хохочущей блядью в мини-юбке.

Я дополз уже до площади, откуда оставалось всего несколько сот метров, – но вот тут иссяк окончательно. Упал на ступеньки под постаментом памятника кому-то рядом с местными алкашами, от которых сейчас вряд ли отличался, и принялся думать одну-единственную мысль: как добраться до гостиницы, если ноги не ходят. Когда понял, что ни черта не придумаю, стал просто сидеть. И сидел до тех пор, пока не сообразил, что прямо передо мной – стоянка такси.

– Хотел «Прати»? – Удивление бодрого тощего старикана-таксиста было велико, но не помешало ему тут же заломить: – Севен еуро.

За триста метров пути… Мне было уже на все плевать. Я ополз на переднее сиденье раздолбанного древнего «фиатика» – старикан тут же рванул с места, заполошно сигналя, хотя улица была практически пуста. Но он не переставал дудеть все триста метров, причем гнал с такой скоростью и закладывая такие виражи, словно тем самым отрабатывал несусветную цену.

Семи у меня не оказалось, я сунул ему десятку, сдачи у него тоже не было… Я замахал рукой – но тут водила явил принципиальность: пошел в ресепшн, разменял бумажку и честно отсчитал три евро.

– Фифтин… – Я навалился на стойку. Представляю, что подумал, протягивая мне ключ, неописуемо респектабельный – в тройке! – седоусый портье, но на лице его не отразилось ничего абсолютно. В лифте на металлической кнопочной панели кто-то нацарапал: Canaglia piano. Пьяная каналья, я все-таки сделал это – рухнул уже по другую сторону двери номера, и даже в койку.

Впрочем, уже на следующее утро я практически отошел. Голова иногда кружилась, и думалось не очень бойко – но никаких существенных последствий (более чем возможных – если действительно траванули какой химией), слава богу, не было. Но и вразумительных версий насчет произошедшего у меня так и не народилось – какие тут, к чертям, вразумительные версии…

Идти разбираться в тот самый кабак смысла не имело ни малейшего – во-первых, кому я чего докажу, во-вторых, поскольку обслуживали меня разные люди, хрен определишь, кто куда чего сыпал (если правда сыпал) и имел ли (учитывая их вечную неразбериху) этот сыпавший вообще отношение к кабаку… Допустим, по поводу мужика с минералкой имелись у меня подозрения… И в любом случае не было и не могло быть объяснений ни тому, что у меня ничего не пропало, ни тому, как я оказался через несколько часов в подвале на расстоянии нескольких кварталов…

Ко всему прочему… заявлялась то и дело (я ее суеверно гонял) мыслишка, что не сыпал мне никто ничего, что не было никаких злоумышленников – а просто у самого у меня с башкой… не о’кей… не полный порядок… Но эту тему развивать не хотелось уже совсем.

И еще я без энтузиазма подумал, что мои отношения с абсурдом, развиваясь последовательно и стремительно, переходят, кажется, в следующую и откровенно стремную стадию: когда странное начинает твориться уже не с тем (теми), что (кто) поблизости, а со мной самим…

Ну а потом раздался этот звонок.

– Юра?

– Да… Майя?

– Да. То есть нет. Не Майя я никакая…

– Извини?..

– Неважно. Я потом объясню. Ты где?

– В Неаполе.

– В Италии? Слава богу. Юра, я тоже в Италии, в Болонье. Юра, мы можем встретиться?

– Что-то случилось?

– Да. Я попала. Я не знаю, что делать. Он у меня паспорт отобрал. Юр, слушай, я кроме тебя не знаю тут никого. Юр, если ты мне не поможешь, я вообще не знаю, что делать…

– А Антон?

– Он подставил меня! Это он меня сюда затащил, урод! Я не знаю, что ему надо, тут козлы какие-то приходили, тут точно варка какая-то непонятная… Он меня подставил, понимаешь? Он тебя тоже поюзал – думаешь, мы случайно тогда в Афинах встретились? Ни фига, он меня за тобой полчаса таскал – до этого кабака…

– Зачем?

– Не знаю я! Я не знаю, что ему надо, но тут реально какая-то уголовка! Я идиотка, я не поняла сначала, я сейчас ему поверила, рассказала все, а он мне морду разбил. И паспорт ее отобрал, я вернуться теперь не могу, я в ментовку даже прийти не могу; если они узнают, кто я, меня вообще посадят…

– Я ничего не понимаю…

– Блин, ну я не могу вот так вот все по телефону объяснить – пожалуйста, давай встретимся, мы же можем где-нибудь встретиться, мы же в одной стране даже…

– …

– Юра, у меня правда проблемы! Я правда кроме тебя никого тут не знаю. Мне задница, если ты мне не поможешь…

– Чем я тебе помогу?

– Ну хотя бы к нему вместе придем… Я же одна ничего с ним не сделаю, он мне уже один раз в морду дал… Ну хотя бы встретиться мы можем?

– Где – встретиться?

– Ну я не знаю, где-нибудь…

– Где ты – в Болонье?

– Да. Это он меня сюда привез…

– Ну, и когда ты хочешь встретиться?

– Как можно скорее. У меня даже бабок почти нет.

– Н-ну не знаю… Если скорее – давай где-нибудь посередине… Ты до Рима сможешь добраться? Это евро тридцать на поезде.

– Да, смогу. Ты завтра будешь там?

– Если надо… В Риме – где?

– Не знаю… Я его не знаю, я не была там никогда…

– Я тоже. Ну давай где-нибудь в знаменитом месте, чтобы не ошибиться… У Колизея, я не знаю…

– Он же здоровый, где мы там искать друг друга будем…

– Логично… Ну что там в Риме есть? Площадь Святого Петра… Хотя площадь, наверное, немаленькая, и народу до хрена… Вспоминай. Пьяцца Навона. Тоже – площадь… Фонтан Треви. Найдешь фонтан Треви?

– Наверное…

– Я, правда, понятия не имею, как там все выглядит… Надо конкретнее. Типа у входа куда-нибудь. Куда?

– Не знаю…

– В Пантеон какой-нибудь?

– Давай…

– Ладно, Пантеон в Риме, я думаю, дебил найдет. У входа в Пантеон. Снаружи. Когда? В середине дня будешь? Тут везде поезда, по-моему, каждые несколько часов ходят.

– Хорошо, когда именно?

– Ну… В три. Пятнадцать ноль-ноль.

– Да, хорошо… Спасибо.

– Май… Я не знаю, что там у вас творится, но давай сразу: в уголовку ни в какую я не полезу. Тогда – иди в полицию…

– Не надо в уголовку. Если ты со мной будешь, мы с ним договоримся… Я тебе все объясню…

– Ладно. Все. До завтра.

– Только приходи, пожалуйста…

– Я буду. Обещаю. Да, кстати! Откуда у тебя мой телефон?

– Ну ты же давал его нам тогда, ну помнишь, на Санторине. Если что – связаться…

– Да, действительно. Ты откуда звонишь?

– Из таксофона.

– У тебя мобилы нет?

– Нет, он запретил мне мобильником пользоваться!

– Ну тогда не опаздывай…

Это был скверик перед Палаццо Реале, в нем – некая детская площадка, сейчас не функционирующая. Аттракционы, тир, карусель – все (опять!) щедро размалеванное: клоунские рожи, разноцветные кляксы… и – мертвое, неподвижное, безлюдное. Какие-то пластмассовые свиньи лыбились мне безразмерными пастями (проглочу, проглочу, не помилую) – а я сидел с телефоном в руке, без единой связной мысли в голове и в состоянии крайнего – предельного! – неудовольствия, непонимания, раздражения…

Из-за деревьев вырулил автопоезд, проехал мимо – тоже весь в рожах и узорах и тоже совершенно пустой: один мрачный лысый итальянец сидел за рулем, неприветливо на меня косясь.